Вестник филологического факультета ИнгГУ

Вид материала

Содержание

УДК 82'06:821.161.1 Кодзоева П.З. «Кавказский текст» в романе Владимира Маканина «Асан»
Kodzoeva P.Z. «THE CAUCASIAN TEXT» IN the NOVEL «Asan» by V.Makanin

Подобный материал:

Программа Москва 2006 организационный комитет: Сопредседатели: д п. н., профессор,, 233.48kb.
Шмакотина Ольга Владимировна студентка Филологического факультета Забггпу фунтусова, 1179.13kb.
Программа курса Махачкала ипц дгу 2002 Печатается по решению редакционно-издательского, 411.91kb.
Библиографи ярабочая программа и методичские рекомендации для студентов 2 курса одо, 1215.82kb.
Учебное пособие для студентов-иностранцев, обучающихся на втором курсе филологического, 725.02kb.
Учебная программа по дисциплине «общая психология» ( по выбору) для студентов Iкурса, 281.6kb.
Учебно-методическое пособие предназначено для филологов и студентов отделения журналистики, 304.58kb.
Пособие для преподавателей русского языка, ведущих занятия с иностранными студентами,, 4956.75kb.
Курс направление «Книжное дело» утверждаю декан филологического факультета В. М. Акаткин, 35.64kb.
Учебной дисциплины История Финляндии (программа курса лекций для студентов исторического, 419.9kb.

1 ... 16 17 18 19 20 21 22 23 ... 27

УДК 82'06:821.161.1

Кодзоева П.З.

«Кавказский текст» в романе Владимира Маканина «Асан»

Статья посвящена теме «Кавказскоого текста» в русской литературе. Автор проводит аналогию между «Кавказским текстом» Лермонтова, Толстого и др. писателей, и «Кавказским текстом» Маканина в романе «Асан».

Автор заключает, что в романе В.С. Маканина «Асан» в полной мере реализован «Кавказский текст», что подтверждается системой мотивов, характерных для отечественной Кавказики. В статье говорится, что автор романа обращается к традиции своих предшественников (А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов и т.д.), но наиболее близок он к толстовскому представлению о Кавказе.

Ключевые слова: Владимир Маканин, литературная традиция, «кавказский текст», образ, мотив, топос, текст.

Kodzoeva P.Z.

«THE CAUCASIAN TEXT» IN the NOVEL «Asan» by V.Makanin

The article concerns “the Caucasian text” theme in the Russian literature. The author makes comparisons between “the Caucasian text” by Lermontov, Tolstoy and other writers, and “the Caucasian text” in the novel “Asan” by Makanin

The author concludes that “the Caucasian text” is fully implemented in the novel “Asan” by S.Makanin, which is proved to be true according to the system of motives specific for Russian “Caucasics”. The author of the novel is addressing to the tradition of such ancestors as Pushkin, Lermontov, etc.

Key words: Vladimir Makanin, literary tradition, “Caucasian text”, image, motive, topos, text.

Один из ведущих русских литературных критиков эпохи романтизма Орест Сомов в трактате «О романтической поэзии. Опыт в трех статьях» (1823) писал: «Сколько разных обликов, нравов и обычаев представляются испытующему взору в одном объеме России совокупной! Не говоря уже о собственно русских, здесь являются малороссияне, сладостными их песнями и славными воспоминаниями, там воинственные сыны тихого Дона и отважные переселенцы Сечи Запорожской: все они … носят черты отличия в нравах и наружности. Что же, если мы окинем взором края России, обитаемые пылкими поляками и литовцами, народами финского и скандинавского происхождения, обитателями древней Колхиды … остатками некогда грозных татар, многоразличными племенами Сибири и островов, кочующими поколениями монгольцев, буйными жителями Кавказа, северными лапонцами и самоедами… Ни одна страна в свете не была столь богата разнообразными поверьями и мифологиями, как Россия … кроме сего, сколько в России племен, верующих в Магомета и служащих в области воображения узлом, связующим нас с Востоком. Итак, поэты русские, не выходя за пределы своей Родины, могут перелетать от суровых и мрачных преданий Севера к роскошным и блестящим вымыслам Востока» [2:247].

С подобными наблюдениями мы сталкиваемся, обращаясь к философскому и социально-политическому наследству евразийцев, утверждавших, что Россия – «это православно-мусульманско-буддийская страна» [3:51].

Предельно яркое, исключительное, разительно отличное от других место в сомовской этнокультурной мозаике занимал Кавказ, расположенный на огромном перешейке между Каспийским и Черным морями, где проживало множество народностей и племен, различных по вероисповеданию и уровню культурного развития. «Правда, только с некоторыми из них, исповедовавшими, как правило, христианскую религию, отношения России носили стабильно миролюбивый характер. В целом же вся история русско-кавказских отношений имела ярко выраженный конфронтационный характер, острота которого снималась лишь благодаря совпадению временами обоюдных интересов. С одной стороны, Кавказ, подверженный влияниям древнейших цивилизаций Ближнего Востока и Средиземноморья, был самым близким к исконно русским землям азиатским регионом, являясь одновременно естественной границей между мирами. С другой стороны, кавказские народы в максимальной степени на протяжении веков сумели сохранить свою национальную самобытность, отличную, порой до крайней противоположности, от основ русского бытия» [13:5].

Русская литературная традиция, обращаясь на протяжении многих веков к Кавказу в поисках тем, исторических образов, экзотического колорита или философских идей, на рубеже 20 и 21 веков вновь стала играть заметную роль. Современных писателей, таких, как А. Ким, Б. Екимов, О. Павлов, Н. Климонтович, В. Маканин, В. Егоров, А. Проханов, А. Уткин и др., искренно взволновали общественные потрясения конца 1980-х – начала 1990-х годов, приведшие к развалу СССР, их художественное чутье и подлинный гражданский пафос позволило обратиться к многогранной кавказской проблематике. Писателям стал интересен топос Кавказа, этнопсихологическое своеобразие человеческих характеров и художественно-философское осмысление конфликтов, которые во многом отражают саму суть драматичного бытия не только живущих здесь, на Кавказе, людей, но и всего многонационального российского сообщества. Иными словами, всех, пишущих о Кавказе, волнует проблема нравственного состояния российского общества накануне третьего тысячелетия, обусловленная крушением прежней мифологии, приведшим к социальной и национальной розни, распаду духовных связей и деградации человеческой личности.

Так, автор единственного диссертационного исследования, посвященного «Кавказскому тексту» в русской литературе второй половины ХХ века В. И. Шульженко утверждает: «Еще одна примечательная черта этой прозы, требующая взыскательного научного понимания, - изображение репрессированных народов, религиозных деятелей, полевых командиров, «новых русских», наемников, харизматических лидеров, боевиков, беженцев, или мало еще исследованных в русской литературе, или претерпевших серьезную идейно-художественную эволюцию» [13:11].

Ставропольский литературовед, один из крупнейших в современной России специалистов по кавказским литературам, профессор Л. П. Егорова справедливо считает, что в наше время «предметом напряженной борьбы философской и литературоведческой рефлексии должна стать теоретическая разработка проблем этнической и национальной ментальности» [14:5-6]. Причем в процессе разработки этой проблемы должны участвовать как тексты писателей, ментально связанных с Кавказом, так и произведения отечественных авторов, для которых близок и понятен кавказский топос, которые наделены даром чувствовать мир как целое, во всей его протяженности, тяжести и трагизме.

В литературе последних десятилетий сложился вполне определенно т.н. «Кавказский текст», следующим образом определяемый В.И. Шульженко: «Кавказский текст в русской литературе … это система взаимосвязанных и взаимозависимых элементов, включающих концепцию литературно-мифологического архетипа и формирующего свой собственный художественно-философский «код», который и определяет его, текста, своеобразие. Он представляет собой густую сеть тематических, мотивных, образных констант, обладающих глубокой внутренней логикой, а значит, составляет своего рода единый фундамент индивидуальных художественных миров» [13:12].

Такой индивидуальный художественный мир строит и В. С. Маканин, который ведет весьма специфический диалог с культурным контекстом русской классической литературы. На протяжении всех этапов развития русской литературы неизменным остается авторский интерес к проблеме взаимоотношения человека с окружающим его пространством, шире – со всем миром. Художественное пространство представляет собой, по определению Ю.М. Лотмана, «авторскую модель мира, выраженную на языке пространственных представлений» [7:263]. У истоков изучения художественного пространства стоял М.М. Бахтин. Он раскрыл феноменологический смысл пространственных образов [1:27]. В. Маканин обратился к «Кавказскому тексту» уже в 1990-е годы. Сначала в рассказе «Кавказский пленный», потом в романе «Андеграунд, или Герой нашего времени», встраиваясь в систему литературных традиций, социо-культурологических представлений, общественно-политических установок, связанных в единое целое доминантными темами, образами и мотивами, обусловленных спецификой кавказского топоса.

Обращаясь к традиции своих предшественников, таких, как А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, Л.Н. Толстой, Маканин наиболее заинтересован в толстовском представлении Кавказа. Так, в рассказе «Кавказский пленный» писатель вступает в некий полемический диалог с классиком – не пленник, но пленный. И тому есть свои причины: в основе рассказа не столько этические, сколько эстетические установки. Герои, скорее всего и не слышали об известном императиве Достоевского – «красота спасет мир». Однако все они переполнены рефлексиями по поводу мистической красоты иноземного горного пейзажа. В финале рассказа Рубахин (по Маканину: «рубаха», простак, «почвенный» человек»), совершивший страшное в своей примитивности убийство кавказца, не может оторвать своего взгляда от гор, красотой которых заворожен: «И что здесь такого особенного? Горы?...» – проговорил он вслух, с озлобленностью не на кого-то, а на себя… Горы. Горы. Горы. Который год бередит его сердце их величавость, немая торжественность – но что, собственно, красота их хотела ему сказать? Зачем окликала?» [11:19]. Современный литературный критик Т. Касаткина в своей статье, посвященной маканинскому рассказу, тонко подмечает, что красота в авторском понимании – своего рода сигнал опасности, предупредительный знак, который в конце концов спасает маканинских «охотников за черепами» [5:213].

В романе «Андеграунд, или Герой нашего времени» писатель также апеллирует к творчеству Л. Н. Толстого, но уже к другому, более раннему его произведению – повести «Казаки», детализируя, уточняя быт, этнографические особенности, специфику родовых отношений кавказской диаспоры, расположившейся неподалеку от общежития (места обитания романного героя).

Сам Маканин, пытаясь объяснить особенности «Кавказского текста» в своем новом романе «Асан», утверждает в одном из интервью: «Война не только там, где стреляют. Начавшись в каком-то регионе, она мгновенно появляется и здесь, рядом с нами. Война будоражит, повышает градус общества. И прежде всего, повышает ответственность. Потому что одно дело думать о правах человека в мирной ситуации, и совсем другое дело — права человека в ситуации экстремальной. Наше мышление так устроено, что с наступлением войны в самих ценностях человека возникает напряжение. Некое особое смещение этих ценностей. И конечно, автор в разы усиливает, драматизирует свой текст, помещая действие романа на войну. Кавказ, хотя это звучит страшновато, чрезвычайно удобен для российской драмы. Потому что он на слуху, не надо придумывать про эту войну — информации выше крыши. И чеченская война для меня важна не сражениями и зачистками, а человеческой драмой» [10].

Следует заметить, что и в новом маканинском романе продолжается диалог с великим предшественником – главный герой романа майор с толстовской фамилией Жилин. Есть у него и свой Костылин – некий всегда исчезающий в самый драматический момент инженер-строитель из Петербурга Костыев. Есть и свои кавказские пленники – пленные солдатики, которых выкупает у полевых командиров Жилин. Однако маканинский Жилин заключает в себе и ряд других культурных кодов. Так, его имя и отчество не менее литературны – Александр Сергеевич (Сашик, так зовут его чеченцы). Но есть и иные коннотации. Читающий генерал Базанов приходит к выводу, что все Александры в Чечне превращаются в Асанов (так легче произносить иноязычное имя). Но Асан (по предположению того же Базанова) – это чеченский мифологический герой, бог войны, который хочет то денег, то крови. Жилина же нет-нет да и назовут в разговоре – Асан. Эта оговорка очень важна для понимания идейно-художественного содержания романа: русский Жилин, оказавшись на Кавказе в один из самых драматических моментов кавказской истории, постепенно обретает свойства жителя этой горной страны. Не ассимилирует, но именно вживается, вчувствуется в иной для себя мир, принимая для себя «чужую» нравственную вертикаль «добро/зло», которая, впрочем, мало отличается от «своей».

В интервью радиопрограмме «Утро» В. Маканин так определил свое настойчивое обращение к «Кавказскому тексту»: «Что касается романа, «Асан» действительно связан с чеченской войной. А появился он сейчас, потому что достаточно сложно найти тему, которая связывала бы всех. Деревенской прозы уже давно нет, любовный роман выдохся, а о Чечне можно писать, что называется, «без разгона»: всем будет понятно, о чем речь, вся страна с проблемой знакома. Но я не могу сказать, что это книга о войне на Кавказе. Война как жанр – Чечня или не Чечня – сама по себе сводит скулы. Но что всегда было и будет интересно – это роман о человеке, о трагедии характера. Война выбрана в качестве обстоятельств, в которых развивался мой герой и в которых погиб. Мог быть и другой фон, однако это потребовало бы дополнительных, возможно, долгих объяснений. Война в этом смысле, в смысле раскрытия трагедии человека – мать родная».

Егор Арефьев, радиоведущий «Утра» уточнил, в какой степени писатель осознает свой диалог с блистательными предшественниками. («Имя главного героя романа – Александр Сергеевич Жилин – просто конгломерат реминисценций, и в этой связи можно вспомнить, что Лев Толстой в своей «Войне» любил мысль народную, а Владимир Маканин?..»): «Я не могу сравнивать себя с Толстым, но на подобный вопрос мог бы ответить: «Я люблю в «Асане» мысль индивидуальную». Меня в романе интересовал отдельный человек, личность и драма этой личности как таковая. Погибший солдат от пули, двое погибших, рота, полегшая под огнем, – это горе, беда, ошибка военачальника, но это не трагедия. Трагедия, как учат наши великие учителя греки, – это когда человек гибнет ради того, что он любит. Или когда он убивает то, что он сам любит. Война лишь процесс, внутри которого трагедия происходит. …стоило человеку в военной ситуации ненадолго отвлечься, забыть, что он на войне, начать кого-то жалеть и любить, как сама война напомнила ему о себе и убила его. Война не прощает. Он забыл о войне, но война его не забыла».

Герой «Асана» тонко чувствует кавказскую природу, чутко разбирается в хитросплетениях внутриклановых и межклановых отношений у горцев, он вполне входит в положения крестьян, оставшихся без горючего в момент начала уборки урожая. В.С. Маканин, размышляя о своем герое, подчеркивает: «Он терпим к другим. Хорошо разбирается в людях. Он профессионально ориентируется в ситуациях на войне, умея еще и зарабатывать деньги. При этом он не драйзеровский финансит, и не от Золя, ни накопительства, ни страсти к деньгам у него нет. Для него деньги – одна из граней нашей новой жизни. Одна из тех граней, что дает власть над людьми. Ценностью являются для Жилина не деньги, а отношения с людьми, которые эти деньги обеспечивают. Он не раз повторяет, что ему не нужны эти копейки, но он должен их взять, поскольку Кавказ — это все еще «восток, дело тонкое», и если майор Сашик деньги не возьмет, то здешние люди завтра же перестанут его уважать. Он поддерживает свое имя, поскольку имя и суть Жилина и есть настоящий его товар, без которого он погибнет» [9] .

Тот факт, что в романе В.С. Маканина «Асан» в полной мере реализован «Кавказский текст», подтверждается системой мотивов, характерных для отечественной «Кавказики». Под мотивом мы понимаем «устойчивый формально-содержательный компонент литературного текста», отражающий в большей степени, нежели другие элементы художественной формы, авторское видение мира и иерархию ценностей, т. е. как своего рода тематическую доминанту [4:20]. Традиционно к мотивам «Кавказского текста» относят мотивы пленения, мщения, скитания/изгнания, обладающие, по В. Хализеву, повышенной значимостью, или, иными словами, «семантической насыщенностью» [14].

Уже в «Кавказском пленном» и, отчасти, в романе «Андеграунд, или Герой нашего времени» эти мотивы в достаточной степени задействованы. На первых страницах романа «Асан» ситуация возможного пленения оказывается доминирующей: «Прораб Руслан хладнокровен. Руслан мне звонит без паники. Он только-только подключился к колонне, чтобы сопровождать грузовики с бензином… Да, да, проблема! Колонну остановили… Еще и гор не видно, а уже проблема! По его словам дело идет к большому выкупу или к большой крови. Колонна стала на полдороге. Перегородившие чичи требуют денег. Пьяная солдатня, Александр Сергеевич. В грузовиках… В дым пьяная… Их всех порежут. Их почему-то прикрепили к нашей колонне» [8; 14]. Ситуация, которую должен «разрулить» главный герой произведения весьма сложна: в любую минуту, «внезапно и непредсказуемо» новобранцы («салаги», как называет их Руслан) будут либо перестреляны (именно так, а не расстреляны), либо пленены для дальнейшего выкупа, либо выкуплены уже сейчас Сашиком, который начинает долгий торг с полевым командиром: «дело меж тем непростое… Да, я стоял рядом с полевым. Да, полевой разговаривал с уважением… Но два молодых чеченца так и не отстали от меня, от моей незащищенной спины. Приклеились. С горящими глазами… Они стояли и нет-нет держались рукой за нож на поясе. Картинно! (Хорошо, что мой солдат остался в джипе. Ему было бы несладко)» [8; 19]. В этот раз удача на стороне Жилина: еще раз получает подтверждение мысль о непредсказуемости человеческого бытия.

Однако, дальнейшее повествование предлагает возможности более широкого, мифолого-символического прочтения мотива пленения: «яма», «побег», «клетка» - это не только предметы и явления, символизирующие плен, это и последовательно данные метафоры закрепощенного состояния человеческого духа: в принципе, каждый маканинский персонаж - пленник своих убеждений, слабостей, комплексов, фобий, трусости, отваги и т. д.

Близок к мотиву пленения и мотив мщения. О нем, имея в виду кавказский мир, говорил герой лермонтовской поэмы «Измаил-бей»: «Там поразить врага – не преступленье; / Верна там дружба, но вернее мщенье» [6]. В романе лишь вскользь упоминаются традиционные мотивации мщенья (захват заложников, обида, кровная месть, не сдержанное слово, или клятва). Однако наиболее ярко, по-маканински парадоксально, реализован этот мотив в истории одного из двух постоянно спасаемых Жилиным солдатиков, отставших от своей роты, – Алика. Его месть – не столько конкретному человеку, сколько абстрактным, на первый взгляд, вещам – деньгам, вернее, денежным купюрам, то свернутым в трубочку, то скомканным в видимость пачки. Именно при виде денег, передаваемых из одних рук в другие, его автомат как бы немотивированно начинает стрелять. Причины этому сбою в сознании паренька пытается найти майор Жилин, предполагая некие обстоятельства, связанные с пленением опекаемых им солдат. Однако сам маканинский текст дает возможности и для другого, философского, прочтения этого эпизода: изменилась жизнь, многие этого еще не разглядели (разглядел майор Жилин, например, деньги для него – некий эквивалент свободы), возможно разглядел и Алик, однако он в деньгах увидел оборотную сторону – предательство, мародерство, инфляцию духа, – поэтому и стреляет, то есть мстит.

Мотив скитальчества, считающийся едва ли не самым устойчивым в «Кавказском тексте», выступает и как аспект отдельных произведений, в качестве звена их построения, и как достояние всего творчества, целых жанров. В пространстве Кавказа скиталец – фигура знаковая, проблема скитальчества в контексте отечественной литературы вписана давно. Следует, по нашему мнению, различать понятия странничества и скитальчества. Странничество добровольно. Скитальчество обусловлено «злой судьбой», необходимостью менять среду обитания, не столько по своей воле, сколько под влиянием трагической необходимости. Ситуация скитальчества является важнейшей в сюжете повести А. Приставкина «Ночевала тучка золотая», одним из центральных мотивов проходит она в повестях А. Кима «Казак Давлет» и «Потомок князей». Трансформируется эта ситуация в романе В.С. Маканина «Асан» в мотивы «катастрофы» и «ухода». В этом ключе, например, решена финальная сцена романа – гибели майора Жилина: «Майор Жилин думал и жене, о дочке очень легко и светло. Но вставшее перед его глазами некое облако было еще светлее. Большое светлое облако манило его. И было понятно, что майору Жилину там, где облако, будет еще легче… Только не дергаться… это облако. Туда вход мягкий. Только не дергаться» [8; 475]. Герой легко (как может показаться читателю) выходит за земные пространственно-временные пределы. Маканин создает здесь неожиданный и художественно совершенный образец метафизического ухода, жестко связывая его с основным сюжетом романа о чеченской войне.

Литература