He рассказывайте никому своих снов

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 7 8 9 10 11 12 13 14 15

Это я голова садовая, забыл. Это ж я всё знал, мне в де-
сятом году Тимошин рассказывал, а я не верил.
Что за Тимошин?
Да однокурсник мой, он в этом месте и влетел. Еле вы-
брался, причём с потерями. Это ж знаменитое Веребьинское
спрямление, проклятое место.
Почему проклятое?
А потому.
Что, выход силы, космические пришельцы?
Да непонятно что. Зона там, наподобие Чернобыльской,
только ещё до всякого Катаклизма, до радиации. Какой-то
забытый эксперимент. Тимошин рассказывал, что там, как
пойдёшь в лес, так всё ходишь по кругу. Никто до границ
этой зоны не может добраться, если идти изнутри. А внешне
всё как обычно. Советского человека таким удивить было
нельзя: ряды колючей проволоки, какие-то грузовики ста-
рые. Все думали, что это из-за того, что там давным-давно
стояли ракетные части. Так вот, Тимошину кто-то рассказы-
вал, что ходил по этому лесу человек, а как вышел на опуш-
ку, так видит: там кострище брошенное. А рядом на берёзе
приёмник висит. Музыка играет, только немного странно,
будто магнитофон плёнку тянет... Ты вот не помнишь, а бы-
ли такие кассетные и катушечные магнитофоны, и вот висит
на берёзе приёмник, «Спидола» старая, и играет. При этом
известно, что в эти места никто года за четыре не ходил. Что,
спрашивается, там за батарейки? Да дело было не в батарей-
ках, тут ведь что? Если музыка в замедленных ритмах, то,
значит, волна запаздывает, и уже довольно сильно. То есть
там время совсем по-другому течёт. Ты в него, как в реку,
ступаешь, как в кисель, ноги не поднять. Тот же Тимошин,
уже старый был, а всё помнил, что какой-то обходчик рас-
сказывал, что у него рядом с полотном вообще время другое,

будто кто разбрызгал прошлое по лесу: стоят две берёзки,
которые он давно помнил, одна вообще не растёт, тоненькая,
а вторая уже толстая, трухлявая, скоро рухнет.

Ну, в таких случаях раньше говорили: «А мертвецы там
с косами стоят вдоль дороги...»
А вот на это я тебе скажу, что ничего, Александр Нико-
лаевич, я тут смешного не вижу. Разгуливающих мертвецов
Тимошин там не видел, а вот на тамошнем кладбище после
восемьдесят пятого года...

Но тут нас прервал пришедший в себя Математик.
Он размазал по лицу кровь, уже переставшую идти из но-
са, и спросил:

- Что это было?

Ему никто не ответил, и вдруг он догадался сам:

Веребье? Спрямление?!
Точно так, - ответил ему Владимир Павлович.
А у вас, Александр, судя по всему, на акустику реакция
отрицательная? - подытожил Математик. - В обоих, так
сказать, смыслах?
Не знаю. Так что там было? - всё же ещё раз, без всякой
надежды на ответ, спросил я. - В чём дело? В чём?
В том. Недаром вас Царица ночи выбрала. Цветы вооб-
ще чувствительны к акустическим взаимодействиям.
Так скажите, в чём дело-то? Что, у меня ураганная му-
тация?
Вы, Александр, не кидайтесь словами. Где вы, и где му-
тация. Вы ещё скажите, что у вас мгновенные дельта-изме-
нения. Нет, всё дело в том, что у вас что-то с физиологией.
Вот вы и облысели, кстати. Ничего у нас просто так не бы-
вает.
А что, были похожие случаи?
Были. Не скажу, не надо вам этого. Вы погодите,
Александр, неизвестно ещё, что с вами будет. У меня был

один коллега, он пытался спички взглядом поднимать.
Пять спичек поднял, а на шестой надорвался. Навсегда,
значит.

Математик впервые рассказал историю из прежней жиз-
ни. «Где-то медведь сдох», - как сказал бы начальник стан-
ции «Сокол». Меня скорее пугала эта новая доверитель-
ность Математика, когда начальник или хозяин становится
человеком. Это ничего хорошего не означает. Он потеряет
свою харизму и в какой-то момент сделает неверный шаг, за
который ответишь ты сам.

А Математик всё меньше становился нам начальником. Так,
попутчиком, которому можно было бы и возразить при случае.

Снег всё валил и валил, и вскоре ехать стало невозможно.
Мы остановились и завалились спать. Ветер выл снаружи,
но тут, у ещё тёплых шкафов с аппаратурой, спалось легко и
спокойно, как зверю в норе.

Я проснулся от удивительной тишины. Казалось, что Я
слышу движение крови в своём теле. А может, и не каза-
лось. Я выглянул в окошко и увидел, что пути завалены
снегом.

Мы с Владимиром Павловичем полезли наружу посмот-
реть, что там, и оказалось, что ехать ни вперёд, ни назад нет
никакой возможности.

- Поднять нож, закрыть крылья, - пробормотал он.
-Что?

- Есть такие путевые знаки, когда работает снегоочисти-
тель. Перед препятствием их ставят. Так и называется -
«Поднять нож, закрыть крылья».

Я сразу представил себе крылья, что выдвигаются по бо-
кам тепловоза, и он взлетает. Пришлось даже помотать голо-
вой, чтобы это видение пропало. А вот крылья бы, как стало
вскоре понятно, нам не помешали.

Когда мы прогулялись вперёд, вдоль заснеженных путей,
я понял, что на протяжении нескольких километров дорога
засыпана и конца заносам нет.

- Можно, конечно, лопаты в руки и до вечера грести
снег, - разговаривая сам с собой, бормотал Владимир Пав-
лович. И тут же возразил себе: - Ну, помашем месяц. Умуча-
емся совсем, начнутся морозы, так и ноги протянем вдоль
нашего шанцевого инструмента.

Я не вмешивался в это бормотание. Было ясно, что мы
крепко застряли, и было мне очевидно, что нигде на этом
свете снегоочистителя не найдётся.

- А что делать?

- Ждать весны, ясное дело. Бортового питания нам хва-
тит, если спать побольше. Вода вокруг - в сыпучем и твёр-
дом виде. Ну, можно в сторону сходить - поискать приклю-
чений на какие-нибудь части тела.

Мы вернулись и доложили об этом Математику. На наше
удивление, он не нахмурился, а смотрел безучастно себе под
ноги. Что-то с ним случилось, да и вообще за последнее вре-
мя он сильно сдал.

Он утратил очень важную черту - харизму жестокого и всё
знающего начальника. Адъютант его погиб, двое его слуг про-
являли своеволие, да и не они зависели от него, а он от них.

День за днём мы все больше впадали в анабиоз, да только
Математик наш заболел. Мы не сразу поняли это, потому что
он не жаловался, но потом я заметил, что он не просто бормо-
чет во сне, а бредит. У него поднялась температура, и Влади-
мир Павлович сперва лечил его уставными медикаментами
из поездной аптечки, а потом просто поил да кормил.

Непонятно, что это была за болезнь, но уж точно не из тех,
что мы знали. Всё это длилось и длилось, пока в один из ти-
хих морозных дней мне не приснился очередной сон.

Я сразу очутился в комнате отдыха. Это была комната
в домике на краю аэродрома, в котором лётчики корота-
ли время между полётами или когда полёты отменялись.
Тогда, под шум дождя, они играли на бильярде или пяли
лись в телевизор. Вот в этой-то комнате отдыха я теперь
и стоял один. Никого не было, только на бильярде лежа-
ла брошенная кем-то газета. Мне очень хотелось понять,
что там пишут и нет ли в газете чего-то важного для ме-
ня — указаний, путевого знака, но текст в газете отсутст-
вовал — только чёрные прямоугольники и пробелы, как
бывало в старинных компьютерных играх при увеличе-
нии детали. Можно было прочитать только заголовки, не
менее загадочные: «Подготовиться к поднятию ножа и
закрытию крыльев», «Опустить нож, открыть крылья».

Толку от этого не было никакого, но потом я обернул-
ся. А обернувшись, увидел, что то место, где висело рас-
писание полётов, приказы и объявления, разительно из-
менилось. Однажды, когда отец привёл меня на аэро-
дром, я очень испугался. На стене висела фотография с
траурной полосой, висела над приказами, как напомина-
ние о том, чем тут люди занимаются. Я думал, что кто-то
разбился, но нет, это умер один из техников, и его фото
висело на доске вместе с некрологом. Теперь на этом ме-
сте я увидел множество фотографий разных людей —
все одного формата, но по-разному снятых портретов.

Мне хотелось понять, где всё-таки среди них отец, ж
ли, в конце концов, и можно ли найти его.

Я стоял перед стеной в домике, где висели фотографии
погибших пилотов. Я помнил, что в том домике на аэро
дроме этой стены не было, а тут она была, и огромна
длинная, в полдеревни, полполка. Десятки лиц смотре
на меня, и я подозревал, что если буду идти вдоль стены
сверну за угол, туда, где коридор вёл к метеорологам, т

этот колумбарий из фотографий продолжится, будет
длиться бесконечно и на меня всё будут смотреть лица
мёртвых лётчиков. Лица, на которых не было страха и
ужаса смерти, а только веселье и радость. Многие из них
были не в форме, кто-то в майках и легкомысленных ру-
башках, у кого-то на плече лежала рука жены, а сама она,
отрезанная рамкой, пребывала между адом и раем.

Я всматривался в фотографии и одновременно искал
отца и не хотел найти. Найти его фотографию означало
удостовериться в его смерти. Если он здесь, значит, его
нет среди живых.

В домике было пустынно, и никто меня не тревожил.
Вдруг я увидел на фото знакомого — это был товарищ от-
ца, очень успешный человек, в больших чинах. Не узнать
его было невозможно — у него была голова, похожая на
огурец, вытянугая, какой-то всегда поражавшей меня
формы. Тут он улыбался, и прямые волосы падали на лоб.
Я очень хорошо помнил, как он смеётся, запрокидывая
голову, и именно таким он остался на фотографии. Я не
вспоминал этого человека ни разу за двадцать лет, но он
был тут таким, каким запомнился мне в детстве.

Но отца среди лётчиков этого погибшего отряда не было.

Я открыл глаза и попробовал успокоиться. Как и прежде, я
плавал в холодном поту от напряжения и дрожал. Но это на-
пряжение постепенно спадало, и я успокаивался. Отца не бы-
ло среди погибших - вот в чём дело. Его не было среди погиб-
ших, и это было главной радостью всего прошедшего време-
ни. Я вытерся какой-то ветошью и открыл дверцу тепловоза,
чтобы пописать. Я пятнал свежий снег жёлтым, как вдруг по-
чувствовал присутствие живых людей справа от тепловоза.

Тут же захлопнув дверцу, я потряс Владимира Павловича
Ва плечо. Мы осторожно высунулись из окошка, и внутри у

нас всё похолодело и съёжилось. На шпалах, шагах в десяти
перед тепловозом, стояли три человека, но мы не сразу по-
няли, что это люди. Правда, они были одеты, и двое держали
на плечах жердь, с которой свисала окровавленной головой
вниз длинноногая свинья, похожая на небольшого оленя, а
на шее у третьего, поперек впалой груди, висел огромный
лук, а за спиной - колчан со стрелами, слишком тяжёлый и
громоздкий для этого эльфа.

«Вот они, здешние мутанты, - подумал я. - Вот они...»
Слыхал я разные рассказы о мутантах и видал разных урод-
цев, но таких видел в первый раз. Были они похожи на эль-
фов, какими их рисовали в книгах. Интересно, насколько
опасны эльфы, сдирают ли они с живых кожу? Людоеды ли
они? Тот, что был с луком, манерно поклонился, но не дви-
нулся с места. Он только поднял руку с длинными тонкими
пальцами. Я с ужасом ожидал, что их могло быть два, но нел,
на руке были обычные пять пальцев. И я понял, что знаю,
что этот человек сейчас скажет. Точно знаю, из своих на-
мертво забитых в сознание снов прошлого:

- Кушать хочешь?

Но вместо меня ответил Владимир Павлович, поломав за
готовленный в прошлой жизни шаблон:

А тож!
Стрелять не будешь? - гнул свою линию эльф.

- Нет, - ответил я, улыбаясь и поддерживая игру. - Ни н
коем случае.

И мы медленно, показав руки, полезли вниз.

Нас звали в гости, и, по сути, терять нам было нечего. А без
вольному Математику - уж точно. Мы соорудили носилки и
пошли по неглубокому снегу вслед за нашими эльфами.

Там обнаружились сани с впряжённой лошадёнкой. Ло-
шадь была невелика ростом, но хорошо ухожена. Мы поло-
жили безжизненное тело Математика на сани, и снег заскри-

пел под полозьями. Сани шли медленно, наши провожатые
то шли рядом, то кто-то из них подсаживался, меняясь мес-
тами друг с другом, чтобы лошадь не уставала. Путь казался
бесконечным, но в самый неожиданный момент мы выехали
на опушку, где стоял с десяток больших крепких изб, столь-
ко же каменных домов и ещё какие-то постройки, видимо
служебные. Но стояли они странно, будто в строю.

Мы ввалились внутрь какого-то дома вслед за нашими
хозяевами, ввалились второпях, и прошли вперёд не разде-
ваясь, в чём были. В глаза сразу бросилась печать порядка,
лежавшая на всём, - тут всё было, как в сказочном домике.
Аккуратно, прибрано, очень чисто, и повсюду расставлены
расписные стеклянные бутылки, которых до Катаклизма по-
всюду было видимо-невидимо. Тут они были покрыты ка-
кой-то самодельной росписью.

Мы положили Математика на широкую лавку, Владимир
Павлович сказал, что посмотрит за ним, а я с хозяевами вы-
шел наружу. Лошадь завели в конюшню, вплотную пристро-
енную к дому. Судя по конфигурации, здесь в прежние вре-
мена должен был быть гараж. Я, думая чем-то помочь, по-
шёл за водой к колодцу.

Скрипнул ворот, ухнуло вниз, роняя комки снега, ведро.
Когда я вернулся, лошадь уже распрягли и, когда она осты-
ла, стали поить принесенной мною водой.

Всё-то тут было налажено, и даже одеяла нашли нам сра-
зу же, хоть они оказались довольно ветхими.

Мы заснули стремительно, будто падая в пропасть, креп-
ко и сладко, как спал я в детстве, вернувшись со двора, набе-
гавшись и устав.

И ничего мне не снилось.

Хозяйка утром накормила нас с Владимиром Павловичем
какой-то зерновой кашей и принялась слушать наши расска-

зы. Мы, памятуя неудачный опыт с разными собеседниками,
были осторожны в оценках виденного и подвирали самую
малость.

Потом я разговорился с хозяйкой. Оказалось, что община
жила здесь давно, со времени Катаклизма. Тут был дачный
посёлок для небедных в общем-то людей.

Незадолго до Катаклизма они выстроили тут свои доб-
ротные дома, да так и не успели ими воспользоваться. Никто
из богатых хозяев сюда не доехал и, видать, не доедет никог-
да. Поэтому здесь поселились несколько семей неформалов,
бежавших из Твери.

Неформалы плодились и множились, сохранили привыч-
ки своих хипповских родителей и пламенную любовь к ка-
кому-то профессору, которому молились наравне со сканди-
навскими богами. Профессор, видимо, из Тверского универ-
ситета был для них чем-то вроде Будды, только оставившим
своё Писание. Имена этих божеств довольно смешно звуча-
ли для меня, но они сами к ним за двадцать лет привыкли. За
двадцать-то лет и в Сталина, и брата его Кагановича пове-
ришь, в этом я уже убедился.

Хозяйку нашего дома звали Лариса.

Лариса, Лара - это было прежнее имя, тут, в общине, её
звали сложным именем, кончавшимся на «эль». «Она - де-
вушка без возраста», - подумал я сразу. В подземельях жен-
щины стареют по-другому, там всё другое. А здесь передо
мной стояла женщина не то двадцати лет, не то сорока - всё
из-за того, что она была такой подвижной. Носила Лара ка-
кой-то странный наряд, похожий на балахон, доходивший
до щиколоток, только перехваченный под грудью каким-то
руническим ремешком.

К этим рунам я относился скептически, но ни с чем не
спорил. Если уж я сдерживался перед адептами Ночной кра-
савицы, перед верующими, как в Бога, в Сталина и не спо-

рил с буддистами Судного дня, то уж руническая вязь и
кельтские молитвы меня точно не пугали.

Математика положили в отдельную комнату, где он ле-
жал, тупо глядя в потолок. Мне очень не нравилось, что он
даже не бредит. Я давно не испытывал никакой корысти в
Математике и, уж конечно, забыл о его предложении о на-
градах и перемене местажительства. Это предложение мне
сейчас казалось шуткой. Когда я о нём вспоминал, а вспоми-
нал я о своей жизни до путешествия очень редко.

И вот Математик лежал, как маленький свёрточек, ли-
шённый оружия и разлучённый со своим гроссбухом. Те-
перь я помогал выносить за ним горшок, а кормила его всё
же хозяйка. Математик оброс седой реденькой бородой, а я
каким лысым был, таким и остался.

Владимир Павлович поселился в соседнем домике, сразу
взявшись там за несложный ремонт. Потянулись вязкие и
сонные дни, давно настала зима. Я учил имена чужих богов
и местных кумиров и скоро перестал путаться в именах, кон-
чавшихся на «...горн» и на «...эль». Вера тут была затейлива,
но от нас, чужаков, ничего не требовали, кроме как не сме-
яться над святынями.

«Трескучие»... Это слово катал я на языке, потому что по-
мнил его из книг, а только сейчас понял, что оно означает, по-
тому что стояли именно трескучие морозы, и деревья рядом с
домами общины потрескивали. Звуки разрывались, и закла-
дывало уши, особенно холодно было поутру, когда всё прост-
ранство занимал морозный туман, в котором льдинки, каза-
лось, висели в воздухе. Солнце поменяло цвет, стало темно-
красным. Снег был повсюду, и всё угловатое стало круглым.

Утром эльфы просыпались поздно и большую часть дня
ничего не делали. Три лишних рта их, казалось, не особо на-
прягали. Я только было заикнулся, что могу починить им
какой-нибудь прибор с проводами, как меня поставили на

место. Электричества здесь не признавали, а жили в осно
ном по солнцу.

Зима для обитателей посёлка была временем праздны
за исключением тех, кто работал в мастерских в основно
по дереву. Этим я не подошёл и стал ходить к кузнецу. Куз
нец, если его можно было бы описывать всё в тех же терми
нах, был не эльф, а скорее гном, как и я. Это был кряжисты
мужик, годившийся мне в отцы и раньше работавший на к~
ком-то тверском оборонном заводе.

Тут он жил с самого начала, и в общину его привела мл
шая сестра. Сестру он сначала шпынял за подведённые с
ним глаза и причудливые татуировки, а потом стал ей благ
дарен за спасение. Это был настоящий русский человек, го
товый поверить почти во что угодно, а если увидел ласку, т
и вовсе в любое. Прибейся он к нашим буддистам, так обри
бы голову и с таким же благоговением говорил бы о перево
илощениях принца из далёкой страны. Я нуждался в это
момент в друге, потому что Владимир Павлович удивител
но глубоко ушёл в свою личную жизнь, будто, наконец, н
шёл цель своего путешествия.

Это было логично. В конце концов, у всех были своя це
и мечта, а вот он был мне бескорыстным помощником. Я н
мешал ему и не маячил перед глазами - оттого и искал дру
гого собеседника. Математик был похож на овощ и говор
связные фразы от случая к случаю.

И вот я искал разговоров с кузнецом, чтобы лучше понят-
как тут устроена жизнь. Я думал задружиться с ним, да к
то это не вышло... Далёк от меня был кузнец, спасибо и за т
что он пускал меня в кузню. Там я отрабатывал свой хле
поднося ему тяжёлые заготовки, раздувая мехи, а то и са
молотком стуча по оранжево-красной и жаркой железяке.

Меж тем всё, что меня окружало, носило печать экзотиче
ской веры. Притолоку в моём доме украшал эльфийски

узор, старательно выполненный когда-то шариковой ручкой
и фломастерами. Вооружены обитатели посёлка были в ос-
новном луками и длинными ножами, похожими на мечи. Ру-
жей было совсем немного, и все больше охотничий гладкост-
иол, видимо, оставшийся от исчезнувших владельцев домов.

Мне объяснили, что отправляться в странствие за бое-
припасами невыгодно и себе дороже. А снарядить самодель-
ный патрон самодельной же дробью и своим порохом куда
проще. Да и порох был для общины хоть и лучше электриче-
ства, но всё же тоже нечист. Не любили они огня, и даже куз-
нец для них был человеком, каждый день входящим в кон-
такт со злой силой. Да и не нужно им, судя по всему, было ог-
нестрельное оружие. Луками они действительно владели
виртуозно, ничего не скажешь, но охотились, кажется, и во-
все больше с помощью силков, медвежьих ям и засад.

Боялись охотники только какого-то тотемного ежа, что
жил на дальних пашнях, за болотами. Этот Ёжик с пашен
был нарисован почти в каждом доме, где висели на стене лук
и стрелы - как напоминание об охотничьих правилах.

Я часто ходил за водой, и снег под валенками скрипел, как
музыкальный инструмент. Сначатт я, признаться, боялся сне-
га, от него резало глаза, но потом привык к яркой его белизне.

Несмотря на все свои руны, эльфийская община исправ-
но ходила в русскую баню, и я с ними. Эльфы набивались в
баню партиями, но без половых различий.

Нравы тут, как я сразу понял, были довольно вольными.
Семьи плавно перетекали одна в другую, а дети бегали из до-
ма в дом под присмотром взрослых, были они им родителя-
ми или нет.

Как-то, вернувшись раньше и раздеваясь в сенях, я смот-
рел на то, как Лариса идёт по тропинке, протоптанной в сне-
гу к дому. Она возвращалась из бани, и было видно, как от

лица поднимается пар. Когда она вошла в дом, то окна в ком-
нате от её мокрых волос тут же затянуло рыхлым инеем.
Пахло дубовыми листьями, берёзой и какими-то другими
сектантскими травами. Мы, сев за стол как шерочка с маше-
рочкой, обнялись без слов и принялись пить какой-то отвар
а перед этим, когда она накрывала на стол, наши руки сбли-
жались и на секунду оставались одна в другой. Миска или
чашка ставилась на стол, и прикосновение оканчивалось, но
я, в общем, понимал, что это естественный ход вещей и к че-
му идёт дело. Никакого другого чувства к ней, кроме ка:
нежности, я не испытывал.

Прошло несколько дней, и наступило полнолуние. Это
был новый опыт - я впервые смотрел на луну без ужаса, и
вообще спокойно смотрел на ночное небо, не ожидая напа
дения.

Я спросил как-то этих эльфов, не боятся ли они мутиро-
вавшей живности, но они даже не поняли, о чём это я гово-
рю. Они были на свободе и с таким счастьем!

Луна меня завораживала, и в лесной тишине мне слыша-
лись странные звуки. Я сказал Ларе, что слышу странные
звуки в лесу. Мне было интересно, слышит ли она треск ве
ток и движение животных по снежному насту. Она ничего
такого не чувствовала, и я стал думать, что у меня галлюци-
нации. Но как-то я решил проверить место, откуда я слышал
звук. Это было в километре от посёлка. Я пошёл туда днём и
действительно обнаружил следы на снегу. Это был непонят-
ный мне небольшой зверь, и следы были маленькими. Дей-
ствительно, нормальный человек не мог слышать ничего на
таком расстоянии.

Но кто сказал, что я нормальный человек? Никто этого не
говорил. А теперь, в ночь полнолуния, я слышал чересчур
много: потрескивания и шорох той природы, которая поен-
Катаклизма жила без людей.

Этой ночью ко мне пришла Лариса.

Она сделала это просто, без всяких сомнений, и платье за-
шуршало, падая с её плеч. Тело Лары было почти фиолето-
вым в свете луны, и в залитой белым светом комнате было
так светло, что я различал даже маленькие родинки, веером
рассыпанные по спине.

Видны были все её татуировки на плечах, щиколотках и
на спине: все в виде хитрых кельтских зубцов и змей.

Она медленно пробралась ко мне под одеяло и по-хозяй-
ски принялась за сладкое дело, будто мы жили с ней уже це-
лую вечность. На мгновение её лицо совместилось с лицом
Кати, мне казалось, что я не лежу сейчас на широкой лавке в
тёплом деревянном доме, а прижимаю свою подругу к крас-
ному граниту станции «Динамо».

Она двигалась, как охотница, что ловит зверя - не очень
опасного, но с норовом. Как та охотница с картинок, где
древняя богиня несёт каких-то зверьков, только что ею до-
бытых. Но и я теперь был тот ещё зверь, не слишком лёгкий
и удобный для стреноживания.

Но, разумеется, я понимал, в чём тут дело. Никаких ил-
люзий. Но и никаких угрызений. Чувства мои мне придётся
ещё изучать.

Греясь потом под одеялом и глядя в потолок, я понимал,
что всё это скверно. «Ни с одной, ни с другой ничего у меня
не выйдет, да и для себя хорошего не жди, - подумал я. - Не
надо искать виноватых, неизвестно даже, сколько мне оста-
лось жить. И речь не о том, что если мало, то можно вести се-
бя кое-как. Или если я проживу ещё достаточно долго, то
нужно вести себя правильно. Время расставляет всё по сво-
им местам, а время у нас быстрое...»

И я снова вспомнил мысль о том, что если слишком дол-
го ждать, то тебя пронесут мимо дома твоего врага...

Я пытался осознать своё местоположение, и вообще, что и
как я делаю, что со мной? Незачем было копаться в себе
особенно когда у тебя на груди спит женщина, потому что,
когда она спит, очень сложно вскочить, отгоняя от себя ужас
одиночества. А одиночество есть, оно никуда не отпускает, и
любить двух женщин плохо, и ни к чему хорошему это меня
не приведет. Я вообще не очень понимал, что такое любовь.
Все понятия сместились, и то, что было описано в книгах до
Катаклизма, было совершенно неестественным в наши дни.
Отношения людей в книгах были совершенно искусствен-
ными и полными условностей. Эти условности исчезли, и я
ещё проживая на станции «Сокол», что сейчас мне казалась
сном прошлого, понимал, что ответа на то, как и что надо
чувствовать в определённых ситуациях, книги не дают. Кни-
ги ничего не объясняли - это был тот опыт, который не на-
следуется. Что мне могла дать история про человека, что
был моложе меня, сладко пил, крепко спал, тосковал, а по-
том увидел огромное дерево в лесу и сразу всех полюбил.
Я тоже обалдел, когда увидел лес после двадцатилетнего
перерыва, уж куда круче, чем герой давно сгнивших книг.
И что из этого?

И я попытался глубоко нырнуть в сон, где придёт отец и
всё мне разъяснит. Я рассчитывал, что моя тоска развеется в
этом сне, как туман над взлётно-посадочной полосой, кото-
рый пропадает, как только начинает пригревать солнце.

Но снов мне было не дано, и так не найденный мною оте
не пришёл ко мне.

На следующую ночь всё повторилось, но сила была уже
на стороне гномов. Война была зла, повторяема, механична,
но высшая власть и успех были у меня. Балин тупым клином
входил в плодородную землю, прорезал Шир и Эриадор, вы-
двигался передовым отрядом в Рохан.

Я завоевывал эту землю неспешно, но не отступая ни на
шаг, пристально наблюдая за всеми движениями противника.

Пришло то время, когда отступает отчаяние и тебе всё
уже нипочем.

Да что там! Не наш хрип и тяжёлое дыхание, а лязг боевых
колесниц стоял во всём подлунном и полнолунном мире.

В пропасть, подземный карст, в заброшенные тоннели и
шахтные выработки валилось всё зло мира, а тут восстанав-
ливалось царство справедливости.

Руническая вязь, написанная на стенах криво, но стара-
тельно, была прекрасна, но двоилась в глазах, залитых потом.

И вот наступил эквилибрум - поверженный Рохан ды-
шал рядом. Я видел себя со стороны: лысого смешного гно-
ма, что ворвался во дворец, нахулиганил и упал среди шел-
ков и подушек.

И, как и положено, я толкнул в бок сопящего рядом Рохана.

Но сон его был крепок, не то что мой.

Вскоре я обнаружил, что и Владимир Павлович тоже при-
строен. Мы с ним стали меньше видеться, и я запустил это
превращение. Я зашёл за Владимиром Павловичем, чтобы
вместе пойти в кузницу, но сразу понял, что ни в какую куз-
ницу мой товарищ не пойдёт. Он обедал в соседнем доме -
обедал борщом под самогон. Вместе с ним за столом сидела
складная тётка, крепенькая, как упругий и крепкий маслё-
нок. Судя по тому, как расслабленно Владимир Павлович
смотрел в сторону, ночью он трудился не покладая... В об-
щем, чего-то не покладая.

Дни были прекрасны, а ночи... ещё более прекрасны. Хотя
днём я наслаждался видом снега, его вкусом и прочими свой-
ствами. Снег везде был разным: твёрдым и льдистым у по-
дошвы стен, лёгким и сыпучим на ветвях елей, колким, когда
я погружал руку в сугроб, и пушистым, когда он падал с неба.

Однако всё чаще я стал задумываться о том, что я тут де
лаю. Можно было остаться тут навсегда - я выковал бы себе
короткий меч, и если бы в посёлок приходил кабан-мутант,
эльфы выкликали бы меня.

Я бы выходил из дома заспанный и помятый, но одним
ударом кроил бы кабана надвое. Мутант пропадал бы в обла-
ке розового пара, а я бы пользовался восторгом и призна-
тельностью эльфов.

Но это был бред - и не потому, что я не навострился бы
воевать с кабанами. Это всё несбыточно, потому что чере
год или два я затосковал бы - да так, что хоть вешайся.

Ясно, что не жить мне тут. Не житьё мне на этом остров-
ке спокойствия, как шубой укрытом снегом. От себя-то мне
не спрятаться, от павловских собак я ушёл, а от себя не уйду.
Да и она догадывалась, что её невысказанной мечте о насе-
лённом семьёй доме не сбыться и что час нашего расстав;
ния близок. В общем, мы понимали, что обязательно потеря
ем друг друга.

По ночам я стал слышать вой волков. Впрочем, я так ду-
мал, что это воют волки. Не поймёшь, кто там выл в отдале-
нии. Может, это были какие-то страшилища, новые драко-
ны, Ёжик с пашен, что со сворой собак идёт по лунной до-
рожке посреди заснеженного поля и ищет заблудившегос
человека. Никто этого не слышал, и только я боялся это
ночного воя.

Лёжа под одеялом рядом с Ларисой, я брал тогда её за р;
ку и сжимал запястье. Это было очень хорошо, это было пре
красно и отчаянно грустно. Потому что я понимал, что ран
или поздно покину этот посёлок ряженых эльфов.

После каких-то наших разговоров о пустяках она выгля
дела расстроенной. Я-то понимал, откуда идет это тоскливое
беспокойство.

Снег в эту зиму лежал глубоким слоем. Все постройки
стали казаться ниже, чем они есть. Эльфы протоптали глу-
бокие тропинки, похожие на траншеи, ко всем домикам и
прочим местам. Отправляясь по нужде, я часто сталкивался
с какой-нибудь эльфийской девой, и, чтобы разойтись, мы
прижимались спинами к снежным стенкам, а грудью - друг
к другу

Со всех козырьков над дверями свисали огромные шапки
снега. Я приноровился колоть дрова и преуспел в этом. Пла-
хи были тяжелы и облеплены снегом. Они были похожи на
врагов в очереди на уничтожение. Сначала я лупил колуном
не очень точно и потратил на колку куда больше времени,
чем думал. У меня чудовищно болела спина, но я дал себе
слово, что на следующий день продолжу.

Но на следующий день я лежал в лёжку, боясь пошеве-
литься. Потом я вернулся к колке дров и всё же доделал
дело. Я колол их, кажется, целую вечность, изо дня в день.
Я обеспечил общину дровами, как мне кажется, не только до
конца этой зимы, но и на следующий год. Это было немного
бессмысленно, потому что я заметил, что тут практически
нет поленниц - местные жители запасались дровами на
день-два, да и ладно.

Ну да не мне было порицать местные привычки.

Зима давно уже повернула на мороз, но вот и он смягчил-
ся. С тёмного неба, покрытого низкими тучами, с минуты на
минуту должен был повалить последний снег. Я пошёл к
кузнецу, ежась от холода, и думал, что эльфы меня любят, да
только я чужой среди них, и всегда тут останусь чужим.

Я говорил с Ларисой. Она тоже понимала, что я чужой.
Но видно было, что она мечется, потому что всё здесь каза-
лось устроенным свободно, но при этом всё подчинялось
строгим, нерушимым правилам.

- Нас тут ради осеменения держат, - весело сказал Вла-
димир Павлович. - Для репродукции.

Роль осеменителя, судя по всему, не казалась ему унизи-
тельной. Да и то правда, что в этом плохого?

В воздухе стало разливаться тревожное томление и пред-
чувствие перемен. Однажды я остановился с какой-то но-
шей посреди тропинки, протоптанной в снегу, и вдруг ужас-
нулся. Хотя был ясный весенний день и совсем светло, у ме-
ня было такое чувство, что я ночью стою в густом, плотном,
страшном лесу. Хмуро было у меня на душе, так, что хоте-
лось биться о край колодца головой. Что-то остановилось
внутри меня, порвалась связь времён, как сказал бы началь-
ник станции «Сокол». Время мне было помирать, а ничего я
в жизни не сделал.

И оттого мне было хуже, что я понимал, что, с другой
стороны, я сейчас обут и одет, сыт и рядом со мной женщи-
на. Тьфу, пропасть! Это был тот психоз, тоска, описанные
в книгах.

Однажды, когда мы лежали, обнявшись, Лариса в самый
неожиданный момент спросила меня:

- Ты ведь скоро уедешь?

Надо было отшутиться. Надо, у меня было заготовлено сто
шутливых ответов, но она меня подкараулила и захватила
врасплох, а к тому же вечно нельзя бегать от таких вопросов.

Уеду.
Саша, - спросила она, - зачем ты едешь? Это ж гиб-
лое дело...
Я совершенно не хочу гибнуть. Да только обстоятельст-
ва такие. Будь моя воля, я жил бы в лесу...

Но если честно, то мне надо было сказать, что я умер бы
от тоски в лесу. Даже с ней. Даже... И я вспомнил о Кате, со-
вершенно некстати вспомнил.

Лара помолчала, обдумывая последние мои слова, а по-
том положила голову мне на колени.

Ты жутко упрямый, - сказала она. - Настоящий воин,
созданный для славы.
Тоже мне... Видала ты воинов, как же. Настоящие вои-
ны жестоки и немилосердны. От них пахнет кровью и гря-
зью. Славы сейчас и вовсе нет. Есть выживание.
Я хочу ехать с тобой, - сказала Лара с надеждой. - Я бу-
ду воевать с тобой, ты не знаешь, какая я сильная.

Но уж что-что, а надежду я ей дарить не хотел:

- Понимаешь, ведь в твоих сказках я не рыцарь с мечом, а
гном. Мы, гномы, живём в подземельях. Наша жизнь отвра-
тительна, и мы пахнем закопченным камнем и старой мочой.
А крысы у нас вместо домашнего зверья, вот что. И если сле-
довать твоим сказам, я должен сказать, что ты должна ос-
таться со своим народом.

Я не говорил ей о том, что и сам не понимаю, отчего не ос-
таюсь с ней. Зачем я тороплюсь от здешней надёжности в су-
мрак подземелья, которое продолжаю считать своим домом?
Ну и про женщину, что живёт там, в сумраке, я не говорил.
Но, кажется, она догадывалась, хотя ничего не спрашивала.
А может, потому именно и не спрашивала, что догадывалась.

Из-за тебя я ухаживала за твоим товарищем, и вот он встал
на ноги. А мне никто ничего не должен. Я, значит, всем должна?
Чужой жизни никому нельзя навязать, - ответил я, но
задумался.

Я никак не мог понять, что во мне говорит: тяга к дому, где
была другая женщина, или это просто рассудительность. Я-то
понимал, что такое метрополитен, до которого, кстати, ещё
добраться надо.

- Значит, так всегда и будет? - горько спросила Лариса. -
Мужчина уходит на войну, а женщина остаётся, чтобы бе-
речь добро и ждать, гртовясь к встрече?

- Может статься, и встречать некого, - ответил я.
Но мы с Владимиром Павловичем понемногу собирались

Ещё ничего не было сделано, но, сидя на крылечке и слушая
капель, мы понимали, что недолго нам здесь оставаться. Да
и Математик явно хотел ехать. Да только это уже был не тот
лысоватый харизматический Математик, которого я по-
мнил, а его тень.

И смотрел он на меня как-то просительно. Незаметно мы
поменялись с ним местами. Нет, он не стал откровеннее или
добрее, а просто утратил волю. Теперь слуги стали главнее
господина, но ни к чему нам было вымещать на нём свой бы-
лой страх. Незачем.

Мы уже давно переменились, и такое впечатление, что
каждый взял что-то у другого. Математик отобрал у мен

Blog

He рассказывайте никому своих снов