He рассказывайте никому своих снов

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 15

Заплатить, - ответила цыганка, - заплатить, лысенький, можешь, чем твоё сердце захочет. Хоть антибиотиками,
хоть патронами автоматными. Мало дашь - хорошо, много
дашь - спасибо скажу!
Что же, погадай, - сказал я, - впрочем, давай я тебе сам
погадаю. Иди сюда!

Я взял её за маленькую, грязную руку, действительно
грязную, с пятном от солярки, и одновременно резко пахнущую рыбой. Такое впечатление, что она только что стащила,
не боясь наказания, пайкового леща у стоявшего неподалёку
пьяницы. Она дала руку охотно, смеясь и говоря что-то по-цыгански своим товаркам, которые тут же нас окружили со
всех сторон.

- Позолоти ручку, счастье тебе будет! - сказала она уже
по-русски и, вытащив колоду черных от грязи карт, послюнявив большой палец.

- Цыганки! - сказал я. - Гадать вы будете после меня - Первый гадаю я.

Я взял руку молодой цыганки и стал притворно-сосредоточенно всматриваться в линии смуглой ладони.

- Вот что скажу тебе: ты увидела меня, но не знаешь, что тебе придется сделать в самое ближайшее время.

- Ну, скажи, будешь цыган! - захохотала она.

Я же произнёс:

- Ты скажешь мне... - и тихо продолжил, - как найти человека, которого зовут здесь... Лётчиком.

Я не ожидал, что это имя подействует с такой силой.
Вдруг изменились лица цыганок. Старик, стоявший у колонны, отшатнулся. Какая-то старуха, сдернув платок, набросила его на себя, закрыв голову. Девушка выдернула руку и заслонилась ею от меня. Со стороны могло показаться, будто я собирался ударить молодую цыганку.

Но я не шевельнулся, и, видя это, цыганка крикнула:

- Молчи! Все скажу, ожидай здесь; тебя не знаем, толковать будем!

Не знаю, струсил ли я, когда так подтвердилась магия
клички, но мучил меня и обострившийся слух - я услышал
все слова цыган, хотя они совещались тихо и испуганно. От
этой необычной остроты слуха звенело в ушах, и я даже застонал.

Наконец ко мне подошёл старик-цыган. Я разглядел, что
под распахнутым пальто за широким цыганским поясом у
него заткнут большой пистолет Стечкина.

- Зачем такое слово имеешь? - произнес он. - Что знаешь? Расскажи, брат, не бойся, свои люди. Расскажешь, мы
сами скажем; не расскажешь, верить не можем!

Я сказал, что я родственник Лётчику, и цыгане сделали
ещё один шаг назад. Старик, однако, вздохнул и поманил меня пальцем.

И меня провели в странное место за «Сенной», где образовался рынок вещей тайных и запретных. Цыган подвёл меня к странному человеку с южных окраин. Этот тип был не цыган, но вид имел странный.

Был этот южный человек маленький и шустрый, весь какой-то не питерский. Оказалось, что он действительно с южных окраин и с юга Петербурга, а так вообще-то из Харькова.

Звали его Убийца Кроликов. Я сначала подумал, что он - убийца, но нет, он был всего лишь вором. Потом я спросил, в чём дело, у него фамилия, что ли, Кроликов? Но нет, фамилию свою он и вовсе забыл. Что-то у него было связано с кроликами, может, он их воровал и забивал, не знаю. Да это не важно, главное, людей не убивал. Или убивал так, что не боялся рассказывать, а в наше время стыдиться рассказывать об убийстве - это уже о многом говорит, уже некая индульгенция.

Убийца Кроликов сказал, что он свой в одной банде, где
главным - один лётчик. Убийца Кроликов хвалил его за хитроумие и смелость, и я сразу поверил, что этот лётчик и
сеть мой отец. Я ждал, что мне приснится, и искал в сонных
пилениях указателей пути - путевые знаки. Но мне не снилось ничего. Совершенно ничего! Мне не снился ни отец, ни
родной дом, ни вообще хоть что-то, что могло показаться путевым знаком.

Никаких указаний не было. Каждый раз я просыпался с
йеной головой. Совершенно бодрый. Во сне я не потел и ни каких пророчеств из экскурсий на тёмную сторону сознания
не приносил.

А пока мы шли по туннелям на юг с долгими остановками, и мой новый товарищ рассказывал о том, как попал в
Питер:

- У нас, как ты помнишь, в державе украинской перед Катастрофой была вялотекущая гражданская война. А когда
№ ё рвануло, мы поняли, что наши проблемы ещё семечки.
Конец света пришёл с той стороны, откуда его никто не ждал.
Мог это и была настоящая руина, а не та, о которой наши доморощенные политики кричали на каждом углу. В итоге спастись удалось тем, кто успел спрятаться в киевском метро,
керченских катакомбах и в подземных укреплениях Севастопольской военно-морской базы. Ну, и у нас в Харькове, конечно. У нас же там школа когда-то была инженерная очень сильная. Метро харьковское после Катастрофы держалось, но наружу, за пределы города, мы особенно соваться боялись. Что было на большой земле, никто не знал, конфликт уничтожил все мало-мальски мощные передатчики,
и мы питались слухами. Однако радиация умеренная был
в отличие от остальной Украины. Обычных мер противорадиационной защиты хватало - не более страшные были, чем те, что помнил мой отец, живший в детстве между Киевом и
Чернобылем. И вот я вырос, уже заканчивал начальную
школу, когда связался, как говорила моя мать, с дурной компанией. Появились какие-то пацаны в городе, чужие. Везли
они якобы с самого Питера, а это даль какая и риск, специальные грибы, которые выращивали где-то в оранжереях
чуть ли не под Мурманском, там вроде бы АЭС какая-то
уцелела. Так вот на ее энергии и организовали производство
этой фигни. А в Украине после нашего Армагеддона всё в
природе поменялось, и флора стала вести себя по-особенному, не так, как раньше. Скотина вся передохла наперегонки с
людьми, даже свиньи. Представляешь, Украина без сала! Ну
народу, понятное дело, чем-то надо себе жизнь скрашивать.
На рынках из-под полы продавали питерские грибочки, за
катанные в баночки с надписью «Опята». Я был в цепочке и
быстро дорос до начальника всей локальной нитки продаж
Родные смотрели на это одобрительно, да и вообще понятия
добра и зла, равно как и прочих представлений о приличиях,
размылись. Несколько лет я готовился к броску на север
И вот, наконец, поставки затормозились, кто-то крысятничал в питерском проводе. Провод собрали, ребята заседали
неделю, пропустили сроки, да так ничего и не нашли. Я мог
бы приостановить работу, мог бы послать кого-то разобраться, этот кто-то передал бы указание другому, тот - кому-то
ещё дальше, и с каждым шагом ответственность стала бы11.1дать, а риски исполнителей расти. Но исполнителей в нашей системе никто за людей не считал. Во-первых, их никто
не видел, и мы только принимали товар через окно на границе,
во-вторых, это были не наши, а русские работники. Впрочем,
Саша, в остальном наш бизнес не отличался от обычного
сельскохозяйственного, который стал не менее криминальным, чем наш, из-за того, что посевы сократились почти до
полного исчезновения. И вот я поехал налаживать бизнес на
Север. Сам вызвался, братва напряглась, все крутили пальцами у виска, но помогли и отправили. Аэропорт Пулково
превратился в стеклянную воронку, жители города уже который год жили под землёй, как кроты. Те, кто остался на поверхности, напоминали обезьян, прыгающих в пустынном
мании нашего Госпрома во время предыдущей войны.

- Газпрома? - переспросил я.

- Госпрома. Не важно, долго объяснять. Так вот, мы быстро расстреляли одного из поставщиков, который хотел потонуть поток грибов с Харькова. Ну, поменять потоки товара и выплат, конечно, тоже. Дело было сделано, но я опоздал
вернуться. Подельников моих порешили местные, и связи
не стало. Не с кем было возвращаться, и пришлось отсиживаться тут на дальних станциях. Пришлось жить здесь, у ленинградско-питерских.

Слушая Кролика, я делал новые для себя открытия. То,
Что было гордой культурной столицей, оказалось нормальным городом. И к югу от центра, от станции «Нарвской», ходили по тоннелям какие-то головорезы. Нормальный криминальный быт, куда ж без него...

Мы пришли на «Балтийскую», где уже давно и плотно сидели менты, потому раньше здесь было Управление внутренних дел метрополитена. Менты были как бы сами по себе, особо охраной они теперь не занимались, но как пробка
закупоривали выход кировской бригаде к центру. На станции менты оказались небольшой, но хорошо сплочённой
бандой. Выглядели они опрятно и все, будто форму, носили
коричневые лётные куртки на молнии. Я сказал, что мне нужен Лётчик.

- Лётчик? Ты откуда знаешь Лётчика? - спросил меня
сурово его заместитель.

На всякий случай я не стал признаваться и объяснил, что
попал в беду по пути домой. Версию про то, что у меня есть
весточка с родины для самого Лётчика, я приберёг как прей
межуточную. А уж о родственных связях я и вовсе не заикался. Но оказалось, только что Лётчика вместе с небольшим
отрядом заперли в каких-то тупиковых тоннелях враги. Летуны жили между отчаянием и желанием отбить атамана.

Сидеть в этом дальнем тоннеле можно было несколько
дней. Это напоминало старый анекдот, что рассказывал мне
Владимир Павлович про ловлю сбежавшей как-то на «Соколе» живности:

Я борова поймал!
Так веди сюда!
Не идет.
Так сам иди!
Да он меня не пускает!

Класть половину бригады при штурме тоннеля кировские
явно не хотели. Они ждали, пока у Лётчика кончатся еда, вода и патроны. А подчинённые Лётчика уныло переминались
в своих схронах, тоннелях и технологических тупиках.

Разумное, я считаю, поведение. Как было написано в одной
из книг, что я читал в заброшенной библиотеке: «Нужно достаточно долго ждать, и тогда всё будет в ажуре: друзья поднимут тебя на руки, и мимо тебя проплывёт дом твоего врага».

Так прошло два дня, и это ожидание было на руку только одному человеку - мне. Летуны были на грани анархии, и хоть это мне не понравилось, только благодаря этому здесь терпели чужака. У меня была всего одна рекомендация – от Кролика. Да, тут его звали просто Кролик, и я только улыбнулся при мысли о том, что он сам носит имя зверушек, которых когда-то забивал. Если, конечно, именно в кроликодавстве заключалась история его прозвища.

До оружия меня не допускали, видимо, выдерживая в карантине и наводя справки. Но через пару дней у меня появился ещё один товарищ, приятель Кролика из контингента грибного провода, похожий на дьячка. Он подтвердил, что
я хоть и москвич, но надёжный товарищ, мол, кроме водки, -
ничего. А две рекомендации это было уже что-то.

Меня спросили, что я умею, и я ответил - электрику. Я наладил освещение периметра станции, меня поставили на довольствие и вернули ствол.

Прошло уже несколько дней, а я ошивался среди летунов
без особого дела и даже выменял на таблетки такую же кожаную куртку, что служила им всем униформой. Я поймал
себя на мысли, что оттягивал встречу с отцом.

Я уже проигрывал в голове, как мы обнимемся, как начнём рассказывать друг другу о жизни врозь. Тупиком было
Го мгновение, когда я скажу, что хорошо бы вернуться домой. Вдруг он ответит, что его дом здесь?

Да только всё равно в жилах у меня кипела кровь, сердце
распирал адреналин. Я столько лет предчувствовал встречу
с отцом и всё равно никак не мог представить, что я ему скажу, когда окажется, что он тут, в этих бандитских тоннелях,
навсегда.

Первое, что я увидел у «Нарвской», был висевший в проеме тоннеля человек. На нём была та приметная телогрейка,
которую носила братва с Кировского завода. Под трупом натекла непонятная лужица, и висел он как путевой знак, что-то вроде совмещённых: «Начало торможения первого вагона» и «Стой! Стреляют без предупреждения».

Тут бы мне, прежнему, заломить руки, начать жаловаться, зачем я, типа, посмотрел, да потом рассмотрел, шёл бы и не обращал внимания. Но в тоннеле очень сложно не увидеть повешенного. Нужно очень захотеть, чтобы не увидеть повешенного, нужно себя ослепить, чтобы его не увидеть, и всё равно он
полезет тебе в нос, ты почуешь его по запаху у входа на галерею, или мне надо было возопить о том, что пепел всего класса стучит мне в сердце, и я не имею права отворачиваться,
раз уж отправился в такое странствие. Наверное, это был мутант. А вероятнее всего, это был бандит. Бандит, который
убивал людей, а вот теперь смерть изуродовала его самого.
Или жизнь под землёй его изувечила. И я тут такой же буду,
и меня изуродуют, от этого никуда не денешься, и не надо сопротивляться, надо привыкать. Может быть, впереди у меня
тоннели за тоннелями, увешенные жертвами разборок.

После этих фраз я должен был бы тяжело вздохнуть и
продолжить странствие.

И я, вздохнув, пошёл дальше, бормоча: «А вот хрен вам в
грызло! Я ищу отца и найду его во что бы то ни стало...»

Но, положа руку на сердце, всё происходящее мне нравилось меньше и меньше. Нет, я не был ангелом, но та война, которую я увидел здесь, вовсе была ни на что не похожа - звериная и страшная, под девизом «Умри ты сегодня, а я - завтра».

Жестокость сочеталась со странной заботой о своих. Кролик подарил мне беруши, сказав:

- Носи всегда с собой. Пригодится ведь, причем в самый
неожиданный момент.

Я не понял, зачем это мне, а догадался, отчего нужно носить с собой затычки для ушей, гораздо позднее. Со слухом
у меня вообще творилось что-то странное - временами па
меня накатывал особый психоз, мне казалось, что я слышу
происходящее в дальних тоннелях, причём звуки обычны например, падение капли с потолка, шорох ящерки в породе. Это началось с того момента, когда я посетил Царицу ночи. В Москве за собой я такого не замечал. Но пока мне это не мешало, и я не паниковал, но беруши взял с благодарностью. Действительно на всякий случай. Случай представился, и раньше, чем я думал. А пока я наблюдал противостояние в шинелях, понемногу превращаясь из свидетеля в участника.

В моей родной Москве всё же было понятие долгосрочной выгоды - живи сам и дай жить другим. Правда, одного
маньяка как-то повесили на остатках колеса обозрения, и всякий мог увидеть тело в бинокль. Ни одна нечисть его не
ела, и он провисел там, пока не истлел. Но это-то было дело
житейское, а тут убивали часто без всякого смысла и выгоды. Климат у них, видать, был такой.

Но я тут же остановил себя: ведь есть и другой Петербург.
Петербург военных медиков со станции «Площадь Ленина»,
отчаянных технарей с «Техноложки», весёлых торговцев с
«Сенной». Они ведь тоже есть и, наверное, никуда не денутся.

Меня занимало то, как летуны, да и прочий криминал догариваются с богами. В религии всё перепуталось, возникли новые причудливые культы.

Я всё больше держался Кролика. Кролик был вор с мистическим уклоном. Жулик и вор он был, впрочем, вполне нормальный. А вот его дружок по грибной тематике был человек особенный. Его все звали просто Хаммер. Я знал, что «хаммер» означает «молоток», но ни видом, ни характером этот человек ни
на какой молоток не походил. Он всё-таки меня рекомендовал
здешним жителям, отчего я чувствовал себя обязанным. Ну а
если честно, то потом он довольно сильно заинтересовал меня
своими путаными странными речами. Этот персонаж не просто
увлекался мистикой, он и похож был на какого-то сектанта, с
жиденькой своей бородкой и длинными волосами, рассыпанными по плечам. Какой уж тут молоток... Благообразный вид,
впрочем, не мешал ему разбойничать в тоннелях.

Мы однажды поднялись в верхний вестибюль «Нарвской»,
и он принялся молиться вслух, как будто в храме. Оказалось,
что он молится Отцу нашему Сталину и Брату его Кагановичу. Я спросил, обводя рукой полуразрушенное помещение:

А это вообще что?
Это капище. Тут стоял Сталин. Ты посмотри. - Он жестом гида повел рукой по кругу, и я увидел, что все изображенные здесь у стен персонажи смотрят в центр, в зияющую
пустоту, на месте которой явно раньше что-то было.
И что? Тут был Сталин?
Ну да. Только Сталин не был. Он всегда есть. Он в своей книге так и написал: «Если люди доброй воли соберутся
где-нибудь на митинг, то я буду между ними». А тут ещё и
место удобное, сюда приходят молиться.

Приходят ещё в центр. У нас там ещё один памятник Сталину стоит.

С верблюдом?
Ну да, видишь, сам об этом знаешь. У нас есть ещё место для молитв на Ржевке, но туда сложно добраться. А оттуда молитвы вернее доходят.
Сталину? - Я перестал понимать Хаммера.
Ну а что ж тут такого? И Ленину молились. Где-то
церквей полно, а у нас это. Сталин вообще любил рабочих
людей, а у нас тут пролетарские районы.
Да человек-то был так себе.
Много ты понимаешь! Я-то знаю, что ты просто не в теме, из дальних московских краёв. Но ты это нашим верующим скажи, я погляжу, что от тебя останется. Ты вот был на
«Новокузнецкой»? А на «Кропоткинской»?
На «Кропоткинской» был только в детстве. А на «Новокузнецкой» я был, но недолго. Ничего особенного, но темно
очень - освещение там тусклое, а народ странный. Говорят, что
станция эта очень нехорошая, да только я не знаю, в чём дело.

- Так я тебе, Саша, скажу, в этом и заключена разница
между Московским метрополитеном и питерским. Они
раньше оба были имени Ленина, но внутренне они совсем
разные. И не верь тем, кто скажет, что вся разница в том, что
у нас, в Питере, метро более глубокое, чем в Москве. Это всё
правда, конечно, но дело не только в глубине. Несмотря на
то что у нас все станции, как правило, глубокого заложения,
мутантов у нас не меньше, и проблем из-за плывунов гораздо больше. Вон инженеры как рэкетиры нас постоянно доят,
разводят на плановые и внеплановые услуги.

Хаммер пустился в рассуждения: дело, дескать, в том, что
весь их метрополитен построен после Сталина, а московское
метро пережило перемену идеи.

- Ты пойми, Саша, каждая из значимых исторических
эпох оставляет после себя сооружения, присущие только ей
одной, - вдохновенно вещал он. - Пирамида Ленина, сталинские барочные дворцы и высотные здания суть сооружения, привязанные к определенному стилю, немыслимому в другой эпохе. Московский метрополитен - тоже мистический символ. Люди десятилетиями ездили в нём, не понимая, как они пропитываются мистикой архитектуры метрополитена, не понимая, что они начинают говорить не с попутчиками, а со статуями на станциях...

По-моему, обычно на стены станций пассажиры не смотрели, у пассажиров других забот более чем достаточно. Я вот видел старые фотографические альбомы со снимками, сделанными ночью на станциях. Ночью снимали, чтобы было поменьше народу и можно сделать выдержку побольше. Но такая съёмка с большой выдержкой сыграла странную шутку со зрителем - на фотографиях там повсюду странные прозрачные тени, сквозь которые просвечивает мрамор колонн. Для нас остаётся загадкой, кто они? Но, быть может, именно эти прозрачные существа - символ социалистического человека?

Я стал сомневаться в здравомыслии Хаммера. Глупости
какие-то, призраки... В автомат Калашникова я верил. В электрогенераторы - тоже. А вот верить в призраки мне не было никакой нужды.

Слушай дальше, - продолжал приятель Кролика. - Ты
должен помнить, что символом нового мира стало именно
это транспортное сооружение, станция на пути к светлому
будущему. Темнота густа, не видно света, ни вперед, ни назад
нельзя ему видеть. На десятом поприще стал выход близок,
на одиннадцатом: поприще пред рассветом брезжит. На двенадцатом поприще свет появился. Поспешил он, рощу из каменьев увидев: сердолик плоды приносит, гроздьями увешан, на вид приятен. Лазурит растет листвою. Плодоносит тоже, на вид забавен.
Что это?
Это сказание о Гильгамеше, который проходит подземным путем бога Солнца Шамаша. Ты понимаешь, что это о
предчувствии выезда метропоезда из тоннеля к перрону
станции? Ну, помнишь это ощущение?
Смутно помню.
Но ещё важно и другое: в московском метро всюду следы древнейших цивилизаций. Первый из них - это тема зиккурата, ступенчатой башни, которая отводилась главному сооружению страны - асимметричному зиккурату-мавзолею на Красной площади. Ты помнишь, что он асимметричен?

Я ничего такого не помнил, но на всякий случай кивнул.

Черты ступенчатой пирамиды есть и в высотных зданиях Москвы. Здания-то сохранились?
Некоторые точно сохранились. За все не скажу.
Так вот, сталинские высотки по форме, точь-в-точь как и зиккураты Двуречья, были опорными точками перспективы города. Такой же силуэт имеет наземный вестибюль «Динамо»...
«Динамо», - ностальгически протянул я, вспомнив всё
го, что у меня было связано с этой станцией.
А ты всматривался в барельефы и узоры станций с древней глиптикой? Это ведь парчовый узор вавилонских печатей-валиков. Если попадёшь ещё раз на «Новокузнецкую»,
то увидишь, что станцию будто прокатали гигантским валиком, фигуры там повторяются периодически из сюжета в
сюжет. Ведь ты не будешь спорить, что древний тип шумерского государства - это, конечно, прообраз государственного устройства СССР накануне Второй мировой войны. Парусообразные колонны станции «Кропоткинская» точно повторяют колонны в Египетском дворике находящегося радом музея. Но тут начинается самое интересное: прямоугольное пространство островных станций первой очереди - это внутренность, интерьер погребальной камеры. Только к погребальной камере приделаны рельсы и открывается дорога к светлому будущему. То есть в страну мёртвых! А наши
гсрмоворота? Это вообще символ перехода из одного царства
и другое, очевидно же! Но тут-то и произошёл излом. Я даже
Скажу, когда именно это случилось, - в 1943 году. Тогда у нас
в армии были введены погоны и, да будет тебе известно, чуть
было не ввели эполеты. Сталин сменил свой защитный
френч на белый с золотом китель и стал похож на нашего последнего императора.
Ну да, - встрял я, - а людей, которых судили до войны
за русский национализм, после неё начали брать повторно с
формулировкой низкопоклонство перед Западом.

Но Хаммер меня не слушал и не услышал.

- Всё дело в Коминтерне! - запальчиво воскликнул он. -
С исчезновением Коммунистического Интернационала исчез и старый дух метро. Свершился, так сказать, переход со
станции «Комсомольская-радиальная» на станцию «Комсомольская-кольцевая». Ни одна из построенных в предвоенные годы станций не была национальной по духу. Зато «Киевская» и «Белорусская», названные так по одноименным вокзалам, то есть станции, открытые после войны, уже украшены украинским и белорусским орнаментами, панно с соответствующими сюжетами, плафонами и скульптурой. Империя как наследница прежних империй, вот что там было. А вот у нас в Питере всё открылось после смерти Сталина, и оттого никакого перелома не было, у нас всё проще. У нас город строгий и простой. Всё, что нам осталось, - это место...

Не только Хаммер, но Кролик рассказывал мне и куда более странные вещи. Рассказывал он о том, что все боятся выходить на поверхность в «Автово», потому что там живут
мутанты особого рода, похожие на боевых бегемотов. Я переспросил, и Кролик настаивал на том, что они походят
именно на «боевых бегемотов», беспощадных и страшных.
Самое ужасное в них было то, что никто не знал их повадок,
никто так и не выяснил, что нужно этим существам, которые
могут довольно долго сидеть в развалинах, а потом вдруг
срываются с места и несутся по улице, давя своих и чужих.

Рассказал он и о том, что недавно возникла в Питере
группировка «северных ниндзя», что они обчистили Кунсткамеру и пытались драться с автоматчиками кировской бригады с помощью антикварных мечей. Ниндзя тут же выкосили, но мечи, которыми все заинтересовались, пропали бесследно. Война с кировскими разгоралась. В какой-то момент они решились на наступление. Кировские договорились с военными с секретных объектов под заводом. Военных я понимал, кировские у них были под боком и вполне предсказуемы, а летуны мешали всем.

Поэтому военные, обдумав ситуацию, вошли с рабочими
бригадами в альянс и пропустили кировских через свою территорию. Днём раньше я был в этом заложенном тупике и

обратил внимание, что между камнями кладки там отсутствует цемент. Но я был никто, да и бандитов особенно не считал своими. Только имя отца держало меня здесь, а не товарищеские чувства. И ни с кем я не поделился сомнениями.

И вот ночью кировские аккуратно разобрали кладку и пошли вперёд. После короткого боя нас прижали к границе
станций, и даже мне, человеку стороннему, пришлось взять в
руки оружие.

Я с моим обострившимся слухом мгновенно оглох бы от
выстрелов, если бы не беруши. И про себя я сказал спасибо
Кролику, улестил. Вокруг грохотало и визжало железо - это
был нерабочий тоннель, в котором не было ничего, кроме
мусора и мотовоза с платформой. Прикрываясь этим мотовозом, кировские пошли на нас в атаку. Там стояли старые
самодельные гермоворота, запертые каким-то предателем.

Кролик было попытался их открыть, но механизм заело.
Кабели тут давно сгнили, да и вряд ли электропривод был
напитан. Кролик начал крутить баранку ручного привода, но
тут-то его и достали. Я стоял совсем рядом и увидел, как разрывается его лётная куртка на спине, - будто изнутри кто-то
хочет пролезть наружу через коричневую кожу. Только потом мне в глаза плеснуло кровью, а в ноздри дало горелым.

Кролика мне не очень было жаль, но всё же он был одним из
немногих, с кем я мог говорить о чём-то, кроме жратвы и быта.
И теперь стало ясно, что в чёрную тьму тоннеля пролез маленький для всего человечества, но огромный для всех для нас пушной зверёк и, поводя носом, выбирает, с кого из нас он начнёт.

Пришло время убивать, и мне нужно собраться. Я лёг за
стопку каменной плитки и выделил медленно идущих к нам
победителей. Вот как я изменился с момента начала путешествия. Плавно, как меня учили, я подвёл мушку к шее идущего вторым. Именно вторым, потому что первый обязательно обернётся на звук.

Так и вышло, и вторая пуля была для него. Но тут я немного не рассчитал, и она вошла чуть ниже, чем я хотел.

Вот я и убил человека, даже двух. Я думал, что буду долго прислушиваться к этим ощущениям внутри себя, к тому,
как изменяется сознание после того, как впервые убиваешь.
Но ничего я не почувствовал, кроме удовлетворения от точного попадания. Так я радовался, когда точно попадал в цель
из рогатки. И тут то же самое, это были враги, мы сошлись в
бою, и я их положил. А сейчас, может быть, положат меня и
потом меня съедят тоннельные крысы, у которых не будет на
шее розовой ленточки.

Я попал, попал, попал! И два тела создали помеху для наступающих, а это нам и было нужно. Вот только летуны, может, когда-то и поднимались в воздух, во что я не верил, но
стреляли они отвратительно.

Стрелять в тоннелях всегда очень страшно - пули рикошетируют от ячеистых тюбингов, совершенно невозможно
понять, откуда стреляют. И летуны били очередями, особенно не целясь. Воздух наполнился свистом пуль и треском
крошащейся тюбинговой крепи. Страшно представить, что
было бы, если бы тюбинги были чугунными.

Вот кировские были куда более страшными бойцами - хуже вооружёнными, отвратительно подготовленными, но удивительно бесстрашными. Летуны стреляли куда меньше, сразу распределив цели, но кировских всё же было куда больше.

Нормальный такой Сталинград происходил вокруг меня,
и бойцы той стороны были в таких же коротких ватниках,
что я видел на картинках в старых книгах. На правильной ли
я стороне? И вообще, есть ли тут правильная сторона, вот
это мне было совершенно непонятно. Ясно только одно:
нужно увидеть отца, а там всё станет понятно.

Потом они двинули вперёд мотовоз, откуда в нашу сторону сразу же забил короткими очередями пулемёт. Тут, понятное дело, всё стало просто: кто кого подсветит первый,
ими выиграл. Яркий свет фар слепит, и ты превращаешься
в жалкого зверька, мечущегося в луче прожектора.

Двум летунам, что выбежали вперёд, тут же разнесли их
бестолковые головы. Я впервые видел, как разлетается человеческая голова. Как мяч с водой, который лопнул при ударе.

Тут кто-то из более или менее хладнокровных летунов ос-
Ш 'нил мотовоз очередью по фарам.

А я пока прятался. «Спокойно, ещё спокойнее, я, конечно,
уже не тот мальчик, что бредил об отсутствующем отце, но
Всё же это ваша кровавая бойня, а не моя кровавая бойня.
Ну, бойня, но не надо уж увлекаться. «Всякая критика должна быть в меру», как сказал начальник станции «Сокол» на
Встрече со свинарями», - уговаривал я сам себя.

Но всё кончилось довольно быстро - летуны, наконец, застрелили машиниста чужого мотовоза, и, падая, тот нажал на
реверс. Мотовоз пошёл понемногу обратно, и кировские побежали. То есть они как бы побежали, но в тоннеле сработали заложенные накануне осколочные мины, и те, кто бежал
быстрее всех, уже веря в спасение, превратились в решето.

Летуны побежали по тоннелю на соединение со своими
товарищами, среди которых был и мой отец, разумеется. Наконец я увидел отца издалека. Я смотрел в его спину, обтянутую форменным кителем гражданской авиации. Я узнал
ею сразу. Но вот он повернулся и, увидев его в профиль, я
Вдруг засомневался. Зачем это всё, вдруг это не он? Я всегда
перил, что смогу найти отца. Отец был большой и красивый,
так я думал о нём в детстве. Сейчас я понимаю, что он не был
по-настоящему красив, рост был у него небольшой, но главное, он был очень умный. Ума ему было не занимать, и я не
перил, что такой хитрый человек, как мой отец, может пропасть - даже в этом аду.

«Но нет, это обязательно он», - решил я наконец.

Ведь об этом я молил несколько лет тех богов, что были
под рукой. Сбылись все мои мечты, но я не был счастлив, потому что то, что началось потом, было хуже войны.

Расправа над кировскими вершилась прямо в тоннеле, в незримой демаркационной линии между станциями, превращая врагов в путевые знаки для вероятных гостей. Я так понял, что место было выбрано именно в показательных целях.
Для удобства пленных поставили на колени. Лётчик сам
стрелял в затылок побеждённым. Я привык, что в подземных
войнах пленных не берут, но в жизни такое видел впервые.

Blog

He рассказывайте никому своих снов