He рассказывайте никому своих снов

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 15

А ты убивал когда-нибудь? - спросил он вдруг.
Нет, - с чистым сердцем ответил я.

Он посмотрел на меня с недоверием, как на человека, который вдруг признался, что у него нет ног.

Это все глупости. Я повидал много людей, рассказывавших о своих кровавых подвигах так, будто они замостили
трупами весь перегон от «Пушкинской» до «Баррикадной».
Один из таких прибился как-то к нашим свинарям. Я не верил его бестолковым рассказам и думал, что он просто набивает себе цену.

Когда наш медиум сказал, что он не врет, я продолжал сомневаться, ведь если несколько лет подряд повторять одни и
те же байки, то и сам в них поверишь. Ты будешь болтать о
прошлых подвигах как попугай, а через год-другой никакой
медиум не отличит придуманную жизнь от прожитой.

Но потом пришли люди из-за кольца и рассказали, что
все правда. Стрелял и убивал - руки по локоть в крови и всё
такое.

Я очень удивился, так он был похож на безответственного глупого болтуна. Его давно поставили резать свиней, да
только «своим» его никто не признал, свинари им брезговали. Да и ничего путного в нем не было.

Бестолковый мужик.

Да и забойщик никакой.

Я тщательно смазал оружие, вытер руки и подумал, что
никто, кроме людей, у меня никогда не вызывал ненависти.
Я любил подземное зверьё, может быть, потому, что не видел
настоящих мутантов. Нет, мутантов я боялся, но это были
детские страхи. Так боишься злого Бабая, когда мать пугает

тебя им, чтобы вы с мальчишками не выбегали со двора, или
так дети боятся темноты.

Я даже любил ручную крысу одной девушки с соседней
станции. Крыса эта умела выходить из темноты на стук. Была она слегка мутировавшая, но мутация пошла ей на пользу. В том смысле, что в разум. Ничего кровожадного в этой
крысе не было, хотя в швейном цехе на «Динамо» утверждали, что именно она отгрызла какой-то сплетнице палец. Ничего утверждать не могу, хотя сплетниц там всегда хватало.

Я подозреваю, что портняжно-швейный народ, дай им волю, пообъел бы друг другу не только пальцы, а головы.

Так вот, эта крыса была чрезвычайно умной и, как мне казалось, могла понимать человеческую речь. Я её опасался,
этой мудрой крысы, хотя, может быть, дело было именно в
том, что мне нравилась её хозяйка. А поссоришься с такой вот
«домашней питомицей», так и хозяйка к тебе не подобреет.

Совсем не подобреет.

Но эта крыса, казалось, откуда-то знала, что я отказался
охотиться на её сородичей, и была ко мне благосклонна.

Одним словом, самыми опасными существами мне всегда
казались люди. «На кладбище и в лесу самый страшный
зверь - человек», - как бы вторил мне всегда начальник
станции «Сокол», когда пограничные дозоры жаловались
ему на невиданных монстров. Но вот только лесов, не считая
отстойников, заросших какой-то не требующей света мочалой, мы не видели уже лет двадцать, а кладбищ видали ещё
меньше - под землёй места для кладбищ не было. Засунут
тебя в биореактор или сожрут тебя свиньи, и совершится естественный круговорот белков.

Говорят, что когда-то людей пытались кремировать и хоронить пепел, но как-то с годами население метрополитена
стало куда более циничным.

Так мы собирались в дорогу.

Несколько раз мы, не расставаясь, сходили за всеми ящиками, которые привезли наши хозяева, на «Динамо» и заперли их в подсобке за складом амуниции. Где находится мифический самолёт, нам пока не говорили.

II

HEED, САМОЛЁТ, МАЛЬЧИКИ

Если нарушитель продолжает приближаться к посту или к запретной границе, часовой производит предупредительный выстрел вверх. При невыполнении нарушителем и этого требования и попытке его проникнуть на пост (пересечь запретную границу)
или обращении в бегство после такой попытки часовой применяет по нему оружие.

Устав гарнизонной и караульной службы

Несмотря на всю секретность, все прознали, что мы собираемся на поверхность. Математик ужасно надулся, Владимир Павлович был невозмутим, а я еле сдерживал радость.
Причём умом я понимал, что это какой-то не доигравший

в свои игрушки мальчик скачет и веселится во мне и что мое
второе «я», взрослый и упитанный мужик, смотрит на этого
мальчика снисходительно, тоже втайне радуясь, потому что,
наконец, в жизни взрослого человека случится хоть какое-то
событие.

От места нашего обитания до искомого бокового отвилка
нужно было пройти метров двести. Но все наши знакомые
как бы случайно столпились на краю платформы.

Пришла даже баба Тома, посмотрела на нас и смахнула
слезу. Она посмотрела снова, отвела глаза и сказала скорбно:

- До свидания, мальчики. Постарайтесь вернуться назад.

Мы шли по тоннелю, и, улучив момент, я спросил Владимира Павловича, почему он согласился отправиться в дорогу.
Он спокойно посмотрел мне в лицо:

Так выбора-то не было. И жить хочется.
В каком смысле? - не понял я.
Так если бы мы не согласились, нас того. - И он едва
слышно присвистнул.
Да ну. С чего это ты взял?
Видишь ли, наш новый начальник сразу открыл все козыри. То есть он ни о какой внешней или внутренней секретности не беспокоился. Он знал, что ничто вовне не выплывет, а за его подручным Мирзо я внимательно наблюдал:
когда мы согласились, его как бы попустило. Он и ствол с
коленей убрал. Хотя я думаю, нас бы убрали по-тихому. Ты
видел, как Мирзо за нами смотрит? Им ведь важно, чтобы
мы сами не сбежали, и видно, что чуть что, чуть мы не нужны, так нас уберут, как камешек с рельса, одним щелчком.
Да, втянул я тебя в дело.
Не тревожься. Я и сам хотел: засиделся тут. Интерес к
жизни потерял. А наверху ещё посмотрим, чья возьмёт.
Так вдруг нас всё равно прибьют?

Ах, друг мой, Сашенька! Помнишь, мы ругались с тобой
но поводу войн в Центральном метрополитене и что я тебе
говорил?
Ты много чего говорил.
А говорил я тебе - они знали, за что умирали. А ты не
знаешь, зачем живёшь. Так и здесь, незачем здесь жить овощем. Метро - это колыбель нового человечества. Но не вечно ему жить в колыбели. Это уж ты точно должен знать из
своих книжек.

Я, к стыду своему, не помнил, откуда это. Это явно какая-
то цитата, но опять - слышал звон, но совершенно не помнил, откуда он. Какой-то лозунг. Пионеры. Дворцы пионеров. Колыбель. Нет, не помнил, да и ладно.

Правда, я хороню помнил другое, то, как мы спорили о будущем подземных жителей именно в те дни, когда до нас с
некоторым запозданием доходили вести о войнах внутри
Кольцевой линии.

Владимир Павлович говорил так:

Ты понимаешь, вот в чём дело - подрастает новое поколение. Сразу после Катаклизма, понятное дело, никто детей
не заводил, а потом люди обжились - и понеслось. Детей,
конечно, немного, не на всякой станции можно их вырастить, но пойми, растёт смена, что никогда не видела неба. Дети стали устойчивы к тем болезням, от которых умирали мы,
они другие. У них два пути - либо стать молодыми волками,
что напьются крови в подземельях, или стать людьми, что
выйдут на свет. Единственное, что мы можем им дать, - мечту о небе. Чтобы им было куда идти. Ах, Саша, это очень
важно - подарить мечту,
За это можно очень сильно поплатиться.
За всё можно поплатиться. Но куда нам деваться дальше - выродиться в бессмысленных морлоков, понемногу умереть в своих норах?

Это никуда не годится. Да, и я знаю, кто такие морлоки, если что.
Единственно, куда имеет смысл бежать, - на поверхность. Жить в городе, я думаю, нельзя. Но за пределами города всё-таки должна быть жизнь.

Но можно ли до него добраться, до этого оазиса?
Понятия не имею. А что тебя тут держит?
Да ничего и не держит.

Но я врал. Кое-что меня держало. Нет, не сытость и не безопасность, а кое-что другое.
Это случилось не так давно...

Я пошёл на «Динамо» тогда случайно, мы повезли туда
груз свиной кожи на дрезине. На «Динамо» шили. Шили
много и быстро, на мой взгляд, вещи комичные, но спросом
на многих станциях они пользовались большим.

Там, на приёмке, я увидел Катерину. Она была существом из другого мира. Мне она казалась совершенно удивительной - никакой чахлости, свойственной многим девушкам подземелий, в ней не было. «Крепкая девчонка...» - подумал я тогда. Однако потом я узнал, что мы почти ровесники. Мы тогда перекинулись только парой слов, и через несколько дней, когда я снова приехал с грузом, - тоже.

Но потом пара слов превратилась в десяток, затем в сотню.

У неё была одна странность: она дружила с крысой. Крыса была примечательная, жила неизвестно где и приходила
на зов. Это была ручная крыса с розовой ленточкой на шее.
Крыс в метрополитене не очень-то жаловали, а особенно таких больших, видимо, мутировавших. Но надо было отдать
должное этим существам: если с крысой сдружиться, то она
становилась дополнительными глазами и ушами. И это были очень чуткие глаза и уши.

Я бывал на «Динамо» всё чаще и чаще, и роман наш
развивался медленно, как в анекдотах старого времени.
Крыса внимательно и оценивающе смотрела на меня, кажется, именно оценивающе. Она долго принимала решение, а потом всё же сочла меня подходящим на роль друга
сё хозяйки.

Иногда крыса даже оставляла нас наедине, как будто говоря мне перед уходом: «Смотри, не обидь её, я тебе доверию. Пока доверяю».

А ты представь, что живёшь не в тюрьме, а в монастыре.
Это очень важно, - продолжил Владимир Павлович.
В смысле - это лучше?
Да ты заладил: лучше, хуже. В нашем мире нет никаких
«лучше» и «хуже». Просто человек, когда сидит в тюрьме,
думает, что выйдет на свободу. То есть большая часть людей,
тех, что сидит в тюрьме, думает, что настоящая жизнь начнется там, на свободе. Они считают дни до выхода на свободу, прикидывают, как и что тогда произойдёт...
Ну, некоторые сидели пожизненно.
Некоторые да, и в этом всё дело. Все мы сидим пожизненно, и, осознав это, многие люди, тогда, давно, покончили
с собой. Я их понимаю, отчасти. Но представь себе, человек
ушёл в монастырь, и это навсегда. И ты понимаешь, что
жизнь теплится и здесь, и посвящаешь себя обстоятельствам
этой жизни. Это просто состояние, а не отсрочка до какого-то лучшего времени, когда тебя выпустят. Хочешь - выходи,
путей на поверхность разведано довольно много, можно уйти наверх десятками путей. Но толку-то? Зачем? Что там делать? Что есть, что пить? Сведения о фауне вообще чрезвычайно противоречивые. Одни дельта-мутации чего стоят.

Про дельта-мутации я, пожалуй, знал. Это был род мутантов, который давал устойчивую картину уже во втором поколении. Например, у ящериц мгновенно отрастали крылья,
и они превращались во что-то драконоподобное.

Изучать это, конечно, никто не изучал.

Драконов и птеродактилей, ясное дело, видели, да рассматривать их как объект науки могли только высоколобые Гудвины из Изумрудного города. Да и то непонятно, были ли на
свете эти Гудвины. Вот тоже, наряду с бауманцами, одна из
городских легенд.

Сродни птеродактилям, выродившимся из голубей. Но
птеродактили - точно были, а про Гудвинов ходили только
легенды.

И дельта-мутации тоже были под рукой, те свиньи, что
росли в подземных ангарах на «Аэропорте», чем не пример?
Мы знали, что они мутировали, кто ж этого не знал? Свиньи
были действительно необычные, стремительно плодящиеся,
гигантские, просто ходячая колбаса. Я даже не знаю, что было выгоднее: наши посевы на гидропонике и чудо-зёрна или
эти свиньи.

Правда, про свиней этих тоже ходили легенды.
Свинарей у нас боялись, потому что были они как бы не
от мира сего.

Кажется, свиньи им были ближе людей. У нас однажды
кто-то из Ганзейского союза сделал заказ на живую свинью.
Начальство посовещалось-посовещалось и решило продать.
Я пришёл к свинарям и задержался. Поэтому меня позвали
помочь, да так, будто делали мне одолжение, и потом мы
вместе грузили свинью на тележку.

Свинари вдруг начали плакать, прощаясь с животным.

Потом мне вообще показалось, что они со свиньёй разговаривают. Ну да это не моё дело. Про свинарей говорили, что
многих из них не хоронят, а они просят после смерти положить
себя в биореактор, чтобы пойти на корм своим подопечным...

И вот наступил первый день выхода на поверхность. Я понимал, что если всё и будет удачно, то мы не улетим сразу, а будем долго готовиться к вылету.

С видимым неудовольствием Математик отпустил меня за вещами. Пуховая куртка мне не особо была нужна, но я устроил чуть не истерику, настаивая на том, что должен
взять её с собой на поверхность.

Совершенно непонятно, какая погода теперь наверху, сентябрь мог быть холодным, а мог быть и тёплым, как прежде.

Климат - вещь непредсказуемая, а нас всё время пугали
то ядерной зимой, то палящим пеклом ускоренного Катаклизмом глобального потепления.

Я пошёл к Кате, которая обо всём догадывалась. Терять
Мне было нечего, кроме неё, разумеется, и я рассказал ей все
детали.

Она замолчала надолго, точь-в-точь как в тот день, когда
мы бродили но ещё не проснувшейся станции «Динамо» и
искали на колоннах следы древних существ.

В слабом свете сигнальных ламп наши лица имели цвет
стен - серовато-красного тагильского мрамора. Мы тыкали
пальцами в пилоны, там, где могли обнаружить окаменевшие колонии кораллов, неизвестных мне беспозвоночных,
что остались там как завитушки.

- Вот смотри, это мурекс, пурпурная улитка, - говорил я,
и наши пальцы, сплетаясь, скользили по мрамору. - Давным-давно её растирали и получали краску пурпур, которой красили плащи греческих архонтов и тоги императоров. О ней
писал ещё Гомер...

На этих словах я сбился и продолжил, вспомнив то, что
рыло написано в какой-то книге:

- А вообще-то её ещё ели...

Любовь наша была как эта улитка, намертво замурована
под землёй.

Катя поняла меня сразу, и за короткий миг, когда я слышал её вздох, представила всю нашу жизнь после моего исчезновения.

Я понимаю. Так надо. Надо - так надо.
Я вернусь.

Она промолчала, потому что надо было сказать: «Буду
ждать». Или сказать: «Я верю, что ты вернёшься». Но так говорить было глупо, я и сам до конца не верил, что вернусь.
Даже не так: я не верил, что могу вернуться. Сверху из круглого окошка смотрел на нас фарфоровый футболист с поднятой для удара ногой: мяч его давно улетел, и футболист
недоумённо смотрел на мысок своей бутсы.

Это был другой пилон, и от того, с которого на нас смотрела фарфоровая фигуристка, он находился далеко - во всех
смыслах.

И я вернулся в наш походный лагерь.

III

ЕСТЬ ЛИ ЖИЗНЬ ЗА МКАДом

По поводу одежды Джордж сказал, что достаточно взять по два

спортивных костюма из белой фланели, а когда они запачкаются, мы их сами выстираем в реке. Мы спросили его, пробовал ли он
сти рать белую фланель в реке, и он нам ответил:

- Собственно говоря, нет, но у меня есть приятели, которые
пробовали и нашли, что это довольно просто.

Джером К. Джером. Трое в лодке, не считая собаки

Мы долго готовились к этому выходу на поверхность.
Математик целый день сличал какие-то чертежи с реальными дверями в боковых штреках станции «Динамо». Часть из
ипх дверей была наглухо заварена, а часть заперта навсегда

утерянными ключами. Математик, подсвечивая себе специальным карандашом, сличал номера дверей и их обозначения на своём плане.

Наконец, прихватив несколько его загадочных ящиков,
респираторы и очки, мы отправились в путь.

Несмотря на все ухищрения, мы долго петляли, а вылезли, в конце концов, в ста метрах от станции, прямо посреди Ленинградского проспекта. За это время мы, кажется, могли бы дойти и до «Белорусской».

Только Мирзо отодвинул крышку канализационного коллектора, как мы опустили тёмные очки. Хотя солнце заходило, нашим глазам всё равно нужно было привыкать и привыкать к свету.

Проспект оказался пуст. Ветер гнал по нему не то листья,
не то траву: так я решил, потому что человеческий мусор
должен был быть унесён отсюда ещё двадцать лет назад, и
другим ветром.

Математик проверил местность радиометром и дал нам
знак, что да, можно...

Мы вылезли и начали озираться.

Действительно, это было как первый секс. Наверное, так
чувствовали себя люди, ступившие на Луну. «Первый секс;
на Луне», как сказал бы мой знакомый, бригадир свинарей с
уйгур Роман, и обязательно бы неприлично заржал.

Но что правда, то правда: в висках у меня стучала кровь, в ушах звонил колокол и сердце выпрыгивало из груди.

Вокруг было пустынно - проспект оказался удивительно
широким, а машин на нём не было. Даже эстакада не обвалилась... Нет, с неё рухнули какие-то блоки, но в остальном
транспортная развязка на Третье кольцо выглядела так же
как на фотографиях.

Математик собрал нас в спортивном магазине на углу и
прочитал краткую вводную:

- Объект находится на заводе, что расположен за этими
домами. Пять лет назад мы пробовали прорваться сюда - даже завезли топливо. За пять лет оно, конечно, могло и испортиться, но, я думаю, сгодится. У нас есть, по крайней мере, надежда. А вы, Александр, крутите головой, как в воздушном бою, - это вам пригодится. Тут места беспокойные.

Мы вышли на улицу, где среди ёршика травы угадывались трамвайные рельсы. И правда, прорваться сюда пытались: невдалеке стоял бронетранспортёр, который, как было видно, приехал сюда совсем недавно.

Так же ясно был виден его экипаж. Из верхнего люка высовывался скелет без головы. Кто-то откусил ему голову с
Плечами - всё остальное ниже наличествовало, даже оборванный шланг от противогаза, который уходил куда-то в лохмотья.

- О, да это же Хухус. Весёлый был парень, специалист по
визуальной пропаганде. Только порывистый всегда был
Очень, - воскликнул Владимир Павлович.

Второй труп лежал у колёс - совсем целый, а внутри бронемашины, я посмотрел, когда лазил за канистрами с топливом, внутри было ещё двое, но без видимых повреждений.
Ни крайней мере, они были в защитных комплектах без видимых дырок.

Забрав топливо, мы пошли мимо облупившегося дома: на
землю рухнули все облицовочные плитки, стены стали серыми и ноздреватыми, будто здание слепили из какого-то
тёмного песка. Мне ужасно хотелось залезть туда внутрь -
просто так, чтобы посмотреть, как люди жили раньше.

Наконец мы оказались перед заводской проходной. Когда стеклянный павильон лишился своих стен, и теперь турникеты на проходной были занесены мусором и пылью.
Турникеты выглядели как огромные металлические шкафы - выше человеческого роста. В некоторых из них сработали реле, и они вцепились с двух сторон в пустоту металлическими клешнями точно так же, как это делали когда-то старые турникеты в метрополитене. Сейчас они казались мертвыми и нестрашными, но мало ли что тут кажется.

И когда мы протискивались мимо этих монстров, и я оказался в пространстве, где нужно было нажимать коды и, видимо, получать-сдавать автомату в щель свой пропуск, всё
же поёжился: вдруг внутри них окажется невесть откуда
взявшееся электричество, щёлкнут рычаги и меня запрёт
внутри этого аппарата - запрёт навсегда.

Но ничего такого всё же не случилось.

Мы пошли по широкой асфальтовой дороге между цехами. Поперёк неё стоял автопогрузчик, за рычагами которого сидел жизнерадостный скелет в пластиковой каске.
Прямо готовая реклама по технике безопасности - что-что,
а череп у него остался совершенно цел, и зубы были просто идеальные - ровные, аккуратные, я такими похвастаться
не мог.

Математик вытащил из рюкзака свою чудовищную амбарную книгу и, сверяясь с ней, указал путь к нужному цеху.

В торце цеха были алюминиевые ворота-жалюзи. Как
только мы попытались их открыть, они с треском рухнули к
нам под ноги.

Перед нами действительно стоял маленький самолёт, мы несколько секунд восторженно смотрели на него, прежде чем Владимир Павлович задал общий вопрос:

- Э, хозяева, а крылья-то где?

Крыльев не было. Самолёт застыл в узком ангаре – без крыльев.

Кажется, я был единственным, кто не испугался. Математика, судя по его виду, прошиб холодный пот. Он первый раз
испугался при мне - беззвучно, но страшно. Я стоял рядом и видел, как у него на лбу выступили крупные капли. Но таджик сразу же побежал к стеллажам, исчез за ними, и оттуда донесся его крик на удивительном и непонятном языке. Жаль, что я его не знаю.

Крылья нашлись - дело было за тем, чтобы их снова навесить на самолёт. Тут я тоже несколько засомневался, хватит
ли у нас квалификации. Но квалификации хватило. За три
дня мы собрали самолёт, как конструктор.

Я опробовал двигатель. Это, пожалуй, был очередной
страшный момент, но двигатель завёлся, как будто и не прошло стольких лет.

Математик привинтил, наконец, на брюхо самолёта камеру слежения.

Его замысел казался вполне себе понятным. Мы разведываем дорогу и стараемся установить контакт. Камера только
укрепляла меня в важности моей миссии - за нами, по провоженной мною трассе, пойдут другие. Я в этот момент показался себе Колумбом, который увидел, что ему на каравеллу привезли подаренный королевой бортовой журнал - переплетённый в кожу, с бронзовыми застёжками. Да-да, я знал, что Колумб плыл не на каравелле, и про бортовой журнал мне тоже привиделось. Но ощущения у меня были именно такие.

Этой ночью мне приснился сон про сборы на войну.
Что за война, с кем — мне было совершенно непонятно.
Отец говорил, что если я пойду туда, то вернусь через
двадцать лет нищим и без спутников. Тогда, дрожа от
страха, прямо в этом сне, я притворился безумным.
Прямо на краю лётного поля, невесть откуда взявшийся, стоял культиватор, и я завёл его и принялся рыхлить
ВПП. Странно, что никто не прибежал на звук. Распахав огромную полосу, я стал сеять какие-то зёрна. Я засеял уж половину взлётно-посадочной полосы, когда, наконец, всмотрелся в то, что у меня на ладони. А была там соль.

Я протёр её между пальцами и беспомощно оглянулся.

Отец всё ещё был рядом и сказал, что не надо кривляться. Он при этом напевал старую песню про цыган, у которых в сердце нет следа, а, поглядеть, так и сердца нет.

Только потом отец похлопал меня по плечу и добавил,
что цыганам верить нельзя — предскажут-то они правильно всё, а впрок не пойдёт, потому что предсказания
и подсказки портят жизнь точно так же, как желание
быть первым:

— Не старайся во всём быть первым: зряшное это дело. Вот будешь первым в чужом месте, так вовсе не вернёшься. Путешествие такое дело — будешь первым, можешь стать последним. Будь на своём месте, а вылезешь
в первачи, так и сгинешь.

Мы с Катей встретились, как воры, замышляющие недоброе. В её выгородке было пусто и тихо. Крыса куда-то ушла,
пропала. Исчезла.

«Из деликатности», - подумал я.

Мы прижались друг к другу и стояли, не двигаясь, прислушиваясь друг к другу, к нашему дыханию и движению пальцев по коже.

Наши пальцы сцепились сами, и я обнял её крепко-крепко.

- Ты замечала, - сказал я ей на ухо, - что когда ты стараешься усилить некоторые слова, то выходит только хуже?
Вот если сказать: «Я тебя люблю» - выйдет как надо. А если
сказать: «Я очень тебя люблю», то выйдет куда слабее?

Она задышала у меня в руках часто-часто, будто пыталась
вырваться и улететь.

- Ты - моя, что бы ни приключилось потом, - сказал я и
крепко прижал Катю к себе и почувствовал, как груди её напряглись и округлились под моими ладонями.

Blog

He рассказывайте никому своих снов

Содержание