С. В. Кортунов проблемы национальной идентичности россии в условиях глобализации монография

Вид материала

Монография

Содержание Социализм тоталитарный и демократический О международном значении Октября Феномен “зюганизма”

Подобный материал:

• В. М. Пивоев (Петрозаводский университет), 193.44kb.
• Монография представляет собой комплексное исследование теоретиче­ских и практических, 70.78kb.
• Учебный курс «Мир в эпоху глобализации», 17.57kb.
• Трансформация государственно-национальной идентичности в условиях глобализации 22., 301.27kb.
• И. Е. Золин Рынок труда в условиях глобализации мировой экономики: проблемы теории, 164.95kb.
• С. Кортунов Что стоит за мифом о «советской оккупации», 726.89kb.
• Глобализация и национальная идентичность, 269.63kb.
• Сдокладом на тему (если есть), 47kb.
• Глобализация и ее влияние на банковскую систему России, 236.02kb.
• А. В. Рош проблемы функционирования машиностроительного комплекса россии с участием, 1962.09kb.

Социализм тоталитарный и демократический


Коммунизм, конечно, нельзя путать с социализмом. Это разные понятия. Однако и реальный социализм в СССР построен, как известно, не был. В.Ленин называл то состояние общества, которое сложилось в Советской России в 1924 году “социализмом в известном смысле”. То, что было сделано после его смерти, вряд ли укладывается даже в эту осторожную формулировку, вопреки внедренным советской пропагандой идеологическим штампам о построении социализма “в основном”, о “полной победе социализма”, о “полной и окончательной победе” и т. д. Социалистическая идея как таковая, т.е. в марксовом понимании, конечно, в гораздо большей мере была воплощена в развитых западных странах.

В России сторонниками социалистической идеи с самого начала (уже во второй половине ХIХ века) оказались радикалы и революционеры. Они считали возможным уничтожение частной собственности именно административным, директивным, робин-гудовским путем, т.е. путем элементарной ”экспроприации экспроприаторов”. Они, таким образом, не различали простого упразднения частной собственности и ее положительного упразднения, т.е. уничтожения. В результате этого невинного, казалось бы, заблуждения в среде российских радикальных социалистов и возникла легенда о коммунизме как об идеальном способе производства” и социализме как первой стадии коммунизма. После экспроприации экспроприаторов средства производства должны были быть переданы в собственность государства, которая представлялась ими в качестве “достояния всего народа”. По мысли российский радикальных социалистов, в среде которых и были воспитаны большевики, в итоге оказываются ликвидированными эксплуататоры и эксплуатация, и остаются только ассоциированные работники, получающие свои доли от произведенного общественного богатства в соответствии с количеством и качеством труда. Управляет общественным производством и регулирует распределение произведенного продукта опять же государство, которое является орудием власти трудящихся. Приверженцы этой идеологии считали единственно возможным путем ее реализации революцию. В своей основе такой идеологией и явилась марксистская теория (к К.Марксу, впрочем, не имеющая никакого отношения), которая в ХХ веке приняла еще более радикальный вид во взглядах, программных установках и практических делах российских большевиков и их соратников в других странах, образовавших международное коммунистическое движение.

Одновременно на Западе, уже в ХIХ веке в лоне европейского марксизма возник так называемый ревизионизм (который на самом деле оказался гораздо более верным теоретическому наследию К.Маркса, нежели ленинизм), воплотившийся в идейных и программных установках Э.Бернштейна и его единомышленников из II Интернационала, немедленно подвергнутых ожесточенным нападкам радикалов. Они отказались от идей насильственной революции, диктатуры пролетариата, и даже от радикального преобразования капиталистической экономики, взяв курс лишь на придание ей все большей социальной ориентации при последовательном развитии начал, лежащих в основе западной демократии,- не говоря уже об отказе от всяких благоглупостей, касающихся коренной переделки веками устоявшихся форм социальной жизни. В этом же русле стали развиваться многочисленные социал-демократические и социалистические движения, возникшие за пределами марксизма. Все эти течения образовали другой, коренным образом отличающийся от радикального, поток социалистической мысли, опирающийся на традиции либерально-демократической культуры. На Западе идеология демократического социализма была взята на вооружение партиями социал-демократической ориентации и даже некоторыми чисто буржуазными силами. Приходя к власти с помощью чисто демократических механизмов, основы которых сложились еще во времена Марксова капитализма, эти партии воплощали эту идеологию на практике. Они отвергли путь тотального огосударствления и насильственной экспроприации собственности. Наблюдая опыт “реального социализма”, они убедились, что производство на базе так называемой общественной, а на самом деле государственной, собственности, когда средства производства становятся как бы “ничейными”, несравненно менее эффективно, чем при частной собственности, при наличии хозяина, заинтересованного в достижении лучших производственных результатов и несущего личную ответственность за итоги работы.

Таковы две сложившиеся уже в начале уходящего века глубоко различные идеологии - тоталитарного социализма и демократического социализма. И они нашли свое практическое воплощение в двух разных типах общественного устройства, которые пришли к разным итогам и открывающимся перспективам к концу бурного и трагического ХХ века. И если одна из них, пролив море крови и нагромоздив горы трупов, неуклонно шла и в конце этого века пришла к своему краху, то другая, постоянно совершенствуясь и создавая все более благоприятные условия жизни для миллионов людей, неуклонно набирала и продолжает дальше набирать силы.


О международном значении Октября


В России была проделана вся черная работа всемирной истории, связанная с реализацией и практической проверкой коммунистической идеи. Испытав на себе модель коммунистического развития, Россия сыграла роль “удерживающего”. В годы Великой Отечественной войны она в этом же смысле превратилась в преграду на пути германского фашизма. Заплатив огромную цену за свое развитие в XX веке, Россия при этом в значительной степени заплатила цену за развитие всего мира. Ибо весь мир пользовался в этом столетии плодами ее Революции и ее Победы.

Ирония истории состоит в том, что во многом благодаря коммунистической России классический капитализм ХIХ века, осужденный К.Марксом, переродился в веке ХХ-м в синтезное, посткапиталистическое общество, сутью которого является социально ориентированное рыночное хозяйство, развитое гражданское общество и правовое государство. Так же как коммунистический эксперимент в России был ответом на классический капитализм т.е. его диалектическим антитезисом, так же и посткапитализм явился ответом на тот тип общества и государства, который в результате этого эксперимента был построен в России. По сути дела он стал ”тенью” “реального социализма”, которая образовалась в условиях осознанного на Западе коммунистического вызова и жесточайшего экономического кризиса 1929-1933 годов. Историческим субъектом всех этих изменений был однако не пролетариат (как предполагали К.Маркс и Ф.Энгельс), а гражданское общество западных стран, действующее через разветвленные и эффективные механизмы социального партнерства капиталистической элиты и рабочих.

Те кардинальные сдвиги, на которые была вынуждена пойти правящая элита основных развитых стран Запада уже в 30-е годы во имя сохранения своей власти, фактически изменили формационную природу прежнего капитализма. Западное общество стало использовать методы и средства планового руководства, опираться на научные экономические модели, глубоко вмешиваться в производственные отношения. В результате правящая элита объективно вышла за рамки класса капиталистов, превратилась в силу, господствующую над капиталом. Эта элита - в основном финансовая - шаг за шагом стала ограничивать сферу “анархии общественного производства” и постепенно овладевать системой общественных отношений. Эта модель развития поначалу осуществилась в Германии и США, а затем - после второй мировой войны - стала распространяться и развиваться в других западных странах. На смену частной собственности в чистом виде постепенно стала приходить не общественная, конечно, а корпоративная собственность правящего слоя. Повсеместно возникли формы “народного капитализма”, когда рабочие участвуют в присвоении прибыли предприятия, на котором они работают, т.е. элементы синтезного посткапиталистического уклада, многочисленные преуспевающие предприятия, принадлежащие трудовым коллективам (фактически без наемного труда), ассоциации, федерации с особой системой расширенного производства (без конкуренции в накоплении капитала).

Все это, однако, происходило не само собой. И если бы не коммунистический эксперимент, который взвалила на свои плечи Россия (здесь напрашивается религиозно кощунственная, но публицистически вполне допустимая аналогия с Христом, несшим свой крест на Голгофу), западный мир сегодня был бы иным. Скорее всего, более жестоким. И это заставляет задуматься о будущем человеческой цивилизации в условиях крушения коммунизма и государственного социализма. Ведь “гуманизм” современного западного общества (равно как и материальное положение его граждан), во многом формировался за счет конкуренции с мировым социализмом, вдохновлявшимся коммунистической идеей. В этой связи многие политологи не без оснований полагают, что исчезновение коммунизма, а затем и мирового социализма, как глобального конкурентного фактора уже придает новую “жесткость” Западу, лишает его гибкости, умеренности, превращает в консервативную самодовлеющую систему с агрессивными устремлениями.

На протяжении всех послевоенных десятилетий хотя и медленно, но неуклонно развивался процесс конвергенции двух мировых систем: каждая из них (причем капитализм - с большим успехом) извлекала позитивные элементы из противоположной системы и внедряла их в свою практику, обогащая теорию (государственное регулирование экономики, планирование, социальные функции государства и т. д.). Коммунистические режимы также не могли не учитывать позитивный опыт глобального конкурента. Вместе с дивергенцией (параллельным развитием) развивался и процесс конвергенции. В конце ХХ века он оказался прерванным.

Возникает вопрос: не приведет ли исчезновение конкурентных начал в развитии современной мировой цивилизации, утверждение глобальной однотипности общественных отношений в рамках современного понимания капитализма к непредсказуемым последствиям, и в частности, к деградации конструктивных, гуманистических начал в мировом развитии? Этот вопрос можно поставить и так: будет ли человечество существовать в условиях экономического либерализма на микроуровне при отказе от экономического макролиберализма (т.е. от допущения разнообразия конкурирующих экономических структур) или вернется к макролиберализму? Опыт ХХ века говорит о том, что мировая цивилизация нуждается в сосуществовании различных конкурирующих моделей экономического развития. Смешанная мировая экономика более эффективна, поскольку конкуренция различных типов экономических структур - необходимое условие выявления их потенциалов путем мобилизации их внутренних возможностей и резервов. Капитализм, не думающий о соревновании с социализмом - это одно. Такой капитализм прекратил свое существование уже в 30-е годы. Однако практика современного экономического микролиберализма направленна на его воскрешение. Капитализм, сформировавшийся применительно к условиям конкурентной борьбы с социализмом, - это уже совсем другое. Это посткапитализм. Это государственно-корпоративное, социально ориентированное рыночное хозяйство, по многим параметрам отличное от “дикого капитализма”.

То же самое, впрочем, можно сказать и о социализме. Ведь элементы синтезной, конвергентной модели стали складываться в Советской России при НЭПе (т.е. в те же годы, что и на Западе!), в условиях которого развивались кооперативы и институты именно групповой собственности, свободные и самоуправляющиеся. Этот процесс неизбежно привел бы и к демократизации политической системы, если бы И.Сталин не задавил НЭП и не вернул страну к государственному феодализму. Синтезный уклад оказался гораздо сложнее антитезисного, и Россия, будучи все же отсталой страной в технологическом отношении, оказалась к нему менее готовой, по сравнению с развитыми странами Запада. Как подчеркивал А.Изгоев, ”то, что есть творческого в социализме, по существу своему “буржуазно”, основывается на идеях, противоречащих социализму... Все положительное ,в создании чего прямо или косвенно принимали участие социалисты, носит на себе неизгладимую печать “буржуазности”: социальное движение, рабочее профессиональное движение, кооперация. Строение политической партии, тактика политической борьбы”.¹²⁸

Если взять международный аспект коммунистического и социалистического эксперимента в России, осмыслив его не в категориях геополитических побед и поражений отдельных государств, а в категориях общепланетарной цивилизации, человечества в целом, то следует сказать, что революция 1917 года действительно была величайшим событием не только ХХ века, но, возможно, и всей предшествующей мировой истории, поскольку она явилась первой попыткой перейти на практике от “предысторического” к коммунистическому типу общественного развития. И попыткой, которую нельзя признать полностью неудачной. Ибо общественный характер отношений собственности начал складываться в мире повсеместно именно под влиянием коммунистического эксперимента в России. Именно в этом смысле следует понимать, что государственно-монополистический капитализм содержит предпосылки коммунистического способа производства. Такими предпосылками являются формы обобществления отношений собственности, а отнюдь не крупное машинное производство, которое было адекватно капиталистической форме производства. Так что прав был Ю.Потехин: ”Русская революция положила настолько резкую грань на всю историю человечества, что от нее, как от появления христианства или открытия Америки, будут отсчитывать летоисчисление новой эры”. ¹²⁹

Вместе с тем войти в эпоху коммунизма оказалось невозможным, не претворив в жизнь Марксову теорию уничтожения частной собственности, т.е. последовательно не сняв различные формы отчужденных производственных отношений. Попытки решить эту проблему сугубо административным путем привели к созданию тоталитарного социализма, который хотя и сумел (огромной ценой!) решить проблему индустриализации аграрной страны, оказался все же не способным взять постиндустриальный барьер. Логика его противоборства с капитализмом потребовала достичь западного уровня производительности труда и эффективности производства. С этой целью нужно было привести производственные отношения в соответствие с производительными силами. Но такое приведение, как выяснилось, могло означать только искусственное воссоздание всех форм частной собственности, вплоть до капитала. Чем сейчас, собственно говоря, и занимается Россия, осознавшая, что последовательное проведение принципиальной линии “марксистов вообще” означает "побивание" зарубежного капитализма путем создания отечественного.

Образование Советского Союза было первым историческим экспериментом, имеющим в виду создать новую историческую общность людей из народов разных историй и культур, разных религий; общность, исключающую господство народа-метрополии и подчинение народов республик (“колоний”). В какой-то мере это даже удалось. Имперское отношение коммунистического режима к народам СССР, включая русский, противоестественным образом уживалось с политикой равноправия, взаимопомощи, взаимной симпатии и благожелательности. Объяснение этому, вероятно, следует искать именно в том, что все народы бывшего СССР были объединены единым замыслом, общим историческим проектом. Многие малые народы, не имевшие письменности, обрели и создали литературу на родных языках. Бедствия какой-то одной республики переживались всей страной и все вместе их преодолевали. Развитие национальной культуры в целом поощрялось. Если и имела место русификация, то она реализовалась режимом по существу за счет дерусификации русского народа. Подобного рода “русификация” не столько подавляла, сколько просвещала, приобщала к ценностям русской, а через нее и мировой культуры. Малые народы только через Россию, через переведенные на русский язык произведения нерусских писателей выходили на мировую арену (как, например, Чингиз Айтматов и Расул Гамзатов). Только в условиях Советского Союза и распространения русской культуры стали возможны такие культурные явления, ставшие достоянием мировой культуры, как, например, грузинский и эстонский кинематограф.

О преступной депортации целых народов, о государственном антисемитизме миру хорошо известно. Вместе с тем слова о том, что в Советском Союзе сложилась новая историческая общность - советский народ - это не только пропаганда. Советский Союз был проверкой возможности глубокой интеграции народов различных культур, религий, исторического опыта, населяющих свои исконные, унаследованные от предков территории. Весь ХХ век прошел под знаком этого великого исторического эксперимента. Осмыслить этот исторический опыт, в котором угадываются контуры грядущего, еще предстоит многим поколениям этнографов, социологов и философов.

Наконец, следует признать еще одно достижение русского коммунизма. Он дал антропологическое обоснование философии научно-технического прогресса, заявил о возможности гуманизировать этот прогресс и направить его в русло Общего Дела. А пока человечество существует, эта задача всегда будет стоять перед ним. Ибо выдающиеся научные открытия и технические достижения, обеспечившие людям власть над природой и облегчившие их труд и быт, не решили, конечно, проблемы Человека, не приблизили его к совершенству. Создавая удивительные машины, человек XX века не смог ни на йоту улучшить самого себя. Его внутренняя жизнь осталась адом, где поступки не согласуются с желаниями, а стремления к счастью, истине, справедливости - в корне извращены. Русский же коммунизм противопоставил науку, одухотворенную Общим Делом, слепоте и смертоносной силе Природы, он заявил о смерти как о неразвитости Природы и Мира и пообещал борьбу с нею силами Человека через научно-технический прогресс без трансцендентного, без сверхъ­естественного, без благодати, иных, чем трансцеденция, сверхъестественность и благодать самого Человека.¹³⁰


Феномен “зюганизма”


Рассмотрим с позиций всего сказанного современный российский коммунизм. Начнем с того, что этот коммунизм ничего общего не имеет с марксизмом. Это, конечно, не революционный запал молодого К.Маркса, который, как об этом сказано выше, рассматривал коммунизм как историческую предтечу “положительного гуманизма”.

Современный коммунизм весьма далек и от ленинизма. В нем нет ни мессианской идеи мировой пролетарской революции, ни концепции построения социализма в одной, отдельно взятой стране. Нет в нем и революционного пафоса первых советских пятилеток, основанного на энтузиазме масс, разбуженного Красным Октябрем, который мы слышим в замечательных советских песнях и видим в высокохудожественных советских кинофильмах.

Вряд ли современный коммунизм можно назвать в полной мере даже сталинским - хотя КПРФ, как известно, возвеличивает И.Сталина и в теоретическом плане, безусловно, наследует созданный в эту эпоху “большевистский фундаментализм”, полностью умертвивший Красную Идею. Но сталинские годы были временем великого подвига поколения советских людей, победивших фашизм, восстановивших затем из руин огромную страну, создавшего сверхъестественным напряжением ядерную бомбу и ракетное оружие. А здесь уже были включены иные мотивы социальной активности русского народа - скорее национал-патриотические, чем идеологические. С коммунизмом они, если и имели, то мало общего.

Таким образом, ни к Царству Свободы, завещанному К.Марксом, ни к Красной Империи, созданной большевиками, ни к национал-большевизму Сталина Г.Зюганов и его движение не имеют ровно никакого отношения.

Что же тогда остается? Эпоха застоя? Действительно, Г.Зюганов и его соратники провозглашают 60-е-70-е годы наиболее стабильным периодом в истории СССР, когда осуществлялось медленное, но якобы устойчивое “повышение уровня благосостояния народа”. Если это так, то идеал Г.Зюганова - это годы правления Л.Брежнева, Ю.Андропова и К.Черненко.

Спору нет, в 70-е годы в материальном плане мы жили лучше, чем в 30-е, 50-е и даже 60-е годы (когда мы считали, что дела у нас в целом шли неплохо). Но нельзя забывать, что в это время мы, во-первых, проедали результаты поистине титанических усилий первых поколений советских людей (т.е. наших дедов и отцов) - результаты, достигнутые путем задействования мобилизационной модели экономического развития. А во-вторых, мы проедали наши сырьевые - в первую очередь нефтяные - ресурсы благодаря удачно сложившейся внешне­экономической конъюнктуре (т.е. национальное достояние, принадлежащее не только нам, но нашим детям и внукам). Можно поэтому прямо сказать, что в 70-е годы мы жили исключительно за счет нашего прошлого и за счет нашего будущего. Обещать людям возврат в эти времена - это бессовестный обман, ибо все эти ресурсы уже растрачены.

Кроме того, подобные обещания означают, что современный российский коммунизм мыслит развитие России именно в потребительской парадигме. Если это так, то он явно не способен - несмотря на все рассуждения о соборности, духовности и державности - противопоставить сытому благополучию общества потребления идеал духовный и нравственный, т.е. гораздо более высокий, мобилизовать нового исторического субъекта и сформулировать современную идею обновления национальной культуры. А без этих элементов немыслимо и обновление российской цивилизации в целом.

Наконец, сегодня следует признать, что, уничтожив КПСС, СССР и Советы всех уровней, российские демократы навсегда покончили с советским периодом российской истории. Причем абсолютное большинство населения им в этом не воспротивилось. Кто активно помог, кто промолчал, фактически поддержав. Случись иначе - не было бы победы у демократов ни в августе и декабре 1991 года, ни в сентябре-октябре 1993. Такова была воля народа и не считаться с нею нельзя.

Сознавая проигрышность и ущербность своих позиций, некоторые деятели КПРФ говорят, что они вовсе и не коммунисты, а социал-демократы. Это тоже неправда. Социал-демократия, как известно любому школьнику, является отражением развитых капиталистических отношений. А потому в России ею пока и не пахнет. Это в Польше стал возможен феномен перерождения коммунизма в социал-демократию, поскольку коммунистический режим там был навязан извне, а потому был генетически чуждым и неорганичным. В России же ситуация сложилась, как было показано выше, по-другому. Кроме того, социал-демократия - это по существу перераспределение в пользу более слабых национального богатства, созданного в недрах процветающей рыночной экономики преуспевающим средним классом. Не случайно социал-демократические партии, созданные в Европе еще в конце Х1Х века, стали приходить к власти лишь в 60-70-е годы века ХХ-го, когда в наиболее развитых европейских странах этим классом (а не олигархами!) было накоплено действительно реальное экономическое богатство. В России наследство большевиков по существу уже перераспределено, а из частного сектора пока что перераспределять, собственно говоря, нечего, поскольку средний класс у нас не сформировался по причине отсутствия условий для развития малого бизнеса. Наконец, идейные позиции КПРФ, зафиксированные в ключевых документах партии, не дают никаких оснований зачислить наших коммунистов в социал-демократы.

Во всех без исключения странах Центральной и Восточной Европы бывшие коммунисты стали цивилизованными парламентскими партиями, приняли демократические правила игры и не помышляют о социальном реванше. Ни одна из левых партий в этих странах не придерживается коммунистических принципов в реальных экономических преобразованиях. Ни одна из них не придерживается коммунистических принципов в реальных экономических преобразованиях и не шла на выборы под лозунгом: "банду Желева (Валенсы, Гавела, Клауса) - под суд!..". Ни одного из политиков в этих государствах не окружали фигуры, подобные В.Анпилову, А.Макашову и Г.Шандыбину. Польские или венгерские левые по своим экономическим взглядам гораздо ближе к правому правительству М.Касьянова, чем к Г.Зюганову. Голосуя за них, люди не опасались, что вернутся плановое хозяйство, очереди и талоны на сахар. Страны бывшего социалистического лагеря живут в иной системе координат, чем Россия. Они интегрируются в Европу, развивают рыночную экономику, и ни одно правительство не сделает даже попытки свернуть с этого пути. Даже те политики, кто голосовал против А.Квасьневского в 1995 и в 2000 гг., сознавали: и при этом президенте демократии ничто не грозит, а через несколько лет в стране состоятся очередные выборы. Кто мог дать такую гарантию России, если бы власть в 1996 или в 2000 гг. оказалась в руках Г.Зюганова? Ведь российские коммунисты не отреклись не только от В.Ленина, который, "став одержимым максималистической революционной идеей, в конце концов потерял непосредственное различие между добром и злом, потерял непосредственное отношение к живым людям, допуская обман, ложь, насилие, жестокость", но даже от И.Сталина, который "осуществил перерождение коммунизма в своеобразный русский фашизм".¹³¹ Этим они и отпугнули избирателей. В результате Россия и в 1996, и в 2000 гг. стала единственной посткоммунистической страной, где граждане выбирали между прошлым и будущим, а не между двумя путями в будущее.

Если КПРФ и в самом деле шла на выборы, чтобы в случае победы поставить Россию на социал-демократические рельсы, будь то шведская, австрийская или иная модель, она должна была в своей платформе решительно осудить тоталитарное извращение коммунистической идеи, допущенное в теории и особенно в практике большевизма, КПСС, Советского государства. Однако в платформе об этом не было ни слова. С другой стороны, социал-демократизация должна была бы побудить КПРФ к смягчению ее позиции в отношении политики перестройки М.Горбачева: мол, замысел был в принципе верный, обновление партии и страны были необходимы, но практическая реализация курса реформ, исходящих "сверху", от руководства КПСС во главе с М.Горбачевым оказалась неудачной. Но и такой переоценки нет ни в платформе, ни в других документах КПРФ. В то же время весь сталинский период становится в них по существу объектом апологетики. ХХ съезд и хрущевское десятилетие рассматриваются как начало ереси и разложения, а уж перестройку иначе как предательством не называют. Ухитрившись поставить М.Горбачева в один ряд с Л.Троцким и Л.Берия, наши коммунисты не задумываются, что тем самым отвергают и все демократические достижения перестройки, кстати, все, что предусматривалось советскими конституциями - свободу слова, создание полноценного парламента, реабилитацию репрессированных народов, прекращение преследования церкви и т. д. Иначе говоря, нынешние коммунисты собственноручно дают козыри своим противникам, подтверждая тезис о несовместимости социализма с демократией.

Наконец, в документах КПРФ нет ни слова об ответственности КПСС, Советского государства за очень многие из тех экономических и социальных трудностей, которые ныне переживает Россия, ее народ. Запущенное сельское хозяйство, гипертрофированный военно-промышленный комплекс, нерешенность жилищного вопроса, бездорожье, неконкурентоспособность многих видов отечественной продукции и т. д. и т. п. - все это прямой результат прежней общественно-экономической системы. Отсутствие в платформе слов осуждения в адрес политики всеобщего огосударствления собственности и жесткой централизации управления экономикой наводят на мысль, что поддерживающие Г.Зюганова силы вполне могут попытаться восстановить эту систему. Это заставляет думать, что кандидат в президенты и стоящие за ним силы не заинтересованы в гражданском мире, и в случае их прихода к власти Россию ждут новые потрясения.

Ахиллесова пята отечественных коммунистов в том, что они никак не могут избавиться именно от большевистского наследия (которое, напомним, по сути говоря выхолостило и умертвило оригинальные идеи К.Маркса и В.Ленина) и поэтому при самых благих намерениях будут находиться под подозрением общества, не желающего расставаться с обретенной в результате реформ политической свободой. Лидер партии неустанно заверяет в своей решимости блюсти законность, не покушаться на гласность и другие демократические завоевания последних лет. Между тем официальная программа, заявления видных деятелей и теоретиков, пафос печатных изданий КПРФ свидетельствуют, что ее идеология не развивается в сторону признания демократических принципов, а, напротив, ползком возвращается именно к “большевистскому фундаментализму”. Причину этому, видимо, следует искать в том, что внутри КПРФ и коалиции в целом верх одержали силы, тяготеющие к необольшевистской стратегии и тактике, старой модели социализма, то есть “непримиримые” деятели, толкающие к реставрации СССР и социализма в его худшем варианте. Подобно Бурбонам, они ничего не забыли и ничему не научились.

Таким образом, на деле КПРФ - это не ”мини КПСС”, и не ее наследница. КПРФ - это КПСС, из которой вместе с нацотрядами, конформистами и прочими "прилипалами" вышли: а) люди социал-демократических убеждений; б) профессионалы и просто социально активные люди, лишенные в советские годы возможности реализовать себя, не имея партбилета в кармане; в) бывшие номенклатурные технократы, которые в целом благополучно ”конвертировали” власть в собственность и сегодня стали элементом "путинской России". С их уходом, с крахом интернационалистской марксистской идеологии и утратой державных функций партия обрела отчетливо маргинальный и национал-социалистический облик. В КПРФ остались в основном "политруки", слабо представляющие, что такое современная Россия. Кстати говоря, соскальзывание к национально-патриотической идеологии - одно из главных отличий КПРФ от КПСС, которая последовательно придерживалась идеологии пролетарского интернационализма. Красная Империя большевиков была государством мирового (а не русского) пролетариата, т.е. государственно организованного мирового пролетариата, противостоящего государственно организованной мировой буржуазии. Отсюда выводился и тезис об основном противоречии эпохи как противоборстве двух социально-экономических систем, персонифицированных двумя антагонистическими классами.

Если в Литве, Венгрии и Польше к рулю вернулись выпускники школы социализма с человеческим лицом, либеральные реформаторы-западники, то в России власть стремились захватить революционеры-“патриоты”. В отличие от восточноевропейских коллег, которые вышли из социал-демократических фракций своих компартий, коммунисты России происходят в своем большинстве из догматического сталинистского крыла бывшей КПСС, образовавшего - в противовес реформистскому курсу М.Горбачева - Российскую Компартию И.Полозкова. Среди них весьма популярны отнюдь не идеалы западной социал-демократии (само слово “социал-демократ” отождествляется многими из них, вслед за В.Лениным, с “социал-предателем”), а патриотические идеи русских традиционалистов и монархистов. Не случайно лидер КПРФ выразил свое горячее восхищение “чеканным лозунгом графа Уварова: православие, самодержавие, народность” и оценил Февральскую революцию 1917 года как “катастрофу”. В другом месте он заявил: “нашим внешнеполитическим приоритетом будет создание преемственности с внешней политикой дореволюционной России и Советского Союза”. Обрушиваясь на “антинародный режим” за то, что тот “нелегитимен”, поскольку он-де разграбил народное богатство, сам Г.Зюганов исходный пункт собственной исторической преемственности связывает с моментом разрушения священной царской власти и введения вместо нее светского института западного типа. Признавая легитимность самого президентства, он вместе с тем добивается этого поста с тем, чтобы задать “новый курс реформ”, включающий искоренение самого института президентства как “не соответствующего российской исторической традиции”.

Сказанного достаточно, чтобы убедиться в том, что Г.Зюганов не является ни социал-демократом, ни социалистом восточноевропейского типа. Как отмечал американский политолог А.Коэн, “он опасный, расчетливый и острожный политик, располагающий коммунистической программой действий. Он представляет собой смесь коммуниста и ультранационалиста”. А если это так, - и новейший русский коммунизм наследует в первую очередь “большевистский фундаментализм”, т.е. по существу догматическую доктрину И.Сталина, круто замешанную на русском ультранационализме, - то мы имеем дело с неким выкидышем российской истории, у которого шансы на выживание фактически нулевые.

Для того, чтобы это понять, достаточно задаться простым вопросом: на какую историческую силу опирается Г.Зюганов? Как известно, учение Маркса опиралось на незапятнанный субъект мировой истории - класс-освободитель, пролетариат (это потом выяснилось, что он оказался “не совсем” той силой, которую видел в нем К.Маркс, а позднее - В.Ленин и Л.Троцкий). У большевиков для создания Красной Империи, помимо энтузиазма масс, разбуженного революцией, был мощнейший резерв, доставшийся им в наследство от Империи Царской, - крестьянство. И этот резерв был стопроцентно задействован. Л.Брежнев, как отмечалось выше, растрачивал некий результат истории, а точнее исторический результат самоотверженного труда двух-трех поколений советских людей, а также сырьевые ресурсы, которые тогда можно было “конвертировать” в товары народного потребления.

Потенциал Г.Зюганова - это не пролетариат, не крестьянство и не интеллигенция. Это - люди в основном старшего, пенсионного возраста, пострадавшие от плохо продуманных реформ. Жестоко говорить, но это пассив российского общества, причем иссякающий естественным путем. Именно у этого слоя наиболее сильны реставрационные ожидания, которые и эксплуатируют самым циничным образом зюгановцы. Несчастный коммунистический электорат объединяют ненависть, разочарование и растерянность. Надо признать - это мощные стимулы, однако их никогда не удается эксплуатировать долго одним и тем же политикам, не демонстрируя никаких положительных результатов (что, кстати, подтвердил пример В.Жириновского). Поэтому через три-четыре года в любом случае - в силу естественных причин - зюгановцы лишатся значительной части своего электората, а в силу этого - вряд ли смогут на следующих выборах претендовать на роль основного конкурента “партии власти”. Не исключено, что правы те политологи, которые считают, что уже 1996 год стал для КПРФ роковым, и после проигрыша на тогдашних выборах она не имеет каких-либо шансов на превращение в реальную оппозицию.

При этом откровенная эклектика, всеядность, практически ничем не завуалированная установка на привлечение любого электората - от люмпена до интеллигента - не спасет, а скорее еще больше ослабит, если вовсе не погубит КПРФ. Предвыборная платформа коммунистов, как известно, всегда состояла из двух идеологических блоков: видимого, призванного придать платформе привлекательность в глазах той большой части электората, которая в принципе приемлет курс на обновление России на началах демократии и рынка¹³² и скрытого, о сути которого можно тем не менее догадаться, “патриотического” и социал-реваншистского. С одной стороны, Г.Зюганов создает образ партии, как бы дрейфующей к социал-демократии, с другой - привлекает “патриотов”, тщательно сохраняя ее “державническую ориентацию”. Одних заверяет, что КПРФ будет действовать в рамках Конституции, другим сигнализирует в партийной программе, что революции остаются “локомотивами истории”. С одной стороны, объявляет КПРФ “продолжателем дела” КПСС, с другой - в сильных выражениях отстаивает новаторский характер своей партии, не имеющей, как он утверждает, ни идейно, ни организационно ничего общего с КПСС, и более того - берущей под защиту тот строй, который большевики разрушили в 1917 году.

Весьма невнятны, как уже отмечалось, взгляды КПРФ на частную собственность. Понимая, что апология частной собственности означала бы коренную ревизию коммунистической идеи, партия допускает ее существование только на переходном этапе к “окончательному формированию социалистических отношений”. В то же время осознавая крайнюю непопулярность лозунга об упразднении (и уничтожении) частной собственности, коммунисты включили в свои документы тезис о “многоукладности” экономики, намеренно оставив неясным вопрос о пропорции различных (государственной и частной) форм собственности.

Подобного рода мимикрия современного российского коммунизма, расплывчатость идеологических ориентиров, отсутствие твердого идейного стержня разрушает его не только нравственные, но и смысловые основы. Ни К.Марксу, ни тем более В.Ленину даже в кошмарном сне не снился коммунизм Г.Зюганова, в котором он умудрился скрестить “демократического ужа” и “коммунистического ежа”, совместить пролетарский интернационализм с национализмом, марксизм с русской идеей, а ленинизм - с православной верой. И.Сталин же за такие шутки, не долго думая, вероятно, просто отправил бы Геннадия Андреевича в Гулаг.

Отсюда следует важный вывод. Коль скоро КПРФ в ходе состоявшихся выборов не показала себя в качестве монолитной идеологической силы, она вряд ли готова к власти. Уже не говоря о том, что только волшебники могли совместить удовлетворение надежд, возлагаемых на коммунистов обездоленной частью населения, с выполнением обязательств перед отечественным бизнесом и заграницей, перед коммунистическим президентом России немедленно встала бы проблема строя. Заявив о возврате к строю социалистическому, он встретил бы жесточайшее сопротивление элиты и наиболее активных слоев народа (страна не может, ведь, менять строй раз в четыре года) и ушел бы (в лучшем случае мирно) в историческое небытие через четыре года, а скорее всего - и того раньше. Заявив о сохранении преемственности “курса демократов”, т.е., по терминологии отечественных коммунистов, “антинародного режима”, он, скорее всего, ликвидировал бы свою партию на следующий день после выборов. Ибо формула “Зюганов + Ходарковский, Дерипаска и Абрамович” уже совсем непонятна избирателю, который исправно голосует за Зюганова. Этот избиратель ждет от Г.Зюганова совсем другого: экспроприации экспроприаторов. Короче говоря, ни лидер КПРФ, ни руководящий слой партии сейчас не готовы к такой колоссальной ответственности, как руководство сегодняшней Россией. А не вовремя свалившаяся власть может вообще угробить партию и закрыть перспективу не только для русского коммунизма, но и для левого движения в России в целом на десятилетия вперед.

Выдавая себя за наследников Красной Империи и одновременно используя мифическую идею возвращения утерянного рая, обещая вернуть страну в “золотые” 70-е годы, паразитируя на крахе несбывшихся надежд и неадекватных ожиданий, наши коммунисты заведомо идут на чудовищный обман, даже не задумываясь о том, что ждет Россию после очередного разочарования.

Все эти фокусы в духе Д.Копперфильда для КПРФ даром, конечно, не прошли. Партия заплатила за них радикальным расколом - между ортодоксами и “либералами”, открывшим процесс разложения и расщепления с выделением жесткой маргинальной фракции, не способной претендовать на власть. Что касается другой части КПРФ, то она эволюционирует не в социал-демократов, конечно, а во вполне пластичных оппортунистов, готовых конструктивно сотрудничать с властью и бизнесом на взаимно приемлемых условиях. Такой раскол - явление в целом здоровое и позитивное, ибо оно ведет к установлению нового баланса политических сил ,который, как можно надеяться, позволит в ближайшие годы преодолеть нынешнее противостояние в обществе и направить политическую энергию этих сил в область созидания и укрепления государства и страны. В этой ситуации воинственные заявления Г.Зюганова в адрес Президента и Правительства, которые он время от времени делает, если использовать метафору В.Розанова, все более напоминают “бодливость безрогих коров и “критику на быка” раздувающейся лягушки”.

Все это говорит о том, что в случае с “зюганизмом” мы имеем дело с особым, неведомым ни на Западе, ни в России явлением, которое, собственно говоря, и нельзя назвать коммунизмом. Если называть вещи своими именами, он представляет собой бессовестную ревизию, даже подмену ортодоксального коммунизма. Не случайно из последних работ и выступлений лидеров КПРФ слово “коммунизм” незаметно исчезло. Если же дать оценку КПРФ в более широком (как ретроспективном, так и перспективном) историческом контексте, то в ее лице коммунистическая идея выродилась в фарс, стала ублюдком, всеобщим посмешищем, некой весьма путанной и невнятной политической платформой, паразитирующей на издержках и неудачах российских реформ. В нашей компартии, как в зеркале, отразилась вся уродливость и неопределенность современной российской политической жизни.

Вместе с тем, вряд ли можно всерьез полагать, что Б.Ельцин, В.Путин или кто бы то ни было еще ”вбил последний гвоздь в гроб коммунизма”. Ошибочно было бы рассчитывать и на то, что левая оппозиция обречена на ”автоматическое саморазрушение”. Даже если эта компартия не найдет в себе силы для радикального обновления и модернизации и уйдет из русской истории как “курьез ХХ века”, в России найдется лидер, способный под знаменем левой идеи аккумулировать протестную энергию народа, которая, сама по себе, конечно, никуда не исчезнет. В результате компартия вновь выступит в ХХI веке одним из основных субъектов политического процесса. А вот смогут ли демократы вновь демонизировать коммунистов (уже новых) и за счет этого мобилизовать в свою поддержку общественное мнение - это еще очень большой вопрос. В августе 1991 года, действительно, казалось, что с коммунизмом покончено навсегда. Однако уже в 1996 году потребовалось задействовать всю мощь государственной машины, чтобы не допустить коммунистического реванша.