С. В. Кортунов проблемы национальной идентичности россии в условиях глобализации монография

Вид материала

Монография

Содержание Коммунизм и христианство Земная миссия. Коммунизм и фашизм

Подобный материал:

• В. М. Пивоев (Петрозаводский университет), 193.44kb.
• Монография представляет собой комплексное исследование теоретиче­ских и практических, 70.78kb.
• Учебный курс «Мир в эпоху глобализации», 17.57kb.
• Трансформация государственно-национальной идентичности в условиях глобализации 22., 301.27kb.
• И. Е. Золин Рынок труда в условиях глобализации мировой экономики: проблемы теории, 164.95kb.
• С. Кортунов Что стоит за мифом о «советской оккупации», 726.89kb.
• Глобализация и национальная идентичность, 269.63kb.
• Сдокладом на тему (если есть), 47kb.
• Глобализация и ее влияние на банковскую систему России, 236.02kb.
• А. В. Рош проблемы функционирования машиностроительного комплекса россии с участием, 1962.09kb.

Коммунизм и христианство


Возникает фундаментальный вопрос: почему зюгановцы вторглись в чужое и даже запретное для коммунизма смысловое пространство? Если отбросить циничные политические расчеты КПРФ в ходе выборов, направленные на привлечение максимально широкого электората, то главной причиной этого является идейная и нравственная исчерпанность коммунизма на современном этапе развития России и человечества в целом. Можно по-разному относиться к созданной большевиками Красной Империи (подлинная история которой еще ждет своего исследователя), но нельзя отрицать, что вместо Царства Божьего в Советской России было создано Царство Кесаря, которое в конце концов привело к деградации человеческого духа. Нельзя не признать и того, что ни в России, ни в какой-либо другой стране мира коммунизм не решил главной проблемы, которую он обещал решить - проблемы человека. Не решил он и проблемы экономического отчуждения, которая К.Марксом была объявлена “первородным грехом”, коренным злом мира сего. Ликвидировав капиталистические формы отчуждения, коммунизм лишь заменил их новыми, возможно еще более отвратительными, не преодолев отчуждения как такового. Пресловутый “скачок из царства необходимости в царство свободы” (добавим, в царство безбожное) в конечном итоге обернулся в России новым, еще более чудовищным порабощением.

Впрочем, все это задолго до революции 1917 года было предсказано русскими мыслителями. Они же показали, что главной причиной грядущего поражения коммунизма является дерзкая попытка человеческого разума построить царство всеобщей справедливости без Бога, заменив веру в Бога верой в исторический прогресс. Один из героев Ф.Достоевского говорил, что коммунизм ”есть не только рабочий вопрос или вопрос так называемого рабочего сословия, но по преимуществу есть атеистический вопрос, вопрос современного воплощения атеизма, вопрос Вавилонской Башни, строящейся именно без Бога, не для достижения Небес с земли, а для сведения Небес на землю”(“Братья Карамазовы”). Сокрушительное крушение этого замысла - основная предпосылка возрождения в России православной веры и русской идеи.¹³³

Между тем главной темой православия, как и христианства в целом, является именно нерешенная коммунизмом проблема человека, который обладает аксиологической абсолютностью в том смысле, что никогда не может быть низведен до положения средства, а всегда должен рассматриваться как цель сама по себе. Эту проблему христианство решает в важнейших аксиологических аспектах, в которых коммунизм потерпел полное поражение, причем как практическое, так и духовное: гуманизм и свобода, мораль и нравственность, смысл жизни и смерти, человеческие взаимоотношения и, наконец, земная миссия человека.

Гуманизм. Подлинное христианство, доведенное до своей евангелической сути, интересуется не столько Небом, сколько Землей, не столько потусторонним миром, сколько миром посюсторонним, не столько Богом, сколько человеком.

Трактовка христианской истории спасения целиком определяется стремлением добиться для человека, для каждого человека, возможности реализовать себя в качестве цели. Понимая под свободой полное самовыражение человека и преодоление всего того, что стоит между человеком в истории и его идеальной сущностью, христианство приобрело характер широкого освободительного движения. Если все то, что противопоставляется человеческой свободе, есть отчуждение, христианство ставит своей целью полное и окончательное преодоление подобного состояния в ходе борьбы между добром и злом, которая является смыслом и душой истории.

Конечно, христианство - это религия, то есть определенное отношение человека к Богу, при котором человек безоговорочно признает примат Бога. Однако несомненно и то, что христианство - это не просто утверждение примата Бога, а освященный Богом путь решения проблемы человека, его земного существования.

Бог - это существо бесконечно большее, чем человек, существо всемогущее, в руках которого сосредоточены судьбы Вселенной и самого человека. Коммунизм утверждает, что здесь кроется источник отчуждения. Однако положение о примате Бога привело бы к отчуждению, если бы в отношениях с Богом человек низводился бы до положения средства и если бы взаимоотношения между ними исчерпывались диалектикой отношений хозяина и раба. Но такого отчуждения не было бы, если бы человек рассматривался как цель, если бы указанное взаимоотношение понималось как диалектика отношений дружбы, как сосуществование двух свобод.

Между тем, именно в этом состоит суть христианства. Бог так далек от желания вступить в конкуренцию с человеком, что все его действия направлены на освобождение человека путем слияния его с собой. Судьба человека находится не в руках хозяина, который рассматривает его как средство, а в руках бесконечной божеской любви. Диалектика отношений хозяина и раба преодолевается здесь диалектикой отношений любви, которая тождественна великой и бескорыстной любви матери.

Свобода. Может ли человек добиться окончательного преодоления отчуждения, добиться полного самовыражения и полной свободы, если принять гипотезу о несуществовании Бога? Содержание свободы не исчерпывается аксиологической абсолютностью, оно включает в себя также реализацию глубоких коренных устремлений человека. Быть свободным - хорошо, но ради какой-то цели. Эти устремления коммунизм объявляет земными. Но являются ли они только таковыми? Достаточно ли достижения земных целей для того, чтобы полностью удовлетворить человеческие чаяния?

Можно исходить из самой прекрасной гипотезы - гипотезы построения идеального общества, обещанного коммунизмом. Однако миллиарды людей погибли и еще погибнут, так и не увидев ни того, ни другого. Как расценивать мир, в котором столько людей не могут добиться самовыражения в качестве цели и являются совершенно отчужденными? Коммунисты могут сказать, что их жертвы не напрасны, что их кровь орошает поля будущего. Фактом остается, однако, то, что отдельное лицо принесено в жертву и в конечном счете низведено до положения средства.

Но даже те, кто увидит восход нового солнца, однажды очутятся перед лицом смерти, перед уходом в ничто. Достаточно ли будет для них уверенности в том, что они прожили жизнь ради благородного дела, чтобы задушить тоску и смятение, вызванное наблюдением за собственным угасанием? Достаточно ли будет для умирающего коммуниста уверенности в том, что человечество будет по-прежнему жить и процветать, чтобы без сожаления и внутреннего сопротивления смириться со своей неизбежной судьбой?

Какие бы ответы ни были даны на эти вопросы и даже если бы они драматически остались без ответа, было бы все же трудно отрицать, что они возникают из самых глубин человека, что они отражают подлинно человеческие проблемы. Можно не соглашаться с тем ответом, который дает религия, но невозможно отрицать существование самих этих проблем или утверждать, что они отражают классовую борьбу. Как бы ни представлялись будущие судьбы религии, трудно согласиться с тем, что однажды удастся вырвать из тайников души человека сомнения и вопросы, касающиеся конечного смысла жизни и смерти.

В коммунистическом мире между смертью и свободой существует неразрешимый конфликт: фактически что может более противоречить полному самовыражению человека, что может представлять собой большее отчуждение, чем его полное уничтожение? Смерть - высшее отчуждение, и коммунистический деятель, после своей победоносной борьбы против различных видов частных отчуждений, оказывается перед лицом всеобщего отчуждения, которое несет с собой смерть, и вынужден проиграть решающую битву.

Если это верно, то освобождение человека не может быть полностью осуществлено при жизни. Подлинная свобода предполагает тип существования, побеждающий смерть: человек не должен испытывать страха потерять себя. В тайниках его души, в том, в чем он себя обретает, заключено обращение к миру действительности и ценностей больших, нежели человеческие, больших, нежели земные. Полное освобождение человека предполагает преодоление человека.

Но чтобы удовлетворить это стремление человека, имманентно ему присущее, должен существовать Некто, совершенно отличный от него, бесконечно больший, чем он сам, кто воплощал бы в себе всеобщность бытия и ценностей и кто был бы настолько всемогущ, что мог бы помочь человеку преодолеть его последний предел - смерть. Этим Некто и является Бог.

Идея величия Бога, его неизмеримого превосходства и всеобщего господства в христианской трактовке ни в малейшей степени не подрывает, таким образом, величия человека, а, напротив, утверждает его. Поэтому не существование Бога ведет к отчуждению человека, а его отсутствие могло бы повести к этому. Фактически, если бы Бога не было, человек бы не смог достичь самовыражения: смерть Бога означала бы в конечном счете смерть человека. Чтобы полностью преодолеть отчуждение и реализовать свои самые сокровенные чаяния, человек нуждается в том, чтобы его судьба находилась в руках бесконечной божеской любви.

В конечном счете фундаментом христианского гуманизма является именно тождественность бытия и божеской любви. Это дает гарантию того, что законы бытия в итоге являются законами любви, и позволяет тем самым дать положительный ответ на вопрос о смысле бытия.

Мораль. Никто не сомневается, что христианство - это система этических ценностей, комплекс моральных законов. Речь идет о выяснении того, является ли эта этика, как утверждает ортодоксальный коммунизм, чисто "религиозной" или же также и гуманистической, другими словами, имеет ли она в качестве высшего принципа лишь прославление Бога или же и освобождение человека, а также основывается ли она лишь на свободной воле Бога или же на том, что неизбежно присуще человеческой природе?

Христианство дает следующий ответ на эти вопросы. Поскольку в христианском мире не только Бог, но и человек обладает абсолютной ценностью, этика ориентирована не только на прославление Бога, но и на освобождение человека. Уважение к человеку, на которого Бог простер свое созидательное действие, должно вдохновлять также и поступки человека, который должен продолжить миссию Бога, преследуя те же цели, что и Бог.

Уважение к человеку присуще самому Богу, потому что это требование присуще его природе: если человек верен самому себе, Бог верен человеку. Этические законы поэтому не являются волеизъявлением Бога, а выражают определенные онтологические требования, органически присущие человеку, прежде всего требование уважения человеческой личности.

Отсюда следует, что категорический императив "действуй так, чтобы личность была для тебя всегда целью и никогда - средством", следует расценивать как глубоко христианский. Если уточнить, что это относится как к человеческой, так и к божественной личности, то становится очевидным, что это требование совпадает с заповедью о любви, которая является существом христианской морали и ее исторической самобытностью.

Но достаточно ли человеку добиться счастья других людей, чтобы избавиться от крушения собственных надежд и устремлений? Христианин отвечает отрицательно на этот вопрос. Ведь какими бы благородными ни выглядели бескорыстная жертва и чистое великодушие, нельзя не осудить несправедливость мира, в котором наиболее благородные люди не могут реализовать самые сокровенные свои чаяния, а следовательно, добиться счастья! Поэтому христианство считает правильной идею Канта, согласно которой моральная жизнь предполагает существование бога и бессмертие души, необходимых для обеспечения конечного слияния нравственности и счастья.

Любовь. Коммунизм полагает, что христианская любовь стерильная, платоническая, и поэтому в конечном счете иллюзорная и противопоставляет ей любовь "действенную", созидательную". Эта посылка абсолютна не верна.

Христианская история спасения - это не только история единения человека с Богом, но и история единения всего человечества, то есть Богочеловечества. Каждый человек является в одно и то же время и отдельным человеком, и частью нового человечества, история которого должна слиться с историей Бога.

Речь идет не об особом аспекте христианской миссии, а о качестве, которое пересекает ее из конца в конец. Совершенствование человека, его жизнь воплощается в единстве. Но единство личности зависит в сущности от отношений личностей между собой: человеку не удается достичь внутреннего единства, если он не соединяется с Богом, не приобщится к интимному союзу Троицы. Но нет союза с Богом без союза с братьями-людьми. Сообщество Троицы продолжается в сообществе человеческом. Отсюда внутреннее единство личности осуществляется лишь в общности с людьми.

Первородный грех привел не только к потере милости, дружбы Бога, но и к разрыву органического единства, внутреннего и общественного. Вавилон символизирует это распыление человечества, сопровождавшееся смешением языков: связь между людьми стала невозможной, потому что между ними исчезла общность. С тех пор была нарушена и психическая уравновешенность человека, ему стал присущ дуализм "плоти" и "духа", то есть конфликт между двумя системами ценностей, между эгоизмом и благородством.

Для того, чтобы человек вновь обрел утраченное душевное равновесие, преодолев внутреннюю расколотость своей души, а также для того, чтобы человечество достигло общественного единства, человек должен преодолеть свой индивидуализм. И нет другого способа его преодоления, кроме братской любви.

Братская любовь, то есть любовь человека к человеку, является в связи с этим сердцевиной христианской системы. Эта любовь предполагает, как и в случае божеской любви, признание каждого человека как цели. В основе христианства лежит гармоническая связь человека с Богом, спасения человека и величия Бога. Однако невозможно быть верным Богу, не будучи верным человеку; невозможно защищать Бога, не защищая прав человека. Христианин по призванию - это не только человек Бога, но также и человеческий человек.

Новый завет трактует христианское призвание именно как призвание братской любви. Иисус, являясь Богом, спустился на Землю и получил возможность сообщить людям о бесконечном множестве чудесных вещей. Но среди прочих доминировала одна идея, с которой он связывал успех своей миссии в мире, - идея братской любви. Эту любовь он не ставил ниже любви к Богу: ибо человек, не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, которого не видит? Эти два типа великой любви являются синтезом и вершиной закона, условием пребывания божеской любви в нас.

В этом состоит революционный манифест Христа, его главная заповедь, согласно которой мы предстаем перед судом христовым и которая будет в конце концов мерой ценности нашей жизни, наших успехов. Христианский принцип любви предъявляет поэтому исключительные требования: он накладывает на нас обязательства, которые мы должны нести вплоть до смерти. Речь идет не о совете, не о каком-либо благом намерении, не обязательном для спасения, а о заповеди, о первой заповеди Христа, которой каждый свободен следовать или не следовать, точно так же как каждый свободен быть или не быть христианином; но никто не может претендовать на то, чтобы быть христианином, и в то же время отвергать первую заповедь.

Земная миссия. Коммунизм утверждает, что вера отрывает человека от земных общественных обязательств по искоренению зла в этом мире. Между тем первая заповедь обязывает христианина добиваться для людей не только вечного спасения, но и преодоления отчуждения в этой жизни. На нем лежит поэтому земная миссия, которая является продолжением миссии Бога. Хотя его призвание имеет своей конечной целью вечное освобождение, евангелизацию, оно, тем не менее, распространяется в такой же степени и на мирское освобождение, гуманизацию. Поэтому подлинная христианская религиозность предполагает нормализацию мирской экономической, социальной и политической жизни и видит необходимость в том, чтобы дети Церкви брали на себя обязательства по сооружению земного общества, основанного на справедливости, братстве и гуманизме. И даже если для того, чтобы отстаивать человеческие ценности, христианин применяет религиозные мотивировки, тем не менее, он сознает, что созидает земной Град, в котором человек мог бы добиться самовыражения.

В то же время, преодолевая разрыв между религией и мирской цивилизацией, христианство вскрывает несовершенство последней в смысле полного и окончательного разрешения всех человеческих проблем. Христианин, с одной стороны, видит те опасности для человека, которые таит в себе прогресс сам по себе, а с другой - он знает, что корни отчуждения лежат не только вне человека, но и в нем самом, что отсутствие у него душевной гармонии рождается вместе с ним и должно исчезнуть только тогда, когда закончится его земное существование.

Высоко оценивая успехи науки, христианин тем не менее полагает, что она не может разрешить все человеческие проблемы, и в особенности те, которые касаются конечного смысла бытия и Вселенной. Когда космонавт после своего чудесного полета опускается на Землю, отягощенный весомым грузом нового опыта, христианин полагает, что этот опыт, каким бы удивительным он ни был, не дает решения его проблемы, ибо этого опыта недостаточно, чтобы сделать человека счастливым. Ему требуются более широкие горизонты, более необъятные, чем мир, более великие, чем Вселенная. Человек величественнее космического пространства, которое он исследует.

Перед человеком стоит следующая дилемма: либо ограничиться миром понятных вещей, слишком маленьким, однако, для него, его проблем, его устремлений, либо же выйти в мир более великий, чем он сам, скрытый за покровом неизвестного. Оправдан ли отказ от иной реальности из-за одного лишь факта, что она больше нас? Во имя какого прогресса стоит убивать последнюю и самую великую надежду человека?

В конечном счете, тот, кто отрицает этот мир, отрицает и надежду. Каким бы жалким и гнетущим был мир ясности, лишенный надежды! Каким бы он стал в какой-то определенный момент, когда был бы разведан и изучен до конца, когда в нем было бы найдено все, за исключением того, что действительно нужно было найти!

Если для коммунизма корень всех отчуждений заложен в экономике, для христианина экономика составляет лишь сферу более широкого конфликта, корни которого лежат в природном эгоизме и ограниченности человека. В самом деле, если бы человек независимо ни от чего стал бы однажды великодушным и благородным, развивались бы экономические отношения с этого момента в плане соперничества и конфликта?

Поэтому преодоление отчуждения для христианства составляет не только внешнюю проблему (ниспровержение экономически несправедливых режимов), но и проблему внутреннюю, корни которой лежат в глубинах человеческой души. А потому и решаться она должна не только в плане изменения внешних условий человека, но и в плане его внутреннего самосовершенствования. Необходимо, таким образом, не только сделать человечными условия существования человека, но и очеловечить самого человека. Иначе говоря, если внутренний конфликт между эгоизмом и благородством предшествуют экономическому отчуждению, он должен пережить всякую внешнюю реформаторскую деятельность и составить для каждого человека проблему, которую он должен решить не только в ее историческом контексте, но и целиком индивидуально.


Коммунизм и фашизм


После распада СССР на Западе и в России широкое хождение получила теория, в соответствии с которой поражение русского коммунизма следует уподобить поражению немецкого фашизма во второй мировой войне. При этом проводится прямая аналогия между тоталитарной фашистской и коммунистической идеологией и диктатурой. С подобного рода взглядами активно выступает самый большой “друг” России З.Бжезинский. Не отстает от него и Г.Киссинджер. Весьма преуспели в развитии подобных представлений и отечественные “радикальные демократы”. С их стороны даже раздаются кощунственные заявления о том, что в Великой Отечественной войне по обе стороны окопов воевали фашисты, только-де с разными флагами.

Вот что пишет, например, З.Бжезинский: ”Феномен коммунизма как мощного политического явления ХХ века следует рассматривать с подъемом фашизма и нацизма. В действительности у коммунизма, фашизма и нацизма были общие родовые признаки, исторические связи и изрядное политическое сходство. Все они были ответом на травмы индустриального века, на появление первого поколения промышленных рабочих, ответом на беззакония раннего капитализма и на недавно возникшее чувство острой классовой ненависти, порожденное этими обстоятельствами. Первая мировая война привела к крушению политических ценностей и политического порядка в царской России и императорской Германии. Она породила резкие социальные трения в недавно вставшей на путь индустриализации Италии. Все это стимулировало подъем движений, которые преподносили проповедь социальной ненависти в обертке концепции социальной справедливости и провозглашали организованное государственное насилие в качестве инструмента общественного освобождения”. ¹³⁴

То же самое, хотя и в более мягкой форме, проповедует А.Янов со своей навязчивой идеей “веймарской” (т.е. предфашистской в его понимании) России. Исходная посылка состоит в том, что Россия, ”проиграв” холодную войну, находится сейчас якобы в том же положении, что и Германия в 1920 году, испытавшая тогда острое чувство национального унижения и неполноценности. В соответствии с “веймарским правилом” А.Янова, Россия, если ее не контролировать со стороны “демократического сообщества”, неизбежно, как и Германия 20-х - 30-х годов, превратится в ревизионистскую державу и в конечном счете встанет на путь “нового империализма”, а то и фашизма.”...В каждом случае,- пишет А.Янов, - когда великая имперская автократия, неважно - передовая или отсталая, европейская или азиатская, пыталась в ХХ веке в одиночку, на свой страх и риск трансформироваться в современную демократию, дело заканчивалось одним и тем же - тоталитарной диктатурой. Всегда. Без единого исключения. Так выглядит железное “веймарское правило”.¹³⁵В этой связи политолог призывает разработать и реализовать “антифашистскую стратегию” Запада в отношении России по аналогии с тем, как это было сделано в отношении побежденной Германии после второй мировой войны.

В подобного рода теориях все смешано в кучу. Здесь неоправданно отождествляется положение Германии в первой половине и России в конце ХХ – начале ХХI веков, искусственно уравниваются фашистская и коммунистическая доктрины, проводятся абсолютно неисторичные аналогии между русским и немецким сознанием, германским и российским самоопределением.

Начнем с того, что положение России в конце ХХ – начале ХХI веков существенно отличается от положения Германии 20-х, а тем более 40-х - 50-х годов ХХ века. Германия действительно потерпела тотальное поражение как в первой, так и во второй мировых войнах, что четко зафиксировано в Версальских и Потсдамских международных соглашениях. Причем это было поражение не только германской военной машины и германской государственности. Это было поражение немецкого духа, раздутого до абсурда в своей абсолютизации. Абсурд лопнул, но при этом пострадало и самосознание нации в целом. Стало не только невозможным быть фашистом, стало стыдно называться немцем вообще. Провозглашенное Гитлером тождество национал-социализма и немецкого духа продолжало жить, хотя и в негативной форме: идеал немецкой расы господ обратился кошмаром немецкой расы преступников. Причины этого во многом лежат в действительных особенностях немецкого сознания. “Нация поэтов и палачей”, “Шиллер и Освенцим” предоставляют собой, как признают сами немцы, не только противоречие, но и некоторую духовную целостность.

Достаточно очевидно, что поражение и дискредитация национал-социализма могли быть восприняты немцами только с облегчением, как исчезновение чуждой, угнетающей силы, но в значительной мере и как необходимость признаться в собственном заблуждении. По этой причине 8 мая является для Германии прежде всего Днем Поражения, в который “хорошему немцу нечего праздновать”. До недавнего прошлого именно эта точка зрения являлась официально признанной в Германии, да и сегодня имеет немало сторонников. Вместе с тем, 8 мая было Днем освобождения немецкого народа и влекло за собой необходимость осмысления недавнего прошлого, дабы избежать опасности его повторения. Начало общественному признанию этого мнения было положено президентом Рихардом фон Вайцзеккером в его речи в бундестаге 8 мая 1985 года. Коленопреклонение Вилли Брандта перед памятником в польском гетто в 1970 году было именно символом покаяния, признания вины и сожаления о прошлом.

В сегодняшней Германии прежде всего нельзя быть националистом и антисемитом. Показ на художественной выставке нескольких картин эпохи национал-социализма вызывает целую дискуссию, хотя полотна (среди них - ни одного портрета фашистского деятеля) вывешиваются отдельно от основной экспозиции, где-то в боковом коридоре, причем через каждые две картины висит повторяющаяся табличка с осуждающим комментарием.

Можно ли говорить о сходстве положения Германии после краха национал-социализма и России после утраты коммунизмом своего господствующего положения как идеологии и общественного строя? Этот вопрос можно сформулировать и так: произошла ли в связи с поражением коммунизма дискредитация русского духа, как это произошло с немецким духом после крушения идеологии национал-социализма? Можно ли говорить также и в случае России об определенном отождествлении и срастании национального сознания с господствующей идеологией?

Мессией в коммунизме является не народ как единство интересов всех составляющих его классов, а класс. А потому классовая борьба коммунизма противостоит общественной гармонии национал-социализма. Но именно в этом направлении различаются русский и немецкий национальный характер. Основанный на идеализме, но сориентированный на материальное процветание нации (каждому - именьице на Украине), национал-социализм был совместим с немецким сознанием. Основанный на материализме, но нацеленный на осуществление вечных общечеловеческих идеалов (равенство, справедливость и т. д.), коммунизм оказался совместимым с сознанием русским.

Однако поскольку в основе коммунизма лежит не национальный, а классовый принцип, то крах идеологии не вызвал прямого следствия национальной дискредитации. Напротив, было логично ответное усиление национализма как поиска иного, более адекватного воплощения русского духа в политической идеологии. Как отмечал Г.Федотов, революция ”страшно обеднила, искалечила”, но не погубила русского национального типа.” В отличие от Германии, в России дискредитация коммунизма не ведет к тому, что становится “стыдно” быть русским. Сталинские лагеря, финская и афганская войны, брежневские “психушки” для инакомыслящих - все это имеет “советское алиби”. Тем самым создается противопоставление: советское отечество со всеми его “грехами” и оставшаяся незапятнанной русская нация, получившая теперь возможность свободного и адекватного самоопределения. Эта возможность переадресовать все упреки в неблаговидном прошлом анонимному “отечеству” избавляет от необходимости “забыть”, подавить воспоминания или же нести комплекс национальной вины.

Более того, именно русские оказались основной жертвой сталинского режима. Именно по русскому сознанию, по исторической памяти русского народа, по национальной культуре и ее живым носителям большевики нанесли главный удар, тяжелые последствия которого ощущаются и сегодня. Этнический геноцид, депортации, массовое производство “врагов народа”, грубая ассимиляторская политика, сознательное стравливание народов на территории бывшей Российской империи, попрание национальных чувств, гонения на русскую интеллигенцию, кампании по борьбе с “буржуазным национализмом”, “ космополитизмом”, т. е. преследование национального как националистического, произвольное изменение границ, произвольное создание и упраздение республик и областей, вовлечение людей всех национальностей, включая прежде всего русских, в кровавую оргию, в дело античеловеческое как высоконравственное, методичное разрушение общероссийских национальных традиций, корневых условий жизни русского и дрругих объединившихся вокруг него народов - все это, разумеется, наложило глубочайший отпечаток на сферу национальных отношений, поколебало фундаментальные основы русского национального бытия.

Вместе с тем глубинные пласты российской цивилизации, закодированные в русском национальном сознании, в духовном мире миллионов людей, складывавшимся на протяжении многих столетий, основы народной нарвственности не были полностью уничтожены. Более того, в наиболее драматичные моменты советского периода, как было показано выше, именно национальное в Большой России брало верх над интернациональным и космополитическим. И в конечном счете свержение коммунистического режима оказалось триумфом русского национального сознания над сознанием коммунистическим. Может быть, поэтому советский период, коммунизм не рассматривается большинством граждан России как некая “черная дыра” в российском историческом времени, а как важная страница национальной и мировой истории.

В Германии бациллой нацизма был поражен почти каждый немец (включая женщин и подростков) и вся нация превратилась в нацию-фаната. Нацистский режим там не был отделен от национального самосознания немцев, а скорее в инфернальной форме выражал на том этапе это самосознание.

В России мы наблюдаем совсем иную картину. Коммунистические фанатики даже в послереволюционные годы встречались далеко не часто (это были единицы), а уж во времена поздней Советской империи - в 70-е - 90-е годы - сама комидея стала пищей для анекдотов; настоящих же убежденных коммунистов не осталось даже среди членов Политбюро. Да в самые мрачные, сталинские, времена следует различать реальный энтузиазм и спокойное счастье простых советских людей, с одной стороны, и уродливый тоталитарный режим и культ вождя - с другой. Очевидно, что режим и нация в одном случае - единое целое, а в другом - как говорится, “две большие разницы”. Именно это обстоятельство и противоречие в случае с коммунистической Россией придает сталинизму не характер исторической ошибки русского народа, некоего исторического недоразумения, а характер русской трагедии, в которой страдальцем является русский народ. Аморальность и чудовищность сталинизма есть, таким образом, некий внешний и чуждый его природе феномен.

Немецкий солдат шел воевать в Россию, убежденный, что “Германия превыше всего”, что евреи, французы, поляки, чехи, русские и т. п. - это “недочеловеки”, подлежащие уничтожению в концлагерях и газовых камерах. Он беспрекословно, подобно роботу, исполнял приказы режима.

Русский солдат шел воевать не за коммунистическую идею, а за свой дом, жену, мать, Родину, за Россию. Он, конечно, тоже выполнял приказы, но то были приказы не режима, а других русских людей, думавших также как и он, и воевавших за те же ценности, что и он. Дуализм, раздвоенность личности и режима породила странный, на первый взгляд, и недоступный немецкому сознанию феномен: личная борьба русского солдата. Его личная война во многих случаях - когда осознанно, а когда и нет - приобретала характер протеста против сталинского режима, против сталинизма.

Драматичность той эпохи выразилась и в борьбе, с одной стороны, энтузиазма, коллективизма, романтики; с другой - рабского послушания, страха, морального падения. Этот конфликт был не только социальным, он был внутренним конфликтом каждого мыслящего советского человека. В известной степени именно этот конфликт вдохновлял творческую интеллигенцию того времени на создание подлинных шедевров мировой литературы, поэзии, искусства и кинематографии.

Создано ли было что-либо подобное в фашистской Германии? Ничего, кроме торжественных маршей и развлекательных фильмов. Немецкий гений того времени был полностью мобилизован военной машиной Германии, не только, как известно, не приумножившей, но и беспощадно испепелившей великую немецкую культуру.

Отступление коммунизма несравнимо с крушением национал-социализма и чисто организационно. Как известно, поражение Германии привело к утрате ею собственной государственности. Управление страной перешло к Контрольному совету стран-победительниц, лишь постепенно, в течение десятилетия, передавшего свои функции обратно немцам. Возрождение государственности в Германии происходило при этом “снизу”, сначала на коммунальном, потом на земельном уровне. Затем был создан ограниченный в своих полномочиях Экономический совет и лишь в 1949 году - Бундестаг. Полный же суверенитет Западная Германия обрела только в 1949 году, после окончательной интеграции в западную экономическую и политическую систему. Эта длительная несамостоятельность имела свою положительную сторону: переходный период от тоталитаризма к демократии оказался достаточно продолжителен и гарантирован контролем извне. В России же многие структуры оказались просто унаследованы от советских времен.

Поражение Германии, ее капитуляция, в том числе и расчленение ее территории закреплены во множестве послевоенных юридических документах самого высокого уровня. Нацистских преступников осудил Международный трибунал. В международно-правовой форме зафиксировано, что фашизм - это преступление против человечества.

Ничего даже близкого не наблюдается после окончания холодной войны. Ни один из документов начала 90-х годов не говорит о “поражении” или “капитуляции” России - будь то Договор ОВСЕ, договоренности по формуле “2+4” или Парижская Хартия 1990 г. Напротив, эти документы фиксируют обязательство всех стран ОБСЕ строить единую Большую Европу без разделительных линий на основах абсолютно равноправного партнерства. Более того, с юридической точки зрения вся территория СССР в границах 1975 года, подтвержденных в Заключительном акте Хельсинки, есть зона договорной ответственности и безопасности России - ее военно-стратегическое пространство, унаследованное ею от СССР в силу признанного всем миром правопреемства по всем договорам в области ядерного и обычного вооружения, которые продолжают действовать на этом географическом пространстве. Ни одно государство не может позволить на своем военно-стратегическом пространстве появления вооруженных сил третьих держав и вступления частей этого пространства в блоки и союзы, враждебные ему.

Советских коммунистов не судили не только международный суд, но даже суд российский. Нигде не сказано, что коммунизм - это преступление против человечества. Коммунистические партии повсюду в мире живут и здравствуют, а нередко и побеждают на выборах во вполне респектабельных странах, называющих себя демократическими.

Наконец, поскольку распад ОВД и СССР воспринимается Россией как освобождение от коммунистического режима, как величайшее завоевание русского народа и российских демократов, как переход к свободному развитию, а отнюдь не как ее поражение в холодной войне (кстати, холодную войну вела не Россия, а Советский Союз), то и корни чувства национального унижения здесь совсем иные. Это чувство прежде всего связано с разочарованием политикой Запада, который не сумел оценить все жертвы русского народа, принесенные им во имя превращения конфронтации, и по существу воспользовался временной слабостью России для продвижения своих корыстных интересов. Запад не только не пошел в отношении России на что-то, что хотя бы отдаленно напоминало план Маршалла (который был, как известно, распространен на послевоенную Германию), но и, предав забвению планы строительства Большой Европы, “общеевропейского дома”, не допустил ее в свои ключевые военно-политические и экономические организации. Вместо этого он начал разыгрывать карту “геополитического плюрализма”, препятствуя естественной политической и экономической интеграции постсоветского пространства и поощряя новых национальных лидеров к дистанцированию от Москвы. Эти действия, равно как и политика расширения НАТО в ущерб интересам России, были ею восприняты как вероломство и обман.

Геополитические игры США, усугубленные чувством разделенности русского народа, и вылились в болезненную реакцию российской элиты, в известное отчуждение от Запада, в разочарование самой идеей равноправного партнерства с ним. В ее кругах стало усиливаться подозрение: а не прикрывал ли на самом деле Запад лозунгом “благородной” борьбы с советским коммунизмом свою извечную борьбу с исторической Россией? Объявление Западом законных национальных интересов России “имперскими амбициями”; заказное формирование там негативного образа новой России как ядра “империи зла”, которая коварно поменяла вывеску, но не суть; западная русофобия, заменившая прежнюю советофобию, приписывающая русскому народу генетически “имперский” и “тоталитарный” характер, - многократно усилили эти смутные догадки. Высокомерие Запада к России, не мешающее ему, впрочем, активно использовать русские ресурсы, породило среди российской элиты, с одной стороны, особое чувство уязвимости или ущемленности, а с другой - убеждение, что говорить с Западом надо твердым языком силы. Причем это убеждение начали разделять как ярые русофилы, так и получившая западное образование часть российской элиты.

К этому следует добавить и то, что решающим моментом для окончательного разгрома нацизма было относительно быстрое восстановление германской экономики и создание предпосылок для ее дальнейшего интенсивного развития. План Маршалла не случайно включал энергичные экономические меры, считая их весомым аргументом в пользу западной системы. Национал-социализм оказался, таким образом, не только политически разгромлен и идеологически дискредитирован; он был “похоронен” также административно и экономически. Легко заметить, что всего этого в силу различных причин не произошло с коммунизмом. А потому возрождение коммунистической идеологии в России явилось таким же логически обоснованным процессом, как и возрождение национального самосознания. Западу поэтому следует признать, что ситуация, в которой оказалась Россия в 1995-1996 годах, когда она ощутила себя на волосок от коммунистического реванша, во многом была обусловлена не только неудачами российских экономических реформ, но и его собственной недальновидной и эгоистической политикой.

Радикальный пересмотр этой политики, признание за Россией ее законных национальных интересов, всемерное содействие демократическим преобразованиям, в том числе и путем оказания массированной экономической помощи, незамедлительная интеграция России в ключевые политические и экономические институты Запада, причем не на правах “бедного родственника”, а на правах равного партнера, - таковой, в общих чертах может и должна стать антикоммунистическая (если угодно, то и “антифашистская”) стратегия Запада в отношении России на современном этапе ее национального и мирового развития.