Geum.ru

С. В. Кортунов проблемы национальной идентичности россии в условиях глобализации монография

Вид материалаМонография
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   49

"Симфония властей"


Отношения православной церкви и государства никогда не были простыми. Уже в Византии православие было превращено в идеологический инструмент и долгое время выполняло функцию апологии государственной власти. Разумеется, и на Западе имела место идеологизация католической церкви. Однако там церковь была гораздо более независима от государства, что сделало возможным постепенное освобождение веры от всякого рода чуждых ее природе идеологических построений. Что же касается православной веры, то она всегда составляла с государством сущностное единство. Конечно, трения между духовной и мирской властью были и в православном мире, и подчас они приобретали драматическую заостренность, Однако эти конфликты никак не сопоставимы с аналогичными конфликтами на Западе. В православном мире не было длительной борьбы, даже войны между главами церкви и государства. Ни в одной православной стране церковь не обособлялась от государства. Возможно, поэтому православие остается "государственным делом" и в нашем столетии. Все возрастающее отделение государства от церкви, происходящее на Западе (хотя, конечно, и там достаточно медленно и непоследовательно), в православных государствах и не начиналось.

Парадокс состоит в том, что освобождение и реабилитация православной веры в посткоммунистической России не положили конец ее использованию в качестве инструмента политики. Для сегодняшней ситуации в России характерна комбинация двух подходов: во-первых, определенный возврат к дооктябрьской эпохе, который выражается в попытках придать православию функцию правоконсервативной и националистически-имперской государственной идеологии; и во-вторых, идеологический союз между православием и ... атеистическим коммунизмом. Эти тенденции, в особенности вторая, составляют своеобразие сегодняшней идеологической контроверзы по поводу православия, своеобразие, граничащее с гротеском.

Официальное учение православной церкви об отношениях между церковью и государством выкристаллизовалось очень рано, еще в VI столетии н. э. Его основателем был византийский император Юстиниан. Согласно принятому им вердикту ( так называемая 6-я поправка), как духовная, так и мирская власть исходит от Бога: "Церковь служит Богу и божественному, царство господствует над земным". В этом находит свое воплощение принцип "симфонии властей".

Архиепископ Серафим так комментирует этот принцип: "Эта симфония со стороны императоров выражается в сохранении догма­тов и почитании священства, в чем они полагали главную свою задачу и за что они ожидали от Бога величайших благ". И он уточняет, что правители имели особо великие заслуги в борьбе с "еретиками". "Таким образом, в силу этой симфонии византийские императоры дейст­вовали как божественные стражи и охранители православной веры в ее борьбе с еретиками". Серафим имеет в виду прежде всего церковный собор, созванный императором, на котором "еретики" были прокляты. Но практиковалась и иная деятельность, которая описывается архиепископом такими невинными словами: "И ви­зантийские императоры пресекали это дальнейшее распространение ересей среди верующих своими распоряжениями».51 Что это значит? Преследование ересей госу­дарством происходило не иначе, как с применением таких инструментов, как ссылка, заточение, пытки и даже казнь. Вот каков реальный смысл слова "препятствование ереси", и это отнюдь не пример любви к ближнему.

Что содействует церкви при реализации такой "симфонии"? "Она очень много делала для этой симфонии. Эта деятельность с ее стороны состояла в том, что она своею православною верою, низведением верующим божественной благодати Святого духа в таинствах, чрез молитвы и богослужения, чрез свое церковное просвещение и воспитание - пробуждала своих сынов от ветхой к новой, чистой и святой христианской жизни".52 Эта деятельность церкви - "принуждение" (так буквально!) верующих к по­читанию императора как помазанника Божьего, к исполнению всех его законов и к преданности ему вплоть до самопожертвования.

Симбиоз церкви и государства изображается в приподнятых словах, которые подразумевают особое разделение функций. Мирская власть устанавливает для церк­ви монополию на истину в делах религии и служит защитой ее привилегиям. церковь дает государству религиозную санкцию. Государство поддерживает церковь физи­ческими средствами. Со своей стороны, церковь поддерживает государство духовными средствами. Таким образом, мы имеем перед собой союз между алтарем и троном. Во всяком случае все это имеет весьма отдаленное отношение к духовной миссии церкви. Как писал В.Соловьев, "Зависимость духовной власти от светской и отсутствие у нее собственного средоточия парализует внешнюю деятельность церкви и подрывает ее влияние на жизнь народа и общества. Русская церковь, благодаря Богу, пользуется охраной православного царя самодержавного и, следовательно, независимого от безбожных стихий современного общества. Но кроме этого отрицательного условия, которое у нас налицо, т.е. кроме политической неограниченности царской власти, для успеш­ного ее служения делу Божию потребно еще положительное условие: нужно, чтобы власти христианского государства руково­дились указаниями самостоятельного духовного авторитета как явного представителя церкви Христовой на земле; для чего нужно, чтобы духовная власть, олицетворяющая религиозный элемент в обществе, имела полную самостоятельность. Церковь, лишенная вполне, самостоятельного представительства, не может иметь на­стоящего влияния ни на правительство, ни на общество. И вот мы видим, несмотря на благочестие русского народа, несмотря на преданность православию наших государей, несмотря на многие прекрасные качества нашего духовенства, церковь у нас лишена подобающего ей значения и не руководит жизнью России. Наш народ ставит выше всего правду Божию, он теократичен в глубине души своей, но он лишен первого реального условия для осущес­твления теократии благодаря коренным недостаткам нашего цер­ковного строя".53

Из учения о симфонии - по меньшей мере в ее русском варианте - следует совершенно особый статус церкви в обществе. Модель отношений между церковью и государством, опирающаяся на учение о симфонии, - это модель отношений между государственной церковью и конфессиональным государством. Православная церковь является привилегированной, поскольку она есть государственная Церковь. Но одно­временно она находится в зависимости от государства. Такая церковь - привилегированная служительница государства.

Православная церковь пользуется таким вниманием государства, которое не уделяется ни одной другой религии и никакому другому мировоззрению. Религия явля­ется не частным, а государственным делом. Но в результате этого она попадает в зависимость от государства, обречена на то, чтобы принимать от него "помощь". Со своей стороны, государство отнюдь не нейтрально: оно относится к церквам не одинаково - признает только одну и ей способствует. (На Западе в течение долгого времени ситуация была похожая: вспомним об англиканской церкви или о политике французских королей, которые контролировали католическую церковь и преследовали гугенотов. Вместе с тем, наличие мирового центра католицизма ослабляло там сферу королевской власти. Да и политика толерантности мирской власти в вопросах веры началась довольно рано - с Нантского эдикта.) "Православное государство" - это не теократическое государство, поскольку хотя церковь и располагает поддержкой мирской власти, однако властью не пользуется. С другой стороны, это и не светское государство.

Учение о симфонии предостерегает от смешения двух властей, каковое может встречаться в двух формах: цезарепапизм и папоцезаризм. Цезарепапизм есть духовная власть императора, папоцезаризм - мирская власть церкви, теократия. Однако обе они ложны и искажают подлинное учение и миссию церкви.

Конечно, православные фундаменталисты бросают упрек прежде всего католиче­скому папоцезаризму - претензии папизма на мирскую власть. Что же касается собственно "православного папоцезаризма", некоторого вида высшего надзора церкви над положением в государстве (по примеру некоторых ранних византийских патриар­хов, которые клеймили развращенные нравы при дворе императора), то она не имеет ничего против этого, хотя и не выражает этого вполне открыто. Однако православная церковь признала бесперспективность таких мечтаний и смирилась с их нереализу­емостью. Но и в наше время все еще слышны отзвуки старых претензий - архиепископ Серафим обращается к учению Отцов церкви, "которые не только го­ворили о различии церкви и государства, но и о превосходстве первой над последним, конечно, в духовном отношении, поскольку небесные блага, даруемые через церковь, важнее благ земных, получаемых от государства".54 Серафим цитирует св. Иоанна Златоуста, согласно которому церковь главенствует в государстве, подобно тому, как дух главенствует в теле. Но все это лишь ностальгические пережитки.

Если опасность "папоцезаризма" в православном мире практически не встает, то вполне реально существует опасность если не цезарепапизма в чистом виде, то до­вольно значительного подчинения церкви государству. Такова цена, которую должен заплатить клир за свое привилегированное положение. Если он ожидает от власти­телей привилегий, то должен считаться с их требованиями, и в особенности там, где самодержавный властитель не привык допускать какие бы то ни было ограничения своему своеволию. Православное учение считает легитимным властителем только са­модержца.

Фактически подчинение церкви государству началось довольно рано. Самое позднее с VIII столетия Византия стала полностью цезарепапистским государством, в котором, согласно официальной церковной доктрине, не патриарх, а император, поскольку он считается наместником Христа на Земле, является главой церкви, и даже в вопросах учения. Положение в православных государствах на Балканах было копией визан­тийских отношений. Цезарепапистские тенденции проявились и в России XV-XVI столетий. Теологическое выражение дал им игумен Волоколамского монастыря Иосиф Волоцкий. Он выдвинул тезис, что "полнота власти" не только в государстве, но и в церкви - принадлежит мирскому владыке. Правда, Иосиф Волоцкий подчерки­вает, что царь должен склоняться перед Законом Божиим, но, с другой стороны, он постулирует, что суд, осуществляемый царем, является окончательным. Между этими постулатами существует определенная напряженность, которая предоставляет церкви пространство для деятельности, но в любом случае слова о "суде царевом" дают царю возможность самому определять, придерживается ли он Закона Божьего.

Взгляды Иосифа служили самовластию. Знаменитый же патриарх Никон, напротив, оказывал наибольшее во всей истории церкви сопротивление претензиям мирской власти. Однако он потерпел поражение. После того как Петр Великий отменил звание патриарха, Русская православная церковь находилась в полной и однозначной за­висимости от самодержавия вплоть до Февральской революции. Это далеко не со­ответствовало "симфоническим" отношениям.

Тем не менее, и сегодня осуществляются попытки реанимировать анахроническую и нереализуемую идею "симфонии властей". Мечта о возведении православия в ранг государственной религии, идущая рука об руку с отвержением мирского государства, все еще не утратила своей притяга­тельности. Отсюда необходимым образом возникают трудности со свободой совести. Конечно, никто не отрицает свободу совести прямо и однозначно. Все признают, что "естественное" право человека - право выбирать ту или иную религию. Но одновре­менно это словесное признание сопровождается такими оговорками и ограничениями, что само это понятие полностью выхолащивается.

Конечно, отношение между предопределением и свободой, между всемогуществом Бога и свободой человеческого решения всегда было осью самой большой контроверзы в теологии. Однако принятие свободы выбора относится к ядру христианской веры. Подавляющее большинство Отцов церкви, теологов и хри­стианских философов признают ее. И это понятно - без возможности свободного выбора необъяснимо грехопадение.

Православным фундаменталистам нечистый мерещится всюду: в западном либе­ральном мире, в материалистически-капиталистической цивилизации, у протестантских проповедников и у "папистов". Однако - довольно странным образом - они не замечают его у самых радикальных противников христианства и любой религии вооб­ще - у коммунистов. А между тем при коммунистическом режиме церковь немилосердно подавляли, расстреливали митрополитов, священников и монахов, сажали, ссылали, отправляли в трудовые лагеря. Во время Гражданской войны преследования приняли зверские фор­мы: случалось, что священника поливали ледяной водой, до тех пор пока он не превращался в глыбу льда. Монастыри и церкви закрывались в массовых масштабах, превращались в казармы, общественные бани и конюшни. Религиозное образование было запрещено, многие иконы и другие сокровища религиозного искусства попросту уничтожены. Долгое время даже элементарная свобода обрядов ограничивалась: запрещался колокольный звон, чтобы "не мешать покою трудящихся", духовенство не имело права носить облачение вне церкви. В начале 30-х гг. весь свободный хри­стианский мир, во главе с Папой, протестовал против этого варварства. Темпы и интенсивность преследований снизились; в послевоенные годы они в целом стали слабее. Но и тогда, особенно во времена "реформатора" Хрущева, тысячи церквей были закрыты.

Все отчетливее обозначающийся союз между черной и красной реакцией, между клерикализмом и воинствующим атеизмом выглядит фантомом, чем-то нереальным, и все же это факт. Инициативу в этом союзе захватили коммунисты. Они сделали церкви свое "пред­ложение". Еще во времена перестройки началось это гротескное сближение. Люди, до тех пор находившие в адрес религии лишь оскорбительные и полные ненависти слова, называвшие веру не иначе, как "поповщиной", люди, для которых религия была "опиумом народа", последним "капиталистическим пережитком в сознании тру­дящихся", - вдруг стали с богомольным видом появляться на богослужениях, крестить­ся и зажигать свечи. "Буржуазные" критики коммунистического атеизма давно уже указали на очевидное христианское происхождение социалистических и коммунистических идеалов социаль­ной справедливости и братства людей. Коммунисты с жаром отрицали это и на­стаивали на несоединимости двух социальных учений, которую могут оспаривать только фальсификаторы и коварные идеологические враги. Теперь же - как будто ничего этого не было - они начали с гордостью подчеркивать это родство, более того, они стали претендовать и на некие заслуги перед верой.

Цезарепапистская традиция в сочетании с нетерпимостью по отношению к другим христианским конфессиям создает благоприятную почву для злоупотреблений, когда православие берется как оправдание великорусской мессиански "фундированной" шовинистической и экспансионистской политики. Это означает, конечно, расширение сферы влияния православных стран. С другой стороны, согласно учению о «симфонии» церковь обязана своими молитвами поддерживать эту экспан­сионистскую или гегемонистскую политику. Так было в докоммунистические времена. Сегодняшнее фундаменталистское движение пытается реанимировать эту ситуацию.

Прот. А.Шмеман был совершенно прав, когда утверждал, что "христианство никогда не отрицало ни блага государства, ни возможности просвещения его Светом Христовым. Но именно в том и состоял смысл явления в мире церкви как общества, как видимой организации, что в ней открывалась ограниченность государства, развенчивался навсегда его абсолютизм; какая бы то ни было "сакрализация" его природы...Церковь открывает миру, что есть только две абсолютные ценности: Бог и человек, все же остальное, в том числе и государство, во-первых ограничено по самой своей природе, по принадлежности до конца только "миру сему", А во-вторых, является благом лишь в ту меру, в какую служит Божьему замыслу о человеке... Отсюда постулатом христианского мира является не слияние церкви с государством, а как раз, напротив, их различие: ибо христианское государство только в ту меру и христианское, в какую оно не претендует быть всем для человека, определять всю его жизнь, но дает ему возможность быть членом и другого общества, другой реальности, иной по отношению к государству, хотя и не враждебной ему".55

Государство как форма свободной организации свободных личностей занимает свою ступень и в иерархии культурно-исторических ценностей, и в иерархии ценностей этических. Однако ступень эта не высшая, метафизически не безусловная, не установленная свыше однажды и навсегда, но опосредованная другими - высшими ступенями. В иерархии духовно-этических ценностей их занимают такие ценности как любовь, святость, вера, праведность, сострадание, добролюбие; в иерархии ценностей культурно-исторических - гений, красота, интеллект, творчество. Это именно те ценности, которые по замечанию Б.Вышеславцева, никак "не могут облечены в форму "обязанностей", императива закона".56 Иначе говоря, не могут быть вменены в обязанность гражданам. Это - прерогатива Бога, а не Кесаря.

"Немыслима государственная организация веры, мысли, мировоззрения; где ее пытаются осуществить, там возникает кощунственная и субстанционально-бессильная попытка органическое заменить механическим, что практически равносильно разрушению самых субстанциональных основ общества", - писал С.Франк.57 Пытаясь подменить собой Бога, Его Слово своей идеологией, занять в иерархии ценностей неподобающее ему высокое место, государство тем самым разрушает саму христианскую и любую другую аксиологию, лишая общество его метафизических оснований и опор и в конечном итоге обрекает на саомуничтожение и себя. Катастрофа Российской, а затем и Красной империи - наглядные тому свидетельства. "Тоталитарно только царство Бога; царство кесаря всегда частично", - отмечал в этой связи Н.Бердяев.58

Онтологическая функция и призвание государства состоят только в охранении начальных - фундаментальных - ступеней культурно-исторических ценностей иерархии: социальной стабильности, безопасности, а также основополагающих ступеней естественного права. В плане же этическом задача государства, хоть сколько-нибудь идентифицирующего себя с христианскими ценностями, есть прежде всего сбережение ( а в современной России - воссоздание) христианской аксиологии и одной из ее безусловных и высших, богоданных ценностей - духовной и интеллектуальной свободы человеческой личности.

Ни на какую идеологическую монополию ( а тем более идеологическую инквизицию) государство в обществе права не имеет и иметь не должно. Идеологий, а следовательно, партий, организаций и конфессий, как форм свободного культурно-исторического творчества человека в социуме может быть сколько угодно много. Единственной причиной запрещения в обществе той или иной идеологии являтся ее претензия на тотальный характер, угрожающий свободе и жизни граждан, ее не приемлющих. Например, фашизма.

Не идеология, а христианская аксиология, полученная Россией вместе с евангельским благовестием, однако так до конца и не воспринятая, не усвоенная ею, а также наша культура и история, трагическая и изувеченная двумя идеологиями - "православизмом" и коммунизмом, - но отнюдь, будем надеяться, не законченная; история и культура, в которых еще предстоит прорасти и раскрыться подлинным христианским ценностям, - должны стать источниками нашего национального самосознания.

Нам предстоит научиться видеть в государстве не дарителя и приказчика, но гаранта и охранителя наших духовных богатств, нами самими свободно от мира собираемых. Это и будет христианское отношение к власти, христианский взгляд на государство, соответствующий словам апостола: "...стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства".