Игорь блудилин-аверьян эхо и egо выпуск второй «книга бесед»

Вид материалаКнига

Содержание


Глава 13 О литературе из дневника
Подобный материал:
1   ...   10   11   12   13   14   15   16   17   18

Глава 13




О литературе из дневника



В «Климе Самгине» Горьким упоминается роман некоего Лопатина «Чума». Какой-то студент распространил в Москве чуму, и полгорода вымерло, и начался хаос и т.д. Что-то прямо-таки современное, из американского триллера. Издан между двумя революциями. Найти в библиотеке.


В юные годы, читая Горького, я, помню, раздражался на необыкновенно цветистые его портреты. В жизни, рассуждал я, не бывает и не может быть такого количества людей с необыкновенной, яркой внешностью. Придумывает Горький, сочиняет, решил я — почему-то осудительно.

В «Климе...» — более сотни персонажей. И каждый из них — портретно описан: ярко, сочно, броско. И ни одного повторения! (За единственным исключением: в начале романа какой-то из героев Горького был с головой и лицом «как тыква», а в конце романа сам Клим Самгин, глядя на себя в зеркало, видит там человека с головой и лицом «как тыква»). Какое поразительное разнообразие! Что это — мощь художественного писательского воображения или работа с записной книжкой?

И вот ещё что придумалось в связи с этим.

За романом в 15-ом томе Собрания сочинений Горького 1963 года следует комментаторская статья Ал.Овчаренко. Этот литературовед был в своё время, как я догадываюсь, литературным генералом. Так вот, этот ортодоксальный советский исследователь пишет о том, что Горький не любил Клима Самгина, что Клим — отрицательный герой, что роман — о революции и т.п. Мне же сдаётся, что роман Горького был задуман не только и не столько как роман лишь о революции. Это — обмельчение и упрощение замысла. Всё значительно глубже. Это роман о жизни человека — вообще. Революция, пришедшаяся на тот период времени, когда Климу Самгину выпало единственный раз в пучине времён прийти в этот мир, исковеркала его жизнь, направила её по какому-то изломанному, искорёженному пути, заставила изучать никому не нужную мертвечину марксизма, устраивать какую-то возню с передачей и развозкой мерзкой нелегальщины, встречаться с неприятными и ненужными людьми, участвовать в спорах ни о чём и т.п. Роман — космичен, космологичен. Иначе не нужно было столько деталей — мельчайших — о быте, не нужна была такая портретность, не нужны были «большие груди» Никоновой-Любимовой. Горький, как талантливейший и опытнейший мастер, знал, конечно, о принципе «бритвы Оккама» о ненужности неполезных, лишних для дела персонажей и деталей. — О «Климе...», конечно, нужно писать заново, его надо анализировать и изучать уже без давления цензуры и советской предвзятости.

Вообще, Горький — фигура интереснейшая. Этот великий «пролетарский» писатель, «организатор советской литературы» и пр., не написал ни одного художественного произведения о советском времени! Как и Бунин, он писал только о «до революции». Даже в советское время, живя уже в Советском Союзе, он пишет «Клима Самгина» и «Достигаева». Ни романа, ни пьесы о советском времени у него нет.


Составить бы книгу — «Портреты персонажей Горького». Выписать горьковские описания внешности всех героев всех его томов. Наверняка открылось бы много интересного

о писательской кухне, о технике писательской работы.


Идёт телесериал по «Доктору Живаго». Я обнаружил удивившую меня вещь: диалоги Пастернака с его острыми бытовыми словечками, остроумными репликами и проч. словно написаны Горьким. Совпадение стиля, манеры, даже иногда лексики — ошеломляющие!


Я по прочтении многих и многих «литературных произведений» заметил, наконец, закономерность: если «произведение» ничем меня не задело, т.е. подлинно «показалось неинтересным», — я напрочь забываю его содержание. Увы мне, убогому — я не помню, о чём «Дым» и «Новь», хотя читал их и перечитывал не раз. Не помню их персонажей и отношений этих персонажей между собой. Брезжит имя «Санин» (хотя он, кажется, не Санин, а что-то вроде Сычёва) и имя «Джемма»; и впечатление чего-то тёмно-фиолетового, связанного с этой «Джеммой» (возможно, в каком-то эпизоде на «Джемме» было тёмно-фиолетовое платье). И ничего боле! Из «Дыма» они, из «Нови» ли — Бог их знает!

Точно так же обстоит дело и с «Доктором Живаго». Из всего «Доктора...» у меня осталось впечатление кладбища под облачным небом (кажется, с этого «Доктор...» начинается), потом библиотека где-то в снежной Сибири, в которой Живаго видит Лару, и какой-то большевик Синельников, который застрелился. Всё! А типа, которого играет Янковский, я вообще не помню. И сюжета не помню. Помню, что Живаго помер в тридцатые годы в жаркий летний день, едучи в трамвае.

Проза Пастернака кажется мне манерной, мёртвой, пластмассовой. Какое отличие от его мощной, полной жизненных соков, местами гениальной поэзии!

Но многие, весьма почтенные, филологи — со степенями и известностью — прозу Пастернака называют гениальной.


Краем глаза смотрю сериал про Живаго. Нудная экранизация нудного романа. Когда Пастернак строит диалоги «по Горькому», они воспринимаются. Когда от себя (или когда их выдумывает сценарист, жалкий Арабов), выходит жвачка.

Вообще, сей сериал — типичный коммерческий проект, не произведение высокого искусства.

Чулпан Хаматова рассказывает ученикам о Пушкине, а читает при этом стихи... самого Пастернака! Без ссылок! Что за постмодернистский изыск?!

Наверное, расчёт на то, что уже никто Пушкина не знает, и стихи Пастернака примут за стихи Пушкина? Тайный замысел русофоба Арабова заменить в сознании невежд Пушкина Пастернаком?

Арабов на своей русофобии зашибает деньгу. Бабло наваривает.


Чтение «Клима...» — интересное. Горький не успел его закончить и отделать. Печатали прямо с рукописи. Любопытно. Напр., в первой части персонаж назывался «Никонова», во второй Горький её называет «Любимова». Перепутал фамилии или забыл. Но не забыл деталь (по которой я понял, что «Любимова» и есть «Никонова»): как она «укладывает свои большие груди в лиф».


Дочитываю «Клима Самгина». Роскошное чтение! — Горькому удалось показать разложение, страшное гниение русской жизни в царствование Николая II. Над этой исторической данностью надо ещё думать, и, вообще-то говоря, изучать это время как следует, — но, сдаётся мне, в истории неискушённому, что всё дело в нецарской нерешительности последних наших царей. На стенах Спаса-на-крови в Петербурге запечатлена в золоте вся деятельность убиенного Александра II, царя замечательного, мощного, для России сделавшего грандиозно много. Бесы его убили. Мощный, деятельный, образованный руководитель России стоял им поперёк дороги. Россия уже тогда была серьёзно больна бесовщиной демократии. Уже тогда её надо было решительно лечить.

Большевики впоследствии, надо сказать, извлекли уроки из этого исторического ляпсуса: нецарской нерешительности царей — и властвовали в покорённой стране решительно! По-царски! И сделали-таки дело — превратили Русь в сверхдержаву.

Здесь, надо сказать, нерусские враги России, вскормившие большевиков и большевизм, думавшие революцией раздавить и уничтожить Россию, ошиблись. Будет ли когда-нибудь разгадана эта историческая загадка: что же произошло на самом деле в России в начале ХХ-го века?