Игорь блудилин-аверьян эхо и egо выпуск второй «книга бесед»

Вид материалаКнига

Содержание


Герберт Уэллс, «Мир Вильяма Клиссольда», М.-Л., ГИЗ, 1928
Х.Беллок — английский романист-консерватор. В ГИЗе вышла его книжка (до 1928 г.) «Милостью Аллаха» и готовится роман «Мистер Пит
Из предисловия редактора
Текст самого Уэллса
Жизнь — это драма, двигающаяся через запутанный клубок противоречивых положений к определённому концу или, по крайней мере, в оп
В продолжении более чем пятидесяти лет я перелистывал страницы книги солнечных закатов и ни разу не почувствовал утомления
Смерть — это такая вещь, которую я никогда не испытаю, потому что в момент её прихода ко мне я буду мёртв. —
Звук моего голоса, особенности моей психики, мои вкусы и громадная книга моих воспоминаний окончатся, когда моё сердце перестане
Я допускаю, что мир может быть глубоко трагичным, дурным или дивным и прекрасным, но чтобы он был беспросветно глупым — этого я
Я убедился, что пока я писал эти строки, из моей души как-то постепенно скрылось нечто, ухода чего я не заметил. —
Религия — это только формально дело интеллекта; её сущность — это чувство и пути жизни
Конан-Дойль написал спиритический роман «Земля туманов». —
Подобный материал:
1   ...   10   11   12   13   14   15   16   17   18

Герберт Уэллс, «Мир Вильяма Клиссольда»,

М.-Л., ГИЗ, 1928



Мы, русские и советские читатели, знаем Герберта Уэллса как автора знаменитых фантастических романов: «Человек-невидимка», «Машина времени», «Остров доктора Моро» и др. Знаем, что он дважды приезжал в Советскую Россию: первый раз в 1918 или 19 году, когда встречался с Лениным и выразил ему своё скептическое отношение к революции и усилиям большевиков что-то хорошее сделать в России; во второй раз он приехал уже при Сталине, спустя девять или двенадцать лет после своего первого приезда, был якобы поражён успехами пролетариата и стал чуть ли не приверженцем большевистского устройства мира... Об этом писалось даже в советских школьных учебниках истории. Этот хрестоматийный малосимпатичный образ (малосимпатичный из-за советской ходульности его) меня как-то не задевал. Вообще я Уэллса знал мало; да вообще не знал, потому что его знаменитые романы я, конечно, прочёл, но прочёл именно как развлечение «фантастикой и приключениями». Но вдруг...

Не помню, в какой книге — наверное, у Честертона — я наткнулся на уважительное упоминание о нём и о его романе «Мир Вильяма Клиссольда». Я моментально «сделал стойку»: как, Уэллс — мыслитель, философ, не только развлекающий фантаст? Немедленно в «Authors I need»! И обчитывая пространство по имени Герберт Уэллс, я узнаюњ, что у него — полтора десятка «настоящих», не фантастических романов, что он — философ в этих романах и т .п.

«Мир Вильяма Клиссольда» я получил в нашей славной библиотеке ЦДЛ...


Х.Беллок — английский романист-консерватор. В ГИЗе вышла его книжка (до 1928 г.) «Милостью Аллаха» и готовится роман «Мистер Питр». — Найти! Это может быть интересным.


Из предисловия редактора:


В.Я.Брюсов в молодости прочёл очень серьёзный, с массой ссылок на научные источники, доклад, не возбудив подозрений аудитории; впоследствии оказалось, что все эти «учёные» и их «труды» существовали только в голове докладчика. — Неточно. Если бы они существовали бы «в голове докладчика», это означало бы паранойю и раздвоение сознания; Брюсов их просто сочинил как сочинитель; это называется мистификацией. Замечательно!

Я тоже сочинил несколько эпиграфов в «Тени Титана» и в «Другой жизни» от лица несуществующих Флавия Метелла, А.Мотовилова и др., и многие читавшие мои романы приняли этих авторов всерьёз и спрашивали меня, как называются вещи, из которых я взял цитаты. Это игра литературная, шутка, мистификация. Мистифицировать очень приятно! Это интересно.


Романы Уэллса нефантастические: «Колёса счастья», «Киппс», «История мистера Полли», «Сон», «Отец Христины Альберты», «Любовь и мистер Льюшем», «Брак», «Страстные друзья», «Жена сэра Исаака Хармэна», «Предвидения», «Мистер Бритлинг видит всё», «Билби». — Найти!

Выступая против канонизированной религии, Уэллс выставляет вместо неё нечто вроде культа Высшего Существа, стоящего над человечеством, неощущаемым и незримым, но — существующим. — Это очень близко моим взглядам на Бога; так я называю То, что невидимо и неощущаемо управляет всем на земле; я не знаю, как это определить точнее и существует ли вообще Его словесное определение; скажу лишь, что я чувствую Его — м.б., как проявление Тонкого Мира. Но это — не Высшее Существо, витающее над; точнее моё чувствование Его как Высшей, всё пронизывающей Силы, физическая природа которой мне неинтересна. Больше об этом я здесь говорить не хочу, ибо многое во мне самом ещё не устоялось и не прояснилось. Об этом я думаю постоянно и с каждым днём верю в это всё крепче и яснее. Даст Бог, напишу об этом — но, разумеется, в другом месте. Дожить бы только. Твёрдо знаю, что до этой Силы можно достучаться, если страстно этого хотеть, и Она исполнит моё желание. Это подтверждают несколько мучительных примеров из моей собственной жизни, когда я молился Ей, и происходило чудо, и жизнь моя преображалась.


Человек — это совокупность человеческого знания и мышления, это — коллективный разум всего человечества. В мире всё больше растёт дух коллективизма, отдельная человеческая особь всё теснее примыкает к целому. — Так понятно это виделось в двадцатые годы. Из этого бесспорного родилась философия современного глобализма, когда коллективный разум стремится поглотить, подмять национальное. Это всего лишь трюк «мирового правительства», — сообщества, в котором заправляют космополиты-финан-систы, сделавшие ставку на США как орудие, инструмент для завоевания мира.


Текст самого Уэллса:


День — промежуток между двумя ночами. — Кажется, что в зависимости от контекста и цели писания, можно так же глубокомысленно и «философски» написать: «Ночь — всего лишь промежуток между двумя днями» или «между заходом и восходом солнца» и т.п. Но — см. выше, в «Петронии», — Уэллс написал именно о ночи, а не о дне. Ночь — это корневое; а день — лишь проблеск в вечной тьме.

Жизнь — это драма, двигающаяся через запутанный клубок противоречивых положений к определённому концу или, по крайней мере, в определённом направлении. — Далее Уэллс задаётся вопросом, а есть ли замысел в этой драме, в чём он и можно ли его постичь той или иной религией? Каждая религия на этот вопрос даёт разные ответы. Уэллс уверен, что ни один из ответов не верен, но в каждом ответе есть частица истины. «А вообще-то эта пьеса слишком сложна для меня», признаётся он.

И дальше следует замечательная, красивая фраза: « В продолжении более чем пятидесяти лет я перелистывал страницы книги солнечных закатов и ни разу не почувствовал утомления». В одной этой фразе такая бездна интеллекта, культуры, ума! — что остаётся только руками развести и поникнуть головой: такой уровень письма мне не доступен.


Смерть — это такая вещь, которую я никогда не испытаю, потому что в момент её прихода ко мне я буду мёртв. — Чистая схоластика! А есть, однако, в этой мысли что-то такое верное, что на секунду о будущей смерти подумалось без прежнего страха.


Звук моего голоса, особенности моей психики, мои вкусы и громадная книга моих воспоминаний окончатся, когда моё сердце перестанет биться. — В обиходных словах Уэллс выразил почти невыносимую, высочайшую парадоксальность всего нашего бытия.


Я допускаю, что мир может быть глубоко трагичным, дурным или дивным и прекрасным, но чтобы он был беспросветно глупым — этого я не могу допустить. — Глупость мира — это глупость его насельников: людей. Меж тем подлинных глупостей людьми делается предостаточно. Но баланс мира держится — благодаря умным людям.


Я убедился, что пока я писал эти строки, из моей души как-то постепенно скрылось нечто, ухода чего я не заметил. — Далее Уэлльс принялся философствовать о благоговении перед неорганическим и т.п. неинтересными вещами, но вот меня задело то, как верно он сформулировал явление, часто переживаемое мною (и не только мною, многие это заметили): начинаешь писать с одной мыслью, но, пока пишешь, мысль эта незаметно перерождается, т.е. исчезает. Приходится признаваться тогда: «сбился». Здесь важно вовремя заметить это и остановиться.


Религия — это только формально дело интеллекта; её сущность — это чувство и пути жизни. — Замечательно, зорко, умно сказано.


Пассажир океанского парохода неспособен прыгнуть с палубы вниз с высоты двухсот футов в Атлантический океан, чтобы принять небольшую морскую ванну. Пароход овладел им. — Последние три слова выдают в Уэллсе глубокого и остроумного мыслителя — наподобие какого-нибудь древнегреческого отца философии, мастера схоластики. Например, Зенона.


...сочный голос, не поддающийся обузданию... — Художник! Мы сейчас разучились так видеть и выражать свои мысли.


...дешёвое знание латыни... — Поразительно точное mot (острое словечко, по-французски).


Конан-Дойль написал спиритический роман «Земля туманов». — Поискать! Это может быть интересным.


Над интеллектом отдельных людей появляется некий новый интеллект. Это интеллект, в котором существуют наука, история и мысль. Он становится в такие же отношения к нашей индивидуальной деятельности, в каких полк или армия стоят по отношению к отдельному солдату или офицеру. Это коллективная человеческая личность, в которой принимаем участие мы все и которая проникает собой все наши личности. <Выделено мной. — И.Б.-А.> Мы смертны, но этот интеллект бессмертен. Это жизнь просыпающаяся, разбивающая границы индивидуальности, осознавшая самоё себя. Каждый из нас что-нибудь да вносит в это титаническое существо, которое становится сознательным и овладевает нашей планетой. — Здесь, в этом замечательном пассаже, всё ясно и верно и в то же время — всё наперекос и сплошная Тайна. Как и всё в нашей жизни.

Всё, что написано здесь у Уэллса, — сейчас, по прошествии восьмидесяти с лишним лет, может послужить основой для написания информативного философического и историософского эссе с элементами психологии и теологии.

Кстати, вспоминается учение Вернадского о ноосфере...

«Мир Вильяма Клиссольда» я ещё не дочитал до конца. Я буду читать его долго; чтение его — не развлечение ради отдыха и «переключения»; это серьёзное духовное занятие, требующее усилия души и ума. По моим наблюдениям, таких романов в мире — единицы. Это — философский роман.


В который раз я убеждаюсь, что Европа — великая труженица. Культура, которую выработали Италия, Германия, Англия и Франция — великая культура. То, что ныне сотворили с душой Европы американцы — это величайшее гуманитарное преступление. Почти всё, что творится в культуре Европы после потрясения Второй мировой войны, когда власть в ослабевшей, смятенной духом Европе захватили американские «культуртрегеры», имеет мало мирового культурного значения. Как-то всё вперекос пошло, в тупик, в уродство. Ветры истинной культуры дуют сегодня с китайского, японского, индийского Востока. Немецкие и французские философы ещё сопротивляются, создают, ищут Зерно — а художники, писатели, театр сплошь «съехали в канаву». М.б., в этой канаве они тщатся найти путь открещения от американизма (американцев в Европе не любят, только терпят их как сильных). Но пока из канавы к нам не вышло ни одного произведения, достойного встать рядом с классикой — по мастерству, по глубине проблем, по остроте Поиска.

Это, разумеется, моё непросвещённое мнение.