Игорь блудилин-аверьян эхо и egо выпуск второй «книга бесед»

Вид материала

Книга

Содержание Наверное, я читал книгу Б.Н.Тарасова о Паскале.

Подобный материал:

• Игорь блудилин-аверьян тень титана, 3253.71kb.
• Радиостанция «Эхо Москвы»: Интервью, 06. 01. 2003, 730.11kb.
• Биобиблиографическое пособие из цикла «Служа Отечеству искусством» Выпуск 1 Лотошино, 510.86kb.
• Е. Б. Хворостов Столкновительное фотонное эхо в парах иттербия Реферат, 15.91kb.
• Книга тайн, 4639.55kb.
• Яшин Игорь Олегович Современное значение и особенности таможенных союзов как формы, 892.65kb.
• Эхо москвы, эхо, 05. 08. 2008, Варфоломеев Владимир, 18:, 3435.39kb.
• Бюллетень выпуск №23 (452), 405.21kb.
• Второй Интернет-конкурс поэзии в Эстонии. Игорь Ватолин: Рижская «самоподстава» Генисаретского, 66.76kb.
• Новогодняя Сказка, 12.13kb.

Сегодня нашёл листок с записью: «Человеческая природа вне известных верований, преданная на добычу внешней действительности, может быть только одним: судорогою бешенства, которой роковой исход — только разрушение. Это последнее слово Иуды, который, предавши Христа, основательно рассудил, что ему остаётся только одно: удавиться. Вот кризис, через который общество должно пройти, прежде чем доберётся до кризиса возрождения». Паскаль был мудрым человеком, Тютчев конгениален ему. Он был воистину искушён во всех соблазнах лукавого Искусителя. Тютчев, похоже, всё предчувствовал и знал, что случится с Россией и в России.

Новый ныне торжествующий в России Иуда-предатель, имя которому легион, вешаться не собирается и каяться не собирается. Да и российское общество настоящего кризиса ещё не прошло, он ещё грянет. России после безбожных коммунистов нужно было очищение, а последовала только новая грязь, новое предательство, новая ложь. Россию, с её православной душой, силком, не обращая внимания на её корни, тащат на западные пути рационализма, высшее воплощение идей которого на сегодняшний день — то, что нынче не совсем точно называется «глобализм», что в итоге окажется такой же фикцией, как нерусский «пролетарский интернационализм».

Наверное, я читал книгу Б.Н.Тарасова о Паскале.

Прописные истины, штампы, при всей их правильности — это всего лишь ничего не значащие слова. Сотрясение воздуха, бесплодные колебания эфира.

Например: «Все мы смертны». Мы эту фразочку произносим походя, вовсе не задумываясь над тем, как гибельно страшно её содержание! По сути, отрицание смысла жизни! А мы этак порхающе — «Все мы смертны!» — и побежали дальше. —

Не додумано.


В жизни случаются удивительные, глубоко символические совпадения, напоминающие готовые создания поэтического гения. Например, история с пленением кровавого злодея Наполеона капитаном английского корабля «Беллерофонт». Дело в том, что Беллерофонт — это мифологический герой, убивший огнедышащее чудовище Химеру... Какой глубокий, замечательный символ в этом магическом смешении мифических и реальных имён! Разве Наполеон по сути своей — не Химера?..


Витя Крамаренко взял у меня читать роман «Из глубины багряных туч» (манускрипт полного варианта, с восстановленными купюрами, неуклюже сделанными журналом «Москва»). Прочитал; похвалил — что мне было, разумеется приятно и лестно: трудяга и многочтец, Витя понимает литературу, поэтому его хвала многого стоит. Сейчас он отдал роман читать Вите Пронину. Себе я говорю: «За эту прозу мне не стыдно». И тем не менее приговора Вити жду с опаской: Пронин — мастер; его суждение — не проходной звук.

Кстати, Лёне Сергееву, человеку, редко что когда хвалящему, роман тоже понравился. — Ну, и дай Бог.


Со стеснением в горле читаю стихи Кости Коледина, «Сны и тени». А прочёл «Суворов» — и вообще слеза прошибла...

Говорят, что сентиментальная слезливость — признак склероза сосудов головного мозга. М.б., и так, не спорю — но... Ни к чему вроде выстраивать поэтов по ранжиру, но ни от одной строчки или стиха Рубцова или Передреева, столько ныне хвалимых, у меня горло не стискивало и слеза не прошибала.


Странное чувство я испытал час назад: приехав на дачу и поднявшись к себе в летний кабинет, я обнаружил в углу какие-то писанные здесь два года назад куски из романа «Новая жизнь», которые не вошли в окончательную редакцию. О них я забыл: давно не разбирал завалы бумаг, руки не доходили прошлым летом. Перечитывая, не сразу вспомнил: что это я такое писал, откуда? Вспомнив, изумился: роман уже напечатан, живёт себе своей жизнью, а ненужные фрагменты ещё лежат как живые, словно ждут своего часа. Нет, милые, вы уже ни на что не нужны... А в этих «черновиках» — другие сюжетные ходы, другие персонажи, другие разговоры, какая-то шашлычная на берегу реки (в которой мы когда-то славно выпили в Касимове на бреге Оки)... даже эротическая сцена, довольно пряная, неожиданная и интересная, ведущая к совсем другой развязке романа, к другому его наполнению. Но я её в своё время выкинул и свернул на другие тропы. —

Интересен всё-таки труд писателя...


Провожу дачное время в компании двух великолепных писателей и образованных европейцев — Г.Честертона и Анатоля Франса. Культурный градус обоих чрезвычайно высок. По эрудиции и глубине знания с ними можно сравнить у нас Валерия Брюсова, Вячеслава Иванова, Д.С.Ме-режковского, Ф.Ф.Зелинского... м.б., Бердяева и Лосева... из современных, пожалуй, только С.Аверинцева. — Хотя многие знатоки просто в тени — напр., Бибихин, превосходный переводчик и комментатор Хайдеггера; Свасьян, переводчик и исследователь Ницше; А.Столяров и М.И.Сергеенко, исследователи Блаженного Августина; замечательный знаток (в лучшем смысле этого слова) русской и мировой литературы П.В.Палиевский; исследователь Розанова (к сожалению, чрезвычайно мало пишущий) В.Г.Сукач; исследователь Паскаля и русской литературы и истории Б.Н.Тарасов; переводчик, поэт и философ В.Б.Микушевич; поэт и философ-мудрец Э.Балашов; исследователь Пушкина и Блока, знающий чуть ли не дюжину языков (среди них венгерский, португальский и турецкий) С.Небольсин... Всё солидные, знающие, культурные люди. С такими общаться и таких читать чрезвычайно интересно.


Увидал Витю Пронина. С облегчением, словно экзамен сдал, выслушал его мнение о моей «Туче» — он её хвалил. Слава Богу!..

— Особенно хорошо ты придумал, что своего Литвина в дыру баржи засунул; отличный ход! высокий класс!

Слушать такое от мастера сюжета — чрезвычайно приятно.


Настоящей женщине, увы, часто в жизни приходится прибегать ко лжи. На свете не бывает женщин, которые не лгут. Ещё не рождена женщина, которая не солгала бы хотя бы раз в день — или раз в жизни.


«Сестра моя жизнь» — выражение святого Франциска из его «Гимна». Борис Пастернак дал это заглавие своему циклу стихов без ссылок на Франциска.


Замужней женщине приобрести любовника легко; для этого не надо прилагать никаких усилий, кроме некоторого усилия над собой: преодолеть секундное замешательство в некоторое решительное мгновение, вызванное мыслью об измене. Но вот отделаться от настырного любовника, которому в известные минуты так много было показано, дадено и доверено!.. — Это искусство; особенно если любовник — человек нечистый, цепкий и имел на женщину влияние. Так просто он своё не отдаст. Поэтому осуществление желания отделаться от него требует от женщины ряда организационных мер, обдуманных жёстких ходов и т.д., т.е. превращается в целый, как сейчас говорят в бизнес-кругах, «проект», в некоторую «дорожную карту»: сначала сделать то-то, потом сказать то-то, потом организовать такой-то звонок, потом построить с ним такой-то разговор, потом подстроить такие-то и такие-то обстоятельства, в которых уместно объявить о необходимости разрыва в таких-то и таких-то выражениях, предъявить те-то и те-то резоны, и проч., причём чтобы муж ничего не узнал! — У Анатоля Франса в его «Красной лилии» это так хорошо показано! Знал женщин Франс, ничего не скажешь...


Некогда, лет эдак 45 назад, когда я ещё, живя в Керчи и будучи школьником, игрывал в шахматы, против меня один перворазрядник по фамилии Бекузаров сыграл так в тогда очень модной (после матча Ботвинник—Таль) защите Каро-Канн (я играл чёрными): 1. е4 с6 2. d4 d5 3.Кс3 dе 4.К:е4 Сf5 5.Кс5?! вместо хрестоматийного 5.Кg3. Чем кончилась та партия, я не помню (скорее всего, я продул), но дело не в выигрыше или поражении, а в том, что ход Бекузарова конём на с5 вызвал тогда шум в нашей керченской шахматной среде: мы бросились его анализировать, спорить и проч. Прошло после того лет двадцать, и в одном немецком шахматном обзоре я с удивлением читаю, что ход 5.Кс5 в этом варианте защиты Каро-Канн изобрёл в начале семидесятых годов... знаменитый Роберт Фишер, который и ввёл его в практику! Возникла, оказывается, полемика, поднялась волна анализов, были найдены лучшие возражения за чёрных и т.п. (Кстати, одно из них — 5. … е5 — применил против меня один начитанный в теории гэдээровский любитель, и мне пришлось тяжело: этого ответа я не знал).

Я вспомнил об этом вот почему.

Два-три года назад в одной статье в «Парламентской газете» я, рассуждая в связи с чем-то о культуре в современной России, написал, что в России, на мой взгляд, существует две культуры: культура народная, реалистическая, человеческая, и культура антинародная, постмодернистская и античеловеческая. Как-то так. И выразил опасения, что за этот крамольный посыл меня учёный культуролог вправе пнуть: мол, дилетантские рассуждения, двух культур в лоне одной нации быть не может, и т.п.

Оказывается, ничего я не изобрёл. Читая недавно одну учёную книжку о Вячеславе Иванове, я прочёл там эту же мысль. Разумеется, никаких ссылок на меня там не было. Более того, о том же — т.е. о двух культурах в лоне одной нации — писал в «Грядущем Хаме» ещё в начале ХХ-го века Мережковский, только в другой форме и в других выражениях! О Мережковском учёный вспомнил, обо мне нет. — Претензий у меня к учёному нет, разумеется; я доволен уже хотя бы тем, что, в общем-то, не глупость брякнул, а самостоятельно подметил существенное явление в культуре. Даже льстит, знаете ли...

Но, подумалось, есть некоторая несправедливость в таком порядке вещей. Вот, никому не известный провинциальный шахматист-любитель Бекузаров изобрёл интересный ход — и никакого отзвука. Знаменитый гроссмейстер на этот ход набрёл только спустя десять лет — и возник шум, умноживший его и без того мировую славу.

Таков вот порядок вещей в нашем не самом совершенном из миров.


Утром без четверти восемь в соседней церкви звонят к заутрене. Чистые, красивые звуки колокольного звона свободно, «лёгким дыханием», доносятся в моё открытое в сад окно. — Думаю: как жаль, что не было такого звона в отрочестве, 45 лет назад! В нём, в этом звоне, свежий призыв к внутреннему, к душе, ко всему благому и целомудренному, что есть в ней. Начинать свой день с молитвы — как это целительно, как необходимо! Какое поразительное отличие от «советского» начала дня с идиотской передачей по радио «С добрым утром», с бодряческих песенок советской попсы — от всего этого внешнего, от «ударов по взору», как выражался Розанов. Гогочи, слушай песенки, развлекайся анекдотами и гэгами — только не думай о душе, не дай одолеть себя мыслям о сокровенном, заглуши в себе тягу к высокому.

Сейчас мне так не хватает в Москве храма, куда я мог бы зайти в любую минуту, когда нужно! Нет в моём районе церкви Божьей; до ближайшего храма час езды на двух автобусах. А как было бы хорошо: возвращаясь вечером домой, по пути зайти в храм, постоять, умирить душу, свечки поставить за здравие, за упокой, лоб перекрестить, глядя на лик Спасителя или Матери Его... В старой Москве это было; но коммунисты порушили всё. Зато игорных клубов, магазинов с игорными автоматами, кабаков и проч. хоть пруд пруди в моём Южном Тушине! И всякий день, идя к метро, я на улице Фабрициуса встречаю двух тёток с постными, благожелательно и одновременно искательно улыбающимися лицами. Неизменно они обращаются ко мне (как и ко всем встречным) с вопросом, не хочу ли я узнать об истинном боге, и т.п. Я и с улыбкой благодарил и отказывался, и молча проходил мимо, и ругался нехорошо в ответ — но всякий раз они всё равно подходят и пристают... Нет храма — и в свободной «нише» шуршат сектанты.


Ваня Голубничий привёл меня на днях в хорошенький книжный магазинчик на Большой Грузинской. На меня дохнуло там шестидесятыми годами, когда я бегал по букинистическим. Помню, после занятий в институте начинался круг, по алгоритму: сначала — возле несуществующего уже кинотеатра «Авангард», который помещался в какой-то знаменитой церкви; сейчас её снесли; далее — на второй этаж магазина на Серпуховке (здесь я сделал первую в своей жизни букинистическую покупку, положившую начало моей нынешней библиотеке: «Жизнь 12-ти Цезарей» Светония из Литпамятников); далее — погружался в метро и выскакивал в центре: Столешников — Пушечная — Кузнецкий мост — «Находка» у памятника Ивану Фёдорову — Метрополь — и ещё куда-то, уже забыл. И не ленился — и снежную кашу месил, и под дождём, и в жару... Но как светло на душе было в такие минуты! Было чёткое сознание того, что я занимаюсь делом. Какие только книги не прошли через мои руки! Скажи современным библиофилам — только головами качать будут от зависти. Из раритетов помню двухтомные «Проповеди» Савонаролы, «Исповедь» Петрарки (недавно переиздана), «Иудейские древности» Иосифа Флавия, «Мемуары» князя Адама Чарторыжского, что-то о раскольниках, «История» Гиббона, «Пути и перепутья» Брюсова, первое издание, третий том (помню там изумительное стихотворение «Ея колени»; ныне оно перепечатывается как «Её колени», но колорит не тот...), «Освобождённый Иерусалим» Тассо дореволюционного издания... Вихри жизни вымели все эти ценности с моих книжных полок, но кое-что от тех славных лет осталось, осталось... И уже никуда не уйдёт.


Читаю пьесы Леонида Андреева. Прочёл «Анатэму», которую вознамерился прочесть ещё в студенческие годы, в 1967 году, когда начал заболевать философией. Тяжеловесно и — наивно, наивно... Как изменились времена! — В Упрощении, этом основном содержании современной эпохи, есть мощный заряд здравого смысла, который бестрепетной рукой убирает из жизни всё усложнённое (не сложное! Сложное убрать невозможно; оно трансцендентно и органически присутствует в мире; а — усложнённое постепенно исчезает...). Сбился. Думать.


«Жизнь человека» — странная пьеса. Не пьеса даже, а проза сложной формы. Знаменитый андреевский «Некто в сером» — оказывается, отсюда. Не знал. Вот — ликвидировал на старости лет ещё одну дыру в своём образовании. А сколько же таких дыр... Обнаруживать такие дыры — удел всех самоучек, не кончавших университеты.


Думаю, что если бы я верил в Бога и в дьявола, мне было бы легче писать.


Новое родится только в сложности. Эпоха Упрощения и Упростительства способна породить только неновое.

Не забывать, что мы живём в эпоху Великих Упростителей.

Упадок присущ всему, что характерно для современного человека.


Есть разница между философом и мыслителем. Достоевский, например, не был философом; он был мыслителем. Как и Лев Толстой. Университетский профессор философии, — какой-нибудь Нарский, или Лекторский, или Ойзерман (имя им легион) — это философ, но не мыслитель. Философ есть толкователь чужих мыслей, анализатор чужих идей; мыслитель же тот, кто прорывается к новым истинам. Даже если он не доктор философских наук.


Прочесть:

1. 
   Г.К.Честертон, «Еретики» (переведена ли?);
   

2) К.Лоренц, «Кольцо царя Соломона», М., 1970. — Лоренц — это лауреат Нобелевской премии — за то, что открыл у животных интеллект; кажется, так. Что-то там с гусями, что ли, экспериментировал... Помню коллаж с Лоренцем на титульной странице журнала «Шпигель». —

3) О.Хаксли. «Остров» (переведён ли?).


Написал на форзаце при чтении первых строк «Писем Баламута»: «Наивно полагать, что аргументы могут обратить кого-то на путь истины». И отложил пока Льюиса в сторону: что-то не взяло, показалось не интересным.


Как всякий подлинный писатель, Честертон создал свой неповторимый мир, свою вселенную. Читающая публика знает его в основном по его детективным рассказам об отце Брауне; но главный-то Честертон — в его философско-исторической публицистике и в философских романах. Там он раскапывает темы подлинно важные. Но публике эти темы не нужны и не важны.

Что открывает знающим людям подлинный Честертон? Он открывает двери в загадочный мир духовной культуры. Или, самое меньшее, подводит к этим дверям. Он как бы говорит: мой мир, моё здание, моё мировидение вас не устраивает? Пожалуйста, вам отверсты все двери, я вам пути не перекрываю, но согласитесь, господа: пройдя через мой мир, вы стали отчётливее видеть пути культуры, открывающиеся вам за этими дверями!


Прочитал дневники Есина за 84—96 годы. Есть несколько интересных моментов, которые просто полезны. Например, замечание о Большом стиле. Замечаю, что есть ответы на мои вопросы — в том смысле, что мои вопросы не такие уж школярские, волнуют они и других. По просьбе Вани Голубничего, дам на них рецензию в МЛ. Нет, Есин мне симпатичен и даже близок, что ли, по духу и мировидению.


Читаю гадкие дневники Кафки. От них разит погребом, холодом, распадом. Не зная ничего о нём, о его биографии, думаю, что он психически больной.

Но его отрывки, вписанные прямо в дневник, без начала и конца какие-то эпизоды из обдумываемого им, навели меня на мысль: написать вот так фрагментами роман в постмодернистском ключе.

Прочёл дневники Кафки. Со всей определённостью понял, что это — психически больной человек. Не знаю, как называется его болезнь — это когда человек всё видит в чёрном свете, всюду ему мерещится чернота, нигде нет ему покоя, всё только страх, плохо ему и проч. Паранойя? Чёрная меланхолия? Чёрная безнадёжная волна изливается на меня со страниц его дневника. Он, конечно, страдал — ну-ка, как можно жить в таком состоянии, в таком напряжении, в таком угнетённом состоянии духа многие годы — по сути, всю жизнь?

Всё так — но при чём тут литература? И романы его болезненны и страшны, в них нет света, радости, человеческого тепла. «Замок», «Процесс», «Превращение» — ужасные вещи, при всей их художественной силе. Это гений — но выродок, урод, монстр.

Европейский безумец принёс в мир литературу абсурда, стал законодателем моды, которая породила постмодернизм.

Литературно он, бесспорно, талантлив, его фрагментарные зарисовки в дневнике сделаны мастерски, чудовищно талантливо — но сама фрагментарность не есть разве показатель распада цельности мира, цельности мировосприятия?

Кафка — конкретный, объективный носитель зла, привноситель зла в литературу, в ментальность, в мировидение. Он не принёс пользы человечеству, он принёс смятение, черноту, уныние, ужас, бессилие. Сам бессильный, он заразил бессилием целое поколение творцов. От него веет замогильным, запредельным холодом, в нём нет животворящего тепла.

Кастанеда — не от него ли?

Прямо — нет, не от него; ничего похожего. Но дух, дух! По духу, конечно, Кастанеда заражён Кафкой.

Прочёл второй раз «Демиана» Гессе — на сей раз не слепо и глухо, как когда-то, а в полной ясности ума и способности восприятии.

Меня поражает, что я иногда читаю слепо и глухо, не участвуя в чтении ни умом, ни душой — читаемое не проникает в меня, а отскакивает, как от барабана. В первый раз я прочёл «Демиана» примерно год назад, но читал его в сотрясении духа, далёкий от чего-либо культурного. Читал, даже что-то в записную книжку выписал, для «Эха и Эго» — но ни черта не запомнил! Читал просто вмёртвую.

А сейчас, перечитывая, обнаружил бездну интересного, глубокого, подлинно культурного и важного для понимания — понимания всего: мира, Европы, себя, тебя, его, её. Прошлого и настоящего. Вещь выпетая, а не сделанная. Вот как надо писать философские романы о сути.

Прочитал, кроме «Демиана», знаменитую «Сиддхардху» и другое из философской книги Гессе «Путь к себе». Основной пафос его: всё происходит в тебе, ты лично ответствен на всё, что творится с тобой в мире; поэтому первое, что ты должен сделать, — это понять себя, придти к себе и доверять себе, но для этого надо сделать себя сильным и прояснить свой ум, а также понять другого.


Читаю дневники Гиппиус. Нет, Серебряный век положительно свихнулся на поле. «Идут вопросы пола,/ Румяная фефёла, / И ржёт навеселе» — писал, издеваясь над «глубинами» серебряновековцев, Саша Чёрный. Его можно понять. Это было массовое полупомешательство. (Невольно скаламбурил: «полопомешательство»). Гиппиус, как пишут Злобин и Маковский в своих воспоминаниях, осталась девственницей. Она и сама в этом признаётся в своих дневниках. И в то же время в своих Contes d’amour, «Сказках любви», интимном своём дневнике, она признаётся в постоянных влюблённостях; влюблена то в Минского, целуется с ним «в дверях», нечаянно столкнувшись; то в какого-то Червинского, с которым тоже целуется; потом преследовала Философова, гея, любовника Дягилева; что-то мурлыкала о любви с Нувелем, геем, любовником Кузмина. Священника Карташёва влюбила в себя и тоже целовала его, совращая, где-то в тёмной прихожей. И всё это, будучи замужем за Мережковским и не расставаясь с ним «ни на один день», как она писала. Впрочем, она соврала: расставалась: однажды Мережковский на несколько дней укатил в Москву к своей любовнице Евгении Ивановне Образцовой. У З.Н. была теория: половой акт между мужчиной и женщиной символизирует неравенство: мужик как бы воспаряет над женщиной, а женщина пребывает в унижении под ним; поэтому об акте не может быть и речи: Гиппиус была помешана на равенстве личностей. Как-то в дневнике она передаёт разговор с Мережковским, и в этом разговоре они друг друга называют на «вы».

И постоянно отмечает в себе плотские желания, т.е. физиологически она была нормальна; в голове путаница. Плюс невнятная любовная лесбиянская история с английской музыкантшей, Овербек, кажется.

Читаю «Женщину французского лейтенанта». Фаулз хороший, добротнейший европейский реалист; в «Мартине Даниэле» он слабей, в «Аристосе» просто глуп. «Аристос», оказывается, он написал в молодости, в начале 60-х годов.


Читаю Гончарова, его воспоминания. Удивительный писатель — вот где воплощение кузминского кларизма, ясности первозданной. Речь, что называется, льётся. Никакой жёсткости, нарочитости отделки — во всяком случае, работа по отделке не видна совершенно. Естественность и одновременно художественность самой высшей пробы. Ничего себе писатель «второго ряда»! Это первый ряд, авангард в лучшем и точнейшем смысле этого слова.


Бог наказал всех — так или иначе: ранней смертью, отверженностью, одиночеством, забвением, проклятием потомков, безумием и проч. — кто рушил русское самодержавие: большевиков, эсеров, октябристов, гучковцев, кадетов и всех других, и поимённо — Ленина, Сталина, Гиппиусов и всех прочих.

Написать бы об этом исследование. Любопытно получилось бы.


Читая книжку Новалиса, подготовленного В.Б.Микушеви-чем, вдруг записал на её форзаце: «Ныне высокое поэтическое служение сведено до воспевания плоских земных радостей — радостей, а не Радости. В стихах кушнеров, асеевых, рейнов и прочих есть лишь более или менее изощрённое искусство игры словами; прирождённое или развитое трудами чувство слова заменяет чувство божественного присутствия, служения, Истины. Это из-за них, из-за асеевых и С^о, эти высокие слова воспринимаются как треск словесный.

Разумеется, этот пассаж — выпрямление проблемы поэтического слова, но снижение поэтического градуса идёт параллельно с процессом Великого Упрощения и носит системный характер. Вот с этих позиций и надо смотреть на современную поэзию. Пушкин, Лермонтов, из современных Пастернак этот императив божественности ощущали; у Некрасова, у Блока, у сухого Брюсова в ранних его стихах он был; из советских — только у Твардовского».

Как много глупостей пишется под влиянием минутного настроения, сбитой эмоции!


ЗАКЛЮЧЕНИЕ

На этом я заканчиваю второй выпуск откликов моего alter ego на эхо, доносящихся с вершин литературы. Смолкли голоса моих литературных собеседников, замолкаю и я.

Будет ли третий выпуск? Я пока не знаю. У меня готово продолжение бесед с Честертоном, с Гоббсом, с Чеховым — после чтения его писем; на очереди перечтение многого из того, что прочитал когда-то, — Монтеня, например; надо дочитать Маркузе — «Эрос и цивилизация»; чрезвычайно интересен Диоген Лаэртский; несколько лет, когда я копаюсь с какой-нибудь сиюминутной целью в книжном шкафу, мой глаз выцапывает дневники Делакруа и письма Ван Гога — знатоки говорят, что это выдающиеся литературные памятники; но руки до них не доходят почему-то, всё время что-то отвлекает; ждёт своего часа прочитанный, но не до конца обработанный Новалис в новейшем издании В.Б.Микушевича; стоят в очереди три тома дневников А.В.Никитенко, записные книжки и «Старые записные книжки» П.А.Вяземского, «Хроника русского» и дневники А.И.Тургенева; очень много интересного из классики нахожу в электронных библиотеках интернета. И Ортега-и-Гассет смотрит на меня с книжной полки у меня за спиной; и Плотин; и Ориген; и даже Штейнер...

Хватило бы времени.