Игорь блудилин-аверьян эхо и egо выпуск второй «книга бесед»

Вид материала

Книга

Содержание Петроний Арбитр, «Сатирикон» Текст Петрония Маруся Климова, «Так когда-то говорил Заратустра»

Подобный материал:

• Игорь блудилин-аверьян тень титана, 3253.71kb.
• Радиостанция «Эхо Москвы»: Интервью, 06. 01. 2003, 730.11kb.
• Биобиблиографическое пособие из цикла «Служа Отечеству искусством» Выпуск 1 Лотошино, 510.86kb.
• Е. Б. Хворостов Столкновительное фотонное эхо в парах иттербия Реферат, 15.91kb.
• Книга тайн, 4639.55kb.
• Яшин Игорь Олегович Современное значение и особенности таможенных союзов как формы, 892.65kb.
• Эхо москвы, эхо, 05. 08. 2008, Варфоломеев Владимир, 18:, 3435.39kb.
• Бюллетень выпуск №23 (452), 405.21kb.
• Второй Интернет-конкурс поэзии в Эстонии. Игорь Ватолин: Рижская «самоподстава» Генисаретского, 66.76kb.
• Новогодняя Сказка, 12.13kb.

Глава 12

Разговоры на перекрёстке

Петроний, «Сатирикон»;

Маруся Климова, «Так когда-то говорил Заратустра»;

Леонид Сергеев, «Мысли и рассуждения»;

М.Гаспаров, «Записи и выписки»;

Герберт Уэллс, «Мир Вильяма Клиссольда»;

Клайв Льюис, Эссе


…читаю вот Мережковского, его эссе в «Не щит, но меч» — но захотелось переключиться, услышать другую интонацию, коснуться другого мира. Попался под руку Петроний — вспомнилось, ахнулось: Бог мой, а ведь я до сих пор «Сатирикон», ссылки на которого столько раз находил глаз в моих блужданиях по миру книг, не прочёл! И откладываешь Мережковского — ради Петрония. А в этот же вечер, путешествуя по интернету, начинаешь листать журнал «Топос» — и встречаешь не по-нынешнему культурно написанные эссе о культуре петербуржки Маруси Климовой (псевдоним переводчицы и культуролога Т.Кондратович). Ложась спать, роняешь взгляд на книги, лежащие стопкой рядом с кроватью — а сверху стопки «Мир Вильяма Клиссольда», не фантастический, а «нормальный» роман Уэллса. Как его не открыть? Надо; даже из-за названия, обещающего знакомство с неким новым «миром». А наутро, закопавшись почему либо в книжную полку в поисках какой-нибудь справки, глядь — а там «Левиафан» Гоббса, читанный давным-давно, приготовленный некогда для работы, да забытый в суете; а днём — звонок по телефону от друга, Лёни Сергеева: посмотри, почитай, оцени, стоит ли заниматься, на твой взгляд, изготовлением свода отдельных фраз и мыслей из трёхтомника прозы? Смотрю, читаю — мать честнáя, как же мимо пройти?! Столько душевного богатства, наблюдений жизни, людей, себя! А на другой день почти случайно приобретаешь книжку Гаспарова, начинаешь листать просто так, для первого знакомства с новой книгой в твоей библиотеке — и поневоле вспыхивает разговор.

Воистину — разговор на перекрёстке, по ходу жизни, неравнодушно отвлекшись от основного занятия...

Петроний Арбитр, «Сатирикон»

Этот знаменитый роман я раскрыл с большими ожиданиями. Столько раз я встречал в литературе уважительные ссылки на него, столько раз я читал о несравненности этого немеркнущего в веках литературного произведения древности, об этой энциклопедии и проч., что «священный трепет» в душе, алкавшей высокой культуры, возжёгся как бы сам собой, — как сейчас говорит интернетовское поколение, «по умолчанию».

Взял в руки нетолстую книжицу — ротапринт с издания 1924 года, — улёгся в своём дачном кабинете на диван и под июньское пение птиц, доносившееся из сада в распахнутое настежь окно, приступил, наконец...

Из предисловия Ярхо: Смешным является то, что, нарушая какую-нибудь положительную норму, не вызывает при этом неприятного чувства. — Типично гелертерское определение, абсолютно ничего не определяющее и не говорящее! Нужны ли вообще определения таких оснόвных, корневых вещей? Что такое смешное? Что такое грустное? Что такое сладкое? Горькое? При всей простоте и наивности выражение «смешное — это то, что в данную минуту и в данной ситуации вызывает смех», по-моему, больше говорит уму, чем учёное определение Ярхо.

Например, весь роман Петрония нарушает положительную норму, неприятных чувств у читателя не вызывает, и при этом нич-ч-чегошеньки смешного в нём нет.


Текст Петрония


Трудно хорошо пахнуть, живя на кухне. — Меня часто посещает чувство при чтении древних, что они оттенки и художественную меру ощущали как минимум не хуже нас. Ведь в этой фразе Петрония, помимо прямого смысла и зоркого замечания, есть и глубоко художественное обобщение, глубина, и остроумие и даже символ.


Истинно возвышенное и, так сказать, девственное красноречие заключается в естественности, а не в вычурностях и напыщенности. — Постмодернисты, ау! Древний писатель о этом ещё вон когда знал!

Леонид Сергеев часто вспоминает чью-то фразу (к сожалению, не помню, чью; и он тоже забыл): «Постель застыла в ожидании тела» или «постель ждала, когда на неё ляжет моё тело»; как-то так.

Читайте Петрония, о писатели!

Менее всего виноваты в порче вкуса учителя, которым поневоле приходится бесноваться среди бесноватых. Ибо, начни учителя преподавать не то, что нравится мальчишкам — они остались бы в школах одни-одинёшеньки. — Поневоле бесноваться среди бесноватых... Какое точное выражение для описания сегодняшней ситуации в культуре российской!


По показанию Цицерона и Варрона, делийцы отличались умением выкармливать каплунов и пулярд; поэтому они должны были быть искусными кастраторами. — Книга Петрония, из которой я делал эти выписки для бесед, издана в СССР в 1924 году. Тогда ещё читателям (а в 24 году они ещё были интеллигентны; пролетарии тогда ещё Петронием не интересовались) не надо было объяснять, что такое каплуны и пулярки. А мне пришлось лезть в словарь. И я выяснил, что каплун — это петух, кастрированный специально для откорма на мясо; пулярка — откормленная курица. Но переводчик написал «пулярд», с «д» на конце — похоже на французское слово, с нечитающимся «д» на конце. Одним словом, в этом «каплунов и пулярд» повеяло на меня неожиданно старой, дореволюционной культурой...


...засмоленная золотая шкатулка, где хранилась первая борода хозяина дома. Комм.: «Первую бороду римлянин посвящал богам, обычно своему личному гению». — Какой интересный обычай!


О Египте: «по развращённости ты худшей страны не найдёшь». — Где-то ещё я читал об этом; в Египте творилось что-то очень, с сегодняшней точки зрения, непотребное в искусстве секса и потребления роскоши.


Комм.: «У всякого народа, человека, зверя имелся свой гений, дух-хранитель, который давался ему от рождения (deus genitalis). Гении людей изображались в виде крылатых юношей с рогом изобилия. Гений места — в виде змеи, едящей плоды. Культ гениев — этрусского происхождения; жертвы и возлияния личному гению приносились обычно в дни рождения. Молились ему во всех случаях жизни». — Если на это посмотреть «житейски», можно только умилиться теплу, внутренней культуре, душевности древних людей. Мы теперешние начисто лишены тонкого чувства таинственной зависимости от рода, от места и проч. Если прежние люди были стихийно верующими, то мы сегодня — стихийно позитивисты, и место нашего рождения для нас лишь кусок территории. Какой-то любитель банальщины обозвал его малой родиной... Сбился. А так интенсивно клубился клубок мыслей! Начал упорядоченно записывать их — и потерял нить.


Женщина есть женщина: коршуново племя. — Уже в древности мужики упрощали дело, когда касалось женщин.

Женщины есть разные. Недавно мы, бредя по Тверскому бульвару, говорили об этом с Э.Балашовым, который, кстати, уверен и уверяет в этом всех, что начинается в жизни человечества и вселенной новая эра — Эра Света, Женщины; своеобразный матриархат на новом витке развития, когда Женщина станет во главе всего. А я вспомнил под этот разговор, что когда-то, лет двадцать назад, я писал роман, в котором автор, бывший действующим же персонажем, рассуждал о том, что женщины делятся на два психобиологических вида: «женщина хватающая» и «женщина отдающая», — «femina captans» и «femina dans». Я, кстати, в этом уверен и сегодня: исходя из своего жизненного опыта и наблюдений.

Так что «коршуново племя» — верно ровно наполовину.


Что такое день? Ничто. Не успеешь оглянуться — уже ночь. — Поразительно. Почему-то нельзя такое сказать про ночь: «Ночь — это ничто, не успеешь оглянуться... и т.д.» Ночь — это что-то вкоренённое, изначальное, прабытийное, правечное. А день... что день? Светит солнце — вот и день. А не успеешь оглянуться — уже ночь.

Поразительная наблюдательность.


Ничего лучше нашей родины нельзя было бы найти, если б люди поумней были. — Господи!! Обжечься можно об эту фразу, словно сегодня о России нашей матушке выкрикнутую в отчаянье!


Комм.: «В юридических школах Рима абзацы отмечались красной краской (rubrica), откуда и теперь выражения «рубрика» и «красная строка»». — Про «красную строку» я что-то где-то слышал, а вот про рубрику...

Кстати, у красной краски «сурик» корень-то — «ric»!

Непристойный танец называется «кордакс». — А в наше время — «ламбада». Наверняка тот же «кордакс». Т.е., тоже имитация движений полового акта. И по-видимому, в голом или полуголом виде.


Ну чего ты на меня уставился, как коза на горох? — Комм.: «Ср. наше «как бык на новые ворота», «как баран в аптеку» и т.п. — Опять вспоминаю 24-й год. Сейчас говорят: «как баран на новые ворота». А в 24-м году, значит, говорили «как баран в аптеку». Тоже неплохо, кстати.


Чего боги хотят, то быстро делается. — Опять: хорошо замечено!


Комм.: «В Колхиде на Кавказе есть река Фасу (ныне Риони). По этому «Фасу» получили название фазаны». — В примечании к другой книге («Мифология» Штоля) река называлась Рион, в старину Фазис. Отсюда «фазан».


Тому, кто деньгами богат — тому безошибочно дует / ветер попутный в корму. — Известное дело...


Комм.: Символический образ продажной любви: Данаю, дочь аргивского царя Акрисия, Зевс соблазнил в виде золотого дождя. — Ещё в мифические времена история крутилась вокруг денег... Вот, действительно, дьявольское изобретение!


Ну, всё: прочитан «Сатирикон». Оказывается, дошло до нас лишь десятка два-три страниц из огромного романа. Разумеется, это не может сегодня восприниматься как полнокровное художественное произведение — мы даже сюжета не знаем, не знаем, какое значение в этом сюжете имеет знаменитый «пир Тримальхиона» (ничего, кстати, такого уж разгульного, непристойного и проч. на этом пиру не происходило: ну ели до обжорства, пили, разговоры разговаривали... Подумаешь!). Приключения главного героя (забыл уже, как его звать) и его спутников — мальчишки-раба и приятеля (тоже забыл имена) заурядны: ревность, подозрения, куда-то от кого-то убегали, прятались, ловчили, ловили и проч. В этом ключе роман Гелиодора «Эфиопика» выглядит полнее и законченнее.

Но в «литературоведение» я вторгаться не намерен: не учён, да и не интересно вовсе. В «Сатириконе» интересен не сюжет, а именно детали тогдашней жизни; этого с избытком. Интересны мысли, которые роняют по ходу своих приключений персонажи романа, да и сам Петроний. Некоторые из них попали в «беседу» — разумеется, те, на которые у меня возник отклик. Другой читатель зацепит другие куски.

В романе Мариенгофа «Циники» персонажи, дореволюционные буржуа, застигнутые революцией и изнывающие от безделья и безденежья, разговаривают о «Сатириконе» так:

«— Хотите, почитаю вам «Сатирикон» Петрония? — Не желаю. Его герои — жалкие, ревнивые скоты. Они не признают, чтобы у их возлюбленных кто-нибудь другой ‘за пазухой вытирал руки’. Вообще, как вы смеете предлагать мне слушать Петрония! У него мальчишки “разыгрывают свои зады в кости”. — Но римляне называли Петрония “судьёй изящного искусства”, elegantiae arbiter! — Вот как?! Так-так-та-а-ак...»

Любопытный разговорчик, между прочим. Что-то истинное, носившееся тогда в воздухе, Мариенгоф, полагаю, зацепил...

Впрочем, это уже — «из другой оперы».


Маруся Климова, «Так когда-то говорил Заратустра»


Как я набрёл на интернет-журнал «Топос» в необозримом, поистине безграничном пространстве Интернета, я не помню — скорее всего, случайно.

Интернет — это настоящий «параллельный мир», некогда выдуманный — предсказанный — авторами научно-фантастических романов. Это мир, который пользуется своим языком, уже развившемся до уровня «суржика», и посетители которого должны приспосабливаться к интернетовской психологии, а она другая, нежели у нас в нашем классическом земном мире (здесь именно свобода, и не только слόва).

Я это быстро понял и эту свободу принял. Так я, полистав «Топос», встрял в какую-то полемику со своим замечанием по некоему поводу, давно мной позабытому, мне ответили, упомянув неведомую мне «Марусю Климову», я поискал Марусю и нашёл её «Заратустру», который меня, естественно, зацепил уже своим названием, показавшимся мне по-интернетовскому нахальным. А начав читать, обнаружил вполне внятные, не интернетовские, не невежественно-нахальные (нахальство, как правило, от невежества), а весьма здравые слова и мысли о вещах, мимо которых я пройти не мог: о сегодняшнем состоянии наших умов в пространстве современной культуры. Более того, написано было в классически ясной манере Большого Стиля — для Интернета, заполненного графоманией и графоманами, явление редчайшее.

Литература Интернета — это мусорная свалка писанины тех, кто вообразил себя писателями.

Я начал, по обыкновению своему, обчитывать пространство вокруг «Маруси Климовой». Выяснил, что под этим псевдонимом пишет именитая переводчица и писательница Татьяна Кондратович, исследователь творчества французского авангардиста Селина, романы которого она перевела на русский; у неё у самой выпущено несколько романов; она основала в Питере культурный Фонд Селина; французы за пропаганду французской литературы в России наградили её высоким Орденом Искусств — правительственной наградой Франции.

Благодаря Марусе Климовой я познакомился с Селином — писателем, оказавшимся знаменитым, открывшим кое-что в литературе, изобретшим свой приём и т.п.

Узнав всё это, я «Заратустру» Маруси Климовой уже читал серьёзно, не так, как всё остальное в Интернете.


От «Слова о полку Игореве» попахивает нафталином, какой-нибудь Тредьяковский уже тоже нуждается в переводе на современный, Карамзин, романтизм, народники, Гаршин, даже Чехов и Достоевский — всё становится архаикой <…>. Но нет, вероятно, ничего более замшелого и вышедшего из употребления, чем искусство произносить лаконичные глубокомысленные сентенции, вбирающие в себя полноту жизненного опыта говорящего... — Всё вроде так — нафталин и пр., — но со всем этим я не могу согласиться. Есть логическая неувязка и фактологическая ошибка.

Разумеется, «Слово о полку Игореве» — архаика, иначе и быть не может и не должно, но и архаика — это живое дело. Это то, что происходило с нами. Это — мы в прошлом. И не исключено, что мы в настоящем. А если вспомнить о гегелевской спирали, то и в будущем.

У Мариенгофа в «Романе без вранья» описывается, как имажинисты организовывались, вырабатывали манифест свой и т.д. Так вот, имажинисты (на тот момент — авангардисты из авангардистов!) мечтали о возрождении большого словесного искусства «Слова о полку Игореве»! И это, заметим, в пространстве культурнейшего Серебряного века, одарившего русскую литературу не одним десятком серьёзнейших «мастеров слова»! Пафос Маруси Климовой об отбрасывании «нафталина» не представляется мне продуктивным при нынешнем жалком состоянии культуры.

Культура испокон веков зиждилась на фундаменте классики. Поэтому посыпать нафталином, скажем, того же Чехова... Он много современней всех пелевиных, кастанед, арабовых и улицких, вместе взятых — не говорю уже об уме и культуре. Ну-ка, сегодняшние культуртрегеры, писатели, гуманитарии, сотворите что-нибудь хотя бы на миллиметр приближающееся к классике — по глубине проблем, по блеску языка, по обаянию... Слабό? Вот то-то и оно...

А об афоризме как об устаревшем жанре — просто неверно даже с точки зрения сегодняшних фактов. У теперешнего читателя спрос на афоризмы — огромный! И не только в России. Напр., в немецком интернете сайтов афоризмов — десятки! И немецкий афоризм, и мировой, с древних времён по сегодняшний день. Замшелостью здесь и не пахнет — это сверхживой, развивающийся жанр.


Не вижу смысла отказывать себе в удовольствии облекать мысли в афористическую форму... — Про удовольствие — попадание в яблочко. Написать настоящий, культурный афоризм — высший пилотаж для писателя.

Кстати, афоризм — это искушение. Афоризмы тянет писать. Наверное, причины этого — в психологии. Но это — трудный и лукавый жанр. Я помню, лет пять назад я видел в какой-то книжной лавке сборник афоризмов, написанный графоманом; назывался сборник «Второй Розанов». Разумеется, галиматья, написанная там, никакого отношения к Розанову не имела. Но ведь писал человек! Сомнительно, что он испытывал при этом «муки творчества», ляпал на бумагу, что в башку стукнет, но ведь — трудился, время тратил. На кой чёрт, скажите на милость? — Обаяние афоризма...


Известно, что юный Блок, когда решил опубликовать свою книгу о Прекрасной Даме, вынужден был временно заменить все заглавные буквы в словах «Она», «Ты», «Дама» и т.п. на строчные. Проделав такой фокус, ему удалось пройти церковную цензуру. — Любопытно. Я этого не знал.

От этого примечательного узко литературного факта Маруся Климова переходит к мысли о том, что библия, если из неё изгнать все заглавные буквы и таким простеньким образом убрать пафос, превращается в набор банальностей, особенно Новый Завет.

Интересный элемент критики Библии. Это мне не приходило в голову.

Я не почитатель Библии, и не уклонялся от того, чтобы негодовать по поводу кровавых гнусностей, коими полны книги Бытия, и не только Бытия, но и Пророков. Но о технических приёмах «подъёма» текстов Библии до «священного смысла» я как-то не думал.


...интервью одного современного философа, где он делится воспоминаниями о своей учёбе на философском факультете, а в заключение вдруг предлагает закрыть все философские факультеты вообще <……> Я его, кажется, очень хорошо понимаю <……> Закончить философский факультет и всю жизнь заниматься философией — что может быть ужаснее! Если бы я закончила Литинститут, то при всяком удобном случае требовала бы его немедленного закрытия <……> Поскольку культура безо всех этих бесконечных вторжений со стороны, когда за перо или кисть вдруг берутся врачи, моряки, военные, шахтёры и т.д., была бы бесконечно скучна <……> Кому может быть интересен выпускник Литинститута? О чём он может поведать своим читателям? О чувствах, погоде, ну, может быть, о своих собутыльниках <……> У закончивших философский факультет очень мало шансов заинтересовать окружающих своими мыслями. — Мысль понятна. И на 90% правильна. Особенно то, что касается Литинститута.

Научить писать нельзя, человек, испытывающий тягу к писательству (а это, как известно, дар небес), должен научиться писать сам. Но у Литинститута есть несколько преимуществ. Во-1-х, человек со студенческой скамьи попадает в среду и пребывает в ней. Это очень важно. Во-2-х, он воленс-ноленс проходит школу системного литературного и общекультурного образования. Человек со стороны — «врачи, шахтёры» и проч. — образовываются сами и до конца остаются в чём-то недообразованными — именно в силу отсутствия системы во время обучения (сужу по себе, конечно).

Но это же и некий плюс для них, ибо Литинститут обкатывает твой дар и твоё видение мира. Маруся Климова именно на это негодует. Литинститутскую прозу внимательный, опытный читатель узнает сразу.

На всех выпускниках Литинститута (особенно это касается прозаиков) лежит своеобразная нивелирующая печать. Есть даже выражение: «типично литинститутская проза». Несколько лет назад я читал в «Новом мире» роман одного выпускника Литинститута, молодого, но уже с именем, литератора. И что? Роман был наполнен именно тем, о чём говорит Маруся Климова: пьянство, девки, «сложные» отношения с ними («я больше не могу, я ухожу от тебя»), неприкаянность, безденежье, опять пьянство и т.п., и всё это — вокруг Литинститута, где герой то ли работает, то ли никак не может в нём защитить диплом, его писания не публикуют, интригуют и т.д. Чёрт-те что! Воистину — не о чем писать выпускнику Литинститута! И это в наше время, когда столько глубочайших проблем в обществе и в стране!


Оставим на совести Маруси Климовой неудачное заглавие, что, мол, «Так когда-то говорил Заратустра». Разумеется, Заратустра так никогда не говорил и говорить не мог, но... не в заглавии, в конце концов, дело. Оно ведь не о содержании, а о форме, хотя и по форме он всё-таки говорил не так. Ну, да Бог с ним.

В размышлениях Маруси Климовой много вещей, с которыми я должен был бы спорить, но я этого не буду делать. Во-1-х, эта книжка — не территория для спора; она — о моём восприятии читаемых мною вещей, и о моих мыслях, возникающих в связи с этим. Во-2-х, я чрезвычайно рад, что ещё вообще есть люди, всерьёз думающие о культуре. Уровень размышлений Маруси Климовой — высококультурный; поэтому дело вовсе не в том, согласен я с ней в частностях или нет. Читая её, я ощущаю себя дома, т.е. в культурном пространстве; а это чувство возникает у меня нынче крайне редко.

А спорить... Вообще-то, спор — дело бессмысленное; всё равно своего оппонента не переубедишь и в свою веру не обратишь, — так же, как и он тебя. Пример «Переписки из двух углов» весьма красноречив.