Игорь блудилин-аверьян эхо и egо выпуск второй «книга бесед»
| Вид материала | Книга |
- Игорь блудилин-аверьян тень титана, 3253.71kb.
- Радиостанция «Эхо Москвы»: Интервью, 06. 01. 2003, 730.11kb.
- Биобиблиографическое пособие из цикла «Служа Отечеству искусством» Выпуск 1 Лотошино, 510.86kb.
- Е. Б. Хворостов Столкновительное фотонное эхо в парах иттербия Реферат, 15.91kb.
- Книга тайн, 4639.55kb.
- Яшин Игорь Олегович Современное значение и особенности таможенных союзов как формы, 892.65kb.
- Эхо москвы, эхо, 05. 08. 2008, Варфоломеев Владимир, 18:, 3435.39kb.
- Бюллетень выпуск №23 (452), 405.21kb.
- Второй Интернет-конкурс поэзии в Эстонии. Игорь Ватолин: Рижская «самоподстава» Генисаретского, 66.76kb.
- Новогодняя Сказка, 12.13kb.
Глава 10
Ксенофонт
«Киропедия», М., «Наука», 1977
С относительно давней поры моего детства, когда я впервые узнал о том, что был Древний Мир, я не переставал как-то внутренне всё время прислушиваться и приглядываться к нему. Может быть, точнее будет сказать: я чувствовал его присутствие во мне. Во всяком случае, какое-то неясное отношение ко мне он имел, этот Древний Мир. Я испытывал на себе его обаяние — как каждый нормальный человек испытывает магнетическое обаяние света звёзд при взгляде на ясное ночное небо. Особенно меня в своё время пронзил своей поэтичностью миф об аргонавтах — один из самых поэтичных мифов в мировой мифологии. С аргонавтов начался мой более конкретный интерес к Древней Греции. Странно было то, что берега Понта Евксинского, на которых я вырос, видели галеры аргонавтов; древние путешественники ходили по той же земле, по которой ходил я, и вдыхали горький запах нагретого солнцем степного чабреца, которым напоён летний воздух восточной Киммерии... Я не помню, какой автор написал книжку, где рассказаны прекрасным языком мифы Древней Греции — но не Кун, не Кун; широко распространённая книга Куна слаба: для детей она сложна из-за казённо-сюсюкающего языка, для взрослого она примитивна, малоинформативна и неинтересна. Но автору той, первой книги, который взял меня за руку и просто привёл в Древнюю Грецию, я низко кланяюсь с благодарностью.
Афины, Алкивиад, Перикл, Платон, Сократ, Демокрит — для меня эти имена звучали как музыка. Я всю юность «обчитывал» пространства вокруг них, и постепенно возникла во мне расплывчатая, поверхностная, но более или менее цельная картина Древней Греции. Я, конечно, не знаю по-настоящему ни истории Древней Греции, ни культуры её — не специалист, одним словом; но когда я бродил по холму Акрополя среди его колонн под жарким солнцем Эллады, я чувствовал, что я Акрополю — не чужой. Эта нечужесть возникла не оттого, что я, напр., знал, что каждая его колонна имеет свою несимметричную меру, а оттого, что я ощущал дух этого места. Я ходил по камням, по вечной земле Акрополя и часто смотрел на небеса — уж что-что, а они надо мной точно были те же, что и две с половиной тыщи лет назад над Периклом и Алкивиадом...
Почему-то именно к Ксенофонту у меня возникло больше чем любопытство — скорее, острый интерес. Почему, не знаю; видимо, где-то в своих блужданиях по античному миру прочёл или о нём что-то остро интересное, или ссылку на него уважительную.
Предлагаю вниманию читателя выдержки из беседы с ним.
Некогда пришлось нам задуматься о том, какое множество демократий было низвергнуто сторонниками иного, не демократического строя, какое множество монархий и олигархий пали, свергнутые восставшим народом, как много лиц, домогавшихся тиранической власти, очень быстро ее утратили, а тем, кому удалось хотя бы на короткий срок встать у кормила правления, удивляются и сейчас как мудрецам и счастливцам. — Это было написано две с половиной тысячи лет назад. Приходится удивляться, как давно возникли эти политические проблемы и попытки их осмысления.
И ничего, кроме пошлости Черчилля: «Демократия — не совершенный строй, но ничего более совершенного человечество не придумало» — не услышишь.
Думаю: да, для западного мышления и менталитета в самом деле ничего лучшего не найдено; для западных стран и обществ демократия — наилучший вид устройства и общежития.
Для России же это не подходит. Почему — не знаю; м.б., потому, что существует пока непознанный (или неосознанный) закон из теории сложных систем, что при количественном наращивании сложности политическо-государст-венной системы в какой-то критический миг появляется некое качество, не позволяющее управлять этой системой так называемыми демократическими методами.
Например, есть сложная система, сложность которой можно оценить как S=f(N), где N — количество факторов и составляющих элементов системы, например, N =1010 000 000. Скажем, для США. Для Великобритании N=108 000 000. Для какой-нибудь Уганды N =1010 000. А Россия — страна, для которой N = 1015 000 000 — из-за географических просторов, количества этносов, состава и характера недр, истории и проч. И вот где-то между N =1010 000 000 и N = 1015 000 000 и лежит граница, где зона действия законов демократии как идеального устройства управления кончаются, и начинается зона, где наилучшим устройством управления является, например, конституционная монархия. И подите докажите, что дело обстоит не таким образом и подобного закона нет, господа профессора политологии!
Дети видят, как нравственно и благопристойно ведут себя ежедневно старшие, и это весьма способствует воспитанию у них нравственных устоев. — Или безнравственных, разумеется.
Люди вступают на путь добродетели не с той целью, чтобы благородные и честные получали столько же жизненных благ, сколько и дурные. Напротив, тот, кто в настоящий момент отказывается от наслаждения, делает это отнюдь не с целью навсегда отрешиться от радостей жизни, а ради того, чтобы ценой воздержания приуготовить себе многочисленные и разнообразные радости в будущем. — Вот оно, христианское лукавство! Опять всё тот же принцип «баш-на-баш»: ты мне — то-то, я тебе в ответ — то-то. Именно «навсегда отрешиться от радостей жизни» и есть тайный призыв христианства; никакого «ради того» в христианской жертвенности быть не должно по духу этой религии.
Здесь церковники что-то не доработали. Не надо всякий раз уповать на будущее; вот Россия уповала, уповала — да и доупавалась; ради будущего разгромила настоящее — царскую власть, и потом корчилась более полувека в страшных кровавых судорогах; спокойно жить ей не дали (и не могли дать: не одни на Земле живём; здесь Маркс более прав, чем Ильич: нельзя в одной стране строить отличный от других стран строй); это надо было учесть, затевая революцию; опомнилась Россия, рванулась к нормальной жизни, отрешилась в начале 90-х от худо-бедно сформировавшегося коммунизма — опять провалилась в пропасть разрухи, смертей, бед, крови, криминалитета; вообще началось чёрт знает что. Тоже, идя на это, надо было просчитать, да уже поздно было, продались.
И опять уповаем на будущее, сидя на богатейших недрах, как на бочках с золотом, а как взять это золото и обратить его в благо для людей, ума не приложим. —
А всё оттого, что веками уповаем на будущее.
Привыкли за 1000 лет христианства на Руси.
Боги дали в удел людям, искусным в делах, лучшую жизнь, чем неумелым; трудолюбивым они помогают достигать цели скорее, чем бездеятельным, заботливым — быть увереннее в своей безопасности, чем беззаботным. А раз надо стать именно таким, каким нужно, чтобы добиться успеха, то лишь при этом условии можно обращаться к богам с просьбой о каком-либо благе. — Т.е., на Бога надейся, а сам не плошай. Бог помогает только достойным его помощи.
Тут есть что-то ницшеанское.
Великие мысли и учения потому и великие, что они существуют как бы сами по себе в пространстве человеческого духа, и на них время от времени зоркие и чувствительные люди набредают, открывают их и вводят в человеческий обиход, спускают их на землю с небесных высот.
« Нельзя просить у богов победы в кавалерийском сражении тем, кто не умеет ездить верхом». Т.е., не умеешь — значит, не достоин божеской помощи, слазь, слабак, с коня и отдай оружие сильному врагу, подчинись ему.
Ницшеанство...
Иногда возникает такое положение, когда приходится бороться не против людей, а против обстоятельств. — Не иногда, а сплошь и рядом; большей частью мы боремся как раз с обстоятельствами, а не с людьми.
От кого же можно ожидать решения, как не от того, кто обладает силой? — В самом деле...
Большинство законов воспитывают в человеке именно эти два качества: умение повелевать и умение повиноваться. — Это — две крайние границы спектра, по слову Г.Грина.
Должен сказать, что я как-то очень долго относился к древним, как к каким-то младшим по разуму. А они были не глупее, а во многом и умнее нас. Они знали меньше формул — может быть; понятия не имели о нейтрино каком-нибудь; но они глубже понимали и чувствовали природу и человека... Сбился*).
Люди с особой готовностью повинуются тому, кого считают разумнее себя в тех делах, где речь идет об их собственной выгоде. — А это просто максима на нынешний день, руководство к делам с людьми сего дня.
Стать мудрым можно, познавая всё, чему можно научиться у других людей. — Вот она, максима о пользе чтения. Подумать: м.б., поставить её эпиграфом к «Эху и Эго»?
Станешь по-настоящему мудрым, если постараешься выполнять уже принятые решения, признанные тобой наилучшими. Разумному человеку свойственно проявлять заботу о том, что необходимо выполнить, а отнюдь не беззаботность и небрежность. — Прекрасное правило на каждый день для жизни. Кто скажет, что мы умнее древних? Учиться у них надобно.
Очень трудно всегда иметь возможность оказать благодеяние тому, кому хочешь. — Тоже максима на каждый день, в которой отдаётся дань независимому от человека порядку вещей.
Детей следует учить только одному, а именно говорить всегда правду, не обманывать и не хитрить. — Так-то оно так, но не обрекаем ли мы их тем самым на неуспех?
Человеческую душу скорее трогают речи тех, кто обладает большими возможностями и награждать, и наказывать. А когда такие люди дарят что-либо, их подарки, будь они самыми незначительными, ценятся выше, чем дары обычных людей. — Закон психологии; и сейчас мы по тем же законам живём; ничего не изменилось за 2500 лет.
Только тот в совершенстве обладает каким-либо искусством, кто оставит без внимания все остальное и устремит все свои силы на изучение избранного предмета. — Применительно к искусству писателя: насколько же больше других должен работать и учиться писатель, чтобы в совершенстве овладеть искусством писать! Настоящий писатель должен не только уметь классно писать, но и знать как можно глубже то дело, каким занимаются его персонажи. Очень хорошо это видно, кстати, по роману О.Славниковой «2017». Она превосходно описала труд ювелира-камен-щика, труд искателей россыпей — как будто сама обтачивала драгоценные камни, сама бродила по тайге и копала шурфы в поисках залежей рубинов. Редчайший случай в современной поверхностной литературе.
Очень часто порочные привлекают к себе гораздо больше людей, чем честные. — Уже в древности началось это порокобесие; интернет заполонён фотографиями голых баб в самых раскоряченных позах.
Заманивая наслаждением, предоставляемым немедленно, порок таким путем вербует себе множество единомышленников, тогда как добродетель, указывающая крутой путь к вершинам, не слишком привлекательна в настоящем, чтобы за ней следовали без долгих размышлений, особенно тогда, когда другие увлекают тебя по наклонному и соблазнительному пути порока. Между прочим, те, которые дурны по своей лености и нерадивости, приносят вред только тем, что, подобно трутням, живут за счет других. Те же, которые и от работ уклоняются, и проявляют необыкновенную энергию, бесстыдно стремясь завладеть большею долей благ, более других увлекают людей на путь порока; ведь своим примером они доказывают, что подлость нередко доставляет выгоду. — Вот так вот устроен мир... Психология.
Нет лучшего учителя, чем нужда. — Не всегда, однако. Смотря чему учить. Если жизненной изворотливости, пробиваемости, вообще, искусству жить, тогда — да; нужда научает. А если наукам, — к примеру, математике или философии — нет, в этих сферах нужда противопоказана. На голодное брюхо учёба идёт туго.
Люди, на беспрекословное повиновение которых мы рассчитываем, должны стать не врагами, а друзьями, — такими, которые не станут испытывать зависти к нам в случае успеха и не предадут в беде. — Это очень важно учитывать, когда ты собираешь команду для дела, какого-нибудь бизнес-проекта, например. Но здесь промахиваешься очень часто.
Человек, изобличенный во лжи, менее всего может рассчитывать хотя бы на самое малое сочувствие. — При чём здесь «сочувствие»? Такого надо гнать от себя, шарахаться от него. Предавший раз всегда предаст и во второй, и в сотый раз.
Без благоразумия все прочие добродетели становятся бесполезными. Что пользы в сильном и мужественном человеке, если он лишен благоразумия? — Сразу видно, что написано Бог знает когда. Сейчас даже слово такое — «благоразумие» — исчезло из обихода.
Разве мужчина, застав у своей жены любовника, убивает его только за то, что тот толкнул его жену на безрассудный поступок? Разве в действительности причиной убийства не является чувство, что он, законный муж, обворован, и чужой человек воспользовался любовью принадлежащей ему жены? Ведь именно за это мужчины расправляются с любовниками своих жен, как с врагами! — «И правильно делают!» — восклицаешь по прочтении этой максимы, хотя за секунду до этого ты искренне полагал, что если жена изменила, то виновата в этом она, ибо какой нормальный мужик пройдёт мимо отдающейся ему женщины? Да, в самом деле — изменившая жена, конечно, подла, что ж тут скажешь; но мужик, посягнувший на чужую, не свою, женщину — разве не вор? Вор, конечно. И потому достоин смерти и презрения, как всякий вор.
Как мало мы, люди, способны предвидеть будущее, принимаясь за большие дела! — В древности это понимали, а сегодня — уже нет. О будущем никто не думает; думают о ближайшей выгоде.
Ни на кого мы не можем положиться больше, чем на самого себя. — Золотые слова. Надо всегда их помнить, всякую минуту и секунду и во всяком деле. Не надейся на другого! Только на себя, на себя, на себя! Никому ты не нужен в этом жестоком мире, даже самым, казалось бы, близким своим, якобы любящим тебя. Понадеялся, а — глядь, и этот любящий тебя близкий предал тебя, готов переступить через тебя как через пустое место, ибо там, за этим пустым местом, ему грезится что-то выгодное для него. А что ты при этом страдаешь — ему (или ей) наплевать.
То, что не устроено, всегда доставляет заботы, пока всё не уляжется на свои места. — Как ни прячь голову в песок, ленясь сделать то, что ты должен, а делать всё одно придётся; благоразумней сделать это сразу, не тянуть резину.
Истинно благородные люди, если они и желают золота или хороших коней или прекрасных женщин, все же могут воздерживаться от всего этого и не посягают на них вопреки справедливости. — Да где же они обитают, эти благородные люди?! В земле давно, как допотопные ископаемые.
Если бы душа была одна, она не могла бы быть одновременно хорошей и дурной, стремиться в одно и то же время к делам прекрасным и постыдным, одновременно хотеть и не хотеть что-либо сделать. Ясно, что есть две души, и когда сильнее хорошая, то человек совершает прекрасные поступки, а когда сильнее дурная — постыдные. — Замечательна эта мысль о двух душах в человеке! Всё человеческое объясняет. Недостаток её — в простоте. Если б всё было на земле в мире людей так просто!
Тот, кто натачивает острие копья, одновременно оттачивает и душу свою, ибо у кого копье наточено, тому как-то стыдно оказаться трусом. — Великолепное психологическое наблюдение, очень тонкое и точное. Как это мимо него Лев Николаевич прошёл, когда описывал сцену, в которой Петя Ростов слышит, как казак точит шашку перед боем? Высказывание Ксенофонта прямо-таки в притчу просится.
Стать однажды доблестными мужами — этого еще недостаточно, чтобы остаться такими на всю жизнь, если не заботиться об этом постоянно. — А мы и не заботимся. Мы нынешние вообще забыли, что такое доблесть. Это такое же архаичное слово, как «благоразумие». О доблести вспоминается только на войне, т.е. в очень специфических крайних условиях, когда само существование поставлено на край бездны. А в быту, в мирной жизни мы уже доблестными не бываем. И обмануть ближнего, равнодушно пройти мимо него, вытереть об него ноги нам уже ничего не стоит.
Великое дело — завладеть властью, но еще более трудное — однажды захватив, сохранить ее за собой. Удержать завоеванное уже никак невозможно без благоразумия, без воздержания, без великого радения. — Это справедливо для древности, мораль которой была много выше нашей. Сейчас ключевые слова в процедурах удержания власти: наглость, нахрапистость, готовность в любую минуту уничтожить конкурента, раздавить, разорвать...
Чем больше кто имеет, тем больше людей ему завидуют, против него злоумышляют, становятся ему врагами. — Правильно, правильно... А я на таких злоумышляющих всегда смотрю с некоторым удивлением. Но замечаю, что такая зависть действительно может являться движителем карьеры, например. Т.е., я хочу взобраться на высоту не только затем, что там, на высоте, другая, более широкая, более перспективная жизнь, другие деньги, возможно, и т.д., а и из-за того, что я буду выше Х*, добьюсь в жизни больше него. Т.е., не было бы его, и мне делать карьеру было бы и не очень нужно, как бы стимул не тот. А есть удачливый сосед или знакомый — и я рванул в карьеру, работаю по 15 часов в сутки без отпусков 10 лет, интригую и проч., только бы удачливей его быть, дом выше построить. У соседа «джип» как трактор, а у меня — как экскаватор!
Счастье доставляет тем больше радости, чем больше потрудишься прежде, чем достигнешь его. Ведь труд — приправа к счастью. — Древнее чистодушие; замечательная, красивая наивность!
Повиновение служит лучшим средством для достижения успеха. — А вот это уж слишком архаично. В наше время столько изощрённых путей для достижения успеха! Столько технологий! Столько книг написано на эту тему, особенно практичными, искренне интересующимися этим американцами!
Как нелегко людям полюбить тех, кого они считают своими ненавистниками, и относиться доброжелательно к своим недоброжелателям. — Это написано за пять, кажется, веков до христианства. Семена его уже прорастали тогда. Зачем, спрашивается, любить тех, кто тебя ненавидит? Почему я должен жать руку человеку, который распространяет про меня гадости?
Но 2500 лет назад некоторые самые умные люди уже понимали, что надо, надо — и любить, и руки жать. А мы вот уже перестаём это понимать постепенно. Уходим от христианства, пережив его, как бы переболев им.
«Прогресс»! Только вперёд ли мы движемся?
Я
зычество христианство вперёд, от христианства. — А куда от христианства-то?! К чему именно?
— А чёрт его знает. Вперёд, и всё!
Задрав хвост...
Ведь и поныне, лишь только люди заметят, что кому-то посылаются дары с царского стола, как все они начинают заискивать перед такими счастливцами, думая, что те находятся в особой милости и могут оказать им содействие. — Поразительно. И сейчас то же самое. Поистине — «ведь и поныне...» Т.е., и до Ксенофонта, до 5-го века A.D., так же лебезили, как и в его время, и в наше. «Связи», «покровительство», «блат», «рука»...
Если бы владение богатством доставляло столько же удовольствия, сколько его приобретение, то богачи были бы гораздо счастливее бедняков. — Интересное наблюдение. В самом деле, бизнесменом быть — это тоже своеобразный талант; человеку интересно зарабатывать деньги. Большое состояние, сколоченное тобой — это такой же результат труда, как для писателя, скажем, создание многотомной эпопеи. У Абрамовича — 20 миллиардов баксов; у Льва Толстого — «Война и мир». И тот, и другой трудились вдохновенно над своим предметом и испытали удовлетворение от результатов своего труда. А совершили — и начались другие проблемы. У Абрамовича — что делать с такими деньжищами; ответственность перед людьми, вовлечёнными в твою орбиту, ведь гигантская, хочешь ты её нести или не хочешь. У Толстого — что делать с такой славой, с ответственностью перед покорёнными тобой душами, живыми людьми. Взобраться на свою, предназначенную тебе Богом высоту мало; надо ей постоянно и дальше соответствовать. Соответствуешь — значит, ты счастливый человек; нет — начинаются муки совести... Если она у тебя есть.
У Льва Толстого она была.
Нет ничего столь приятного и полезного, чем выказывать заботу о людях. Из всех живых существ человек в особенности наделен чувством долга и благодарности. — Опять, Ксенофонт, увы, приходится говорить о твоей наивности. Вторая твоя фраза просто неверна.
Всё наоборот. Собака способна чувствовать долг и благодарность. А человек скорее нагадит в ответ за заботу. Широко известен психологический факт, что благодетелей ненавидят.
Труднее найти человека, переносящего достойно своё счастье, чем несчастье, ибо первое большинству придаёт наглость, а второе всем внушает благоразумие. — Интересное наблюдение: «счастье придаёт наглость». В этом что-то есть.
Душа сама сообщает жизнь смертному телу, пока обретается в нем. Равным образом я не верю, что душа остается бессознательной, когда она отделиться от лишенного сознания тела, когда разум обособится в чистое и несмешанное состояние, тогда, естественно, он и исполнится высшего сознанья. …душа же одна не доступна нашему наблюдению, ни когда она присутствует в теле, ни когда уходит. Примите во внимание, из всех состояний человека нет ничего ближе смерти, чем сон; человеческая душа именно тогда оказывается более всего сродни богу и способна предвидеть будущее, поскольку в тот момент она, по-видимому, более всего освобождается от телесных уз. — Рассуждение почти эзотерическое. Если бы Ксенофонт вставил в свою фразу упоминание о Тонком Мире...
25 веков назад люди так же бились над тайной души, чувствуя её присутствие в человеке и пытаясь разобраться, что же она такое, как и сейчас. Если б не было души, неужели за столько лет мы бы не поняли это?
Не было бы души, откуда бы взялось чувство её, ощущение её?
Не было бы Бога, откуда взяться мысли о нём?
На этом я оставляю Ксенофонта. Другие фрагменты моей с ним беседы больше касаются меня в узком смысле и для читателя вряд ли интересны.