Игорь блудилин-аверьян эхо и egо выпуск второй «книга бесед»
| Вид материала | Книга |
- Игорь блудилин-аверьян тень титана, 3253.71kb.
- Радиостанция «Эхо Москвы»: Интервью, 06. 01. 2003, 730.11kb.
- Биобиблиографическое пособие из цикла «Служа Отечеству искусством» Выпуск 1 Лотошино, 510.86kb.
- Е. Б. Хворостов Столкновительное фотонное эхо в парах иттербия Реферат, 15.91kb.
- Книга тайн, 4639.55kb.
- Яшин Игорь Олегович Современное значение и особенности таможенных союзов как формы, 892.65kb.
- Эхо москвы, эхо, 05. 08. 2008, Варфоломеев Владимир, 18:, 3435.39kb.
- Бюллетень выпуск №23 (452), 405.21kb.
- Второй Интернет-конкурс поэзии в Эстонии. Игорь Ватолин: Рижская «самоподстава» Генисаретского, 66.76kb.
- Новогодняя Сказка, 12.13kb.
Глава 8
Блаженный Августин
«Исповедь», М., Renaissanse, 1991
К «Исповеди» бл.Августина я подбирался давно, — наверное, с конца 60-х, когда хаотически болтался в воде возле берега Философского океана, совершенно не умея плавать, очень смутно представляя себе, куда плыть, и, главное, как плыть. В период моей каждодневной беготни по букинистическим магазинам Москвы «Исповедь» бл.Августина попалась мне; я начал было её читать, но сразу бросил, потому что не понял ни слова и не получил ответа от небес, распростёртым над Философским океаном, зачем мне нужен Августин с его исповедью. Страдая от неизбывного студенческого безденежья, я немедленно отнёс Августина обратно в магазин (как сейчас помню: в Камергерском переулке).
Но на «Исповедь» я наталкивался постоянно в течение всех своих тридцати или сорока лет серьёзного чтения. С годами стало проясняться, что «Исповедь», если хочешь серьёзно понять Материк Культуры, никак не обойти. Надо покинуть берег и углубиться в дебри; но для этого надо сначала к берегу пристать. А в поисках удобной гавани на пути вставали рифы под названием «Исповедь» бл.Августина.
Хочешь не хочешь, надо было через них пробиваться.
И вот — спустя сорок лет чтение «Исповеди», наконец, состоялось...
Из предисловия А.Столярова:
«Патристика есть внутренне цельное культурное явление <… …> На долю отцов церкви выпала великая задача — синтезировать культурное богатство античного мира с новым мироощущением». — К вопросу о русскости. К сожалению, довольно распространено в кругах русской современной патриотики мнение, что русская культура настолько богата и самодостаточна, что Европа с её колоссальным культурным наследием нам не то что не указ, а вообще не нужна русской культуре и чуть ли не враждебна ей. Как ни пытаемся вразумить и я, и другие немного сведущие в европейской культуре люди, например, поэта П.К., отрицающего вообще нужность для русского культурного человека знание европейского культурного контекста, ничего не выходит: П.К. напрочь отметает «всё европейское», а вместе с ним и мировое. А надо понимать, что русская культура без чувствования православного градуса вообще не понятна; православия без патристики не существовало бы, не выработалось бы; а патристика, в свою очередь, как пишет вот знающий человек А.Столяров, есть корень от корней античности, во-1-х, а во-вторых, корень и латинства с его католичеством, и православия; следовательно, чтобы осознать свою идентичность в православном культурном мире, надо знать существо расхождения православия с католичеством, откуда и пошло культурное «разделение» России с Европой (беру «разделение» в кавычки, ибо оно — мнимое: нет на самом деле культурного разделения — «в глубинах»); и дело вовсе не в filioque, что есть лишь формальный повод раскола восточной и западной церквей. Вот это надо понимать и попросту знать: без знания православных корней — и, следовательно, европейского и мирового культурного богатства — и русской культуры не узнаешь, не почувствуешь. От частого повторения слова «духовность» дух не обогатится и к истине не прорвётся. Истина открывается только обладателю целокупного, мощного, объёмного знания.
Сначала наполни понятие «духовность» содержанием, а потом говори о ней. Что такое «русская духовность», не объяснишь, если не знаешь европейской и мировой культуры.
Читая самого Августина:
Забавы взрослых называются делом, у детей они тоже дело... — Один персонаж моего романа «Тень Титана», плотник, говорит это. Т.е., я додумался до этого сам. Плотник в окончательный вариант романа не вошёл, а эту мысль я всунул в первый выпуск «Эха и Эго».
Значит ли это, что я такой же умный, как Августин? Не думаю. Если одна моя мысль совпала с одной мыслью Августина, из этого не следует, что мне можно тягаться со всем Августином.
А всё равно приятно.
Никто ничего не делает хорошо, если это против его воли, даже если человек делает что-то хорошее. — Вон когда ещё люди это знали! В V-м веке! А коммунисты насильничали. Хотя в учебниках сами писали, что рабский труд потому и был неэффективный, что из-под палки.
Жизнь, которой мы живём здесь, имеет своё очарование: в ней есть некое благолепие, соответствующее всей земной красоте. — Не углубляясь в богословские оттенки и тонкости, можно сказать — не без удивления: а ведь по этой-то фразе и можно увидеть: вот, сказал человек истинно верующий, не сомневающийся, что есть жизнь земная и жизнь иная, загробная.
Как нам, людям рациональным, не хватает вот такого вот вúдения!..
...и противоестественные грехи, например, содомский <... ...> Бог создал людей не для такого общения друг с другом. Тут нарушается общение, которое должно быть у нас с Богом, п.ч. природа, которой Он создатель, оскверняется извращённой похотью. — Вот возможный ответ на вопрос, почему вообще даже естественное совокупление, публичное обнажение и проч. является грехом. «Нарушается общение с Богом». Сладость удовлетворения похоти, даже естественной, заставляет — хотя бы на миг оргазма — забыть о Боге! Интересный посыл, до которого я не додумался, когда размышлял осудительно, почему такое сакральное дело, которое ведёт к продолжению рода, христианство объявило грехом.
Кстати, не потому ли, что в артистической среде — мимов, скоморохов, певцов, плясунов и проч. — с давних лет был распространён содомский грех, профессия актёра считалась низкой и т.д.? Есть ли корреляция между склонностью к содомскому греху (гомосексуализм, лесбиянство, скотоложество и т.п.) и призванием артистическим?
Наверное, есть. Тогда здесь — необоримое требование физиологии, т.е. самой природы, а не изъян в нравственности. — Тем не менее, даже понимая это, я, напр., не смог бы дружить с гомосексуалистом. Тоже следуя своей природе, которая в меня вложила отвращение к этому изъяну физиологии. Такое же, как, скажем, к мокрице, к сколопендре, к медведке. Как-то в круизе по Средиземному морю меня познакомили с знаменитым певцом Сергеем П.; он путешествовал с мужем; по ситуации я был вынужден пожать ему руку — с очень сложным, неприятным чувством...
... хотя Ты и допустил ещё, чтобы меня кружило и закружило в этой мгле. — Августин так пишет о суетной и грешной, т.е. полнокровной, человеческой жизни, которую он вёл в молодые годы.
Приведенная метафора свидетельствует, что Августин был поэтом. Возможно, не стань он христианским мыслителем, из него получился бы первоклассный писатель и поэт уровня Вергилия или Данте.
...любящие суету и ищущие обмана... — О нас, о нас обо всех это сказано! Точность слова Августина поразительна.
Почему с жизненной горечи снимаем мы сладкий плод стенания и плач, вздохи и жалобы? — Августин наблюдателен, как всякий подлинный писатель. Он уловил сладость плача в юдоли горечи, называемой жизнью — это наблюдение роднит его с Достоевским.
Прекрасное родится и умирает; рождаясь, оно начинает как бы быть и растёт, чтобы достичь полного расцвета, а, расцветши, стареет и гибнет. Не всегда, правда, доживает до старости, но гибнет всегда. Родившись и стремясь быть, прекрасное, чем скорее растёт, утверждая своё бытие, тем сильнее торопится в небытие: таков предел, положенный Тобою земным вещам, потому что они только часть целого, существующие не одновременно; уходя и сменяя друг друга, они, как актёры, разыгрывают всю цельную пьесу, в которой им даны отдельные роли. То же происходит и с нашей речью, состоящей из звуковых обозначений. Речь не будет целой, если каждое слово, отзвучав в своей роли, не исчезнет, чтобы уступить место другому слову. — Поразительный взгляд на мир. Ни на что не похоже! Учёные, конечно, знают, как определить такое «оживление» вещей, но заметить, что вещи — части целого, существующие не одновременно, и уподобить их актёрам и т.д. — гениальная метафора. И уподобление вещей словам речи — разве это не гениально?
Августин пишет далее: отдельные части в совокупности своей образуют этот дольний мир. — Непохожесть ни на что и оригинальность такого воззрения возникает от того, что Августин не принимает в рассмотрение время. Времени нет! Без времени как бы рождается новая цельность. Всё это очень тонкие и сложные вещи. Об этом, думается, мучался в своём Дневнике Лев Толстой, когда подступался к пониманию и понятию времени так и этак, с того и другого бока, приступами, как полководец на несдающуюся крепость.
Вот, вещи: например, стило Августина, которым он писал в своём V-м веке от Р.Х., и мой портфель, который стоит у меня за спиной на книжной полке в моём XXI–ом веке. Что между ними может быть общего?! Но уберите время, и окажется, что и стило его, и мой портфель — части целого, потому что они существуют одновременно; без них этот дольний мир был бы другим. — Требуется нешуточное усилие ума, чтобы осознать глубину такого воззрения, важность его для понимания того, чтобы осознать себя: что же такое Я в этом многоцветном, вихревом мире? А умишко слабенький, глубина не больно-то даётся. Проще рукой махнуть да сказать себе: ерунда какая-то, чего там осознавать? Смертен я, всё одно помру, как и все, как и этот умник Августин; подумаешь, «части целого»... Да и Бога нет! Так об чём разговор?!
Далее Августин говорит: наслаждаться целым. — Это уже практический принцип. Как можно наслаждаться целым, части которого существуют не одновременно, разделены веками? В том-то и дело, что в этом разделённом целом — Бог, Который всё соединяет.
Цельный и сильный писатель, но атеист, Леонид Сергеев, если прочтёт это, начнёт, пожалуй, ругаться. — Я пишу это, а он присутствует незримо рядом, мой друг — и вечный оппонент, когда речь заходит о Боге и Божественном.
Комментарий 1 к комментарию. На днях, сидя в ресторанчике во дворе дома Ростовых с Э.Балашовым и Л.Сергее-вым, мы пили зелёный чай с чабрецом и разговорились о Рерихе, шамбале и прочих любимых Э.В-чем вещах, и он поведал мне, малознающему, что и индусам, учение которых Августин вряд ли знал, тоже было известно, что в некотором состоянии духа и на некоторых уровнях познания тонких миров время как таковое исчезает, и прошлое, настоящее и будущее существуют одновременно.
Ещё в школьные лета, естественно думая о времени, я вывел формулу: понятие «время» придумал гений.
В этой формуле, видимо, выразилось всё клубящееся и не поддающееся каким-либо дефинициям связанное со временем, непосильное для структурирования детским умом и душой.
Комментарий 2 к комментарию. На днях, пия чай у Леонида Сергеева, я выяснил, что он стал «агрессивным» атеистом после того, как, работая художником где-то возле Сергиева Посада, близко познакомился с местным священством, «с попами», как он выражается. И оказалось, что попы эти — людишки с вполне мирскими интересами, не то что не «чуждые страсти» к деньгам, а по-настоящему одержимые деньгобесием, церковные дела свои превратили в бизнес, делают «бабки» не хуже заправских бизнесменов, не останавливаются перед мошенничеством, обманом и угрозами.
Я из своего уже опыта я знаю, что церковники близко стоят с бандитами, принимают от них и деньги, и услуги, и т.п., «духовно окормляют» их, «дружат» с ними — иногда настолько тесно, что и кавычки не нужны... Бандиты, соответственно, «крышуют» их бизнес.
Лёня обозлился на этих недостойных «служителей Церкви» — и:
- После этого я стал атеистом.
История простенькая и распространённая: раз попы плохие, а Бог этому попускает, накажу-ка я Его: перестану в Него верить. Приблизительно так.
А что? Лёня знает жизнь, знает людей, стольких повидал, через столько предательств прошёл, столько видел зла, несправедливости, неправедности — что имеет право задаться гневной мыслью: почему Бог, если Он есть, всему этому попускает?! Где же Он?!
При всей своей простоте вопрос глубокий.
Дюжинные умы, ленивые учители, на этот вопрос отвечают просто: «Пути Господни неисповедимы». Т.е., раз так Бог делает, значит, для чего-то это Ему нужно. И не суйся, не твоего ума дело. Не по Сеньке, мол, шапка.
А Лёню такой ответ не устраивает: он знает, что имеет право на шапку по себе; он, чай, не Сенька. За таким ответом прячется много лукавства.
А чтобы ответить на вопрос, почему Бог попускает всем тем безобразиям, которые творятся в Его тварном мире, надо не какое-то там «Эхо и Эго» писать, а предпринять настоящее философское исследование о постижимом и непостижимом, листов эдак на 70 — 80...
Надпись моя на полях одиннадцатой главы книги четвёртой: «Бог — это Мечта человека о совершенной целостности, о непо- и недостижимости». —
Двенадцатая глава этой книги четвёртой — целый философский трактат о сущности жизни и веры. «Счастливой жизни ищете вы в стране смерти: её там нет. Как может быть счастливая жизнь там, где нет самой жизни?» И далее, о пришествии и воскресении Христа: «Сюда спустилась сама Жизнь наша и унесла смерть нашу и поразила её избытком жизни своей». — «Страною смерти» называет Августин нашу жизнь без Бога; а «Жизнью» называет Христа. — «Если ты говоришь что-то, горя огнём любви, значит, говоришь ты от Духа Святого». — Любопытно бродить в лабиринтах этих поэтических метафор, созданных в V веке н.э., т.е. более 1500 лет назад.
Всё, что писано до Рождества Христова, в античности, имеет какой-то привкус «ненашести». Там, в древности, всё ещё нам чуждо и по-настоящему не понятно. Другая система ценностей. Не зря говорят: «до нашей эры». И «нашу эру» не зря называют «нашей», потому что она нам в основном понятна. Здесь мы — дома. В целом здесь — уже наша система ценностей. Здесь, начиная с Евангелия, т.е. с I — II вв., царит уже наша психология.
Я говорю о Западе. Восток, т.е. Китай и Индия, такого великого, решительного, кардинального переворота эр не пережили; поэтому так различаются психологии западного и восточного человека.
Психология восточного человека — Китайца и Индуса — это психология человека, имеющего неизменённые, т.е. вечные, корни; психология западного человека — психология христианская и магометанская, т.е. психология нового, изменённого Евангелием и Кораном, человека. Становится понятной ненависть первых христиан к язычникам: они были врагами. Это сейчас время сгладило различия. — Сбился.
Дополнение. Дотошные читатели могут усмехнуться и ткнуть пальцем: магометанство — религия западного человека?! Ислам — ведь это Восток!
Но ведь ислам возник на территориях, непосредственно примыкающих к Западу и во всяком случае лежащих к западу от территорий, где царил и сейчас царит неизменный буддизм, то есть корень Востока. В определённом — хотя бы географическом — смысле, ислам — это мост, связующий христианство и буддизм.
…завертеть ветром всякого учения. — Вот уж кого «завертело ветром всякого учения», так это нас, бедолаг советских времён. Сколько невозвратимого времени моей единственной и неповторимой жизни ушло на зубрёж тупого марксизма-ленинизма, этого «научного» коммунизма, будь он проклят! Этой «истории КПСС», с идиотскими приёмами запоминания дат съездов, когда к номеру съезда надо было прибавить 19, и получишь год его проведения — напр., 17-й съезд был в 1936 г., а 18-й — в 37-м; или как-то так. В результате напрочь отбито у большинства чувство реальности, вкус к общественному, к идеальному, невообразимая путаница в мозгах, отвращение к мышлению, недоверие к мысли! Нет, здесь уже не «ветер учения», здесь — неподвижная глыба; образ, так любимый основателем ленинизма, что он даже тончайшего Толстого назвал «глыбой».
Господи, как же я не уважаю этот советский коммунизм, это стойло, эту конюшню агрессивного усреднения и упростительства, где в духовном смысле ко мне относились как к скотине, где вечно на пороге маячила фигура секретаря парткома с кнутом в руке! Какая-то пошлая, полуграмотная баба по имени Надька Крупская предписала, чтό мне можно читать и чего нельзя! М.б., у меня жизнь по-другому сложилась бы, если бы в 1967 году в Ленинской библиотеке мне вынесли бы из книгохранилища заказанного мной Шопенгауэра, его «Мир как воля и представление», его «Афоризмы житейской мудрости»! Нет, белая от страха библиотекарша злобно сказала мне, вглядываясь в какой-то особенный иероглиф, которым был перечёркнут мой бланк заказа: «Вы заказали то, что нельзя заказывать». Оцените, читатель, всю гнусность этой формулировки: нельзя заказывать! И после этого коммунисты, эти мандарины ограниченности и тупости, что-то говорят о свободе, о гордом звучании Человека! Сколько времени жизни и сил ушло на угождение этим лукавым, циничным служителям Красного Культа...
Мне лестно было извинять себя и обвинять что-то другое, что было со мной и в то же время мною не было. — Как это знакомо и случается постоянно с каждым из нас!
…убивал свои превосходные дарования слепым и пагубным пристрастием к пустым забавам. — Сколько погибло и продолжает гибнуть неглупых людей, особенно детей и вообще молодых, из-за пристрастия «к пустым забавам»!
Вот она, одна из главных, пожалуй, задач воспитания: ввинтить в душу воспитуемого чувство отвращения к пустоте души и занятий. Что получится из здоровенного шестнадцатилетнего дубины, которого я вижу всякий раз, когда прохожу летним днём по Новому Арбату; их несколько человек, этих великовозрастных младенцев, которые прямо на тротуаре устроили себе нечто вроде стадиона по скейтбордингу, или как это у них называется: на досках с роликами они часами тренируются, прыгая на них, вертя их ногами в воздухе, вспрыгивая на бордюры, перескакивая через каменно-железные примитивные препятствия и т.п. Часами! Иду на работу в час дня — они «тренируются»; иду с работы в четыре или в пять — они всё ещё носятся — с задумчиво-тупыми мордами, с видом, будто занимаются Бог знает каким важным делом. Ладно, было бы им по 12 лет — а то ведь 15–16-летние верзилы! В этом их жизнь. —
И так было во все века. Избегают этого лишь единицы, которые и добиваются успеха в жизни благодаря тому, что их душа наполнена созиданием, а не пустотой.
…выжечь гниль в душе. — О, это даётся далеко не каждому! Надо иметь соответствующую конституцию души.
Если виновник этому дьявол, то откуда сам дьявол? Если же и сам он, по извращенной воле своей, из доброго ангела превратился в дьявола, то откуда в нем эта злая воля, сделавшая его дьяволом, когда он, ангел совершенный, создан был благим Создателем? — Вопросы, между прочим важнейшие и не разрешённые толком до сих пор.
Откуда добро?
Откуда зло?
Что такое добро?
Что такое Ум, откуда он взялся?
Мне эти вопросы представляются основополагающими, гораздо более важными для человека, нежели вопрос, с чего начался мир, земля, материя и т.п. Всё плотское, материальное так или иначе, в конце концов, можно объяснить: Первотолчком, Перводвигателем и пр. Но вот Добро откуда? Зло? Откуда Разум? Что такое разум? Ум? Качество человеческого мозга? В чём оно, это качество — по сути, по природе? Откуда оно взялось? Почему одна собака безнадёжно глупа, а другая — умная? Почему есть среди людей дураки, а есть умницы и даже гении?
Почему душа больше радуется возврату найденных любимых вещей, чем их постоянному обладанию? — Какое милое, житейски тёплое наблюдение!
Ты рабствуешь похоти — и она обращается в привычку; ты не противишься привычке — и она обращается в необходимость. — Замечательный образец древнего бытового философствования.
Долго не знал, любил суету и искал ложь. …В призраках, которые я считал действительностью… — Все в начале жизни так живут.
Человеческой душе трудно отрешиться от земного. — А зачем отрешаться-то?
Вот здесь — один из камней преткновения в христианстве. Зачем отрешаться от земного, чтобы понять небесное?
Я обошел, где мог, чувством своим внешний мир, вглядывался в жизнь, оживляющую мое тело, и в эти самые внешние чувства мои. Оттуда я вступил в тайники моей памяти, в эти просторы, с их многообразием; они чудесным образом наполнены бесчисленными сокровищами. <... ...> Велика она, эта сила памяти, Господи, слишком велика! Это святилище величины беспредельной. Кто исследует его глубины! И, однако, это сила моего ума, она свойственна моей природе, но я сам не могу полностью вместить себя. — Зорко подметил Августин: «я сам не могу полностью вместить себя». — Велика сила памяти; не знаю, Господи, что-то внушающее ужас есть в многообразии ее бесчисленных глубин. И это моя душа, это я сам. Что же я такое, Боже мой? Какова природа моя? Жизнь пёстрая, многообразная, бесконечной неизмеримости! Широки поля моей памяти, её бесчисленные пещеры и ущелья полны неисчислимого, бесчисленного разнообразия: вот образы всяких тел, вот подлинники, с которыми знакомят нас науки, вот какие-то отметины и заметки, оставленные душевными состояниями, — хотя душа их сейчас и не переживает, но они хранятся в памяти, ибо в памяти есть всё, что только было в душе. Я пробегаю и проношусь повсюду, проникаю даже вглубь, насколько могу, — и нигде нет предела; такова сила памяти, такова сила жизни в человеке, живущем для смерти. — Оговорка Августина, невольная (как говорится, «по Фрейду», повинуясь скрытому в подсознании): «...живущем для смерти». Только что говорил о силе жизни в человеке, и вдруг — прорвалось: человек живёт для смерти. И в этом — в том, что «человек живёт для смерти» — тоже христианство, тоже — залог грядущего обессиливания его, потому что человек, хоть и знает, что он наверняка помрёт, но живёт он всё равно не для смерти. И если уж обращаться к памяти, то мы не вспомним в нашем прошедшем, когда бы мы жили для смерти. Мы живём всё равно для — жизни! Каждый свой миг мы живём для жизни, мы живём жизнью!
Для смерти жить бессмысленно; это значит — предать Бога, даровавшего нам жизнь.
Вот мой ответ спрашивающему: «что делал Бог до сотворения неба и земли?» Я отвечу не так, как, говорят, ответил кто-то, уклоняясь шуткой от настойчивого вопроса: «Приготовлял преисподнюю для тех, кто допытывается о высоком». Одно — понять, другое — осмеять <… …> Я сказал бы: «Я не знаю того, чего не знаю». — Ответ внешне глубокий, а на деле — обычный трюизм. Было бы глубже, если б Августин ответил: «я не знаю, чего не могу знать»; или «я не знаю, чего не должен знать».
Позднейшее добавление: А в какой-то момент, в каком-то разговоре (кажется, с Э.Балашовым) подумалось именно словами Августина, и даже дальше: и не только не нужно, но и нельзя тебе этого знать, и поэтому ты этого никогда не узнаешь. Гипотезы строить — строй сколько угодно; а что было на самом деле, знать тебе этого не дано, ибо Бог сказал: «Нельзя! Не лезь! Там — бездна, в которую тебе путь заказан. Фантазируй сколько тебе угодно, а узнать этого я тебе не позволяю».
— Что делал Бог до сотворения мира?
— А какое тебе, собственно, дело?!
Это — до предела примитивизируя — личная жизнь Бога; Божественная Тайна. И надо, чтобы ты жил с сознанием того, что Она есть, и относился с осторожностью к себе и к своей судьбе.
Если же раньше неба и земли вовсе не было времени, зачем спрашивать, что Ты делал тогда. Когда не было времени, не было и «тогда». — Августин, как и Толстой много столетий позже, копался в проблеме времени.
Кажется из главы 13 книги одиннадцатой, что он понял физическую суть времени; по Августину, сначала возникло время; но сейчас уже мне это не интересно, не то, что раньше, в молодости, когда я думал над этим до головокружения и силился постичь феномен времени.
Я даже записал тогда (в середине 60-х) в Дневнике своём, что первым гением человечества был тот безымянный прачеловек, который придумал само понятие «время». Ну-ка, определи его сам, не заглядывая в словари! Определение трудно сформулировать, когда понятие изобретено — а поди его изобрети! —
А вот как Августин говорит о Боге и времени: «Ты не во времени был раньше времён, иначе Ты не был бы раньше всех времён. Ты был раньше всего прошлого на высотах всегда пребывающей вечности, и Ты возвышаешься над всем будущим: оно будет и, придя, пройдёт, «Ты же всегда — тот же, и годы Твои не кончаются» (Пс., 101, 28). Годы Твои не приходят и не уходят, а наши, чтобы прийти им всем, приходят и уходят. Все годы Твои одновременны и недвижны». — Есть логика, есть... Хотя чувствуется человеческое во всех рассуждениях этого святого.
Редко ведь слова употребляются в их собственном смысле; в большинстве случаев мы выражаемся неточно, но нас понимают. — Как верно подмечен этот удивительный факт!
Широковещательная речь прикрывает обычно нищету человеческого ума; искание речистее открытия, просьба длительнее её удовлетворения, стучащая рука утруждена больше получающей. — Целый каскад зорчайших наблюдений самой сути вещей.
Ночь — мать грешников. — Отлично сказано! Именно — не покров, а — мать! Темнота, темень рождает мысль о грехе и даже о преступлении.
Если хочешь прийти к жизни, то соблюдай заповеди, удали от себя горечь злобы и распутство, не убивай, не прелюбодействуй, не кради, не лжесвидетельствуй, — дабы показалась «сухая земля» и произрастила бы уважение к отцу и матери и любовь к ближнему. — Замечательно и глубоко. Уважение к отцу и матери и любовь к ближнему — в этом, по Августину, смысл жизни. Преодолеть препоны и все искусы, чтобы обрести уважение к своим родителям и любовь к ближнему... И просто, и — хорошо. Хорошо!
На этом я заканчиваю изложение своей беседы с блаженным Августином. Здесь — примерно шестая часть всего объёма её текста, составившего несколько десятков страниц моей записной книжки.
Книга Августина, конечно, сегодня уже не для широкого чтения. Вот любопытное наблюдение: ничего такого особенно сложного для понимания я в ней сегодня не встретил; напротив, книга написана живым, «сниженным» в сторону просторечия языком; казалось бы, читай, пожалуйста, набирайся мудрости... Но я рассказал выше читателю, что, когда я в первый раз принялся за чтение её — в возрасте приблизительно 20 лет — я ничего не понял. Не понял я не сложности выражений, которой в «Исповеди» нет, а — содержания: зачем это? «Исповедь» словно оттолкнула меня: «я — не твоё! Я не нужна тебе! Иди, читай другое!» Потому я ничего и не понял. Мне понадобилось сорок лет непрерывного спрашивания себя: «Что есмь аз?» и в поисках ответа копаться в пыли веков, пока я смог подступиться к «Исповеди» как к живому. «Исповедь» мне открылась; но, скажем, другие писания Августина — «О граде Божьем», «Против манихеев» и проч. (всего у него сочинений несколько сотен, наберётся на двадцать или тридцать полновесных томов) мне остались неинтересны, и читать их я уже вряд ли буду. А «Исповедь» — это, собственно, не столько исповедь (настоящая исповедь — всегда тайна для всех остальных), сколько автобиография, написанная Августином как история своего духовного прозрения, роста и становления в Духе.
Вопрос «Что есмь Аз?» — великий вопрос. От него началась и на нём построена Культура. Огонь в своём пути от пламешка, вспыхнувшего от самодельного трута, до бушующей энергии в двигателе межпланетной ракеты, примитивная хижина с плетёной из прутьев и покрытой травой крышей, превратившаяся в палаццо и небоскрёбы, оборудованные кондиционерами, тёплая шкура на плечах, принявшая обличье сложно составленных кусков шелестящих и переливающихся на свету тканей в стиле «от кутюр» — это не Культура, это Цивилизация.
А вот если спросишь себя с неожиданной и неутолимой тоской «Что есмь Аз?», и оглянешься вокруг в поисках ответа, а ответа не находится, и ты принимаешься его искать... И начинается новая жизнь — в Культуре, и ты преобразился, и ты уже другой.
«Исповедь» я бы отнёс, в том числе, и к художественной литературе. Там много литературных, даже романных, линий. Его отношения, например, с матерью — отдельный сюжет в мировой литературе, не получивший в ней, кстати, должного развития. Поразителен пассаж, когда он рассказывает, как его мать, уже христианка, предостерегает его от связей с замужними женщинами. Мне стыдно было слушаться этих уговоров, признаётся Августин; это теперь я знаю, что это были не её уговоры, а Твои; а тогда «Ты через неё обращался ко мне, и в ней презрел я Тебя» (II, 3). Какая замечательная, мощная метафора: твоя Мать — это голос Бога, обращённый к тебе. Эх, если б в детстве и в зелёной юности знать и понимать это...