Сергей Иванович Кознышев, брат Левина. Почти все комнаты заняты. Варят варенье, обсуждают текущие дела, мужчины ездят на охоту, иногда спорят о высоких материях. Вот, например, Стива Облонский рассказ
| Вид материала | Рассказ |
СодержаниеПовести и рассказы 1886–1904 гг. Смерть Ивана Ильича |
- Перестройка Вгазете «Рабочая трибуна», 1139.58kb.
- П. И. Чайковский, 242.39kb.
- Библейская Энциклопедия, 8795.18kb.
- Л. Н. Толстого Сергей Николаевич. Лишь через 50 лет Лев Николаевич напишет этот рассказ, 62.05kb.
- Чего не любят мужчины в женщинах, 58.91kb.
- Анна Каренина, 174.93kb.
- Л. Н. Толстой После бала Рассказ, 119.1kb.
- С. В. Чемезова к книге М. Т. Калашникова «Все нужное просто», 1005.72kb.
- Медалью Материнской Славы. Ярешил написать это сочинение, 34.32kb.
- «А что делать-то надо?», 197.43kb.
Повести и рассказы 1886–1904 гг.
Смерть Ивана Ильича
Умер член судебной палаты Иван Ильич Головин. Смерть «последовала» 4 февраля 1882 г.
Сослуживцы, родные, знакомые, их житейская суета, корыстные интересы... И подробная биография Ивана Ильича, умершего 45-ти лет. Как прошла его жизнь, столь характерная для многих?
Отец его был чиновник, тайный советник, «ненужный член разных ненужных учреждений». Окончив курс «в Правоведении», Иван Ильич «уехал в провинцию на место чиновника особых поручений губернатора, которое доставил ему отец».
В провинции он «делал карьеру и, вместе с тем, приятно и прилично веселился... В служебных делах был... сдержан, официален и даже строг; но в общественных он был часто игрив и остроумен и всегда добродушен, приличен...
Была в провинции и связь с одной из дам; была и модистка; были и попойки с приезжими флигель-адъютантами, и поездки в дальнюю улицу после ужина; было и подслуживанье начальнику и даже жене начальника, но все это носило на себе... высокий тон порядочности... Все происходило с чистыми руками, в чистых рубашках, с французскими словами и, главное, в самом высшем обществе...»
Через пять лет, с появлением новых учреждений Иван Ильич получил место судебного следователя в другой губернии. Жизнь его и здесь «сложилась очень приятно». «Он поставил себя в некотором достойном отдалении от губернских властей... и принял тон легкого недовольства правительством, умеренной либеральности и цивилизованной гражданственности». Через два года он женился на девице, с которой иногда танцевал на вечерах. «Девица Прасковья Федоровна была хорошего дворянского рода, недурна; было маленькое состояньице».
Вначале все было прекрасно, потом, с первых месяцев беременности жены отношения изменились: она его без всякой причины ревновала, придиралась ко всему, ругала мужа, когда он не исполнял ее требований. С рождением ребенка требования возросли. Чтобы оградить себя от домашних забот и неприятностей, Иван Ильич «все более и более переносил центр тяжести своей жизни в службу».
Через три года он стал товарищем прокурора. Служебные успехи, «возможность привлечь к суду и посадить всякого», — доставляли удовольствие.
Рождались и умирали дети. Жена, когда-то привлекательная и блестящая девушка его круга, «становилась все ворчливее и сердитее».
«После семи лет службы в одном городе Ивана Ильича перевели на место прокурора в другую губернию... Сознание своей власти, возможность погубить всякого человека... мастерство свое ведения дел, которое он чувствовал, — все это радовало его и вместе с беседами с товарищами, обедами и вистом наполняло его жизнь».
Потом случились неприятности на службе. Кто-то перехватил место, на которое он рассчитывал, произошла ссора с начальством. Жалованья не хватало на жизнь, он решил ехать в Петербург и «выпросить место в пять тысяч жалованья».
Неожиданно в министерстве произошли перемены! В результате перестановки выдвинулся старый друг, благодаря которому Иван Ильич получил «высокое назначение, пять тысяч жалованья и подъемных три тысячи пятьсот». Он «был совсем счастлив». И отношения с женой улучшились. На новом месте Иван Ильич нашел квартиру, именно такую, о какой они оба мечтали. Он «взялся за устройство, выбирал обои, покупал мебель... Он так был занят этим, что сам часто возился, переставлял даже мебель и сам перевешивал гардины. Раз он влез на лесенку, чтобы показать непонимающему обойщику, как он хочет драпировать, оступился и упал, но, как сильный и ловкий человек, удержался, только боком стукнулся об ручку рамы. Ушиб поболел, но скоро прошел».
Жили они затем вполне благополучно и «круг общества составлялся у них самый лучший». Они всегда старались избавляться от недостаточно преуспевающих приятелей и родственников.
«Все были здоровы. Нельзя было назвать нездоровьем то, что Иван Ильич говорил иногда, что у него странный вкус во рту и что-то неловко в левой стороне живота».
Потом «неловкость эта стала увеличиваться». Появилась постоянная тяжесть в боку. Опять начались ссоры, особенно во время обеда. Прасковья Федоровна поняла, «что это болезненное состояние, которое вызывается в нем принятием пищи», и уже не спорила с ним.
Обратились к знаменитому врачу, потом другому, тоже знаменитому. Длительное и бесполезное лечение... Он постепенно слабел, страдал, превратился в лежачего больного. Ему подавали судно, поднимали, укладывали. Обслуживал его «буфетный мужичок Герасим», добрый, искренний человек.
Дни шли за днями. «Все то же. То капля надежды блеснет, то взбушуется море отчаяния, и все боль, все тоска и все боль, одно и то же».
А вот его семейство отправляется в театр, взяли там ложу. Едут жена, дочь с женихом, сын гимназист. «Сын всегда жалок был ему. И страшен был его испуганный и соболезнующий взгляд. Кроме Герасима, Ивану Ильичу казалось, что один Вася понимал и жалел».
Потом ночью, когда они уже вернулись из театра, он, отослав Герасима и оставшись один в своей комнате, «плакал о беспомощности своей, о своем ужасном одиночестве, о жестокости людей, о жестокости бога, об отсутствии бога».
— Зачем Ты все это сделал? Зачем привел меня сюда? За что, за что так ужасно мучаешь меня?..
Потом он затих, словно прислушиваясь к голосу души.
— Чего тебе нужно?
— Не страдать. Жить, — ответил он.
— Жить? Как жить? — спросил голос души.
— Да, жить, как я жил прежде: хорошо, приятно.
В одну из ночей «ему вдруг пришло в голову: а что как и в самом деле вся моя жизнь, сознательная жизнь, была “не то”».
«И его служба, и его устройство жизни, и его семья, и эти интересы...»
Потом вдруг «какая-то сила толкнула его в дыру, и там, в конце дыры засветилось что-то...
— Да, все было не то, — сказал он себе, — но это ничего. Можно, можно сделать “то”. Что ж “то”? — спросил он себя и вдруг затих.
«Это было... за час до смерти. В это самое время гимназистик тихонько прокрался к отцу». Он прижал к губам руку умирающего и заплакал. Иван Ильич «вдруг открыл глаза и взглянул на сына. Ему стало жалко его». Подошла жена, вся в слезах. Ему жалко стало ее.
«И вдруг ему стало ясно, что то, что томило его и не выходило, что вдруг все выходит сразу... со всех сторон. Жалко их, надо сделать, чтобы им не больно было...»
Он искал своего прежнего привычного страха смерти и не находил его. Где она? Какая смерть? Страха никакого не было, потому что и смерти не было.
Вместо смерти был свет.
— Так вот что! — вдруг вслух проговорил он. — Какая радость!
Для него все это произошло в одно мгновение, и значение этого мгновения уже не изменялось. Для присутствующих же агония его продолжалась еще два часа».
Когда вдруг возникло сочувствие к людям, стремление им помочь, жалость, оказалось, что смерти нет. (Может быть, где-то есть продолжение жизни?)
Он всегда жил для себя. Карьера, тщеславие, корысть, приятное светское времяпрепровождение — все общепринятое, уважаемое в его кругу.
Все это было «не то». Пустая суета? А что же «то»? Жизнь в соответствии с Божьими заповедями? Но их исполнение пока что далеко не вполне возможно (на данном этапе развития общества).
Может быть, «то» — исполнение заповедей хотя бы в пределах реально возможного?
— Кончено! — сказал кто-то над ним. Он услыхал эти слова и повторил их в своей душе. «Кончена смерть, — сказал он себе. — Ее нет больше».
«Он втянул в себя воздух, остановился на половине вздоха, потянулся и умер».
1886