Андрей Белый Начало века Воспоминания в 3-х книгах

Вид материала

Книга

Содержание Теория знания, или... "великан риза"? От автора

Подобный материал:

• Андрей Белый Между двух революций Воспоминания в 3-х книгах, 9395.42kb.
• Андрей Белый На рубеже двух столетий Воспоминания в 3-х книгах, 8444.71kb.
• Константин васильевич мочульский андрей белый, 384.75kb.
• Андрей Белый «Петербург»», 7047.26kb.
• И. Г. Ильичева Е. Впетрова Рабочая программа курса, 497.71kb.
• Воспоминания Сайт «Военная литература», 4244.99kb.
• М. Ю. Брандт «История России начало XX-XXI века» Класс : 9 Учитель: Гейер Е. В. Краткая, 128.8kb.
• Андрей Валерьевич Геласимов автор многих повестей и рассказ, 121.96kb.
• Программа история России. XX начало XXI века. 9 класс (68, 529.1kb.
• 1. Вступление фольклоризм Ахматовой: обоснование темы, 278.37kb.

Брюсов в другом отделе, озаглавленном: "Символизм и литературные школы".]

В теоретических интересах я был одинок, [и когда говорил врагам "мы", -

то разумел себя и надетые на правой руке фикцию "литературоведчества"

Брюсова или - "мы - с Брюсовым", на левой - фикцию "исторических экскурсов";

или - "мы - с Ивановым"; я поступал, как напуганный ночной тьмою еврей,

показывающий вооруженным разбойникам надетые на руки: шапку и ермолку.

Это было - нелепо, наивно и гордо; оказалось же - непрактичным: в сумме

шишек на моем лбу от критических тумаков я ощупываю и те, которые относимы к

Брюсову, и те, которые относимы к Иванову.]


ТЕОРИЯ ЗНАНИЯ, ИЛИ... "ВЕЛИКАН РИЗА"?


"Законы вещества, устанавливаемые... химией и физикой... модели,

сосредоточивающие внимание на требованиях, которые мы должны предъявлять

изучению формальных принципов"; 1 "указание на массу как на энергию

сопротивления равнозначно указанию на динамический базис всякого учения о

массе";2 "законы сохранения вещества... следствия закона сохранения

энергии";3 "современные энергетики пытаются даже формы познания вывести из

энергетических процессов"; 4 "Рилъ определил причинность как вид

энергетического процесса";5 "закон эквивалентов нашел бы свое выражение в

формальной эстетике"6 [1 С. 182. 906. 2 С. 183. 906. 3 182. 906].

Так говорит естественник; гносеолог в нем понимает: данные

механического мировоззрения - модели; пользоваться ими надо с большой

осторожностью; так что: хотя "в термодинамике не обойтись без понятия

энергии"7, но это "понятие - определенно лишь в той области, где с этим

понятием связано понятие о механической работе"8 оно, "вынесенное за пределы

частной науки, становится... совершенно не ясным"? критика основоположений

механики ставит его в отношение подчинения к теории знания: "механические и

динамические понятия оказываются в зависимости от данных гносеологического

анализа"; 10 "переход этих понятий... механики к понятиям гносеологическим

стоит в связи с расширением каузальной проблемы"11.

Но критика основоположений всякой "науки ставит науку в отношение

подчинения к теории познания" 12 вне ее и научная систематика есть

"систематика... незнания";13 ее формулы, практически не раскрытые в

жизненном смысле, - отношения, протекающие между неизвестными величинами,

или "винегрет из... методических понятий"; 14 "частные логики... требуют

общелогического обоснования"15, или - вскрытия многосмыслия отвлеченных

понятий в жизненную осмысленность их:

"Теория знания есть введение ко всякого рода миросо-зерцаниям"; 16

"критическая философия имеет дело с основными проблемами познания"; 17 "она

занимает независимое место в ряду прочих наук"; 18 "не против точного смысла

научного знания направлено жало...; против иных способов расширения знания";

19 "само знание становится предметом";20 "познание - знание о знании" 21.

Что здесь мистического?

В 906, 907, 908 годах Александр Блок и Вячеслав Иванов упрекали

"мистика" в отвлеченном рационализме и в безуханной неблагодатности его

мыслей о символизме; из "Золотого руна", штаб-квартиры мистических

анархистов, летели стрелы Генриха Тастевена по его адресу.

[4 С. 23. 904. 5 С. 31. 904. 6 С. 187. 906. 7 С. 187. 906. 8 С. 187.

906. 9 С. 52. 909. 10 С. 43. 904. 11 С. 44. 904. 12 С. 55. 909. 13 С. 56.

909. и С. 55. 909. 15 С. 54. 909. 16 С. 54. 909. 17 С. 56. 909. 18 С. 57.

909. 19 С. 57. 909. 20 С. 57. 909. 21 С. 57. 907].

Был ли рационалистом я?

Рационализм в первые годы начала столетия был представлен рядом школ,

берущих начало в Канте: Коген, На-торп, Кассирер, Кинкель с одной стороны,

Виндельбанд, Риккерт, Ласк, Кон, Христиансен - с другой рационализировали до

крайности трансцендентальный идеализм Канта; отношение к Канту было

экзаменом на право быть принятым в общество "порядочно" мыслящих; для этого

надо было усидчиво преодолевать некую понятийную гимнастику, заменяющую

мировоззрение овладением приемами схоластических головоломок, как-то; знать,

чем форма отличается от "формы формы" и почему "форма формы формы" равна

"форме формы" 22.

[22 Этими уточнениями занимались последователи ученика Риккерта,

профессора Ласка]

В 1905 году я писал против идеализма и рационализма: "Переоценка

ценностей... выразилась в бунте против узкого материализма и натурализма...

Но... не к рационализму, не... к идеализму призывала новая литературная

школа"; в этом-то "но не..." и была загвоздка для понимания моих тогдашних

идей; "но" предполагало какое-то "хотя - однако"; "хотя" - относилось к

условному допущению метода в отмежеванной ему сфере; "однако" - относилось к

отрицанию реальности за методическим смыслом; "но не", - на нем спотыкались:

товарищи символисты и "враги" - идеалисты, рационалисты, механицисты,

позитивисты, наивные материалисты, метафизические реалисты и теософы; они

смешивали в молодом символисте две проблемы: овладения языком, т. е. умением

говорить при случае как идеалист, как метафизик, как механицист, как

материалист, как теософ, и оценки языка как определяющего мировоззрения; я

учился у идеалистов: они были склонными порою меня счесть своим, видя меня

оперирующим их понятиями; глупые люди и доселе видят в моих

естественнонаучных интересах лишь желание примазаться к... Молешотту; это

доказали иные из читателей книги "На рубеже".

Через всю жизнь проходит знакомая картина: Степпун, Гессен, проф.

Богдан Кистяковский мне говорят: "Тут вы мыслите как... риккертианец";

Мережковский в 1902 году заявляет студенту-естественнику: "Вы - наши, мы -

ваши"; социал-демократ Валентинов видит в позиции "Эмблематики смысла"

позицию, близкую к социализму; Георгий Чулков в 1905 году записывает и меня

в "мистическую соборность"; Гончарова в 1902-ом записывает в теософа. И это

оттого, что они видят во мне - "хотя"; "хотя" - означает: умение говорить

как мистик, как идеалист, как позитивист и т. д.; смешивают средство,

учебу, - с целью: с заданием критически вскрыть корни "языка"; разглядеть в

нем заблуждение; и даже: увидеть в заблуждении искажение истины, подобное

искажению ее в теории, забракованной Лавуазье.

Это "хотя - однако" - выявление в естественнике проблемы ножниц, о

которой я говорю подробно в книге "На рубеже", жалуясь, что понимающий меня

в науке отец приходил в ужас от "мистики" стихотворений, мною написанных; не

понимающий этих стремлений литературный патрон, М. С. Соловьев, всемерно

покровительствовал "художеству".

Это проистекало из усилий выработать собственную теорию знания, а не

взять ее напрокат; изучая жаргон Канта, не делался кантианцем; изучив жаргон

Владимира Соловьева, написал о его философии, что она "малоговорящая

метафизика"23, хотя личность Соловьева чтил чрезвычайно.

Теория Канта для меня - "только проблема";24 теория знания "отсутствует

у Канта";25 "теории знания как науки нет у него"; 26 у него же "выведение

опыта из... предпосылок лишает объект знания предметной значимости:

содержание выводится из формы... "Вещь в себе"... оказывается мыслимым

понятием...; улетучивается... объективно данный материал...; бытие

становится формой мысли"; 27 "тяжкая форма хронического незнания по пунктам

есть предмет гордости нескольких теоретико-познавательных школ";28 "Кант...

был восьмым книжным шкафом своей библиотеки... Может ли книжный шкаф

обладать личным творчеством"; 29 "из кантовского критицизма, отрицающего

существенность познания, выход или в позитивизм, или к Гегелю" 30.

[23 См. "Арабески". Владимир Соловьев (силуэт). 24 С. 60. 909. 25 С.

59-60. 909. 26 С. 60. 909. 27 С. 69. 909.28 Ар. 213. 910. 29 С. 215. 910. 30

С. 27. 904].

Позитивизм - отвергнут; Гегель - метафизичен; и я зову от Канта к

постановке по-новому его проблем, чтобы с критицизмом как тенденцией

встретились актуальные проблемы начала века; и жду от встречи новой теории

знания: насквозь критической, насквозь жизненной; в ней не только возможно

обоснование эстетики в логике, но и логики в эстетике; она должна вскрыть

самое творчество как точную фантазию мысли.

Такая теория только - загадана; мое задание: сдвинуть ее с точки

загаданности хотя бы на шаг.

Осуществление в усилиях поколений.

Здесь корень моего символизма: он - в мироощущении рубежа, в опыте

понимания, что "несостоятельность научно-философских теорий в... оценке...

бытия и необходимость подобной их оценки... побуждает перейти за пределы

теорий"31, провозглашающих предел познанию и полагающих бытие в

непознаваемом; вот где корень "потусторонности", аромат которой разливает

мой литературный портрет (чуть было не сказал "памфлет").

Не раз употребляю я термин "трансцендентный". В каком смысле? В смысле

перехода границ ограниченного познанья - познанием же, а не верой; переход -

куда? "За пределы... теорий... в области практического идеала" 32.

Я провозглашаю примат созидающего познания над познанием рефлектирующим

и отражающим "тени вещей"; мой трансцендентизм - разрыв границ и переход в

сферу жизни, - из двух расколотых половинок, объявляющих, каждая, себя в

"здесь" и полагающих, каждая, другую - в "там"; он в соединении "кажущегося"

запредельным с "кажущимся" внутрипредельным - в том, что ни "вне", (ни)

"внутри", ибо самые "внутри", "вне", - миросозерцательный расщеп дуализма,

пара автономий "психологии в себе" и "естествознания в себе", психологизма и

наивного натурализма.

Мой "трансцендентизм" - 1/2 моего "имманентизма"; понимание символизма

как имманентизма за пределами метафизики с ее "вещами", что термин

"трансцендентный" фигурирует у меня лишь в смысле пропирания через

искусственные рогатки, поставленные познавательными импотентами.

Я вижу, что "современная теория знания претерпевает кризис";33 ее

"единство оказалось метафизическим"; 34 "Кант пришел к необходимости теории

познания";35 и - только.

Вносится проблема борьбы за должную, не данную теорию знания и за путь

науки, вырванной из механистических тисков, выдвигается вопрос о мысли:

активное ли она начало или - пассивное отражение? Подчеркивается:

действительность не данный конгломерат фактов, не отраженная номенклатура

понятий, а совпадение бытия с поволенным познанием.

31 Ар. 104. 905.32 Ар. 104. 905.33 С. 62. 909.34 С. 99. 909.35 С. 60.

909.

Такая действительность "трансцендентная познавательному формализму, из

своей "не жизни" грезящему о жизни как о чем-то "потустороннем" ему;

деятельному познанию все имманентно: все - в "здесь".

И мы "возвращаемся... к деятельности...; то, что творится, называем мы

действительностями; действительности, воспринимаемые в законах, являют нам

образ объективной действительности; мы узнаем в ней ту самую

действительность, от которой уплыли по морю познания...; мы к ней

вернулись..." 36.

Кругосветное путешествие от действительности как данного (тезы), сквозь

отвлеченно-критическое распыление ее в формы (антитезы) к воссоединению ее с

познанием критическим в действительность претворенную и должную

(синтез-символ) называю я образно путешествием аргонавтов за "золотым

руном", которое - действительность.

Так полагал я 25 лет назад: так ли положенное еретич-но и так ли оно

"мистично"?

Беру случайно оказавшийся под руками номер "Литературной газеты" от

15-го июня 1930 года; глаза падают на статью Федора Гладкова; читаю: "вопрос

об искусстве, - пишет Гладков, - есть... практический вопрос, а не вопрос

теорий"; "искусство есть творчество жизни", - пишет он; "художник-диалектик

не может ограничиться изображением объектов в себе, а анализирует развитие и

изменение"; рефлексирующий художник, по Гладкову, "упирается в пресловутую

"человеческую природу" и дальше этой метафизики не в силах пойти" 37.

Четверть века назад я волил преодоления природы как метафизической

сущности, рожденной философией дуализма, с ее щепленьем вещей на "для себя"

и "для нас".

Гладков приводит цитату из сочинений Плеханова: "Действительность

нынешнего дня, - развивая своими собственными силами свое собственное

содержание, выходит за свои пределы, переживая самое себя и создавая основу

для действительности будущего, когда она, по прекрасному выражению Гегеля,

оказывается в состоянии произвести волшебные слова, вызывающие образы

будущего".

[36 С. "Эмблематика Смысла". 37 Ф. Гладков, "О диалектическом методе"

("Лит. газ.", Љ 24)]

Четверть века назад, не читая Плеханова, но - Гегеля, Канта, Риккерта,

Вундта и тех, чтение кого входило в круг тогдашнего философского

самообразования, не соглашаясь с Кантом, Риккертом, Вундтом, я силился

различать в понятиях о действительности "данное" и "должное"; и я понимал: и

этимологически, и логически слово "действительность" связано со словом

"действие". Лозунг выхож-дения из действительности - данной к должной -

лозунг моего миросозерцания того времени; только вместо "мистического" слова

"волшебный", нравящегося Плеханову, я употреблял иные слова: "Наше задание

"мочь", т. е. дерзать вступить в бой... с... прошлым"38, - в данном случае

со склерозом остановившейся природы в нас; "Жизнь... борьба человека,

ставшего богом, с... формой";39 художник 40 - "творец вселенной"; в

искусстве "символы... врастают в действительность"41, как ее типы;

"художник - проповедник будущего"42, что значит, по Гегелю, Плеханову и

следующему за ними Гладкову, - творец "волшебных" слов, ибо, с одной

стороны, "искусство есть искусство жить" , а не только писать; с другой

стороны: "жить - значит уметь"44, не отдаваться природному бы-ванию

физиологических отправлений; уметь, а не "не уметь": творить, или выходить

за пределы положенного быванием.

Проблема "трансцензуса" для меня - в умении развивать: данное в

должное; установленное канонами - в по-новому ставимое: с отбросом канонов;

"трансцензус" - там, где есть процесс изменений, диалектически выводящий

вещь из себя как тезы, полагающий ее вне себя как антитезу, чтобы в акте

синтеза соединить положения "в себе" и "вне себя".

В этом корень "мистики" моего юношеского "транс-цендентизма", о котором

провопияла критика; он приближает меня... к Плеханову, которого я в эпоху

моего приближения к нему не читал, как и к Энгельсу, пишущему: "Диалектика

берет вещи и их умственное отражение главным образом в их взаимной связи, в

их сцеплении, в их движении, в их возникновении, в их уничтожении" 45.

[38 Ар. 217-218. 910. 39 Ар. 217. 910. 40 Ар. 152. 906. 41 Ар. 403.

904. 42 Ар. 246. 909. 43 Ар. 908. 44 Ар. 217. 910. 45 Энгельс: "Развитие

социализма"]

Я брал вещи, например "мифы", не только в их уничтожении в понятиях, но

и в возникновении до понятий в качестве... познавательных символов; но я

брал и "понятия" не только в их возникновении из мифов, но и в их лежании

внутри мифа, ибо меня интересовала проблема взаимной связи вещей, о которой

пишет Энгельс, что искание ее показательно в диалектике; проблему связи,

соединения в конкретном синтезе - не только количественном или качественном,

но качественно-количественном - я назвал проблемою символизма, а самую

связь - символом.

Вероятно, "символ"-то и подгадил мне репутацию; подгадило "слово",

взятое не в нюансах, диалектически развиваемых из него, а - в "фиге",

которую они видели, читая мои книги, - вместо: моих книг.

Меня не слишком волновало задание дать законченную систему своих

воззрений; и вовсе не волновало задание: взять "систему" напрокат у других;

"Ваше мировоззрение?" - "Кантианец". Для скольких проблема мировоззрения

решается признанием напрокат одного строя мыслей и отрицанием напрокат всех

других строев мысли; [полагают: иметь мировоззрение - быть книгоношами,

разносителями книг: Энгельса или Канта; я к "системам" не присоединялся; я

знал: законченно систематизируется лишь строй мыслей, заканчивающий себя;

обычно он падает под ударами далеко не системных взглядов, алогически

возникающих где-то на стороне и алогически бьющих вдребезги логику

"системы";] разбитость систем философий - картина, стоявшая передо мной в

эпоху мыслей о собственном мировоззрении; [я понял:] мировоззрение - процесс

вынашивания системы [Далее исправлено: которая есть агония, склероз.

(Примеч. ред.)], [а не система; "система" - ] агония [в жизни мировоззрения,

склероз его сердца.] Потенциалы к системе, [подгляды и образы к ней,] данные

в афористической форме, динамизировали мое [философское] творчество в

большей степени, чем системы, изучаемые с карандашиком [в руках для того,

чтобы под слишком зализанным местом открыть алогическую яму; системы как

опытное сырье, нужное для извлечения материалов, поддерживающих горения

живо-мыслия, - одно; системы как флагманские корабли миро-воззрительных

странствий - другое; мое] мировоззрение, [не отработанное в систему и ныне,]

имело лозунг борьбы с [о всякой] излишней систематичностью, которая виделась

мне чем-то вроде протез для безногих; в мировоззрении я видел - путь,

поступь, [собственные, живые ноги, годные для скачков, а не деревянные

подпоры: к стоянию на месте в величии законченности; я знал: мировоззрение

мое - ] мяч, бросаемый в руки следующим поколениям; [это была - наивная

мысль, но мысль, полная кипения юности;] мировоззрение мое -

[мировоззрительный] процесс, которого форма - движение, [мой взгляд на

символизм - взгляд на процессы мировоззрительного пути, на фазы пути,

могущие склеротизироваться, могущие стать системами; я] волил культуру пути,

обнимающую и познание, и творчество.

[Если угодно, тут я был "мистик"; я верил в силу познания, строящую

действительность; верил же я потому, что имел опыт силы, как бы

пронизывающей уверенностью, что все поволенное, как должное, не может не

стать действительным; задумываясь над химией рождения новых свойств вещества

в производимых нами лабораторных опытах, переносил я "чудо" химизма,

свойственное материи, и в мир идей; я думал: "По правилам рассудочной мысли,

сумма двух ядов - яд; в действительности - отрицание ядов; не так ли и в

других сферах? Кажущееся безумным, немыслимым, - не осуществится ли оно в

некой химии творческого расплава?"

Романтизм юности делал ставку на этот расплав, на приподнятость

переживаний почти до экстаза; а императив фанатика превращал сферу должного

в творческое веление: "Да будет!" Вера в химию становилась верой в некую

алхимию способностей, пригоняющую к последней черте; став на нее, я ждал

чуда человеческой силы; часто потом эта вера в силу человека-творца ставила

в положение синицы, поджигающей море, после чего следовал отчаянный крах

надежд; и переживалось смешное положение обманутого, когда обнаруживалось,

что поджигание морей - от меня улетающий журавль, в погоне за которым я из

рук упускал "синицу" реальных возможностей; в поисках "партии" символистов,

в борьбе воображенных мной "мы" с врагами, с которыми не стоило бороться, я

выпустил возможность написать хорошо продуманную в голове книгу о

символизме.]


КОММЕНТАРИИ


Воспоминания "Начало века" печатаются по единственному прижизненному

изданию: Белый Андрей. Начало века. М. - Л., Государственное издательство

художественной литературы, 1933.

4 апреля 1930 года, четыре месяца спустя после выхода воспоминаний "На

рубеже двух столетий", издательство "Земля и фабрика" заказало Белому второй

том воспоминаний. В середине июля 1930 года, находясь на отдыхе в Судаке

(Крым), Белый приступил к работе над новой книгой. Работа была продолжена

осенью того же года в Кучине. В декабре 1930 года второй том воспоминаний,

"Начало века", был завершен. "...Кончил 18 декабря; и потом до января правил

по ремингтону (надо было из 30 печ. листов выжать 4 печ. листа, чтоб для

приличия было 26, а не столько)", - сообщал Белый Р. В. Иванову-Разумнику 2

января 1931 года (ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 22). "В 26 печ. листов едва

вогнался ((минимум материала" к этому тому, - добавлял он в том же письме, -

но "Начало века" взывает к продолжению; оно - первая часть ненаписанного,

обрывается без точки, а на "тире": "итак - следует - ..." В этом смысле

книга не цельна. Но внешне в пять раз проработаннее "На рубеже" (в смысле

красок, рисующих "рой", линии силуэтов и т. д.). Книга удалась технически,

стилистически и приведением фактов; удалась ли "морально", - не знаю;

удалось ли "концепцией целого", - не знаю: и сомневаюсь. Во всяком случае,

писал с трудолюбием; и не "халтурно"; не как "На рубеже". Ту книгу прокатал

в 2 месяца; эту выпиливал - 6 месяцев, да еще имея подспорьем черновые

материалы". По тематике и хронологическим границам основного

автобиографического повествования (первое пятилетие XX века) вторая книга

мемуаров отчасти соотносилась с "берлинской" редакцией воспоминаний того же

заглавия, однако по характеру истолкования собственного жизненного пути и

обрисовки исторических лиц, по идейным акцентам и стилевым приемам это было

принципиально новое произведение.

В отличие от воспоминаний "На рубеже двух столетий", выпущенных в свет

без промедления и без существенных исправлений текста, издательская судьба

"Начала века" оказалась сложной и драматичной. В начале 1931 года рукопись

была сдана в Государственное издательство художественной литературы (ГИХЛ) -

акционерное кооперативное издательство "Земля и фабрика", с которым

первоначально имел дело Белый, к тому времени было ассимилировано ГИХЛом - и

долгое время оставалась там без движения. 12 марта 1931 года Белый извещал

Иванова-Разумника: "...с "Началом века" - плохо: кажется, - книга не

пройдет" (ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 22). 3 ноября 1931 года он писал В.

П. Полонскому: "Уже около года "Начало века" лежит в "Гихле" (книга писалась

по предложению Ионова для "Земли и фабрики"); 7 месяцев рукопись лежала

зарезанной цензурой, пока В. И. Соловьев (директор ГИХЛа. - Ред.) ее не

передал другому цензору, нашедшему, что книга вполне цензур-на, но требует

ретушей; после этого я уехал из Москвы; и 2 месяца о судьбе "Нач(ала)

века" - ни звука" (Перспектива-87. Советская литература сегодня. Сб. статей.

М., 1988, с. 500; публикация Т. В. Анчуговой). Переговоры между Белым и

представителями издательства возобновились в начале 1932 года, тогда же ему

было указано, в каком направлении должна производиться "ретушь"

воспоминаний.

Переработкой текста "Начала века" Белый занимался в феврале - мае 1932

года, в мае им было написано новое предисловие к книге ("От автора").

Сообщая о работе над рукописью представителю ГИХЛа И. А. Сацу (ранее

сформулировавшему издательские претензии и требования к книге), Белый писал

о характере проделанной им правки и внесенных изменений:

"...я внимательно прошелся по списку Ваших указаний мне; и все, что

мог, сделал, чтобы книга выглядела приемлемой; кроме того: я всюду особенно

подчеркнул, 1) что описываемые факты отделены от нас 25-летием, 2) что

приводимые мои макетцы взглядов - отнюдь не показ моего "credo", а показ

юношеских стремлений, часто курьезной путаницы, которой я не разделяю в

настоящее время; 3) я "овнятил" кажущееся невнятным, что, увы, повело к

разжевыванию и иногда к удлинению текста.

Легче всего мне было изменить текст в смысле "цензурном"; но Вы не

представляете себе, сколько возни мне пришлось затратить, чтобы

художественно впаять новые варианты так, чтобы не видно было спешных и в

художественном смысле пустых заплат.

И тут была работа адская: я справился только с двумя главами (...) ведь

изменение в одном месте взвевает изменение в 10 местах; рукопись моя стала и

так во многих местах трудной для набора; ведь ужасно править по

ремингтонному тексту; ряд страниц пришлось переписать от руки: что могла,

переписала жена; частью переписывал я (...) Но я надеюсь, что теперь текст

не внушает недоумений.

Чтобы подчеркнуть установку автора, я написал объяснительное

предисловие; кроме того: ради архитектоники кое-что перенес из одного места

в другое (...) через 3 - 4 дня принесу и обе последние главы; сегодня сдаю

1/2 работы. Медлительность от вынужденной художественной переработки,

вытекающей из вставок; иначе рукопись будет в заплатах. Надеюсь, что

вторично мне не придется производить этой усидчивой работы (...) Начало

второй главы пришлось все заново переработать, чтобы нужные изменения,

указанные политредактурой, не казались заплатами (...) это уже не снимание

"пылинок", а в некотором смысле переработка книги в другую тональность; с

правкой 3-ьей и 4-ой главы я тоже кончил; остается пересмотреть и

художественно ретушировать" (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 131).

Текст, представленный в издательство в мае 1932 года, был принят к

опубликованию. Книга редактировалась и печаталась во второй половине 1932 -

1933 году, вышла в свет (с предисловием Л. Б. Каменева) во второй половине

ноября 1933 года. 1 декабря 1933 года в "Вечерней Москве" была помещена

информационная заметка о "Начале века" ("Жестокая книга"), оповещавшая, что

воспоминания Белого должны на днях поступить в продажу. Кроме того, в ходе

печатания книги в "Новом мире" появились два фрагмента из нее (1933, Љ 7 -

8, с. 261 - 293) - "Из книги "Начало века". I. Валерий Брюсов. П. А. Блок"

(Белый предложил их опубликовать в ответ на запрос редактора "Нового мира"

В. П. Полонского в письме к нему от 22 октября 1931 г.); один фрагмент ("Из

воспоминаний") еще ранее был помещен в журнале "Красная новь" (1931, Љ 4, с.

166 - 177).

Изменения, внесенные Белым в текст "Начала века" в ходе переработки

рукописи, столь многочисленны и конструктивны, что позволительно говорить о

двух редакциях этой книги - "ку-чинской" (первоначальный текст 1930 г.) и

"московской" (переработанный текст 1932 г.).

Первоначальная редакция "Начала века" (беловой автограф с авторской

правкой и сокращениями, частично - список рукой К. Н. Бугаевой) хранится в

архиве Андрея Белого (на обложке - надпись рукой Белого: "Начало века

(кучинская редакция 1930 года). Общее количество страниц - 658"). Тексту

предпослана пояснительная записка Белого:

"Начало века" (редакция 1930 года) есть радикально переработанная часть

материала берлинского трехтомия "Начала века"; весь тон книги иной; в

берлинской редакции подчеркнуты интимные, личные ноты; в "гихловской"

редакции выдвинута абстрактная нота (идеология юноши - "Белого"); и

социальная нота; несмотря на переработку, политредактура выдвинула мне до

150 мест, которые следовало бы изменить. В настоящую минуту текст "Начала

века", подготовляемый для печати "Гихлом" (выйдет в 1933 году), сильно

отличается от первоначального, предлагаемого текста, "гихловского" (не

говоря уже о материалах берлинской редакции). Политредактура устранила,

например, "Введение" (56 страниц) и почти все воспоминания о юношеской

идеологии.

А. Белый"

.

(ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 29, л. 2). Там же хранится и

авторизованный машинописный текст "кучинской" редакции (ф. 53, оп. 2, ед.

хр. 8, 559 лл.); из него изъяты отдельные страницы. В архиве Белого хранится

и рабочий текст "московской" редакции (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 30, 31),

представляющий собой исправленный и переработанный вариант машинописи

"кучинской" редакции с сокращениями и рукописными вставками. Этот текст дает

наглядное представление о характере авторской правки первоначального

варианта книги. Прежние преамбулы к собственно мемуарным главам ("Вместо

предисловия" и "Введение", состоящее из 4-х главок) изъяты и заменены новым

"Предисловием" (рукой К. Н. Бугаевой), соответствующим опубликованному

тексту "От автора". Целиком переработаны (прежний машинописный текст

полностью или в значительной части заменен новым, рукописным) главки:

"Студент Кобылинский", "Аргонавтизм", "Авторство", "Симфония", "В тенетах

света", "Лев Тихомиров", "Мережковский и Брюсов", "Встреча с Мережковским и

Зинаидой Гиппиус", "Я полонен", "Из тени в тень", "Леонид Семенов", "Золото

в лазури", "Кинематограф", "Орфей", изводящий из ада", "Д'Альгейм",

"Безумец", "Муть", "Федор Кузьмич Сологуб", "Москва", "Оцепенение". Почти

без изменений (небольшая правка главным образом стилевого характера)

оставлены главки: "Гончарова и Батюшков", "Мишенька Эртель", "Великий лгун",

"Рачинский", "Старый Арбат", "Знакомство с Брюсовым", "Чудак, педагог,

делец", "Профессора, декаденты", "Лавры и тени", "Кружок". П. Д. Боборы-кин"

("Литературно-художественный кружок"), "Бальмонт", "Волошин и Кречетов",

"Декаденты", "Перед экзаменом", "Экзамены", "Смерть отца", "Знакомство", "За

самоварчиком", "Аргонавты" и Блок", "Брат", "Старый друг", "Вячеслав

Иванов", "Башенный житель", "Шахматове", "Тихая жизнь", "Лапан и Пампан",

"Павел Иванович Астров", "Александр Добролюбов", "Л. Н. Андреев", "Пирожков

или Блок", "В. В. Розанов", "Религиозные философы", "Усмиренный", "Отношения

с Брюсовым". Доработка остальных главок сводилась по преимуществу к

сокращениям первоначального текста и (или) к добавлениям новых фрагментов

(рукописные вставки).

Поскольку переработка "Начала века" носила изначально вынужденный

характер - велась в соответствии с декретивными требованиями

"политредактуры" издательства, возникает вопрос о том, какую из двух

редакций текста - "кучинскую" или "московскую" - следует предпочесть при

новом издании как наиболее адекватно отражающую авторскую волю. Естественные

доводы в пользу "кучинской" редакции - текста, непосредственно не

испытавшего на себе внешнего давления, - наталкиваются, однако, на ряд

существенных контраргументов:

1) авторская переработка текста не сводилась к механическому

удовлетворению требований "политредактуры", а имела по преимуществу

собственно творческий характер (добавлялись новые умозаключения, факты,

эпизоды, характеристики, которые невозможно истолковать лишь как уступку

стороннему "декрету"; повсеместно осуществлялась стилевая правка);

2) в рабочем тексте "Начала века", отразившем требования

"политредактуры", нет возможности четко отделить исправления и нововведения,

сделанные в угоду "цензурным" нормативам того времени, от исправлений и

нововведений, содержащих принципиально авторскую трактовку тех или иных

явлений, лиц и обстоятельств; любые попытки их четко разграничить носили бы

гадательный характер;

3) "кучинская" и "московская" редакции "Начала века" не представляют

собой по своему идейному существу различных, опровергающих друг друга

мемуарных версий (характерно, что большинство главок при доработке не

претерпели существенных изменений); если "московская" редакция в каких-то

фрагментах текста отражала уступки автора внешней "цензуре", то "кучинская"

редакция, писавшаяся с ясной, глубоко осознанной установкой на опубликование

в СССР в начале 1930-х годов, также неизбежно несла в себе значительный

элемент автоцензуры, оглядки на господствовавшие в ту пору идеи, однозначные

оценки и репутации; глубокой и принципиальной разницы в этом отношении между

двумя редакциями текста нет (показателен в этой связи, например, характер

переработки главки "Встреча с Мережковским и Зинаидой Гиппиус": исправления

не диктуются априорной установкой на дополнительное "очернение"

писателей-эмигрантов, наоборот - в ряде случаев снимаются некоторые прежние

резкие, насмешливые характеристики и определения).

В силу этих соображений приходится отдать предпочтение "московской",

опубликованной в 1933 году редакции "Начала века", отразившей не только

внешние "цензурные" требования, но и - главным образом - окончательную

авторскую волю в отношении всего текста мемуаров. В приложении

воспроизводятся "Вместо предисловия" и "Введение" к "кучинской" редакции,

замененные в "московской" редакции преамбулой "От автора". Объем настоящего

издания, к сожалению, не позволяет поместить там же первоначальные редакции

радикально переработанных мемуарных главок. Кроме того, в примечаниях

приводятся связные фрагменты из основного текста "кучинской" редакции,

изъятые при подготовке окончательного текста ряда главок, не подвергавшихся

общей структурной переработке.

В отличие от "На рубеже двух столетий", "Начало века" по выходе в свет

не вызвало большого количества печатных откликов. В целом положительная и

весьма умеренная по тону рецензия на книгу появилась в "Известиях" (1934, Љ

50, 27 февраля); она подписана криптонимом К. Т. (К. Н. Бугаева, А. С.

Петровский и Д. М. Пинес в своих материалах к библиографии Белого указывают,

что ее автором был Н. И. Бухарин, тогда ответственный редактор "Известий").

Белый характеризуется в рецензии как "человек огромного своеобразия и очень

крупного художественного дарования". "Основная идейная ось" мемуарных книг

Белого, по убеждению автора отзыва, "глубоко ошибочна, несмотря на добрые

намерения автора: ему хочется показать и доказать, что символизм, который на

самом-то деле был "высшим" цветением новой буржуазной аристократии, играл

роль антибуржуазного бунта "чудаков". "Но, - продолжает рецензент, -

несмотря на этот основной порок идеологической схемы, автор дает чрезвычайно

яркую картину культурной пустоты и никчемности того круга людей, которые

считались воплощением культуры. К сожалению, книга весьма мало доступна для

понимания современного, нового читателя. Белый применяет по преимуществу

метод описания "внешнего поведения" изображаемых лиц, их "жестикуляции", а

не их внутреннего идеологического багажа. Поэтому книга говорит многое лишь

тем, кто знал сам описываемую среду. Характеристики некоторых персонажей,

например 3. Гиппиус, Мережковского, В. Розанова, злы и блестящи в своей

злости и меткости. (...) Контрреволюционная российская эмиграция завоет от

этой книги. Видно, как Андрей Белый старался поймать основную мелодию

современности и идти в ногу с нами. Но понять до конца новую эпоху и новый

мир он так и не смог, несмотря на всю свою культурную широту и громадную

художественную одаренность. Для историка "русской общественной мысли" и

особенно историка русского искусства книга представляет значительный

интерес".

Рецензия на "Начало века" Л. И. Тимофеева ("Последняя книга А.

Белого" - Художественная литература, 1934, Љ 1, с. 12 - 14) по содержанию и

оценкам во многом совпадала с отзывом "Известий": в ней обращалось внимание

и на сложность книги для широкого читателя, и на "историческую ценность"

мемуаров "главным образом в плане творческого анализа пути А. Белого", и

тяготение автора "к чисто внешним и порой шаржированным зарисовкам".

Указывая на "историческую ложность (...) неожиданнейшей трактовки символизма

как "марксизма", Л. Тимофеев не удерживается в рамках корректного и

уважительного тона, заданного "известинской" рецензией, и солидаризируется в

своих резких оценках символизма как воплощения "творческой деградации и

вырождения" "в эпоху загнивания капитализма" с "ценным предисловием Л.

Каменева", предпосланным "Началу века".

Список условных сокращений см. в первой книге мемуаров: Андрей Белый.

На рубеже двух столетий.

Подстрочные примечания в тексте принадлежат Белому.


ОТ АВТОРА


1 В автобиографическом письме к Р. В. Иванову-Разумнику от 1 - 3 марта

1927 г. Белый обозначает семилетие 1895 - 1901 гг. как "период выработки

мировоззрения; первый этап творчества; эстетизм, символизм, буддизм;

Шопенгауэр" (ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 18). Ср.: "С 1897 года

начинается эпоха моего бурного литературного самоопределения; оно началось с

самоопределения философского полгода ранее" (Почему я стал символистом, с.

25).

2 Подразумевается Л. И. Поливанов. См.: "На рубеже двух столетий", гл.

3, примеч. 60.

3 П. Б. Струве и М. И. Туган-Барановский в 1890-е годы были основными

представителями и теоретиками "легального марксизма" в России.

4 Некоторые опыты Белого в этом роде сохранились: тетради дневниковых

заметок, главным образом на темы искусства, относящиеся к апрелю - маю 1899

г. (ГПБ, ф. 60, ед. хр. 10) и к маю - декабрю 1899 г. (ГБЛ, ф. 25, карт. 1,

ед. хр. 5), эстетический фрагмент "Несколько слов о красоте" (1895; ГПБ, ф.

60, ед. хр. 16). См.: Лавров А. В. Юношеские дневниковые заметки Андрея

Белого. - В кн.: Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1979. Л.,

1980, с. 116-121.

5 См.: "На рубеже двух столетий", Введение, примеч. 15. В мемуарном

очерке "Валерий Брюсов" Белый пишет о себе в старших классах гимназии: "Я

знаю одну декадентскую строчку, которую произношу с сатирическим пафосом:

"О, закрой свои бледные ноги". И тут мне рассказывают: эта строчка написана

Брюсовым: нашим Врюсовым - Брюсовым-поливановцем. Я вспоминаю серьезное

выражение лица мне знакомого восьмиклассника, лоб его и его одиночество;

как-то не верится, чтобы был он нахалом, шутом, сумасшедшим. И я говорю

себе: "Что-то не так" (Россия, 1925, Љ 4(13), с. 264).

6 К. Д. Бальмонт уехал из Москвы в Париж в новогоднюю ночь 1905 - 1906

г. Ему угрожало административное преследование за активную поддержку

революционеров (в частности, в дни Московского вооруженного восстания) и за

антиправительственные, антимонархические стихи; вернуться в Россию он смог

только в 1913 г., когда была объявлена политическая амнистия в связи с

300-летием дома Романовых. В июне 1920 г. Бальмонт выехал из Советской

России в годичную заграничную командировку, в марте 1921 г. перешел на

положение политического эмигранта.

7 Имеется в виду письмо Брюсова к Белому от 20 февраля 1905 г. См.:

Литературное наследство, т. 85. Валерий Брюсов. М., 1976, с. 381-382.

8 Конфликты Белого с Эллисом и Э. К. Метнером в середине 1910-х годов

были вызваны главным образом различным отношением к антропософии Р.

Штейнера: Белый был ее приверженцем и пропагандистом. Метнер не принимал

учения Штейнера, Эл-лис, ранее Белого приобщившийся к антропософии, вскоре

стал ее ниспровергателем.

9 Статья Белого "Обломки миров. (О "Лирических драмах" А. Блока)" была

впервые опубликована в журнале "Весы" (1908, Љ 5, с. 65-68). См.: Арабески,

с. 463-467.

10 Над окончательной редакцией "четвертой симфонии" "Кубок метелей"

(М., 1908) Белый работал в основном в 1906 - 1907 гг. В письме к

Иванову-Разумнику от 1 - 3 марта 1927 г. он сообщает о ранних стадиях работы

над этим произведением: "...летом 1902 года пишу первую редакцию 4-ой

Симфонии и в том же 1902 - вторую редакцию, уже портящую первую. Считаю

нормальной 4-ой Симфонией эти несуществующие первые две редакции (2-ую

редакцию читал Соловьевым в 1902 году осенью) (...) не напечатанная, лежит

года, перезревает в сознании; и потом уже в 1906 и 1907 годах изламывается

3-ьей и 4-ой редакцией в многослойный, пере-перемудреный "Кубок метелей"; да

и понятно: позднейшая работа над "Кубком", работа из периода, разорвавшего

все с эпохой "Симфоний": над этою эпохою (...) путь исканий вылился в 1902

году четырьмя "Симфониями", вышедшими в свет; последняя вышла гораздо

позднее; и - в перекалеченном виде" (ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 18).

11 Белый характеризует свои полемические статьи 1906 - 1908 гг.,

печатавшиеся главным образом в "Весах"; основным объектом критики в них была

философско-эстети-ческая теория "мистического анархизма", выдвинутая Г. И.

Чулковым.

12 Неточно цитируется первое четверостишие стихотворения "Друзьям"

(январь 1907 г.), вошедшего в книгу Белого "Пепел". См.: Стихотворения и

поэмы, с. 249. Как пронзительно верная и прозорливая "эпитафия себе" это

стихотворение воспринималось многими современниками Белого. В "Воспоминаниях

об Андрее Белом" Н. И. Гаген-Торн свидетельствует, что незадолго до смерти

Белый, перенеся в Коктебеле, как считали врачи, солнечный удар, говорил ей:

"Но я так люблю солнышко (...) вот и перегрелся... Давно стихи мои могли

оказаться пророческими: Умер от солнечных стрел... ("Andrey Bely. Centenary

Papers". By Boris Christa. Amsterdam, 1980, p. 21). "Пророческими стихами"

называет это четверостишие и В. Ф. Ходасевич в мемуарном очерке о Белом

(Ходасевич В. Некрополь. Воспоминания. Bruxelles, 1939, с. 99).

13 Коробочка - помещица из 1-го тома "Мертвых душ" Гоголя; экзекутор

Яичница - персонаж комедии Гоголя "Женитьба" (1835).