О. В. Гаман-Голутвина Прошедшие в декабре 2003 г выборы в Государственную Думу отчетливо высветили ряд существенных тенденций эволюции российского политического организма. Важнейшими из этих тенденций мне предст

Вид материала

Отчет

Подобный материал:

• О. В. Гаман-Голутвина Политическая система современной России и роль молодежных организаций, 1842.42kb.
• Выборы в Государственную думу Федерального собрания Российской Федерации, 173.2kb.
• М. В. Ломоносова факультет государственного управления Кафедра политического анализа, 1077.43kb.
• Реформа энергетики провал идеи или ошибки роста? Анализ мирового опыта, 898kb.
• Уважаемые делегаты и гости съезда, 80.3kb.
• Теоретические основы тенденций развития концепции маркетинга в социально-культурном, 41.27kb.
• Уважаемые руководители!, 35.84kb.
• Уважаемый Вячеслав Иванович! Уважаемые участники расширенного заседания краевого совета, 157.11kb.
• Обзор выборов в Государственную Думу Федерального Собрания Российской Федерации в 2003, 958.77kb.
• Программа дисциплины Политология для специальности 080102. 65 «Мировая экономика» подготовки, 320.74kb.

Таблица 3 (данные в %). 1. Я чувствую себя свободным, когда объединяюсь с другими людьми ради общего дела, даже если это противоречит закону. 2. Я чувствую себя свободным, когда объединяюсь с другими людьми ради общего дела, даже если это ущемляет какие-то мои личные права и интересы.

	1	2	3	4	5	6	7	8	9	10	11	12	13	14
1. Согласен	20	25	11	12	15	15	16	16	17	20	20	24	24	24
Не согласен	51	56	59	59	53	48	47	36	57	50	48	48	39	42
Затрудняюсь ответить	29	19	30	29	32	37	37	48	26	30	32	28	37	34
2. Согласен	30	22	50	30	30	44	31	17	46	29	27	31	34	35
Не согласен	41	56	25	38	43	19	32	61	31	45	44	42	31	32
Затрудняюсь ответить	29	22	25	32	27	37	37	22	23	26	29	27	35	33

Расшифровка нумерации столбцов:

1. Население в целом
   
2. "Либералы"
   
3. Управленцы
   
4. Офицеры
   
5. Бюджетники
   
6. Председатели
   
7. Пенсионеры
   
8. Студенты
   
9. Директора
   
10. Предприниматели
    
11. Безработные
    
12. Рабочие
    
13. Фермеры
    
14. Колхозники
    

Отношение к первой формулировке — при всех поправках на возможную неискренность — показывает, что идеология криминального коллективизма (незаконные действия ради "общего дела") в большинстве групп российского общества распространена несколько шире, чем идеология криминального индивидуализма (незаконные действия ради личной выгоды). Судя по тому, что заметный рост привлекательности криминального коллективизма по сравнению с криминальным индивидуализмом обнаруживается в таких группах, как пенсионеры и колхозники, не последнюю роль здесь играют особенности "традиционно советского" типа сознания: идея общего дела", пусть и в специфически уравнительной версии, находила и находит в их сознании определённый отклик.

Но более показательно всё же другое. Если учесть, что готовность к беззаконию ради "общего дела" (в отличие от беззакония ради личной выгоды) проявляют довольно значительные слои не только старых но и новых хозяйственных элит и что лишь среди учащихся и студентов сторонников криминального общего дела меньше, чем приверженцев криминальных действий ради личной выгоды, то вывод напрашивается сам собой. В определенных слоях российского общества существует установка на формирование нелегальных горизонтальных и вертикальных общностей не обязательно оформленных, но достаточно устойчивых. Наверное, самый точный из существующих терминов для их обозначения — связи (неспроста именно учащиеся и студенты, у которых связей еще нет или почти нет, предпочитают коллективному беззаконию индивидуальное).

Возьмите данные о согласных с первой из приведенных в таблице 6 формулировок добавьте к ним 3-5% тех, кто склонен к криминальному индивидуализму, а к криминальному коллективизму не предрасположен (есть и такие, кто мысленно готов к тому и другому), и вы получите приблизительное представление о социальной базе реального и потенциального криминального беспредела в российском обществе Она не настолько широка, как ее порой изображают. Но она достаточна, чтобы говорить о серьезной тенденции, которая при определенном стечении обстоятельств может стать доминирующей. Важно, что для определенной части людей в самых разных социальных группах подобное сознание и поведение вполне органично. Об этом свидетельствует следующий факт: большинство респондентов, демонстрирующих склонность к криминальному коллективизму, входит в число тех, кто руководствуется принципом "совесть выше закона".

Есть ли в нашем обществе другие тенденции, противостоящие этой? Разумеется, то что готовых пожертвовать законом ради совести все же заметно больше, чем готовых нарушить его ради личной или групповой выгоды, вызывает определенный оптимизм. Но вопрос опять-таки в том, куда же зовет людей голос совести. Просматривается ли в их ориентациях хоть какой-то намек на новую коллективность, новые формы общественных связей, принципиально отличающихся от связей криминальных и полукриминальных, сложившихся еще в советскую эпоху и являвшихся естественным продолжением официального советского коллективизма, прикрывавшего реальную атомизацию тех, у кого "связей" не было? В этом отношении особый интерес представляет реакция наших респондентов на вторую формулировку, призванную выявить степень готовности поступиться ради "общего дела не законом, а личным интересом.

Сразу же обращает на себя внимание то, что в глазах представителей всех групп второе выглядит явно предпочтительнее первого. Единственное, но очень показательное исключение — наши "либералы". Мы можем здесь лишний раз наблюдать, как предельно резкое идеологическое отторжение коммунизма (в данном случае коммунистической версии "общего дела" и коммунистического "мы") уживается с неозабоченностью проблемой формирования нового "мы" и революционным легкомыслием в вопросе о его преемственности по отношению к старому. Снова обнаруживается уже отмечавшаяся в первой части статьи близость мироощущения либералов" и учащейся молодежи — самой идеологизированной социальной группы российского общества. И мы еще раз вынуждены повторить: ничего специфически либерального в таком мироощущении может и не быть; в данном случае правомернее говорить о разновидности того типа сознания, который мы назвали нелиберальным индивидуализмом", и который в чем-то очень существенном выступает прямым наследником сознания "традиционно советского" типа.

Косвенным подтверждением этого может служить следующее обстоятельство: пенсионеры, сознание которых во всех отношениях ближе всего к сознанию "традиционно советского" типа, не намного больше склонны жертвовать своими правами и интересами ради "общего дела", чем представители групп, где наиболее заметны проявления "нелиберального индивидуализма" (безработные и предприниматели²⁶). И все же удивляться надо не этому, а тому, что массовый потребительский индивидуализм, явившийся результатом разложения советской ментальности, все же не окончательно вытеснил потребность в коллективности. Есть разочарование в исторических результатах прежнего самопожертвования во имя "общего дела", но сохранился и достаточно массовый запрос на его новую или хотя бы улучшенную версию. И этот идеализм, это тяготение к коллективности распространены в российском обществе больше, чем склонность к криминальным способам самоутверждения. От того, какая тенденция окажется сильнее, и зависит в значительной степени наше ближайшее и более отдаленное будущее.

Нет никаких сомнений в том, что либерализм (по крайней мере "социал-либерализм") предполагает ориентацию на свободное, в очерченных законом границах, коллективное действие. Без этого невозможна индивидуальная свобода, требующая развитой способности поступаться многим из того, что свойственно "изолированному", "внеобщественному" индивиду. По крайней мере, если речь идет не о стабильном, а о формирующемся обществе, которому лишь предстоит создать механизмы, обеспечивающие согласование свободы одних со свободой других.²⁷ Можно сказать иначе: без идеи "общего дела", по-разному реализуемой на всех уровнях (семьи, предприятия и т.д.), новая общность сложиться не может, ей не удастся выработать скрепляющие ее ценности, и она будет обречена на непреодолимые и постоянно воспроизводящиеся конфликты. А как быстро эта общность сложится и какой она будет, в значительной степени зависит от элитных групп, их готовности обновлять старые и утверждать новые формы общественных связей.

Мы видим, что элиты зарождающегося частнособственнического уклада к миссии социальных лидеров пока не готовы: они слишком замкнуты на себя, на свои частные интересы. Для большинства из них "общее дело" — это, прежде всего их личное дело. Однако в глазах основной массы населения, как уже не раз отмечалось, личное дело предпринимателей общим пока не выглядит. Но если так, встает вопрос: могут ли претендовать на лидерство в формировании либеральной общности элиты старые?

Первое, что обращает на себя внимание: почти все они довольно существенно отличаются от других групп по степени предрасположенности к некриминальной и некорыстной коллективности. В чем причина такой предрасположенности? И с кем именно вопреки своим интересам готовы объединяться директора, председатели колхозов и управленцы?

Проще всего, конечно, предположить, что речь идет о консолидации самих этих групп ради спасения привычного жизненного уклада и своего высокого общественного статуса, по сравнению с чем какие-то текущие личные интересы могут казаться частностью. Но возможно и другое. Возможно, в сознании значительной части среднего слоя хозяйственников и управленцев сохранилось представление об особом функциональном коллективизме, свойственном именно этому слою в силу той двойной ответственности — перед вышестоящими инстанциями, с одной стороны, и трудовыми коллективами и населением, с другой, — которая на него возлагалась и от которой он не освободился до сих пор. Отсюда — не только "номенклатурная" криминальность, но и специфический "номенклатурный" идеализм, "номенклатурный" энтузиазм — не обязательно как свойство личности, но обязательно как профессиональное качество. Без него невозможно было осуществлять мобилизационные функции, транслировать свою ответственность перед "партией-государством" вниз, передавать ее рядовым труженикам, внушая тем, что их связывает с начальством "общее дело", что от того, как они с ним справятся, зависит отношение более высокого начальства, от которого в условиях планово-распределительной экономики зависело, как известно, все.

Исключение составляют офицеры, что вполне понятно: их жизнь жестко регламентирована и им трудно представить себе, с какими людьми и ради какого "общего дела" они могли бы добровольно объединиться.

Можно ли рассчитывать, что этот функциональный коллективизм станет культypнo-психологической предпосылкой развития наших старых элит в направлении "социал-либерализма"? Ничего определенного на сей счет сказать пока нельзя, хотя бы потому, что в описываемом явлении очень много от прошлого, от "традиционно советского". Пока можно лишь констатировать: в старых элитах существует повышенный спрос на некриминальную коллективность, но какой политический и идеологический оттенок она приобретет, покажет будущее. Спектр достаточно широк — от "национал-социализма" до "социал-либерализма" (наименьшие шансы имеет здесь либерализм "экономический"). О способности же этих групп приспособиться к различным политическим условиям свидетельствует декларируемая ими готовность "подчиняться общим для всех законам" независимо от того, каким содержанием они наполняются: здесь, напомним, директора, управленцы и председатели кол­хозов тоже лидируют, пропустив вперед только пенсионеров (см. табл. 1).

Остается лишь сказать, что от того, какой выбор сделает чиновничество, широкие круги управленческой и хозяйственной бюрократии, в России с ее политическими традициями и историческим опытом зависит очень многое. Реальное политическое будущее в нашей стране имеют лишь те силы, которые сумеют найти общий язык с этими слоями. Или, говоря точнее, найти компромисс между их интересами, их культурно-цивилизационными возможностями и назревшими потребностями модернизации страны. Это может нравиться или нет, но это так.


Равенство


Согласно принятому нами определению идеального типа либерального сознания, под равенством понимается равенство перед законом и только по отношению к закону. Однако в сознание нескольких поколений советских людей внедрялось со­всем другое представление. Как оно сочетается с идеей равенства только перед законом? Чтобы выяснить это, мы предложили респондентам высказаться по поводу двух формулировок, фиксирующих два различных подхода к понятию «равенство».


Таблица 4 (данные в %). 1. Равенство — это когда все равны только перед законом, а во всех других отношениях равенства быть не может. 2. Равенство — это равные экономические, социальные, политические и культурные условия жизни всех людей

	1	2	3	4	5	6	7	8	9	10	11	12	13	14
1. Согласен	53	65	42	46	50	51	53	54	55	57	60	60	66	67
Не согласен	28	30	37	31	26	25	21	27	23	28	25	19	20	15
Затрудняюсь ответить	19	5	21	23	24	24	26	19	22	15	15	21	14	18
2. Согласен	59	62	57	61	65	51	57	59	53	56	57	64	40	56
Не согласен	21	25	26	20	16	23	13	23	21	28	27	12	44	24
Затрудняюсь ответить	20	13	17	19	19	26	30	18	26	16	16	24	16	20

Расшифровка нумерации столбцов:

1. Население в целом
   
2. "Либералы"
   
3. Студенты
   
4. Безработные
   
5. Колхозники
   
6. Управленцы
   
7. Пенсионеры
   
8. Рабочие
   
9. Фермеры
   
10. Бюджетники
    
11. Офицеры
    
12. Председатели
    
13. Предприниматели
    
14. Директора
    
15. 
    

Реакция на первую формулировку выглядит, по крайней мере на первый взгляд, умеренно либеральной: только среди учащейся молодежи и безработных с ней согласно меньше половины опрошенных. Однако близость учащихся и студентов к безработным (внимательный читатель не мог не заметить, что их позиции близки не только по этому вопросу) в данном случае чрезвычайно любопытна. Ни разу еще ориентации учащейся молодежи не отличались так существенно от ориентации "либералов" или, скажем, предпринимателей. Учащиеся и студенты крайне радикальны, когда речь идет о чисто идеологическом отмежевании от старой системы с ее унификацией и специфическим сочетанием привилегий и уравнительности. Но они не могут не понимать, что одно лишь политическое равенство, равенство только перед законом им ничего не даст, что уже в силу своего возраста они окажутся одной из самых обделенных групп. Так что их близость к безработным в этом вопросе вовсе не случайна, как не случайна близость тех и других к таким «традиционно советским» по своей ментальности группам, как колхозники и пенсионеры.

Благосклоннее других к идее равенства перед законом – при неравенстве во всем остальном — относятся старые и новые элиты (кроме работников аппарата управления). Ничего удивительного в этой схожести столь разных почти во всем остальном групп, как предприниматели и, скажем, председатели колхозов, нет: к равенству не только перед законом они не могут не относиться настороженно уже потому, что они – элиты (разумеется, согласие с равенством перед законом при неравенстве во всем остальном не мешает им по-разному понимать сам закон). Что касается управленцев, то их осторожная позиция объясняется, возможно, тем, что в идее равенства только перед законом многие из них не без оснований видят угрозу уравнительно-перераспределительной системе и покушение на их привычное место в ней, на их особую функцию, которая в значительной степени определяла и определяет их привилегированное положение в обществе.

Управленцы, похоже, обнаруживают здесь явное тяготение к унификации. Это станет еще очевиднее, если сравнить их сдержанную реакцию на эту формулу с гораздо более благосклонным отношением к самой первой формулировке свободы, к "жизни по общим для всех законам". Закон должен быть один для всех, но нельзя слишком расширять область неравенства – вот в чем, скорее всего, смысл неодинакового отношения к двум родственным по содержанию формулировкам, которое сближает управленцев с группами, где больше всего распространен "традиционно советский" тип сознания, с пенсионерами и колхозниками, равно как и с оказавшимися рядом с ними студентами и безработными. Интересно, что руководители колхозов, по многим позициям тоже примыкающие к "традиционно советскому" типу, не составили исключения и в данном случае: желающих "жить по общим для всех законам" среди них больше, чем сторонников равенства только перед законом (при всем том, что по доле таких сторонников они вместе с другими элитами входят в число лидеров).

Только в одной группе — среди предпринимателей, к которым примыкают "либералы", — наблюдается резкий сдвиг в противоположную сторону: они испытывают недовольство унифицирующим пафосом "жизни по общим для всех законам" (а быть может, просто не готовы совмещать в своем сознании идею свободы и идею подчинения закону), но с явной симпатией воспринимают мысль о жестком и фиксированном ограничении зоны унификации, улавливаемую ими в нашей первой формулировке равенства. Показательно, что предприниматели и, что для нас здесь более важно, "либералы" и в данном случае оказываются довольно далеко от близких им по многим позициям учащихся и студентов. Дело, наверное, в том, что идеология "либералов" заставляет их дистанцироваться от уравнительности, а учащаяся молодежь, наоборот, испытывает дискомфорт из-за неравенства по отношению к взрослым.

Читателю, интересующемуся более тонкими оттенками проблемы, советуем сопоставить отношение респондентов к идее равенства перед законом с их реакцией на другую формулировку свободы, сочетающую подчинение общим для всех законам в общественной жизни с возможностью поступать по своему усмотрению в жизни частной. Строго говоря, именно эта формулировка в наибольшей степени соответствует принципу равенства перед законом и только перед ним. Ведь что означает такое равенство? Если закон регулирует лишь публичную деятельность или, говоря язы­ком Милля, деятельность, имеющую отношение к интересам общества, то тогда равенство на частную жизнь не распространяется.²⁸ Но неравенство в частной жизни есть лишь иное выражение мысли о свободе каждого поступать тут по своему усмотрению. И наоборот: признание свободы поступать по своему усмотрению означает одновременно и признание неравенства — хотя бы потому, что абсолютно одинаковых людей и условий жизни не бывает.

Логично было ожидать, что все это каким-то образом проявится в ответах наших респондентов. Но нет, не проявилось. В большинстве групп (рабочие, бюджетники, управленцы, колхозники, учащиеся и студенты, фермеры), как и среди населения в целом, идее свободы в частной жизни отдается предпочтение, порой явное, перед принципом равенства только перед законом. Вывод отсюда может быть один: голосуя за возможность поступать в частной жизни по своему усмотрению, люди очень редко осознают вытекающее из такой свободы неравенство во всех отношениях, кроме юридического. И это понятно, если учесть, что идея свободы в частной жизни была в наших условиях первым проявлением протеста против тоталитаризма, выражавшемся вначале (а у многих — до сих пор) в виде "двойного стандарта", а потом — в требованиях свободы совести, суждений, оценок, всего того, что ассоциируется с раскрепощением индивида. Это была своего рода унификация наоборот — не в несвободе, а на сей раз в свободе, и потому свободы в либеральном смысле слова, предполагающей не унификацию, а дифференциацию, тут еще не было или почти не было. Если же вспомнить, что идея равенства перед законом, сыгравшая когда-то огромную роль в антифеодальных революциях, в революциях антитоталитарных такой роли сыграть не могла (привилегии "номенклатуры" законодательно закреп­лены не были) (1, с. 81), то картина прояснится окончательно.

Только в двух группах — у военных и предпринимателей — предпочтения сегодня иные: доля сторонников идеи равенства перед законом (при неравенстве во всем остальном) здесь несколько превышает долю приверженцев свободы выбора в частной жизни. Конечно, соображения, которыми при этом руководствуются офицеры и предприниматели, скорее всего не одинаковы. Первых, возможно, смущают слова "в частной жизни поступаю, как хочу", что связано не только с регламентацией жизни военных, которая в определенной степени распространяется и на личную жизнь (поэтому, кстати, почти все формулировки свободы вызвали у офицеров сомнения и ни одна из них не собрала сколько-нибудь значительного большинства сторонников), но и с потребностью, не обязательно осознанной, найти в частной жизни более высокий смысл, чем произвол личного хотения.²⁹ У предпринимателей же дело обстоит иначе. Их (точнее — значительную их часть) могла смутить не столько мысль о свободе выбора в частной жизни, сколько необходимость в жизни общественной подчиняться "общим для всех законам". Идея равенства перед законом не связывает такое подчинение со свободой; к тому же при желании она может быть истолкована в духе "нелиберального индивидуализма", а именно — как равенство возможностей не подчиняться закону.³⁰ Впрочем, допустимо и иное толкование: предпринимателей, как и военных, не устраивает расчленение жизни на частную и общественную, в идее же о свободе выбора исключительно в первой им может слышаться нежелание менять законодательство во второй.

Предприниматели, кстати, единственная группа, в которой потребность в легализации неравенства преобладает над антитоталитарным стремлением покончить с "незаконными" привилегиями. В этом можно убедиться, познакомившись с реакцией наших респондентов на вторую, сугубо уравнительную формулировку равенства (см. таблицу 4). Но если отношение к ней предпринимателей выглядит естественным, то отношение других, мягко говоря, удивляет. Удивляет, что две взаимоисключающие формулировки в их представлениях не только друг друга не исключают, но и мирно сосуществуют. Удивительно и то, что во всех группах, кроме предпринимателей, согласных с "уравнительной" формулировкой больше половины, а во многих (рабочие, колхозники, председатели колхозов, учащиеся и студенты, пенсионеры, безработные) их даже больше, чем согласных с первой формулировкой. Очевидно, в слова "равные экономические, социальные, политические и культурные условия жизни всех людей" представители разных групп вкладывают не просто разный, но принципиально разный смысл. Одним они кажутся направленными прежде всего против "привилегий номенклатуры" и коррумпированности сменившей ее власти (фермеры, часть предпринимателей, учащаяся молодежь, значительные слои работников бюджетной сферы, наконец, "либералы"), другим — против нового, "капиталистического" неравенства (пенсионеры, колхозники, председатели), в сознании третьих — разные смыслы пересекаются, накладываются друг на друга.

"Уравнительная" формулировка выявила случайность, неорганичность солидарности элитных групп в отношении к равенству перед законом. Руководители колхозов снова оказались рядом с колхозниками, а директорский корпус двинулся вслед за предпринимателями, хотя и несравнимо менее решительно. Среди военных и управленцев отношение к "полному равенству" такое же (или почти такое же), как к равенству только перед законом, причем у управленцев одинаково сдержанное. Очевидно, их страшит не только угроза окончательного краха уравнительно-перераспределительной системы, лишающего их привычной функции, но и расширитель­ное толкование этой функции: соглашаясь с идеей "полного равенства", они, будучи "начальством", берут на себя и ответственность за ее осуществление. Вот почему, наверное, работники аппарата управления, когда речь зашла об отношении к "полному равенству", оказались рядом с предпринимателями и фермерами.

Возвращаясь к проблеме в целом, хотелось бы отметить следующее. Парадоксальная схожесть реакции на две взаимоисключающие формулировки в большинстве социальных групп связана, очевидно, не только с тем, что в идее "полного равенства" многие улавливают антиноменклатурный пафос, но и с тем, что в формуле равенства перед законом слово "закон" воспринимается не в либеральном, т.е. сугубо юридическом, а в гораздо более широком и унифицирующем смысле, что особенно свойственно сознанию "традиционно советского" типа. Отсюда следует, что общие формулировки не позволяют сколько-нибудь содержательно раскрыть отношение к идее равенства в российском обществе и что их желательно конкретизировать. Исходя из этого, мы предложили респондентам высказать свое мнение еще о двух формулировках равенства. Кроме того, мы сочли важным выяснить, чем отличается (и отличается ли) отношение к равенству как к идеалу и как к социально-экономической и политической реальности. Для этого мы попросили респондентов оценить формулировку: "Полного равенства условий жизни быть не может, но к нему надо стремиться".