Октября 2008Г. Щедровицкий П. Г
| Вид материала | Лекция |
- Ноября 2008Г. Параграф 34. Щедровицкий, 416.25kb.
- Декабря 2008Г. Параграф 38? Щедровицкий, 573.27kb.
- Ноября 2008Г. Параграф 35. Щедровицкий, 507.11kb.
- Госдума РФ мониторинг сми 29 сентября 1 октября 2007, 4137.1kb.
- Г. П. Щедровицкий Оразличии исходных понятий «формальной» и«содержательной» логик Впоследнее, 318.48kb.
- Годовой отчет производственно-хозяйственной деятельности ОАО «Горный автодор» за 2008, 825.65kb.
- Сми о Казахстане (3-17 ноября 2008 гг.) Оглавление, 1956.87kb.
- Инновационный евразийский университет, 239.44kb.
- Методические рекомендации Краснодар 2011, 278.51kb.
- Всоответствии с постановлением Администрации Волгоградской области от 13 октября 2008г, 291.78kb.
ЛЕКЦИЯ 14 24 ОКТЯБРЯ 2008Г.
Щедровицкий П.Г.
Надо структурировать предыдущую лекцию. Я думаю, что параграфов там было тридцать один, т.е. три было в прошлой лекции, и тридцать первый был последним. И, собственно, этот последний параграф - это большой фрагмент из цикла лекций «Процессы и структуры в мышлении» 65-го года, 6-я лекция - это 31-й параграф. И у меня просьба, я вам рассказывал, я когда-то читал лекцию в ШКП-1, у меня была смешная ситуация, я пришел на 4-ю лекцию и сказал: «Значит так, параграф 7-й поменяйте местами с параграфом 2-м и т.д.». Вот я вас прошу мысленно отрезать последний кусочек, который я вам читал, потому что к нему придется возвращаться. Я зря его прочитал, надо было остановиться на упоминании Георгием Петровичем нескольких статей и поставить точку. А концовку вам не читать, потому что понять вы ее не можете, у вас для этого….
Верховский Н.
Надо было сказать: «И не старайтесь понять».
Щедровицкий П.Г.
Да, правильно. И не старайтесь понять этот кусочек, потому что к нему придется вернуться в конце этого блока. Значит, это первое организационное замечание. Теперь второе. Я хочу напомнить вам лекцию 10 от 8-го мая 2008 года, параграф 25. Этот параграф был посвящен теме «Машина науки», и я его комментировал на базе лекций Георгий Петровича 66-го года «Организация и технологии научных исследований». Помните, поскольку я тогда говорил, что эти лекции читались на базе Института общего политехнического образования, то с учетом аудитории они носят максимально кондовый характер. Георгий Петрович старался говорить как можно более просто, используя целый ряд метафор, которые могли бы поддержать процесс понимания, и, в силу этого, он, действительно, легко читается и легко может быть понят. Там есть, если брать расшифровку, страница 14, там есть такой сюжетик:
На этом мы закончили прошлую лекцию, и я сказал, что в машину системы науки входит еще один блок – Онтология. Этот блок и будет объектом нашего сегодняшнего анализа.
Это цитата из лекции. Еще я сказал, что это тема не нашей сегодняшней встречи, и что я не буду вам сегодня говорить про онтологию, а остановлюсь на другом. И, собственно, потом мы обсудили это появление блока шестого – Проблемы. А вот сегодня мы с вами начнем с темы онтологии, и вернемся к этому тексту, соответственно. Это лекция - январь – апрель 66-го года «Организация и технология научных исследований». Шесть лекций в институте общего и политехнического образования.
Вопрос.
…
Щедровицкий П.Г.
Ну, конечно, вы много чего не знаете, но узнаете к концу четвертого года чтения этих лекций, много чего узнаете.
Параграф 31.
На этом мы закончили нашу прошлую лекцию. Я сказал, что в систему науки входит еще блок Онтологии. Этот блок и будет объектом нашего сегодняшнего анализа. Я не случайно хочу уделить этому целую лекцию, и не случайно на схеме я ставлю блок онтологии в самый центр.
Блок онтологии играет в системе науки примерно такую же роль, какую голова и головной мозг играет в жизни человека. Онтология замыкает на себя все другие блоки системы, она, фактически, превращает систему науки в целостную и живую систему. Начинает управлять всеми процессами в ней. Поэтому можно сказать, что именно появление онтологии в системе разнообразных знаний, знаменует собой превращение в целостную систему науки. Пока нет онтологии, нет и науки, науки, которая могла бы существовать как целостное образование. Различие онтологии задает различие науки.
Чтобы объяснить происхождение онтологии мы должны вернуться назад и рассмотреть природу знаковых выражений и механизмы работы с ней. Представьте себе, что я что-то рассказываю вам. Средством нашего общения служат речевые знаки, с помощью которых или в которых я строю определенный текст. В нем выражено определенное содержание. Для вас оно начинает существовать лишь в меру того, насколько вы понимаете переданный мною текст. Теперь представьте себе, что какой-то внешний наблюдатель, хочет изучить его и понять, как природу знаков, так и природу процессов нашего общения. Представьте себе на секунду, что этот исследователь иностранец и ничего не понимает на русском языке. Он будет наблюдать, как я говорю, как двигаю руками, как вы смеетесь или отвечаете на вопросы. Если бы еще это был человек, который не понимал бы и не знал, что такое язык и общение, который бы никогда не участвовал в этих процессах, то он вряд ли смог бы правильно объяснить то, что здесь происходит. И в частности, потому что он не уловил бы и не смог учесть вашего процесса понимания. Наверное, главного из того, что здесь происходит. Реальный исследователь, как я уже говорил в прошлой лекции, всегда совмещает в своей работе две разных позиции. Первое, позицию человека, участвующего в этом общении, и, следовательно, вместе с вами понимающего текст. И, второе, позицию человека, анализирующего внешние явления, и ситуацию процесса общения. Только благодаря сочетанию этих двух позиций, удается подойти к анализу природы знаков и процессов мышления. Исследователь всегда проделывает двойную работу. Смотрит что происходит, и понимает фигурирующие при этом знаки. Разбирая эти ситуации, мы ввели понятие смысла. Смысл это то, что понимается в речевом тексте. Это, вместе с тем, некоторое содержание сознания. Благодаря процессу понимания услышанной речи, исследователь выявляет смысл текста. Мы условились изображать это таким образом, что он как бы получает на своем табло определенные изображения. Я сейчас не обсуждаю вопрос, как у него получается это изображение. Наверное, при этом, он обращается к какой-то предметной или знаковой области, фиксирует ее и именно это рассматривает как то, что выражено в речевом тексте, как его смысл. Для него это, вместе с тем, и содержание речевого текста, точнее, для него это и есть содержание. Но, кроме того, исследователь предполагает, что другой человек, деятельность и поведение которого он изучает, понимает этот текст точно таким же образом, как и он сам. Он предполагает, что у того человека в его сознании или, на его табло появляется точно такое же выражение, как и у него самого. Поскольку это изображение объективного положения дел, у другого человека - изображение на его табло, а не само объективное положение дел, которое дано лишь исследователю, постольку эти содержания сознания или изображения на табло выступают для исследователя уже не как объективные содержания, а, лишь, как смысл, понятый другим человеком. Как нечто, следовательно, чисто субъективное. По-видимому, можно сказать, что смысл – есть выражение в языке наблюдателя, для обозначения того, что дано в сознании у наблюдаемого. Т.е. на его табло, или того, чем обладает речевой текст для другого человека, поскольку тот (другой) его понимает. Иными словами, именно в этой, очень сложной ситуации у исследователя впервые появляется различение реальности и смысла, а, кроме того, он получает возможность сопоставлять и сравнивать друг с другом эту реальность и смысл, определяя их, либо как совпадающие по своей структуре, либо как различающиеся. При этом, само различие между реальностью и смыслом задается и устанавливается благодаря тому, что само понимание или видение некоторого содержания расщепляется на объективное содержание и форму. На объективность и сознание. При чем одно полагается в одном месте, вне людей, а другое пространственно полагается в голове или в сознании у человека. Наверное, само это расщепление, стало возможно, лишь, благодаря тому, что сознание локализировали внутри человека, в его голове. Важно отметить, что различение смысла и объективного содержания, фактически совпадающее в определенных случаях с различением значения и денотата объекта, устанавливается благодаря особой рефлексивной процедуре, которая включает как противопоставление себя другим людям, так и сопоставления различных отношений людей к одной и той же ситуации или в одной и той же ситуации. При этом, в сознании объекты, как следует из схемы, смотрят как бы со стороны, и игнорируют вторичные и лежащие внутри этого, соображения о совпадении или различении структур объективного содержания и смысла.
Добавив к предварительно начерченной нами системе машины науки человека с его табло, мы вышли за границы объявленного нами в начале машинного подхода к науке, и начали, по сути дела, рассматривать организм науки. Но построенный нами, таким образом, организм не удовлетворяет пока требованиям однородности. Он содержит весьма разнокачественные элементы, по меньшей мере, троякого рода, собственно, машины науки. Вы помните, что это метафорическое обозначение для той блочной схемы, человека и его табло. Поэтому, и соответственно, возникает мысль об упрощении и преобразовании такого представления, т.е. о возможности изображения смысла в рамках системы машины, как некоторого экстериоризированного образования.
Эта установка обуславливается, прежде всего, тем, что смысл, субъективное образование, как нечто представленное только на индивидуальном табло, нельзя передавать другим людям. Иными словами, машина науки, как таковая, в этом состоянии, оказывается лишь мертвым и отнюдь не целостным образованием, а, следовательно, она не может быть транслирована по одному какому-то каналу и передача деятельности, связанной с ней, идет по нескольким разным каналам. Машина, как таковая, передается от поколения к поколению в одной форме, а смысловой план, входящих в нее элементов, в другой форме. Фактически, через непосредственно обучение деятельности. Естественно, что чем больше удельный вес смысла научно-исследовательской деятельности, тем труднее передача и воспроизведение самой этой деятельности. Тем меньшее число людей могут приобщаться к научно-исследовательской деятельности, и тем более элитарными являются сами формы передачи. Вспомним Пифагорейские клубы и современные узкие научные и философские школы.
Именно эту задачу, фиксации плана смысла в специальных знаковых образованиях или изображениях, и решают онтологические схемы, онтологические картины и, вообще, онтология. Это можно рассматривать как первое определение онтологии. Она появляется как опредмечивание и знаковая фиксация того смысла, который привносится работающим со знаковым выражением человеком. Когда набор знаковых средств, которыми он работает, образует систему машины науки, то мы говорим об онтологии научной системы. Есть две процедуры, посредством которых осуществляется экстериоризация смысла и выражение его в специальных знаковых образованиях. Первое, схематизация смысла. Специфика человеческого процесса познания всегда предполагает выделение объекта образца. Если мы получили какие-то знания на объекте образце, то затем мы переносим их на все другие, аналогичные объекты, не изучая их самих. Эти процедуры были подробно описаны мной в серии сообщений об атрибутивном знании.
Не повторяя всех проведенных там рассуждений, я выделю один, важный для нас момент. Если знания об объекте образце были получены посредством одной из четырех процедур, то затем мы организуем его так, чтобы на основе одной, лишь процедуры можно было бы отнести все это знание к новому объекту. Т.е. схематизация выполняет функцию отнесения. Благодаря этому механизму в один класс объектов, фиксируемых в одном и том же знании, попадают, весьма, различные вещи. Это создает, довольно, широкую вариативность самих объектов, подпадающих под одно знание. Получается сложная структура, которую схематически можно представить так: в рамках этой структуры, объект ИЭ данный либо объективно, либо через свое представление, может выступать, с одной стороны, как модель ХК, а с другой стороны, как вещественное или чувственное выражение смысла знания.
В качестве примера подобной схематизации смысла, можно привести процесс формирования понятия о математическом маятнике.
По сути дела, реальный маятник с достаточно легким, но длинным стержнем и маленькой, но тяжелой гирей, может выступить как схема смысла для всех других маятников с большими дисками и малыми стержнями. По отношению к формуле полупериода колебания маятника. Когда мы начнем относить эту формулу к реальным маятникам с большими дисками, то столкнемся с тем, что образ самого диска и стержня, т.е. реальное членение маятника на его функциональные части не соответствует математическим обозначениям. Именно в этой ситуации мы вынуждены спрашивать: «Какой же смысл имеют знаки, фигурирующие в формуле?» И должны, отвечая на этот вопрос, находить или конструировать те объекты, которые они могут и должны обозначать. В этих условиях образ того, реального маятника на котором мы впервые получили формулу, выступает как естественное изображение смысла формулы. Когда этот образ фиксируется нами в изображении, скажем, на бумаге, этот образ, кроме того, превращается в схему, знаковое выражение смысла как такового. Поэтому графическое изображение математического маятника выступает как онтологическая картина формулы математического маятника. Появляется то, что принято называть идеальным объектом.
Тот же самый процесс, можно проследить при образовании понятия линии, и представлении этого понятия в виде отрезка прямой. В этом плане, очень характерно обсуждение проблемы - имеет ли кривая линия длину или не имеет в физике Аристотеля. В этом случае, онтологическая картина разошлась с тем реальным смыслом, который она могла и должна была выражать.
Теперь мы можем рассмотреть этот процесс в более общем виде. Благодаря сопоставлению изучаемого объекта с объектом эталоном, возникает особое содержание, которое не может быть представлено не одним из сопоставляемых объектов и существует как бы между ними в отношении их друг к другу. Именно это содержание и фиксируется в знаковой форме знания. Таким образом, знаковая форма знания получает нечто такое, что не представлено ни в одном из этих объектов как таковых. В процессе понимания должно быть схвачено именно это. Схвачено и представлено в виде смысла знания. Поэтому, когда происходит специальное знаковое выражений смысла, то фиксируется нечто такое, что не содержалось ни в одном из объектов, а возникало только за счет их отношения, установленного между ними при сопоставлении. Это и есть то, что обычно называют содержанием идеального. Именно оно зарисовывается затем в онтологической схеме. Сопоставляя два объекта, мы говорим, что они тождественны, хотя на деле, как вы хорошо знаете, они различны. Благодаря этому, мы в неявном виде выделяем и отделяем от каждого из этих объектов то, в чем они тождественны. Но пока оно не существует ни в чем, кроме самого отношения между этими объектами. Но мы обладаем способностью фиксировать именно это в знаниях и понимать именно это как смысл знаковых форм знания.
Смысл знаковых выражений это то, что мы изображаем на табло деятеля. Мы изображаем его как статическое образование, хотя на деле оно, конечно, существует как система процедур. На верстаке деятель имеет дело с самим объектами. Но он говорит, что они тождественны и, тем самым, неявно выделяет нечто третье, отличное от каждого из них. Это тождественное существует пока, либо только как процедура с объектами на верстаке, либо как некоторый смысл на табло. А дальше, чтобы получить еще другое существование, отличное от его существования на табло, оно должно быть выражено и представлено в какой-то особой знаковой форме. Эти специфические знаковые формы, необходимы для того, чтобы мы могли применить полученные нами теоретические знания к многочисленным и разнообразным объектам. По сути дела, каждое знание относится, лишь, к одному реальному объекту, к тому, на котором оно было получено, но т.к. нам нужно, чтобы оно применялось ко многим, и при том разнообразным и меняющимся объектам, мы совершаем своеобразный трюк. Мы относим это теоретическое знание не к реальным эмпирическим объектам, а к особым идеальным объектам, создаваемых нами в форме онтологических схем. Тогда появляется реальная возможность относить эти знания ко всем объектам, если мы сможем свести их к идеальному объекту. А формы сведения, как известно, весьма разнообразны. Например, мы можем утверждать, что изучаемый нами объект сильно отличается от идеальной схемы, но что мы, тем не менее, представляем его как тождественное этому идеальному объекту, понимая, что проводим очень грубую аналогию. Тем самым, применяя теоретические знания к реальному объекту, мы заранее определяем их ограниченную ценность и приближенный характер нашей работы. В других случаях, фиксируя различия между объектом и идеальной схемой, мы говорим об упрощении, о том, что идеальная схема упрощает исходный объект, и, следовательно, используемый нами теоретические знания применимы, лишь, в границе этого упрощения. Могут быть и другие формы сведения реальных объектов к идеальной схеме. Но нам важен здесь сам принцип. Отнеся теоретическое знание не к единичным эмпирическим объектам, а к особому, сконструированному нами идеальному объекту, мы, получаем возможность затем, выработав разнообразные процедуры установления отношений между эмпирическими объектами и идеальной схемой, относить благодаря этому теоретические знания на сам объект. Поскольку отношения между реальными объектами и идеальной схемой устанавливаются специально и сознательно, поскольку это всегда особая мыслительная процедура, мы получаем возможность заранее оценивать последствия такого сведения, и избегаем многочисленных ошибок.
Выше я уже говорил, что процедуры сведения реальных объектов к идеальной схеме бывают, весьма, разнообразными. В качестве одного из характерных примеров можно привести измерение кривой линии прямой. Когда мы меряем прямые линии, то подобные сведения к совокупности эталонов, выражение прямой линии в них, бывает, весьма, точным. Когда же мы, применяя эту же процедуру измерения, сводим к совокупности отрезков прямой в кривую линию, при этом появляется систематическая ошибка. Уже в самой процедуре измерения между кривой и отрезками прямой устанавливается особое отношение, которое является мерой тех расхождений, которые устанавливаются между ними. Это отношение, выраженное в графике, становится объектом дальнейшего анализа, и, в конце концов, приводит к построению особых процедур измерения, так называемых, интегральных методов, которые устраняют ошибку в этом сведении.
Это очень характерный пример. Но любой другой случай можно проанализировать в этом плане и выявить точно такие же процедуры, определяющие одну из общих линий развития знаний. Важно так же, что в этом процессе, именно при сопоставлении кривой линии с прямыми, выделяется особое абстрактное содержание. Длинна линии, как таковая, которая фиксируется сначала в интуитивном схватывании смысла, потом в понятии и, наконец, в особой онтологии, в частности, в специальной онтологической графике.
Типично для мыслительной деятельности, что на верстаке мы работаем с конкретными единичными линиями, а определяем и измеряем не их, а их длину. Это значит, что в мышлении, мы все время имеем дело и работаем именно с длиной, которая существует либо только в плане смысла, либо, так же как особый знаковый объект, в плане онтологии. Когда мы начинали измерения на верстаке, то существовали только объекты линии, длина существовала не явно, в процедурах самого измерения. Потом, когда измерения произвели и получили число, то длина, опять таки неявно, начинает существовать в нем. Неявно, потому что в самом числе дана не длина вообще, а определенная длина, представленная пока только как число. Мы говорим: «Это путь – восемь километров». Но фактически, ведь, смысл нашего утверждения в том, что длина этого пути, восемь километров. Но, реально, мы измеряем не длину пути, а путь, хотя получаем в результате измерения, характеристику длинны. Мы действовали с реальными линиями, с путями, но в результате наших действий родилась длина, которая отделилась от самих объектов, данных на верстаке, и приобрела свое существование в именованном числе восемь километров. И только после того, как эта знаковая форма появилась и употребляется нами, мы задаем вопрос: А что она выражает? Что фиксировано в этих восьми километрах? - и мы отвечаем – Длина.
Но чтобы мы могли так ответить, эта длина должна была приобрести свое особое, самостоятельное существование, отделенное от измеряемых объектов. Это существование должно быть вечным и объективным существованием. Потому что дальше нам нужно было и приходилось действовать с этой длиной, как с особым метаобъектом. Из плана смысла на табло она должна была перейти на верстак, а для этого она должна была получить вещественную оболочку. Она должна была начать существовать как особая вещь. Точно так же, получив формулу колебания маятника, мы говорим, что мы выделили формулу колебания маятника, отделяя существование математического маятника от существования всех реальных, физических маятников. А сделав это, мы должны затем придать ему вещественное существование, чтобы он был, действительно, особым объектом, наряду с другими объектами. И поэтому мы рисуем его, придавая ему существование в плане особой оперативной системы, которая называется система онтологии. Здесь полезно отметить, что онтологические картины, как всякое вещественно выраженное образование, не редко расходятся с тем смыслом, который они должны выражать. Длина, как таковая, может быть как прямой, так и кривой, но мы ее изображаем, как правило, в прямолинейных отрезках. Этот момент тоже играет известную роль в реальных процессах, создавая часто основание для ошибочных умозаключений.
Онтологические картины и схемы выражают смысл того, что мы видим в знаковых формах, в отличие от того, что мы видим в самих объектах. И то, с чем имеет дело теоретическая наука, это онтологические схемы и представленные в них идеальные объекты. И какую бы из конструкций науки вы не взяли, числа, множества, классы, функции, структуры, все это идеальные объекты и особые онтологические схемы, представляющие то, что в кантианской традиции называется действительностью в отличие от эмпирической реальности. Важно отметить, что здесь нельзя брать одни лишь знаковые формы, а нужно брать какие-то более сложные конструкции. Логический позитивизм пытался трактовать все эти проблемы как относящиеся, исключительно, к сфере языка и его употреблению. Даже тогда, когда собственное развитие идей вынудило их признать существование онтологических схем и ввести их в свой анализ, то и тогда они пытались трактовать их в качестве, так называемых, языковых каркасов, т.е. не выходя из плана самого языка. Между тем, все это сначала существует в плане смысла, того, как мы выделяем это в языковых выражениях в виде смысла, а потом экстериоризируем в виде особых знаковых образований. Существование всего этого они отвергали, отвергая, так называемую, метафизику.
Но все эти вопросы, которые я сейчас затронул и обсуждал, являются деталями для общей линии нашего анализа. Они очень важны, но их нужно обсуждать особо и более подробно. Нам важно, что какими-то путями онтология возникает, появляется в системе машины науки. Она появляется как изображение смысла, улавливаемого исследователем в тех знаковых структурах, которые он находит и которыми он пользуется в системах многочисленных сопоставлений. Дальше эта онтология начинает жить по очень странным законам. С одной стороны, она лишь часть всей системы науки. И как часть, она ничем не отличается от других блоков системы. Она равноправна с ними. Кора головного мозга, лишь часть мозга и часть человеческого тела. С другой стороны, оставаясь, лишь, частью системы науки, онтология репрезентирует в себе все целое, подобно тому, как кора головного мозга репрезентирует в себе всего человека. Онтология есть представитель и носитель всего целого. Поэтому онтология может быть отделена от всей системы, и, вместе с тем, все целое будет в ней существовать, и будет представлено. Имея в виду, подобные организмические структуры, еще Гегель говорил, что часть может быть равна целому, имеется в виду, по своему содержанию, чем вызывал гнев и раздражение мыслителей, не видящих специфических характеристик организмов.
Сказанное выше, можно рассматривать как второе определение онтологии. Это такая часть системы науки, которая подчинила себе все остальные элементы и, вместе с тем, представляет, репрезентирует систему в целом. Онтология, являясь частью системы науки, по материальному расчленению, по своим функциям как бы равна всему целому, сравнима с ним по своей насыщенности и мощи. Она управляет этим целым и поэтому должна репрезентировать его в себя. Это, совершенно, общий признак организмических структур, в том числе, социальных.
Теперь, мы должны рассмотреть, как онтологическая схема живет в системе науки, как она определяет развертывание этой системы и управляет им. Здесь я должен, прежде всего, сказать, уточняя определения и характеристики, данные выше, что именно появление онтологии характеризует становление науки в точном смысле слова. Без онтологии могут существовать, лишь, знания и совокупности знаний, но не наука, как особый, автономный, самостоятельно развивающийся организм. Я должен сказать так же, что, внося в систему науки блок онтологии, я превращаю ее из машины в организм. И в дальнейшем, производя не сложные упрощения, могу представить эту систему как саморазвивающийся организм, подчиненный в своем движении, довольно, простым законам. Конечно, эти законы являются, довольно, условными и фиктивными, реальное развитие науки происходит потому, что люди особым образом развивают ее, и при этом действуют в соответствии с целями и задачами, которые, отнюдь, не совпадают с имманентными целями и задачами самой науки, в частности, могут решать, сугубо, практические задачи. Тогда развитие науки будет определяться, отнюдь, не ее имманентными целями и внутренними силами. Это обстоятельство делает бессмысленными разговоры о законах внутреннего имманентного развития самой науки, о ее саморазвитии. Но при решении целого ряда задач, целесообразно абстрагироваться от этих моментов и представить дело так, как будто наука развивается сама по себе и в силу неких внутренних законов. Такая абстракция будет вполне удовлетворительна и продуктивна, и в целом ряде случаев, это дает нам право вводить представления о саморазвитии системы науки и о законах этого развития.
Я сказал выше, что именно появление онтологических систем знаменует возникновение наук как таковых и систем наук. Например, в Египте и Вавилоне существовали достаточно разветвленные наборы знаний, но это не была наука, ибо не было онтологических систем, и разнообразные знания не были объединены друг с другом в эти системы науки. Поскольку они не были объединены, не могло быть и развития систем знания. Появление каждого нового знания было изолировано и единичным фактом. Это было увеличение множества еще на один объект, а в таком процессе, как известно, нет развития. Первые онтологические системы, в точном смысле этого слова, появляются в Древней Греции и, скорее всего, в геометрии. И это знаменует собой появление первой науки, в собственном смысле этого слова.
Здесь нужно было бы обсудить вопрос о специфических особенностях существования онтологических систем. Являются ли они оперативной системой? Как связанны между собой отдельные онтологические схемы или схемы отдельных объектов и т.д.? Но все это тонкие и сложные вопросы, лежат уже вне рамок нашего, довольно, упрощенного и огрубленного анализа.
Теперь, мы должны посмотреть, в каких отношениях к другим блокам машины науки, выступает онтология. Прежде всего, онтология выступает как некоторое изображение объекта, как образ его и основной его представитель. Вместе с тем, она придает объекту определенное системное расчленение. Чтобы пояснить это понятие системного расчленения или системного представления, я воспользуюсь примером предложенного несколько лет назад Владимиром Александровичем Лефевром. Он задал множество точек и предлагал людям разного уровня образования и разной квалификации определить число точек. Оказалось, что разные люди видели в этом множестве точек разную конфигурацию. Организовывали это множество в системы разного вида, а затем, в соответствии с каждым из этих расчленений, применяли тот или иной метод определения числа.
Лефевр, видимо, не сказал Георгию Петровичу, что это был Ротших.
Одни представляли их, как два вложенных друг в друга квадрата. Считали число точек на каждой стороне. Перемножали полученные числа друг на друга. Другие представляли это множеством полосок, состоящих из двух рядов, и, определив число точек в каждой из полосок, умножали их на число самих полосок. Третьи просто считали точки в каждой линии. Четвертые увидели эту фигуру, как развертывающуюся сверху вниз по принципу прогрессии и т.д. Всюду обнаружилось определенное соответствие между способом представления этого множества как системы и тем средствиальным аппаратом, который применялся затем для определения числа точек. Подобную же вещь можно обнаружить, буквально, всюду.