Geum.ru

Учебно-методический комплекс по дисциплине «Введение в психоанализ» По специальности 030301 Психология

Вид материалаУчебно-методический комплекс

Содержание


3. Клинические формы
Подобный материал:
1   ...   24   25   26   27   28   29   30   31   32

Отсутствующая мать (реже) не дает возможности ребенку связать (это период желания) мучительное ожидание с репрезентациями желаемого объекта.

В этих двух случаях важный элемент демонстрирует явную недостаточность для порождения функции желания.

В первом случае: недостаточность мотивации из-за избыточного присутствия матери, не допускающей возможности «просвета», в котором возникает желание.

Во втором случае: представление становится бесполезным из-за того, что оно никогда не бывает дополненным (и, так сказать, подкрепленным в качестве промежуточного этапа), а позднее – бессмысленным в качестве ощущения из-за опыта удовлетворения, который не наполняет его для заброшенного ребенка значением.

Это также случай ребенка, удовлетворенного некстати и невпопад: случай матери, «не ожидающей просьбы» (дающей есть, когда ребенку холодно, и укрывающей его, когда он хочет есть) и приписывающей ему свое собственное желание.

Именно в этом состоит определенная форма дискордантности между выражением физиологических потребностей и смыслом (искаженным), который мать ему приписывает (почти как при неправильном переводе); ребенок кричит, а мать не умеет опознавать и называть влечения1. В дальнейшем, по ходу идентификации, будет невозможно адекватно интегрировать эту функцию, порождающую инсайт. Здесь обнаруживается один из наиболее важных корней неспособности к ментализцации влечений, их репрезентации и называния. Это также один из симптомов, наиболее часто встречающихся у психотика, у которого искаженная функция желания оказывается неспособной реально означать явления, связанные с влечением.

И, тем более, переводить их в «акты», из которых и рождается значение, представленное на данном этапе этим первым действием. В этом состоит важный момент понимания как психотика, так и принципов его лечения.

Однако материнская функция не ограничивается этой, хотя и очень важной, ролью связывания (или, если это предпочтительней, спайки) требования влечения в его проявлении с его значимым объектом.

К этому важному, в его структурирующей роли по отношению к содержащему (т.е. развитию способностей репрезентации влечений), дефекту добавляются дефекты на уровне содержимого, являющиеся следствием природы, свойственной его составляющим, и прямо связанные с их психической организацией: мать психотика, движимая, как мы видели, в основном собственной патологической потребностью исключительности, не может предоставить возможности наметить личностное отношение. Это умственная диспозиция в равной степени ведет к удалению ребенка от любых возможных выходов вовне, и, в особенности, в направлении того другого, который представлен отцом психотика. Материнская всесущность не только делает невозможным установление отношений ребенка со своим отцом, особенно в плане воображаемого (в связи с зависимостью, существующей между воображаемым матери и тем воображаемым, что рождается у ребенка), но и полностью удаляет из своего собственного содержимого все, что может напомнить и предоставить место третьему персонажу, Другому, отцу, всему, что могло бы, благодаря признанному присутствию третьего в воображаемом матери и ее дискурсе, на этом уровне ввести ребенка в триангулярную размерность.

Организация Я

Здесь, направляясь от первичного нарциссизма к анальной организации, проходя через оральную шизопараноидную стадию к депрессивной (если использовать язык кляйнианцев), не забывая о специфических аспектах перехода от так называемого парциального объекта к целостному, и разворачиваются эти различные напластования объектных отношений и их клинических аспектов, отмеченные, как мы подчеркивали, более или менее значительным отсутствием объектной организации на различных этапах развития.

Эти этапы занимают весь так называемый период оральной либидинальной организации, который у психотических пациентов оказывается фиксированным на различных уровнях этого предобъектного (и, естественно, прегенитального) структурирования.

Мы должны здесь, однако, отметить, что объектной стадии с ее стратификацией не достигает лишь организация Я, организация, которая на ее различных фазах (оральной, анальной, фаллической) должна постепенно достичь основных элементов объектного (в особенности эдиповского) структурирования. Последнее, как предполагается, затрагивает клинические и семиотические аспекты этой проблематики, относящейся в основном к нормальной и невротической организации. Я бы настаивал на том, что речь идет лишь о прогрессирующем созревании этих последовательных структурирований и их завершенности в примате генитальности, отсутствующем у психотика. Это не просто, как можно было бы предполагать, отсутствие пережитого опыта анального или генитального функционирования, естественно представленного у психотика (его не стоит путать, как это слишком часто делается, с младенцем); психотик конечно прошел в течение своей жизни через анальный или генитальный опыт, но у него плохо зафиксированы именно фазы анального или генитального структурирования.

3. КЛИНИЧЕСКИЕ ФОРМЫ

Аутизм

Первый и наиболее архаичный из этих уровней организации, несомненно, характеризуется шизофреническим аутизмом, который для того чтобы избегнуть «травмы» от невозможности установления хорошего отношения с окружающими объектами, проявляется в избирательной и упорной фиксации систематической деятельности разгрузки внешнего мира и в возвращении во «вне репрезентации и ментализации» (порождающей объекты и внешний мир) к образу жизни, близкому к биологическому. Это реализуется в возврате к состоянию первичного нарциссизма, вызванного сном, сном, который может, впрочем, быть буквально «явленным» у некоторых субъектов, «дремлющих» или, по крайней мере, почти постоянно находящихся в состоянии клиностазии, в классической позиции «подружейной собаки» или, как ее еще называют, «эмбриональной позе», явно указывающей на крайний уровень регрессии их обыденного опыта. Эта аутистическая позиция может в крайних формах сопровождаться систематическим отказом от всех контактов, и в частности отказом от пищи, что серьезно ухудшает витальный прогноз.

Здесь следует сделать одно замечание относительно возможного понимания подобных состояний. Если в связи с подобными симптомами можно на самом деле иметь в виду возвращение к эмбриональной ситуации с содержащейся в ней внутриутробной материнской связью, то было бы неверным думать о какой-либо «означающей преднамеренности» со стороны пациента (что отличает их от истерических проявлений, могущих реализовываться во внешне сходной симптоматике).

Речь, в сущности, в значительной степени идет о попытке возвращения к объектному нулю, возвращения, обеспеченного воплощением значения первичного действия, разряжающегося вне любой ментализации и вне любого означающего намерения, как и вне коммуникации;, в систематическом сведении к небытию всего, что могло бы в большей или меньшей степени содержать в себе какую-либо объектную или отношенческую зависимость даже на чисто репрезентативном уровне (деструкция мышления).

К тому же, как можно заметить, в этом уничтожающем действии подавляется всякая возможность сформировать какое-либо желание, проработка которого сопровождается избеганием. Последнее замещается непосредственным воплощением: действие заменяет желание, мешая ему проявиться.

Так, например, тотальная и реализованная пассивность, встречающаяся при шизофреническом апрагматизме, заблаговременно замещает любое желание (и любое осознание желания) возвращением к первичному нарциссизму, к полноте благополучия позиции всеприсутствия до объектной зависимости. С этой тактикой, я полагаю, можно в основном связать процесс хронизации (госпитальной или нет), которую приписывают пациенту по отношению к его болезни и внешнему миру. Непоколебимая устойчивость этих состояний, хорошо известная в «приютной» среде, на деле выражает крайнюю экономическую стабильность, добытую в относительном комфорте ощущения всемогущества, которое им предоставляет необъектная позиция.

Кататония

Другой уровень этой необъектной позиции, видимо, достигается в кататонии, при которой, как известно, преобладающим феноменом оказывается почти полная мышечная контрактура с ригидностью тела и отдельных членов; сущность кататонии как раз и состоит в одновременном напряжении антагонистических мышц, любопытным образом ограничивающих любую сегментарную моторику, что придает пациенту статуарный облик (называемый сохранением позы).

Этот мышечный феномен, классически относимый к клиническим формам шизофрении, содержит в себе весьма специфический опыт, один из основных аспектов которого, несомненно, образован предварительной «блокировкой» любого движения, а стало быть, любого обращения к какому-либо объекту. Для кататонической позиции, я полагаю, характерно реальное исчезновение любой моторной инициативы (а значит, и желания, которое она могла бы содержать) субъекта на уровне мышечного действия, заранее, таким образом, избавленного от любого объектного поиска.

Параноидный бред

Другим элементом этого предобъектного объектного отношения оказывается (что, вероятно, наиболее известно) галлюцинаторное, или бредовое образование, встречающееся в клинике параноидной шизофрении. Это похоже на то, как если бы субъект, не имеющий более возможности сохранять себя в необъектном состоянии (как это было в предыдущем случае), не располагается еще на уровне истинной объектности (т.е. как Я-субъект, отделенный от своего объекта, который мог бы быть опробован в качестве отделенного объекта окружающей среды, — феномен, лишь при наличии которого можно говорить о существовании сепарированного и целостного объекта).

На этой промежуточной стадии, между двумя крайностями, которые мы только что определили, находится уровень связи с парциальным объектом, на котором существующие объекты более не отрицаются, но на котором они и не воспринимаются как отделенные от субъекта (и, значит, принадлежащие внешнему расчлененному миру). Речь идет о стадии, когда объект воспринимается как принадлежащий его бытию, но еще не обладанию. В этом опыте невозможно a priori отделить настоящий внешний объект, источник удовлетворения влечения, от его галлюцинаторной репрезентации, внешнего оформления желания, в котором существует галлюцинаторная реактивация (внутреннего происхождения) мнестических следов удовлетворения от предыдущего контакта с ним.

На этом уровне субъект не способен отделить свое желание или свой фантазм от внешнего восприятия, имеющего для него такое же значение. Обычно он приходит к глубинному смешению реального и фантазматического, внутреннего и внешнего, объективного и субъективного опыта, который на этой промежуточной стадии точно не разделен.

Этим объясняется особое богатство клинических форм галлюцинаторных и бредовых проявлений.

Объекты удерживаются отделенными в качестве сепарированной целостности лишь целостным субъектом (мы имеем в виду отделенным от окружающей среды и связанным с ней после конституирования Я). У психотика объекты, напротив, воспринимаются как составляющая часть их существа, и мы возвращаемся здесь к так называемому качеству парциального объекта, назначение которого указала М. Кляйн. Качество парциального объекта, я полагаю, дополняет понятие парциального субъекта, четко характеризующего полюс субъекта, до конституирования настоящего сепарированного Я, создающего в том же событии целостный субъект, отделенный от своих равно целостных объектов.

Именно это свойство парциального объекта подтверждает, мне кажется, совершенно специфическую способность галлюцинаторной или бредовой проекции отображать одну часть субъекта на другую часть его же самого, являющуюся на этой стадии еще не отделенной от него внешним миром. Я должен уточнить, что это определение парциального характера объекта («не отделенной части Я») на самом деле не совпадает с определением Мелани Кляйн, но мы предпочли сохранить это наименование, объясняющее тип связи субъекта со своим парциальным объектом, который, по моему мнению, может дополнить кляйнианские исследования по этому поводу (не противореча им). Более точно кляйновское определение парциального объекта основано на возможности (которую продемонстрировал Фрейд) перемещения в процессе расщепления плохой части Я вовне субъекта (хорошая часть остается в связи с этим интериоризованной). Реализованная таким образом операция является тем, что принято называть проекцией плохого объекта. Эта проекция плохого объекта осуществима на этой стадии именно благодаря «неразделению» субъекта и объекта, которое мы описали выше. Это действие проекции вовне в галлюцинаторной или бредовой форме плохого объекта является одним из наиболее типичных механизмов орального действия, представленного, как известно, в течение всего этого периода возможностью перемещения в явлении диализа, идущего от одного из полюсов к другому (полюсов, еще не разделенных на этой стадии на субъектность и объектность) определенных конституирующих их элементов. Выгода этой психотической проекции состоит в возможности удаления к дисталъному краю плохой части, это - неотделяемая проекция во внешнюю среду (а не на внешнюю среду, как это происходит, например, при невротической фобической проекции).

Интересно констатировать, что на этой стадии, специфичной для шизофренического объектного отношения, все демонстрирует значительную расплывчатость функции субъекта, типичным образом раздробленного на многочисленные островки, которая характеризует так называемый «расчлененный» опыт шизофренического существования в его важнейшем клиническом контексте: отчуждении. Последнее представляет характерный способ функционирования этих неструктурированных Я, действующих вследствие этого лишь в виде разрозненного парциального субъекта и парциального объекта, без возможности когда-либо достичь более полной проработки Я, отделенного от своего объектного мира. В клиническом плане это выражается в особом «флоттирующем» облике пациентов, которые никогда не могут, так сказать, включиться в текущую реальность.

В клиническом плане этот способ действия характеризуется возникновением бредовых или галлюцинаторных проявлений, в которых субъект проживает как «экзогенное» то, что могло бы восприниматься как плохое (например, в случае бредовых идей преследования, в которых агрессивность субъекта переносится на других, вовне), и сохраняет для себя самого бесспорные выгоды такой ситуации в экономическом плане. «То, что внутри, всегда хорошо...» — в этой привилегированной ситуации субъект всегда может любить и считать себя достойным любви.

Паранояльный бред

Все обстоит совершенно иначе при так называемой параноялъной личностной организации. Клинически она характеризуется завышенной самооценкой, презрением к другим, представляя, по Ракамье, очевидность «организованного и неотчужденного Я» (т.е. топически выстроенного Я), способного «к организованным действиям, рефлексивным актам, отлитого в определенную социальную форму...»

В этих более «развитых», чем предыдущие, структурах «Я», по-видимому, конституировано как существующее, но оно может допустить объектное существование лишь в той мере, в какой объект позволяет ему реализовать всемогущество своего контроля над ним. Это основное условие объектной организации параноика.

На деле речь идет об очевидном нарциссическом эквиваленте, одно лишь подтвержденное всемогущество которого может компенсировать специфически хрупкому Я утрату (всегда болезненную для нарциссизма) первичного всеприсутствия. Если субъект не вездесущ, то необходимо, по крайней мере, чтобы он был центром, определяющим фактором и создателем, которому объект (как освобожденный раб) будет обязан «своей жизнью и своей деятельностью»...

На этой важной и трудной фазе развития Я «объект не рассматривается как таковой, он всегда не более чем инструмент...». Я бы добавил, что инструмент, неотделимый ни при каких условиях от своего создателя, подтверждающий таким недорогим для него образом ощущение его всемогущества и его огромного значения, от которого он не может отказаться.

Как параноидный больной может, если захочет, разделяя себя, отделить хорошую часть себя самого от плохой, которую он отщепил, так и параноик (фиктивно конституируясъ в отделенного субъекта) достигает этого лишь при недвусмысленном условии контроля за распределением благ, присваивая себе все, что может оказаться хорошим. При параноиде существует два или множество расчлененных субъектов, для которых конструирование объекта остается ненадежным, а для параноика существует лишь один совершенный субъект и лишь один объект-мусор (или выгребная яма, по Ракамье), и он (параноик) может выступать в качестве отделенной сущности только при условии, что он будет лучшей частью системы.

Это объясняет преимущественно гомосексуальный выбор этих пациентов, везде ищущих себя в этом действии. Следует заметить, что гомосексуальный выбор параноика, блестяще отмеченный Фрейдом в его исследовании случая Шрейбера, на самом деле представляет, как он это назвал, промежуточный выбор или, если можно так выразиться, компромиссный выход между нарциссизмом или любовью к себе самому и объектной любовью.

В плане отношений с матерью можно также сказать, что шизофреник являет собой несепарированную часть последней. Представляется, что параноик, который кажется совершенно недавно отделившимся от своего первичного объекта, должен любой ценой избегать аффективной и поглощающей встречи с последней (матерью), оцениваемой как слишком опасная, поскольку она еще слишком значима. Он защищает хрупкость своей недавней автономии с помощью отбрасывающей проекции по отношению к этой последней (или любой ситуации, которая может быть припомнена).

За невозможностью поддерживать тотальное слияние и нарциссический комфорт, который оно предоставляет, параноик сохраняет в этой позиции свой статус хорошего субъекта, защищенного от атак плохой матери-объекта, удерживаемой на дистанции.

Таким образом, он может утверждаться в качестве относительно сепарированного субъекта, полностью сохраняя нарциссические преимущества, дарованные ему этой проекцией: за невозможностью продолжать обладать всем, он в конечном итоге может функционировать при недвусмысленном условии: чувствовать себя обладателем всего хорошего.

Последнее замечание делает бесполезным уточнять, я полагаю, дереалъную (в значении бредового) сторону этих явно сильно упрочненных личностей, их несоразмерную и патологическую гордость, их презрение к окружающим, за которыми они наблюдают с недоверчивым любопытством, и к которым они могут приблизиться лишь с крайней осторожностью и чтобы выведать о них возможные мерзости...

Не способный к любому желанию, которое он считают опасным, параноик, слабый в своем псевдовсемогуществе, пытается без конца уверить себя в своей добросовестности по отношению к другому: таким образом он не обнаружит своего желания быть любимым. Для этого он охотно использует дезаффектированный путь справедливости, которую он будет искать в бесконечных процессах, или основания в логических дискуссиях, иногда технически изумительных, где прямолинейными рассуждениями старается скрыть от него самого и от других трагическую убогость своего двуличия.

Это короткое описание параноика, сверхструктурированного и систематизированного в том, что можно было бы рассматривать как жесткий «характерологический панцирь», весьма близко подводит нас к размытости, отсутствию границ, словом к ирреальности и совершенной имматериальности его шизофренической пары — параноика.

Депрессия

Другой уровень предобъектной организации Я может быть представлен так называемой клинической депрессивной позицией, оральная организация которой выражается в другой характеризующей ее функциональной модальности — я имею в виду так называемую интроективную активность, противопоставляемую проекции. В данном случае, который, по Мелани Кляйн, наиболее близок к истинной объектной позиции, все выглядит, как если бы субъект, утрачивающий свои мегаломанические и нарцисссические иллюзии вездесущности и всесилия, устанавливал первую реальную и объектную связь с внешним миром, в котором он рикошетом оказывался бы слабым и беспомощным, зависимым, совершенно неспособным уверить свое Я в своих возможностях и реальном доминировании (в значении обладания) над объектами, объектами отныне отделенными (и требующими завоевания), фундаментально отличающимися от первых определяющих объектов первичной идентификации.

Напротив, именно в ослабляющем и опасном испытании зависимости по отношению сначала к материнскому объекту, а затем к самым близким объектам, воспринятым в базовом опыте трагической слабости и мольбы, вырабатывается новое чувство существования.

Дереализующей утопии шизофреника (утопии в этимологическом смысле отсутствия места) и манихейской гиперутопии параноика, основанной на отрицании реальности, ускользающей от всемогущества Я, противопоставлен депрессивный опыт, характеризующийся реальным признанием объекта как существующего и этим же самым погружающий субъекта, оказывающегося «редуцированным к своим собственным размерам», в драматическое ощущение своего бессилия. У некоторых пациентов вследствие определенных событий (траур, неудачи, утрата любимого существа или любимого объекта либо, напротив, при неожиданной удаче или успехе) можно встретить возвращение на депрессивную позицию, которую мы попытались очертить и в которой, как это прекрасно показал Фрейд в своей работе «Траур и меланхолия», урон, нанесенный субъекту (который не может решиться окончательно оставить фрустрирующий объект), вовлекает его в обратное регрессивное действие, характеризующееся восстановлением внутри него самого посредством идентификации через интроекцию плохого объекта, обреченного на сохранение любой ценой.

Эта идентификация, содержащая плохое свойство новой интроекции, будет выражаться особой аффективной окраской депрессии: базовым обесцениванием, печалью, выраженным пессимизмом и отсутствием всякого жизненного порыва. В клиническом плане она выражается психомоторным упадком, замедлением речи и жестикуляции, идеаторной заторможенностью,

Этот упадок может продолжаться у различных субъектов в течение различных периодов времени и часто разрешается обратным явлением, называемым манией, в которой отрицается мучительный характер объектной очевидности. Почти как при шизофренической недифференцированности или проекции вовне у параноика, в определенном виде это явление встречается и при мании (магическое псевдопреодоление отрицаемой объектной зависимости, несмотря на конституирование объекта как реально и отдельно существующего).