I. Святой Франциск и его время Глава II

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 12 13 14 15 16 17 18 19 ... 22

Когда потом, благодаря толчку Льва XIII, в 1879 году с «Aeterni Patris» началось возрождение схоластики, францисканцы не смогли сблизить неотомизм с неоскотизмом; более того, они должны были оправдывать своих философов и защищать свое интеллектуальное наследие, особенно когда последователи Фомы Аквинского, неправильно интерпретировав учение Льва XIII, свели до минимума значение всех других течений схоластики, кроме течения святого Фомы Аквинского, и увидели в блаженном Дунс Скоте, как и в Уильяме Оккаме, опасного предшественника реформации и идеализма. Но, если и были несправедливые нападки на францисканское течение, не было недостатка и в благотворном возрождении учения среди самих францисканцев. Критическое издание святого Бонавентуры, основание меньшими братьями колледжа Кваракки для исследований, воодушевленная культурная деятельность капуцинов и конвентуалов, основание трех международных колледжей в Риме - святого Антония, святого Бонавентуры и святого Лоренцо Бриндизи, - созданных соответственно миноритами, конвентуалами и капуцинами; они появляются в ответ на события как историческая необходимость защиты. Еще раз францисканцы, которые склонялись к деятельному милосердию, вынуждены учиться, чтобы жить, и среди них намечаются две тенденции: одна обращается к святому Бонавентуре из Баньореджо, максимально тесно примыкая к святому Фоме Аквинскому, другая опирается на Скота. Ошибочное и неглубокое утверждение: «Дунс Скот - это Кант тринадцатого века», выдвинутое с немногими ограничениями и без подтверждения кардиналом Гонсалесом в его знаменитой истории философии (1880) и повторяемое без тени доказательств в конце века иезуитом отцом Маттиусом, способствовало тому, что к святому Бонавентуре обратились и те ученые, которые понимали оригинальность Дунс Скота и заставили полюбить ее, но не сочли нужным в тот момент последовать за ней. Так капуцин Проспер из Мартинье в своей книге «La Scolastique et les traditions franciscaines» (1888) в первый раз явно подчеркивает особое положение францисканской мысли и, признав заслуги Скота, делает заключение о преимуществе бонавентурианского течения. К нему полностью примыкают в своих трудах, на самом деле более красноречивых, чем глубоких, отцы Марчеллино из Чивеццы, Антий Мария из Виченцы, Иоанн из Рубино, Василий из Неирона, Евангелист из Сен-Беат и Фредиано Джаннини, выделяющийся благодаря своим стройным и светлым «Studi sulla scuola francescana». С другой стороны, святой Бонавентура - это один из тех примиряющих и привлекательных умов, в которых самые разные мыслители находят самих себя, а как мистик он не нуждается в критиках, которые готовы были забальзамировать его, чтобы донести до потомков. Он живет своими силами, потому что его приятно читать, даже когда он увлекается силлогизмами; а читать его приятно потому, что у него есть молодость великих дилетантов: он поэт. Однако новое издание его произведений и его распространение, которое началось с тех пор, очень ярко осветили красоту его мысли, ту концепцию «Itinerario», которая, сосредотачивая на немногих страницах опыт Августина, Ансельма, Виктора, знаменует восхождение уникально францисканских горения и простоты. Все мистические и аскетические мотивы, которых она касается, все формы посвящения, которые она рекомендует или каким-либо образом начинает, обнаруживаются в набожности 19 века. Тот, кто признает главой современной набожности святого Франциска Сальского, забывает, что любезнейший епископ Женевский был учеником святого Бонавентуры, в том числе в любви и вкусе к красоте и христианскому изяществу.

Скот, гораздо менее принятый большинством, влиял на развитие теологической мысли, но его действие на этом поприще было ослаблено и опровергаемо сопротивлением на философском фронте. Им занимались немногие малоизвестные ученые в течение почти всего века; только после 80-х годов, когда католики все больше обвиняли Скота, а некатолики свободно интерпретировали и несправедливо присваивали его мысли, возникает реакция в его защиту, которая принесет лучшие плоды в первые годы двадцатого века, когда, с укреплением доктринальных позиций томизма, будет признана, прежде всего благодаря трудам Хертлинга, Баумгартнера, Боймкера, Грабманна, Гильсона, Лонгпре, Масново, Пельстера и многих других, необходимость знать и изучать всех других учителей и другие течения схоластики, и в первую очередь францисканской схоластики. Но девятнадцатый век в последние два десятилетия не был еще достаточно подготовлен для этого исторического исследования; не хватало людей, у которых были средства для исторических исследований средневековой философии, а те из францисканцев, кто занимался схоластикой, были полностью поглощены созерцательной защитой своих основных позиций, поэтому даже труды по схоластике, вместо того, чтобы изучать источники и развитие францисканской школы и прежде всего учение Скота, стараются показать, что этот и другие великие францисканцы примыкают к великим тезисам схоластики.

В девятнадцатом веке только один человек стал исключением; только один, но его значение сопоставимо с высочайшим достоинством его места: отец Эрль, иезуит. С ним были также некоторые немецкие ученые, которые внесли значительный вклад в историю францисканской мысли, особенно после 1885 года, когда вышел «Archiv fьr Literarur und Kirchengeschichte», основанный отцом Денифле и самим Эрлем. Но прославленный Эрль, кардинал, библиотекарь, архивариус Святого Престола, был одним из первых, кто привлек внимание историков к обширному, почти невспаханному полю францисканской схоластики, и его собственные труды совершили настоящие открытия неизвестных авторов, например, Пеккама, Оливи. За исключением этой группы немцев, исследователи схоластики из других стран не были еще подготовлены к такого рода исследованиям и трудились на поле созерцательной деятельности. Даже францисканцы поступали так при изучении своих докторов; и хотя они изучали ошибочные и не всегда оригинальные тексты, они, тем не менее, добивались хороших результатов. Так, сначала появилось несколько полемических трудов в защиту Скота, таких, как «Impugnacion de la Historia de la Filosofia escrita por el Card. Gonzales» отца Франциска Эмануэля Мало. В дальнейшем чувствуется желание лучше узнать положения доктрины Скота. Этому благородному желанию обязано своим появлением двадцатишеститомное собрание сочинений Скота (1891-1896), воспроизведенное по тексту Ваддинга и повторившее, к сожалению, его неточности и вставки. Проза Скота не убеждает и не трогает, как проза святого Бонавентуры. Совсем наоборот! Однако в сухой латыни его остроумного спора кипит высшая поэзия Царской природы Христа и бродит энергичное начало, прославление божественной и человеческой воли, которое может ответить и на некоторые вопросы современной философии. Скота понимают все те, кто измучен этими проблемами, в первую очередь Плюсанский; потом его еще лучше понял в своем остроумном исследовании, названном «Metodo e sistema scientifico del Ven. Duns Scoto», отец Лодовико из Мотта ди Личенца (1898); его поняли те францисканцы, которые на рубеже 18 и 19 веков начали возрождение Скота: отец Деодат Мария из Безли, Партний Мингес, Мариано Фернандес Гарсиа, Серафин Бельмонд, Александр Бертони. Если эти труды оставляют желать лучшего, то лишь потому, что их авторам не хватает полной философской подготовки, ставшей преимуществом францисканцев первых десятилетий двадцатого века, среди которых самым ярким является Лонгпре; и вместе с тем, нужно признать за этими учеными заслугу проложения пути.

Среди публикаций конца девятнадцатого века следует отметить также несколько французских, которые распространяли теорию Скота о Воплощении, например, «Christus alpha et omega» отца Гризостома Уррутибети Уторо, неустанного апостола Царского достоинства Христа и самозабвения в Боге, и статьи отца Жана Баптиста, в новом капуцинском журнале «Etudes franciscaines», последние из которых, собранные под названием «La primaute’ de notre Seigneur Jesus-Christ», вышли в одном томе в 1900 году, как будто передавая новому веку христоцентрический тезис Скота. В том же году, который, благодаря тому, что он отмечает новый век, кажется судьбоносным, появляются конференции отца Деодата из Бесли о Святейшем Сердце согласно учению Скота. Оригинальный, наделенный энтузиазмом и воинственным духом писатель, отец Деодат основал также периодическое издание, посвященное Скоту, которое жило недолго. Этой душе горящего апостола вредила пылкая и избыточная форма; но нужно отметить, что его страницы, богатые порывистой поэзией, навели многих на размышление о царских правах Христа. В развитие той же христоцентрической идеи внесло богатый вклад второе полное издание «Жизни Иисуса» Форнари, также вышедшее в начале нового века, ведущая работа, которая, не обращаясь явно к францисканской школе, тем не менее впитала ее основные положения и, опираясь на некоторые приемлемые положения учения Гегеля, наметила диалектическую историю цивилизации до Христа и после Христа, Который является ее центром, уникальную по широте взгляда и обращений, новую по попытке применить методы современной мысли к религиозно-философской интерпретации истории. Выросший и живший в Неаполе в годы Галлуппи, Тари, Спавента, Веры, Флорентино, верующий католик и в то же время поклонник Джоберти, Вито Форнари с самой юности, готовясь к своим экзаменам по философии и теологии, чувствовал сильное желание найти в католической мысли объединяющий концепт, который придал бы смысл всей вселенной. И однажды перед ним как будто сверкнуло (как признается он сам), «что все должно быть понято в достигнутой человечности и божественности Христа». Этот проблеск, будь это бессознательный результат его чтения схоластики, или мгновенное интуитивное постижение, привел его к той же христоцентрической концепции Скота, которой, после тридцати лет размышления, он хотел объяснить природу, дух, историю. Именно по отношению к истории францисканский тезис получил, благодаря Форнари, свое самое гениальное приложение. Он принимает и ценит положительный вклад каждого народа и каждой эпохи, учитывая, что добро - в любой своей форме - стремится ко Христу; а поскольку все, даже зло, вопреки самому себе, служит Христу, он пытается примирить противоречия, которые соединяются в двойственности конечного и бесконечного, и находит примирение в антиномиях воплощенного Слова, сначала ожидаемого человечеством, потом живущего по-человечески и в человечестве, Царя веков. Форнари делает своим и философское учение Скота, касающееся универсалий, примата воли, составляющих принципов материи; он следует за святым Бонавентурой в понимании красоты, искусства и мистического символизма, с которым понимает чувственное как зеркало интеллигибельного, а интеллигибельное - как зеркало сверхинтеллигибельного, то есть тайны, которая нам является только per speculum et in aenigmate.

Привычная сдержанность и почти одиночество, в котором замыкался Вито Форнари, не препятствовали ему входить в кружок отца Лодовико из Казории, более того, на втором собрании его Академии он прочитал отрывок главы «Жития Иисуса», который, может быть, вдохновил кардинала Капечелатро на его «Житие Христа», написанное по настоянию отца Лодовико из Казории и опубликованное в 1868 году, которое уже с разностороннего и безупречного с литературной точки зрения «Введения» раскрывает, как автор обращается к святому Бонавентуре в понимании любви и к Скоту - в теории Воплощения. Красноречивый кардинал, умерший в старости в должности архиепископа Капуи, известный во всей Италии, «прекрасный стиль» которого прославлял Кардуччи, всегда был францисканцем в благородстве своих привязанностей. Тот же Капечелатро написал одну из своих самых трогательных книг - «Житие отца Лодовико из Казории» - и написал ее на францисканскую тему.

Защитник Форнари от нападок Флорентино и других гегельянцев, Франциск Акри, прекрасный переводчик Платона, разделял концепцию Скота об универсалиях в книге, которая с самого заглавия напоминает святого Павла и святого Бонавентуру: «Videmus in aenigmate».

Если признать, что нет другой такой работы в 19 веке, в которой к историко-религиозному размышлению лучше прилагалась бы францисканская мысль, как «Житие Иисуса» Форнари, нужно, вместе с тем, признать также, что следы Скота и святого Бонавентуры находятся у Розмини, особенно в его глубоком комментарии к введению к Евангелию от Иоанна.

Зародыши францисканской мысли, особенно по поводу святого Бонавентуры, обнаруживаются также в платонико-христианском течении 19 века, которое в Англии представлено именами Ньюмана и Фабера, во Франции - Гретри, Лабертонньера, Олле Лапрюна и Блонделя, в Германии - Гермеса и Фрошаммера.

Францисканская культура девятнадцатого века

Если францисканцы в девятнадцатом веке не завоевали никаких новых позиций на поприще философии, они, однако, внесли драгоценный вклад в изучение истории францисканства, имея в виду изучение культуры, традиций, местной истории. И здесь движение, только намеченное во второй половине века, приобретает силу и приносит плоды только в самые последние годы его и еще более в первые десятилетия нашего столетия, так что история этого богатейшего расцвета должна относиться к картине двадцатого века.

Одними из первых, кто дал толчок этому движению, были капуцины во Франции, основавшие в 1861 году «Annales Franciscaines», которые среди текстов, посвященных духовной жизни терциариев, содержали исторические исследования, приведение мемуаров, исследования по локальной истории. Колледж Кваракки впоследствии стал не только очагом философских и теологических исследований, но и исторических изысканий; из этого колледжа и его типографии вышли важные документы, собранные прежде всего в «Analecta franciscana» и в различных сериях публикаций, в которых объединялись, с мудрым осмыслением истории и философской разумностью, писания, относящиеся к началу францисканства. Такой была склонность к этой литературе и настолько живой была проблема источников, поднятая Сабатье, что многочисленные писатели посвящают себя труду поиска документов. В первые годы нашего века жатва была столь обильной, что чувствовалась необходимость дать всему этому движению печатный орган, а именно тот «Archivum franciscanum historicum», о котором, учитывая хронологические границы нашей книги, не место говорить, но его нужно запомнить, потому что, отмечая новый момент исследований, он в то же время представляет точку слияния разных потоков. В самом деле, в последние тридцать лет века не было ни одного монастыря и ни одной францисканской провинции, где не жил бы брат, любящий традиции Ордена и ищущий более или менее счастливой рукой, с более или менее внимательной интуицией материалы о нем в архивах монастырей, ставших бедными из-за гонений, и в государственных архивах, где материал лежал в беспорядке, наваленный кучами, не используемый с того дня, когда он был принесен туда людьми, которые преследованиями оборвали историю, жизнь и традиции наших монастырей. Прежде всего это воспоминания о местных традициях, фрагменты, свидетельствующие о святости жизни и героизме дел, памятниках искусства; и это материал, который до сих пор ждет человека, который извлек бы из него историю, то есть прожитую жизнь, но конечно, тот, кто будет способен овладеть этим обширным и разнообразным материалом, извлечет из него не только богатейшие свидетельства о мирской истории францисканства, но и найдет там новые и неожиданные аспекты истории разных стран. Это особенно касается Италии, то есть той такой разной и такой богатой региональной истории, которая делает нашу землю уникальной страной, в которой по-разному отразились и имели различное влияние события общего характера.

К этому периоду относятся два журнала; они возникли на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков: «Etudes Franciscaines» бельгийских и французских капуцинов и «Miscellanea Francescana» монсеньора Фалочи Пулиньяни. Первый предпочитал историю францисканской мысли; второй - историю монастырей и Орденов. Первый достигает в некоторые моменты заметного расцвета, чередующегося с периодами упадка. Второй, основанный в 1884 году, был первым и многие годы единственным журналом по францисканской истории, искусству, литературе, исправляющим ошибки Сабатье, и сейчас его собрание драгоценно. Одного этого достаточно, чтобы прославить человека, который и по другим причинам имеет большие заслуги перед францисканством.

Другие скромные периодические издания, которые под разными именами и с различным успехом возникали везде, где могли послужить конгрегациям третьего Ордена, также предлагают значительный исторический материал, с редкой скромностью собранный и упорядоченный учеными, которые любят аромат древних мемуаров. Я повторю: это материал, который кажется грубым и бесполезным, особенно по сравнению с тем, что потом методично собрали выдающиеся почитатели францисканства; но тот, у кого хватит терпения обратиться к этим источникам, будет приятно удивлен и найдет драгоценные документы по истории культуры, обычаев и идей на тему францисканства.

Неизвестные солдаты францисканства

Тот, кто бегло просмотрит этот обширный и разнообразный материал, обнаружит, что с историческими сведениями смешаны тексты о набожности и, особенно, писания, которые напоминают о древних традициях и учениях первоначального францисканства. Ученый-аристократ перед этой мешаниной науки, истории и набожности сморщит нос; но презрение, с которым многие люди относятся к этому материалу, несправедливо. Правда, эти переходы от архивных изысканий или раскопок древнего текста к религиозному рассуждению или к применению аскетической манеры нельзя назвать удачными: эти писатели не служат целям науки. Но необходимо принимать во внимание условия, в которых они работали: монастыри были уничтожены, библиотеки и архивы опустошены, лучшие люди исчезли, вернувшиеся после последних и самых разрушительных репрессий должны были переделывать все, начиная с собственной культуры и собственной подготовки. В то время были люди, которые работали учителями, библиотекарями, проповедниками, привратниками и собирателями милостыни, поварами и огородниками; они должны были думать о материальных нуждах и об образовании молодежи; более того, они были самоучками и - что хуже всего для исследований - бедными, без качественных ресурсов, задавленными тысячью обязанностей. Они интуитивно поняли и правильно заметили, каким сокровищем духовной жизни была история францисканского Ордена, и старались узнать о ней как можно больше, движимые и желанием утешить самих себя и других воспоминаниями о прошлой славе и найти стимул для новой работы, и, самое главное, для того, чтобы извлечь стимул и духовный пример для терциариев, которых они учили, что значит жить в миру как миряне, следуя францисканскому идеалу. Если они, прежде всего потому, что были самоучками и были одолены тысячью рассеянных дел, не обладали изысканностью и вкусом тех людей, которые от Гёрреса до Сабатье дали нашему веку любовь к францисканской истории; если поэтому они не смогли предложить исторически безупречный вклад, они, однако, заставили историю францисканства служить жизни. Эти францисканцы - писатели, проповедники, школьные учителя, основатели благочестивых предприятий, художники, замкнутые в монотонной провинциальной жизни, - обладали доблестью и смыслом для того, чтобы через свою деятельность принести в наше общество приток новой францисканской жизни. Как ученые они, без сомнения, стоят ниже, чем те францисканцы, которые, начиная с 1900 года, посетив лучшие научные центры и переняв от выдающихся профессоров в исторических университетах трудное искусство научного исследования, спокойно сидели за столиками в лучших библиотеках Европы, не думая об апостольской деятельности, не беспокоясь о хлебе насущном, и внесли драгоценный вклад во францисканскую историю; но заслуга первых была больше, они победили серьезные трудности времени и средств, вкладывая в свои труды страсть, которая и сегодня радует при чтении некоторых их наивных страниц, где рядом с найденным документом находится его действительно неадекватная интерпретация, выражение мнения энтузиаста-самоучки, но это и свежее и живое слово, которое творит много добра. И нельзя сказать, что их догадки всегда менее соответствуют истине, чем результаты частичных построений францисканских ученых, которые придут после них.

Тот, кто захотел бы составить каталог этой плеяды проповедников, писателей, художников, творцов благочестивых дел, духовных учителей, которые жили во францисканских монастырях во второй половине прошлого века, и еще более тот, кто захотел бы создать каталог их трудов, оказался бы перед предприятием, способным устрашить самого смелого, терпеливого и ученого исследователя. В тех немногих чертах, из которых я составил свою картину, я не смог дать даже самые известные имена. Необходимо ограничиться несколькими значительными и типичными фигурами.

Забытый отец Маурицио Мальвестити

Наш долг - извлечь из забвения отца Маурицио Мальвестити из Брешии, знатока философии, теологии, восточных языков, священной мистики, древней и современной литературы, археологии, нить жизни которого неожиданно пересеклась с людьми и событиями первостепенной для истории важности. В 1804 году отец Маурицио Мальвестити, молодой человек двадцати шести лет, уже с блеском защитившийся в Ферраре, преподавал теологию в Риме, в монастыре Арацели, вел жизнь почти без отдыха, занимаясь наукой и милосердием, когда однажды осенью в катакомбах святого Каллиста какой-то иностранец попросил его показать подземный некрополь. Ученые объяснения отца Маурицио превысили ожидания несведущего посетителя, так же, как разумные вопросы этого несведущего посетителя удивили отца Маурицио, который через несколько дней был приглашен в Руфинелло, на виллу Лучано Бонапарта, и тогда узнал, что его иностранец из катакомб был братом Наполеона I. Лучано понял значение этого монаха и с наполеоновской волей не оставил его до смерти. От Пия VII он добился того, чего руководители Ордена ему не разрешили бы: чтобы отец Маурицио стал наставником его детей и проводил в его доме большую часть дня. В течение почти тридцати шести лет ученый францисканец был другом и советником Лучано Бонапарта, сопровождал его на Мальту, в Лондон, в Париж; в Тюилирьи он двадцатую часть своего стодневного пребывания там имел очень странную беседу с Наполеоном, который послал за ним, чтобы сказать (как косвенное посольство к Пию VII), что он раскаивается в своих ошибках в отношениях с Папой, но сейчас, когда с его глаз спала пелена, он признает его права, хочет восстановить отношения и обещает сдержать свое слово. После падения Наполеона отец Маурицио еще живет с Бонапартом в Риме и в Канино, успокаивая его мать Летицию, прекрасно воспитывая детей и особенно дочь Констанцию, которая впоследствии вступит в монастырь дам Святейшего Сердца. Он руководит археологическими раскопками в Канино, освещенными им в труде «Museum etrusque de Lucien Bonaparte, Fouilles de 1828 a 1829», изданном в Витербо в четырех томах. Он был также незаменимой сиделкой для Лучано в его последней долгой и трудной болезни. Только смерть оторвала брата Наполеона от друга, которого он избрал себе, а францисканец, после сорока четырех лет, проведенных в близости к семье «рокового человека», вернулся к монастырской жизни, которую он никогда не оставлял в сердце, соблюдая Правило.

Вернувшись в Арацели, он занялся историей как летописец Ордена, изучением еврейского языка и музыки, провел в 1845 году конференцию о «мелометрии» в Аркадской академии; то есть, казалось, что в старости он призван к чести более высоких исследований, когда послушание послало его провинциалом в Брешию. Его историческая миссия не была закончена. Свидетель последней вспышки славы Наполеона, утешитель наполеонидов, он должен был героически участвовать в драме итальянской независимости.

Первого апреля 1849 года, в последний из десяти дней своего пребывания в Брешии, отец Маурицио под пушечным грохотом только что закончил службу Вербного Воскресенья, когда его срочно позвали в муниципалитет. Он пошел туда с собратом, отцом Иларием Миланским, и мэр умолял его передать предложение о мире из залитого кровью города немецкому генералу, ужасному Хайнау, который, находясь в замке, владел ситуацией. Отец Маурицио сразу согласился, хотя эта миссия миротворца, дорогая его францисканскому и гражданскому сознанию, подвергала его смертельной опасности. Со своим товарищем и молодым буржуа, Петром Маркезини, несущим белый флаг, отец Маурицио поднимается к замку, «бесстрашный и беззащитный, среди града иностранного свинца» (как пишет «брешианская эпитафия» в его честь) и, поднимаясь, видит справа и слева сгоревшие и еще горящие дома, разрушенные жилища, балки, которые падают, как горячие угли, нагроможденные трупы. С извилистой тропинки он с холма «может видеть свою бедную родину, которая объята огнем, как Троя», потому что австрийцы безжалостно поджигали каждый дом, откуда раздавались выстрелы; а они раздавались отовсюду. Хайнау принимает парламентера с жестоким выражением лица, но, узнав об его отношениях с Бонапартом, или, вернее, с действующим президентом Французской Республики, он меняет тон, не уступая, однако, в вопросе наиболее важном для доброго францисканца, который должен плакать и молиться, чтобы «укротить этого зверя». Наконец он соглашается на сдачу без преследования безоружных горожан, при условии, что ему будут возвращены заложники. Отец Маурицио с двумя своими товарищами возвращается в муниципалитет, а потом еще раз проходит этим ужасным путем (рискуя попасть под выстрелы самих горожан, которые не хотят капитулировать, опасаясь худшего), чтобы доставить другое послание от мэра к Хайнау. Австрийцы вошли в Брешию и, несмотря на заключенные соглашения, начали красть, поджигать, грабить, заключать в тюрьму, выносить приговоры без суда, расстреливать. Это терзало душу отца Маурицио, и он через два дня после капитуляции вновь поднимается к замку и «вырывает» у Хайнау жизнь сорока горожан, приговоренных к смерти. Проходит четыре дня, и муниципалитет посылает отца Маурицио к Радецкому в Милан, чтобы добиться уменьшения налога в шесть миллионов, наложенного на обескровленную провинцию; он добивается этого, как и освобождения других заключенных. По виду отца Маурицио не скажешь, что он замечает героизм своей миссии. Он пишет о событиях вдове Лучано, принцессе Канино, с подавляемой страстью христианина и гражданина, но никогда не упоминает своих слов к австрийскому генералу и несколько раз даже насмехается над грозившими опасностями. Годы давят ему на плечи, но он не отказывается ни от какой работы, в которой видит свой долг. Он помогает больным холерой в 1855 году; едет посланником Пия IX в Париж в 1856 году, чтобы просить у Наполеона расширения французского протектората на Святую Землю; он помогает раненым во второй войне за независимость; и когда он в 1865 году, в возрасте почти девяноста лет, умирает, простые люди Брешии на свои деньги устраивают его похороны, в то время как муниципалитет воздерживается от вмешательства, боясь обвинения в клерикализме! А ведь шестнадцать лет назад вмешательство этого францисканца спасло Брешию «и вместе с Брешией - надежду приветствовать однажды свободную и великую Италию».

Посвящение Богу поставило благороднейшую душу отца Маурицио на службу всем, чтобы оторвать его ото всех и поставить надо всеми, поэтому мир призвал его, как и других деятелей Церкви, распутать свои противоречия. В его имени, менее известном, чем оно того заслуживает, соединяются имена тех неизвестных францисканцев, которые служили своей стране с христианской доблестью, отдавая все и ни о чем не прося, кроме Царства Божьего.

Воспитатель отец Жирард

На другом поприще очень ярко выделяется фигура отца Григория Жирарда, который родился во Фрибурге в савойской семье, в шестнадцать лет стал послушником у конвентуалов Люцерны, в двадцать четыре года - священником, а в 1789 году был назначен швейцарским правительством «католическим пастырем» в Берне; это был первый приходской священник в Берне после протестантской реформы. Он пересекает революционное десятилетие 1789-1799, гордо нося свою рясу и ставя перед собой задачу быть прежде всего священником и слугою Иисуса Христа «так, чтобы все могли знать это». На его воскресные проповеди, одну на французском, другую на немецком, приходят, среди любопытных и недоброжелателей, протестантские пасторы, представители судебной власти, ученые, а он, чтобы избежать споров, не цитирует другого текста, кроме «Иисус Распятый», касаясь тем, живых в сознании публики. «Я не знаю проповедника опаснее, чем отец Жирард», - говорила одна дама. Но его призвание - не кафедра проповедника, а школа. Это становится ясно, когда он возобновляет уроки и контакты с детьми, вынужденный под давлением антикатолического правительства оставить свой приход. Спустя пять лет назначение заведующим школами заставляет его создать «новую систему образования», основанную на взаимном обучении и регулярном преподавании родного языка. Обвиненный католиками в либерализующем рационализме, а протестантами - в католической отсталости, он должен был с болью отойти от должности, пораженный неправильной позицией, в которую он невольно оказался поставлен, он, «посвященный воспитанию молодежи, человек, принадлежащий всем, человек ни для кого и ни против кого». Он умирает в 1850 году, а десять лет спустя Фрибург воздвигнет статую «отцу народа - защитнику молодежи - христианскому философу - брату-патриоту». Это надгробные надписи. В основном его педагогика базируется на францисканских основах. Что касается образования, то он хочет «создать Христа в сердце учеников»; в качестве метода он предлагает метод добрых матерей, в соответствии с природой, которая дает матерям инстинкт воспитателей, и в воспоминание о своей прекрасной матери, у которой было пятнадцать детей; он следует примеру святого Франциска, который рекомендовал руководителям материнское сердце и материнскую улыбку, придерживаясь того же в отношении с товарищами. Будучи добрым францисканцем, он опирается на волю, кладя в основу знания веру и любовь. Знаком его францисканского миропонимания является его антипатия к научно-энциклопедической дидактике Песталоцци, которой он противопоставляет другое направление, имеющее центром лингвистическое образование, понимаемое как выражение и улучшение внутренней реальности ребенка.

У его метода были почитатели, он получил распространение во всей Европе. В Италии «жирардинские» школы были основаны в Милане Энрико Майером и в Тоскане Ламбрускини, который, как говорили, «в Жирарде смог найти второго себя», поэтому мне кажется, что этот францисканец больше, чем С.Чербоне, предлагал Иисуса Христа в качестве образца для своих школьников, и ему простительно, если он не обращает должного внимания на сверхъестественное и таинства, вынужденный работать в общественных школах в протестантской стране.

Историки

Отец Жирард - это первый францисканец-педагог в современном смысле этого слова, и по роду своих исследований и по своей деятельности в свете он отрывается от традиционного поприща, но не от духа. Многие другие, напротив, продолжают францисканские исследования, которыми отец Николо Папини начал тот век, и одними из лучших являются Луиджи Паломес, Панфило да Мальяно, Леопольд да Керансе, Марчеллино из Чивеццы. Новая отличительная черта «Жития святого Франциска» отца Луиджи Паломеса - не в критике или источниках, а в печати историчности девятнадцатого века. Автор, хорошо знающий современные французские, немецкие, итальянские исследования, рассматривает историю как развитие и верит в христианский прогресс, «потому что прогресс - в Евангелии, которое не столько учит человеческой способности к совершенствованию, сколько делает из него закон; и, когда варвары разрушали римские языческие храмы, думая, что они «производят» только руины, они подготавливали, сами того не зная, мрамор, на котором папский Рим воздвиг потом свои церкви». В этом красноречивом и витиеватом стиле, который, однако, не утомляет, потому что он продиктован мыслью живой и искренне обращенной ввысь, отец Луиджи Паломес защищает Средневековье; он кратко излагает ситуацию в Европе 19 века; сравнивает любовь к природе святого Франциска с жизнью в лесу или в пустыне отшельников и анахоретов, которые свободно разговаривали со зверями; он выделяет оригинальность святого Франциска по сравнению с монашеством, так как его Правило было последним из великих Правил, признанных Церковью; он в современном свете изучает святого Франциска и поэзию, францисканцев и науку. Ставший более собранным и непринужденным по сравнению с тем деятельным человеком, каким он был, отец Панфило да Мальяно, вернувшийся из миссии в Соединенных Штатах, где за двенадцать лет он основал шесть монастырей и два колледжа, пишет «Storia compendiosa di San Francesco e dei Francescani» (1872-1874), которая более развернуто, чем труд отца Паломеса, подчеркивает место меньших братьев в истории цивилизации. Но она остается незаконченной из-за смерти автора.

Оставляет синтез ради высоконаучной и вместе с тем психологичной истории отец Леопольд да Керансе, привратник капуцинов д’Ангерса; его «Житие святого Франциска», вышедшее в 1880 году и переведенное на итальянский в 1882-м, по следам Фомы Челанского выделяет фигуру молодого грешника, обращенного благодаря проблеску благодати.

Особенно большие заслуги в написании истории Ордена у Эрля и Эвбеля. Эрль опубликовал самую древнюю кодификацию францисканского Ордена, то есть все постановления генеральных капитулов 13 века, среди которых «Costitutiones Narbonenses», собранные в 1260 году; кроме того, он опубликовал документы процесса спиритуалов во время трибунала инквизиции и документы об отношениях братишек и Людвига Баварского, братишек и францисканского Ордена.

Эвбель, по желанию отца Бонавентуры Солдатича, продолжил публикацию «Bullarium franciscanum», начатую Сбаралья, и после нескольких лет героических исследований смог собрать буллы Бенедикта XI, Климента V и Иоанна XXII. Я не случайно назвал эти исследования «героическими». Буллы Иоанна XXII казались утерянными, потому что монастыри уничтожили их, и Эвбель должен был исследовать 55 регистрационных книг Иоанна XXII в «Tabulario Vaticano», чтобы выбрать из тысяч документов, содержащихся в них, те, которые касаются меньших братьев. Документы, опубликованные Эрлем и Эвбелем, знакомят с самым драматичным периодом борьбы за бедность, их нельзя читать без страдания и трепета за превратности Ордена, в котором шла внутренняя борьба и который испытывал нападки извне в первой половине 14 века. Но как будто для утешения читателя и в виде компенсации за тот скорее шумный, чем глубокий, беспорядок, тот скорее внешний, чем внутренний, упадок, появляется в те годы история миссий, которая демонстрирует истинную доблесть францисканства, сопротивляющегося самым катастрофическим испытаниям.

Заняться этим был призван отец Марчеллино из Чивеццы. Неутомимый ученый, он в своей жизни не просто созерцал возрождение францисканской культуры в 18 и начале 19 века, а творил его. Отец Антоний да Риньяно, теолог Непорочного Зачатия, основатель Accademia Arcadica Serafica, друг Джордани, ученый, который написал мало, но многих побудил к изучению и написанию, предлагает отца Марчеллино из Чивеццы генералу отцу Бернардино Трионфетти да Монтефранко, чтобы он написал большой труд, которого не хватало: всемирную историю францисканских миссий. В 1856 году молодой брат призван в Рим и принимается за громадную работу со скорее литературной, чем научной подготовкой. Он публикует первые пять томов, обращает внимание на необходимость подлинности документов и приостанавливает работу, чтобы вновь приняться за нее восемнадцать лет спустя, уже вооруженный специализированной исторической подготовкой, приобретенной в посещениях - по приказу отца Бернардино из Портогруаро - библиотек Италии, Франции, Испании, Португалии, Бельгии. Результат его путешествий по Европе был двойственным: основательное «Saggio di bibliografia geografica, storica etnografica sanfrancascana», опубликованное в 1879 году, и более уверенный тон, уже научный и подтвержденный документами, запечатлевшийся в шести томах «Storia delle missioni», которые издаются один за другим до 1895 года. Монументальный труд - одиннадцать томов за тридцать восемь лет, - в котором верно сотрудничал отец Теофил Доминикелли, благодаря правдивости документов становится самой красноречивой апологией францисканцев в их отношениях с цивилизацией, потому что они с первых лет существования Ордена принесли жизнь души еще дикому человечеству.

Библиографическое исследование отца Марчеллино не осталось изолированным. Отец Бернардино из Портогруаро, всегда открытый для понимания и готовый следовать за духовными потребностями своего времени, понял, что специализация исследований, свойственная 19-му веку, трудность кратко рассказать в одной работе историю Ордена, увеличивающуюся в размерах, и сложности в результате критического исследования документов, сделали необходимыми монографические исследования. Поэтому он воодушевил отца Марию Антония из Виченцы на то, чтобы он наметил историю писателей своей провинции. Этот труд, написанный на латыни, вышел в Венеции в 1877 году и был разослан генералом во все провинции Ордена с рекомендацией сделать так же. Примеру последовали лишь немногие провинции, потому что финансовые условия не позволяли затрат на изыскания и публикацию, однако побуждение к историографии францисканской литературы, поборниками которого были Ридольфи, Ваддинг, Сбаралья, не осталось безрезультатным и принесло некоторые прекрасные плоды, например, «Histoire litteraire et bibliographique des freures Mineurs de l’Observance en Belgique et dans les Pays Bas» бельгийского реколлетта Жерве Диркса, опубликованная в 1885 году, «Bibliotheca Fratrum Minorum Capucinorum provinciae Napolitanae», опубликованная в том же году отцом Аполлинером Валенсийским, и «Bibliotheca Fratrum Minorum Capucinorum Provinciae Occitaniae et Acquitaniae», опубликованная в 1894 году. Ограниченные провинциями, в которых они выходят, эти библиографии, однако, несут идею широты и важности полной истории францисканской литературы.

Отец Марчеллино сопроводил свое самое крупное произведение популяризирующими миссионерскими периодическими изданиями, которые основал и которыми впоследствии руководил: «La Cronaca delle Missioni Francescane», с 1860 по 1866 год, «La Palestina e le rimanenti Missioni francescane», в 1890 году, «Le Missioni francescane in Palestina ed in altre regioni della Terra» с 1891 по 1897; в них он продолжал вносить драгоценный вклад в прошедшую и нынешнюю историю миссий, пытаясь заинтересовать публику, которая не читает библиотечных томов. Отец Марчеллино написал много и по многим темам; следовательно, он совершил ошибки и испытал злоключения, которые касаются разносторонних писателей. Из всех его ста двадцати четырех работ, включая трехтомный труд о «Romano Pontificato nella storia d’Italia», субсидированный Львом XIII, свидетельствующий об его благородной любви к Церкви и родине, самой конструктивной и долговечной остается его работа в качестве историка и, следовательно, апостола миссий.

Сейчас ее превзошли исследования отца Голубовича и его школы, проведенные с более строгими научными критериями и подкрепленные новыми документами; но заслугой отца Марчеллино остается то, что он проложил этот путь.

Проповедники

Вместе с обновлением францисканской культуры отмечается обновление францисканского ораторского искусства в 19 веке; и то и другое вызваны к жизни самой историей. На вечные проблемы души наложились общественные проблемы того времени, которые революционная демократия и парламентский режим перенесли из книг в газеты, с заседаний правительства - на площади. Проблемы души тоже изменили свое направление, из моральных они стали интеллектуальными, из психологических - метафизическими. Раньше говорилось о грехах, теперь - об атеизме и пантеизме, материализме и эволюции. Уверенность в существовании иного мира столь далека от современной мысли, что проповеди о «самом новом» привлекают только благочестивых людей, и те зевают, если проповедник не связывает вечные максимы с мучениями того времени. Приблизительно в конце века из-за ярости клеветы и насмешек священник теряет свой сакральный характер в глазах интеллектуалов, а потом и масс; его слово не проникает в душу, если только оно не вызвано или истинной святостью, или верой, подкрепленной наукой. И, поскольку никто не предполагает, что он обладает святостью, которая привлекает внимание, проповедники учатся, чтобы бороться с ошибками. Такой факт не нов. Святой Антоний знал о нем, еще когда был жив святой Франциск; но в 19 веке это более сложно. Некоторые францисканские проповедники, которые во второй половине девятнадцатого века стояли за главными кафедрами в Италии и за границей, решают ее по-старому, углубляя, однако, тему внутренней жизни; другие вступают в борьбу и основательно исследуют новые идеи, которые маскируют старые ереси.

Под классической линией древнего монашеского проповедования можно понимать красноречие отца Иосифа Станислава из Пресбурга, венгерского Лакордера; отца Виктора Петровского, поляка; а также автора преимущественно историко-философского характера, отца Диркса, профессора теологии и автора хорошей литературной и библиографической истории меньших братьев в Бельгии и Нидерландах. По новому пути одним из первых, если не самым первым, пошел отец Феодосий Флорентини, швейцарский капуцин, умерший в 1865 году, который сталкивается с социальным вопросом, почти всегда выступая в христианско-социалистических сообществах о правах и обязанностях тружеников, но самую эффективную проповедь он творит своими делами, потому что основывает и развивает колледжи, больницы, приюты, общества рабочих, так что его признали одним из величайших благодетелей Швейцарии. Два других капуцина занимаются образованием Ирландии, следуя друг за другом в социальном апостольстве с конца 18 века до середины 19: первый, отец Артур О’Лери, защищает с кафедры и со страниц газет права ирландских католиков; другой, В.Теобальд Матье, с кафедры и в печати борется против пьянства и алкоголизма в Англии и в Америке. И народ позволяет «апостолу воздержания» убедить себя. Еще один капуцин, отец Виталий Мария Гонсалес д’Оливьера из Пернамбуко, епископ Голландии, борется против другого зла века, масонства, и может быть, он стал его жертвой за смелую защиту иезуитов.

Францисканец, который лучше владеет вниманием враждебных слушателей конца девятнадцатого века, и особенно итальянской публики, - это отец Августин из Монтефельтро. Золотой век его красноречия длится не менее десятилетия, десятилетия его зрелой мужественности: от панегирика святому Франциску 1882 года, который сделал его известным, до триумфальных великопостных проповедей в Болонье, Пизе, Флоренции, Турине, Риме, Милане и опять во Флоренции. В 1891 году умолкает могучее слово, но милосердие, которое двигало им, еще тридцать лет живет в добрых делах. После святого Леонарда из Порто Маурицио в Италии не было такого энтузиазма, который возбуждал отец Августин из Монтефельтро: народ собирался на его проповеди за много часов до их начала; в школах отменяли занятия; люди, подобные Кардуччи, слушали и восхищались; журналисты стенографировали; уличные газетчики в тысячах экземпляров продавали утром проповедь, прочитанную предыдущим вечером. И подчеркнем, что это происходило в атмосфере, насыщенной враждебностью.

Однажды в Пизе студенты университета собираются, чтобы освистать отца Августина. Они уходят с уроков и большой толпой идут к собору, но сразу оказываются прикованными к месту красноречием брата, который просто и не пытаясь произвести какой-либо эффект, говорит о христианской боли с таким крещендо доказательств и поэзии, что приготовленный свист превращается в оглушительные аплодисменты. В слове отца Августина из Монтефельтро социальные проблемы получали самое убедительное христианское решение, и как бедные, так и богатые чувствовали себя защищенными в своих правах и призванными к своим обязанностям. По натуре командир, по доблести - подчиненный, смиренный человек, который никогда не читал восхвалений в свою честь и даже своих проповедей, плохо застенографированных и еще хуже напечатанных; уважающий публику так, что он всегда сознательно готовился к разговору, даже обращаясь к детям, и всегда говорил с некоторой робостью, отец Августин быстро оставил кафедру - прежде, чем публика покинула его, - и основал учреждение для сирот в церкви Марины Пизанской, порученный конгрегации сестер третьего Ордена, сестер Назарета, которая тоже была создана им. Эта работа была практическим приложением его проповедей. Францисканец, который почти в агонии сказал кардиналу Маффи: «В жизненных волнениях многое проходит и не открывается, но когда я при смерти и скоро нужно давать отчет, мне нужен Отец!», - выполнял такую работу сердцем отца.

Милосердие апостола

Отец Августин из Монтефельтро осветил евангельским светом самые нерасположенные к этому социальные слои своей проповедью; отец Лодовико из Казории сделал то же самое своим милосердием.

Он мало исповедовал, еще меньше проповедовал, не занимался наукой, с удовольствием говорил на диалекте, но его влияние было очень заметным, таким, что он стал одним из самых представительных францисканцев девятнадцатого века. Сын хозяина таверны, подмастерье столяра в юности, потом ученик у своего приходского священника, в восемнадцать лет меньший брат в монастыре Афрагола, отец Лодовико отличался интуицией и умом, колоритным словом, склонностью к наукам, любовью к морю и деревне, поэзии и музыке. Особенно к музыке. Перед красотой он пел. В первые девять лет своего священства в Неаполе он ничего другого не делал, кроме совершения богослужений и преподавания физики, химии, математики, в том числе за пределами монастыря. Он следил, в пределах Правила, за собой и своей кельей: он был прекрасным братом, умным, пылким, чистым. Но он был совершенно обыкновенным. В тридцать три года на него напало необъяснимое беспокойство; внешне он продолжал жить как раньше, но на самом деле стал гораздо больше молиться.

В день перед принятием Святых Даров он теряет сознание; присутствующие приободряют его; отец Лодовико приходит в себя, никто больше не думает об этом. Но молодой брат выходит из таинственного кризиса как будто заново крещенный и, сделав законом для себя слова Иисуса: «Будьте совершенны, как совершен Отец Мой небесный», переходит от доброй жизни к жизни героической. Средство? Стать более францисканцем, то есть милосердным и бедным; бедным ради милосердия. Он не разрешает себе ни малейшего отступления от Правила; он уменьшает келью, пищу, сон, никогда больше не носит при себе ни гроша, так что падает без сил на дороге. Отказываясь от всего, он не может «постичь Бога», но пытается приблизиться к Нему в Его творениях. Его пожирает желание утешить все человеческие страдания. Милосердные начинания кипят в его уме при виде каждой беды; чтобы воплотить их, нужны средства, и он просит их, переходя от двери к двери, сам вкладывая все свои капиталы, состоящие в вере в Бога и желании блага, которое бросает вызов невозможному.

Из-за этого желания он вспоминает о третьем Ордене; он представляет его как «мирское воинство, действующее в Церкви милосердными делами»; за месяц он собирает вокруг себя двадцать образцовых людей, избранных в государственных органах, в аристократии, в крупной буржуазии, чтобы доверить им дела, с которыми он не может справиться один. Он понимает, что нужно пренебрегать миром в целом, но нельзя игнорировать мирян, души которых нуждаются в спасении и которые имеют на этом свете богатства и власть; он понимает, что милосердие - это приглашение или даже принуждение их к милосердию. Отец Лодовико основывает объединения третьего Ордена во всех населенных пунктах Кампаньи и за ее пределами, находя среди их членов своих сотрудников и друзей. Поэт и вместе с тем авантюрист милосердия, он работает без промедления, как ему подсказывает сердце; как только он сделал многое для того, чтобы помочь ста бедным, он «думает о ста других, которым еще не помог».

Обновленный благодатью, он смотрит вокруг и замечает, что его больные собратья оставлены без внимания; он сразу же разделяет свою келью на три части, чтобы сделать из нее маленькую аптеку; потом его замысел расширится, и с помощью барона Пеллегрини, терциария, он откроет больницу для священников, названную «La Palma».

Однажды по дороге из Толедо в Неаполь он встречает двух арабских ребят, которых ведет священник; он забирает их, приводит в «La Palma»; с них начинается воспитательное заведение для африканских детей, чтобы они становились впоследствии миссионерами в своих землях. «Африка должна обращать Африку» - это одна из основных идей отца Лодовико. Он почти сразу собирает девятерых арапчат; король Неаполя по его просьбе выкупает еще двенадцать и дарит ему дом, который будет служить колледжем; в 1858 году число негритят возрастает до тридцати, в 1860 - до шестидесяти четырех; они носят францисканское одеяние, изучают итальянский, латинский, арабский, французский языки и, особенно, католическую доктрину. Отца Лодовико волнует и судьба маленьких африканских девочек, и с милосердной помощью Неаполя он открывает в 1859 году колледж для них, доверяя его Анне Лапини, основательнице общества сестер стигматов. Первых негритянок-воспитанниц колледжа двенадцать; до этого они жили у неаполитанских женщин.

Может ли человек, который беспокоится об Африке, видеть брошенных детей в своем Неаполе? Как только отец Лодовико взором души видит маленьких уличных детей, грязных, изможденных, нищенствующих, он основывает «Accantoncelli», и с 1860 по 1862 год собирает тысячу таких детей: триста сирот в пансионе, сто девочек на двух виллах, шестьсот других в различных школах, работающих с утра до вечера. Когда детям исполняется двенадцать лет, они переходят из школ в работные дома, разбросанные по разным местам Неаполя, где изучают те профессии, к которым имеют склонность, и где вместе с хорошим образованием они усваивают честный образ жизни, красоту и преимущества скромной культуры, прежде всего - любовь к труду.

Но кто дает отцу Лодовико средства для того, чтобы кормить пятьсот человек в день и обучать тысячу? - Частные лица, коммуна, которые тронуты его неутомимым милосердием. Имбриани и Сеттембрини были правы, когда говорили о чуде. Для помощи такому количеству детей и больных не могло хватить мирских терциариев. Отец Лодовико, с согласия генерала меньших братьев, основывает общество терциариев-мирян без обетов, но объединенных общей жизнью, бедных и целомудренных, одевает их в серую одежду по примеру святого Франциска и в духе покаяния, и посылает их в больницы, в тюрьмы, в сиротские приюты. Он основывает также женское объединение елизаветинок, сначала с целью образования, потом для самых малоприятных дел милосердия - для помощи умирающим, заботы о покойниках, молитвы за умерших. Отец Лодовико неустрашим в своем милосердии. Он открывает учреждения для глухонемых и слепых в Неаполе, во Флоренции, в Ассизи; он основывает сельскохозяйственное поселение для своих сирот на вершине Кампанелла в старом терезианском скиту; он открывает в Масса Любренсе приют для стариков; на равнине Сорренто - экстернат, руководимый елизаветинками; в Неаполе - богадельню для старых рыбаков, но поскольку они, бедняжки, не видят моря, отец Лодовико мечтает купить для них - не больше не меньше - Палаццо Донна Анна; потом он собирает их в Позилиппо, и из Позилиппо, который любил («Мне нравится это море; разве вы не видите, какое оно лазурное и смеющееся, какое оно обширное, как оно говорит нам о бесконечном!»), делает другой прекрасный центр милосердия благодаря Морскому приюту для золотушных детей, приюту для бедных детей, церковной гостинице для деятелей Церкви. Там, где он не реализует свои идеи, он сеет их, а потом они укореняются. Он подсказывает кардиналу Риарио создание великого церковного колледжа в Неаполе для совершенствования священнических исследований на юге; отцу Бернардино из Портогруаро - колледж, посвященный святому Бонавентуре для теологических и философских исследований; в Кваракки - устройство печатни; в сиротских приютах - музыкальных школ.

Все эти идеи быстро воплощаются; из множества его дел некоторые потерпели неудачу, другие выжили в более или менее измененном виде, и причину неудач нужно искать частично в быстроте их возникновения, частично в большой свободе, которую отец Лодовико хотел оставить - похожий и в этом на святого Франциска - людям и установлениям, поэтому он не учредил юридически ни одной организации и не связал своих «серых братьев» никаким обетом: «Иисус Христос и открытая дверь для тех, кто хочет нас оставить, - вот организация серых братьев». Может быть, больше всего не хватало людей, способных распространять его программу и помогать ему.

Он был гениальным предвестником в своем видении миссии католического мира, пытаясь реализовать ее посредством третьего Ордена и в попытке «обратить Африку Африкой», что значит заменить, насколько это возможно, иностранных миссионеров местными католиками. И та, и другая идеи живут сегодня в Azione Cattolica и в работе туземного клира, горячо приветствуемых Его Святейшеством Пием XI.

Но от этого удивительного кавалера Бедности остается еще одна вещь. От его истории, как и от его голоса, странно вибрирующего при слове «милосердие», исходит волна жизни, которая, как почувствовал Стоппани, когда познакомился с ним, «подталкивает делать, делать без промедления все добро, какое только можно, используя все возможные средства; для него нет ничего, кроме зла, что было бы нельзя заставить служить добру». В случае с падением Рима отец Лодовико из Казории сказал: «Будем молиться и работать, ибо мы не может сделать ничего другого; так что не будем ждать, а начнем работать». Его урок - великий урок; и такой же, согласно кардиналу Маффи, оставил людям отец Августин из Монтефельтро: «Никогда не ставить иного предела добру, кроме как абсолютная невозможность его совершить».

Миссии в Африке

Среди предприятий отца Лодовико было и путешествие в Шеллаль, на африканскую территорию, где уже находился приют морского общества Вены, который Конгрегация пропаганды, с согласия генерала меньших братьев доверила ему и его товарищам, чтобы попробовать воплотить проект «обратить Африку Африкой». Отец Лодовико, желая лично основать миссию, выехал в 1863 году из Неаполя с тремя чернокожими священниками, выбрав маршрут Рим - Вена - Триестр - Александрия Египетская. Он весело выезжает без гроша в кармане, делая своими слова отца Андрея Кварата, своего друга: «Нам хватит Провидения! У меня есть вера, и это мое богатство». И он не обманывается. Мир, который не верит больше в Незримого, оказывается так поражен такой верой, что склоняется перед этими странными пилигримами и помогает им так, что они и не замечают своей бедности.

Из Каира отец Лодовико и его товарищи отчаливают в лодке в Ассуан; они достигают первых порогов Нила, проводят Рождество на реке, но в день Крещения 1866 года приезжают в Шеллаль, где открывают приют в присутствии делегата правительства Ассуана, среди приветственных криков магометан. Отец Лодовико почти сразу возвращается на родину, пользуясь лодкой прусского принца, приехавшего в Ассуан для учения, но миссия не расцветает из-за недостатка средств, или, скорее, из-за того, что у директора нет веры отца Лодовико, который с великой болью в следующем году вынужден вернуть приют Конгрегации пропаганды.

Как большая часть начинаний отца Лодовико, работа чернокожих проповедников еще не созрела, но тот, кто жил в миссиях, понимал их полезность. Отец Вильгельм Массайя, епископ Массау, капуцин, писал отцу Лодовико, прося у него достаточно образованных юношей, чтобы перевести их в свой викариат, и благодарил его: «Вы и все те, кто участвуют с Вами в этом космополитическом евангельском предприятии, предвидят дела нашей Церкви Христовой для распространения Евангелия в этих странах».

Отец Массайя, пьемонтец старой закалки, советник Карла Альберта, исповедник юных Виктора Эммануила и Фердинанда Савойского, провел тридцать пять лет своей восьмидесятилетней жизни в Абиссинии, перенося невообразимые труды и страдания и выполняя религиозное и культурное апостольство, высоко оцененное даже европейскими правительствами. Один раз в Лондоне, в 1850 году с Ньюманом и Пальмерстоном, два раза в Париже, в 1850 и 1865 годах (второй раз с Наполеоном III), он защищал миссии и получал обещания помощи, потому что миссии входили в план экономической и колониальной экспансии крупных государств. Стоящий намного выше всех этих счастливых политических обстоятельств, кардинал Массайя, как и другие миссионеры, завоевал привязанность и, следовательно, обращение к вере большой части Абиссинии трудами практической полезности, например, заботой о больных, противооспенной вакцинацией, примирением племен и своим честным и осторожным поведением перед туземным маловерием.

Продолжил его работу друг Вито Форнари, капуцин и знаток Данте Михаил из Карбонары, который по назначению Льва XIII был первым апостольским префектом Эритреи. Великий понтифик, принимая брата, который с товарищами по миссии приехал к нему, чтобы просить его благословения и инструкций, прочитал ему XI Песню Рая: нельзя было более гениально напомнить уезжающим их обязанности францисканцев и итальянских миссионеров в итальянской колонии. Они не забыли дантовской проповеди Папы! Они приобщали к культуре Эритрею примером, проповедью, школами искусств и ремесел; они наставили любезными речами и братской помощью власти и солдат, находящихся в колонии, поддержали их в трудный период Адуанской битвы, были героями во время эпидемии тифа.

Пример капуцинов в Эритрее можно привести как показательный пример труда миссионеров в колониальных странах, где они, поддерживаемые европейскими правительствами, просвещают туземцев, воспитывая их сознание; кроме того, они связывают сверхъестественной связью завоевателей и завоеванных. То же делают меньшие братья из Ломбардии в Триполитании, как только, после окончания турецкого владычества, итальянское правительство воспользуется делом братьев; и потом, позже, это происходит в Сомали; но это история двадцатого века, и здесь не место для нее. Несколько раз нехристианские правительства тоже допускают проникновение миссионеров, как происходит в Египте с 1805 по 1849 год, когда правит терпимый Мохаммед Али. Приезд мальтийцев и итальянцев увеличил количество верующих, так что стало возможным основание викариата в Египте в 1839 году, под которым выросли приходы и сообщества коптов. Миссия в Марокко, сокращенная до одного или двух человек после подавления испанских монастырей, вновь поднимается в 1856 году, когда многие изгнанные францисканцы объединяются в Приго и основывают миссионерский колледж, который, должным образом одобренный Римом и испанским правительством, получил своего первого префекта в лице отца Иосифа Сабатера.

Миссии в Азии

Эти результаты редки, особенно в мусульманских странах, и не всегда по вине турок, но чаще из-за политических столкновений и ненависти фанатических сект. Достаточно истории Палестины, которая не извлекла никакой выгоды из победы Наполеона над мамелюками в битве при Монте Табор. Скудость средств поставила францисканцев в менее выгодные условия, чем стояли греки-схизматики, которые после страшного пожара 1808 года, разрушившего купол Святого Гроба и большую часть базилики, легко получили фирман, признающий за ними одними право реконструкции купола и владения многими святынями. «Греки воспользовались этим, - пишет Роберт Парибени, - не только для того, чтобы подготовить омерзительные художественные безобразия нынешней часовни Гробницы и ступеней к Голгофе, но прежде для того, чтобы искоренить всякий знак латинской культуры. Стесывая все латинские надписи и гербы, они разрушили мозаики капеллы Распятия, вина которых состояла в том, что на них были латинские надписи, и совершенно рассеяли могилы латинских царей Иерусалима: Готфрида Бульонского, Фолько, Альмериго и пятерых Балдуинов, не говоря уже о других архиепископах, кавалерах и латинских персонажах».

Всегда ценой золота греки и армяне вымогали другие привилегии, которыми старались изгнать из святынь францисканцев, которые, не получая больше денег от обескровленной и неверующей Европы, испытывали недостаток оружия, необходимого в борьбе, и защищались только своей волей и молитвой. Они получили передышку во время завоевания Ибрагима паши около 1832 года, который попытался освободить Палестину от турецкого правительства Константинополя, как его отец освободил Египет, и помог францисканцам, на которых правители Иерусалима и Назарета наложили обременительные безосновательные взыскания; но его владычество продлилось недолго: восемь лет спустя, покинутый европейскими державами, он должен был вернуть сирийские провинции Махмуду II, и так Палестина вновь подпала под османское владычество. В списке мучеников Сирии есть свои пурпурные имена, например, восемь францисканцев монастыря в Дамаске с гвардианом Эмануэлем Руизом, растерзанных в 1860 году взбунтовавшимися друзами.

В Китае, с самого начала плохо относящегося к францисканцам, преследование не иссякает никогда. И официальная, как в первые годы девятнадцатого века, и скрытая из-за боязни перед Англией, Францией и Соединенными Штатами с середины до конца века ненависть к католичеству никогда не успокаивается, а вмешательство крупных государств только увеличивает подозрения местных властей и населения против миссионеров, вызывая преследования. От мученичества блаженного Иоанна из Триоры, задушенного в Чангча в 1817 году, до варварского истребления собаками, которое завершает век двумя тысячами францисканских мучеников, среди которых трое францисканских епископов, и в первую очередь монсеньор Фантозати, четыре священника, семь священников-туземцев, семь францисканских монахинь-миссионерок Марии и триста терциариев-мирян, Китай оставляет католикам краткие периоды спокойствия, во время которых отличаются различными делами некоторые благородные фигуры миссионеров; таковы монсеньор Джоаккино Сальветти, который после трех лет тюремного заключения с блаженным Иоанном из Триоры был апостольским викарием Шан-Си, Шен-Си и Укаонг и штатным епископом Эврии; монсеньор Элигий Кози, директор семинарии для туземцев, который написал китайскую грамматику, изобрел метод письма, уменьшив до тридцати двух графических знаков тысячи китайских звуков; монсеньор Амато Паньюччи, апостол Шен-Си, удивляющий своим милосердием во время неурожая 1878 года и мудростью в политической борьбе 1883 года. С этими людьми и их товарищами китайские миссии продвигались вперед даже под угрозой и со страданиями.

Миссии в Америке

Северная Америка, завоеванная большей частью верой миссионеров 18 века, в 19 веке ощущает протестантское нашествие. Миссия в Калифорнии, которая благодаря заслугам отца Серра воздвигла святому Франциску более чем памятник - город, развивалась, пока оставалась под испанским владычеством; после 1834 года, с приходом мексиканского правительства, она пришла в упадок. Везде цивилизация новых колонизаторов ожесточает индейцев и затрудняет работу миссионеров, количество и силы которых уменьшаются, чтобы вернуться вновь лишь после 70-х годов. В то время как их число уменьшается, расширяется их дело, потому что многочисленные эмигранты рискуют потерять свою веру в контакте с новыми протестантскими поколениями. Сами епископы различных американских областей просили у Европы францисканцев, чтобы они помогали своим соотечественникам, переехавшим в Америку; одним из первых итальянцев, кто поехал туда, был отец Панфил из Мальяно, который написал на английском языке историю святого Франциска.

Южная Америка на своих бескрайних просторах предлагает обширное поле для евангельского семени. Боливия, которая в 17 веке обладала образцовыми францисканскими колледжами для подготовки священников специально для миссий, пережила двадцатилетний перерыв в начале девятнадцатого века из-за войны за независимость, во время которой было гонение на деятелей Церкви. Однако достойный испанец, отец Андрей Херреро, не дал себя напугать и реорганизовал миссии со своим другом, отцом Кириллом Аламедским, ставшим потом кардиналом; он приехал в Европу, чтобы просить поддержки у Испании, но из-за антиклерикализма правительства (был 1834 год) не смог даже сойти на берег. Взамен Григорий XVI дал ему полную власть; и он нашел двенадцать итальянских францисканцев, с которыми, вернувшись в Боливию, вновь учредил миссионерский кирилловский колледж. Год спустя он предпринял другое путешествие в Европу и привез оттуда еще восемьдесят братьев, частью итальянцев, частью испанцев, распространившихся в Перу, в Чили и в той же Боливии, которая благодаря их упорной работе возродилась настолько, что там было создано два больших апостольских викариата. Отец Андрей умер через два года после того, как совершил громадную работу. Среди итальянцев, ответивших на его призыв, особого упоминания заслуживает отец Иосиф Джанелли в епархии Лукка. Он в двадцать один год уехал в Боливию и после краткого периода обучения в колледже Тариха стал капелланом колонии Виллародриго, из которой постепенно распространил свое апостольство на сопредельные племена, вплоть до создания новой миссии, хотя он был один и без средств. Он преуспел в этом и, по-прежнему оставаясь в одиночестве, заботился об образовании детей, о проповедях, больных, занимаясь в то же время распространением Евангелия среди пугающе жестоких племен чиригуанов на западе Чако, на последних отрогах Анд. Он преуспел и в этом, хотя и был болен, но должен был страдать, защищаться и бороться, вплоть до того, что ему пришлось отбивать с оружием в руках нападение варваров. Потом он нес веру племенам тобас, воинственным и неукротимым. В 1870 году он приостановил свою миссионерскую деятельность и оставался в Тариха, где был директором францисканского колледжа; но через пятнадцать лет старый миссионер вернулся на линию огня в качестве префекта миссий к гуарани, не боясь ни усталости, ни опасностей. Кто поддерживал его неутомимое мужество? Он сам говорит об этом в письме: «Господь с очевидностью возместил мне все, что я потерял ради Него…; Господь всегда, как будто ведя меня за руку, помогал мне; с Ним среди тигров, рек, среди заклятых врагов-варваров, в самых тяжелых болезнях, в голоде, в жажде, в горении, в одиночестве и в опасностях, неотделимых от человеческой слабости». Моложе него и такой же, как он, неутомимый, работал в Боливии отец Доротео Джаннекини, миссионер тобас и чиригуанов с 1865 по 1891 год; исследователь в экспедициях Крево, Риваса, Туара, искавших самый удобный путь, соединяющий Боливию и Парагвай; писатель, ставший очень известным благодаря вкладу, который он внес в исторические, лингвистические, географические исследования Южной Америки своим «Breve Diccionario de la lengua chiriguana» и другим «Diccionario chiriguano-espanol y espanol-chiriguano»; отчетом о миссионерской деятельности колледжа Тариха; дневником боливийской экспедиции в высокогорный Парагвай и Францисканской коллекцией естественной истории, этнографии, географии, лингвистики колледжей Южной Америки, созданной для экспозиции в Турине в 1898 году и потом приобретенной Павлом Мантегацца для Национального музея антропологии и этнологии во Флоренции. В изучение бассейна Амазонки сделал большой вклад другой францисканец, отец Иезуальд Макетти, написавший дневник своего путешествия из Боливии в Атлантику. Среди индейцев Боливии оставил свою молодую жизнь отец Эмилий Рейнальд Кариньяно, обладающий характером апостола и художника (он прекрасно играл на скрипке), который был предательски убит одним из своих злопамятных подопечных - за полученный от него упрек.

Границы и цель этого тома не допускают подробного изложения францисканской миссионерской деятельности. Достаточно будет сказать, что в Южной Америке и в Австралии, куда с 1830-х годов течет непрерывный поток ирландских миссионеров, а также в большой части Африки труды меньших братьев приводят многие племена к тому, что они оставляют дикую жизнь, объединяются в деревни, обращаются к вере, переходят от морально порочной примитивности к человеческому достоинству. Эта просветительская работа болезненно угасает в период между концом восемнадцатого и началом девятнадцатого века, потому что католический кризис в Европе, подавление монастырей, преследование монахов и удушение призваний отражаются на миссиях, уменьшая количество людей и средств и препятствуя апостольству. Трудно даже приблизительно проследить за судьбой каждой францисканской миссии, столь велико общее ослабление, которое доходит в некоторых местах до рассеяния и разрушения долгих трудов. Но во второй половине века нити восстанавливаются и упрочняются, труды реорганизуются, вновь начинается порыв. Это возрождение происходит благодаря улучшившимся политическим условиям, благосклонному отношению правительств к миссионерам, усердию францисканских властей, большим миссионерским колледжам в Риме, преобразованию обучения, публикациям и журналам, относящимся к миссиям.

Сестры-миссионерки

В конце девятнадцатого века новая сила выходит на свет: сестры-миссионерки.

Обновление женского образования, начавшееся в этом веке, отражается на религиозных конгрегациях, которые умножаются в самых разных формах смешанной жизни, преимущественно деятельной, включая в себя различные должности, с гибкостью правил и движений. Лев XIII призвал все христианство для дела пропаганды веры, святого детства, школ Востока. Отец Бернардино из Портогруаро попросил помощи и у женских религиозных конгрегаций и сразу же получил ее от прославленной Анны Лапини, основательницы сестер стигматов, ученицы отца Андрея из Квараты, работавшей вместе с отцом Лодовико из Казории, которая по предложению генерала послала шестерых своих сестер в Албанию, в старую и многотрудную францисканскую миссию. В июне 1879 года маленький девственный отряд, состоящий из наставницы, матери Бонавентуры Святых Рёбер, и пятерых сестер, отчалил из Триеста в Дульчиньо. Из Дульчиньо он перешел в Скрутаро, где, борясь против обескураживающих трудностей, вызванных отчасти незнанием языка, отчасти грубостью нравов и характера жителей, отчасти недостатком средств, женщины-миссионерки смогли открыть школу, которая своими результатами увенчала их усилия, потому что через несколько месяцев она собрала четыреста девочек, обеспечивая неимущих бумагой и книгами. Дело сестер стигматов, прославленное итальянским правительством в обращении к парламенту, распространилось с открытием школ, работных домов, приютов для сирот и престарелых.

У первых монахинь, призванных к миссионерскому сотрудничеству, не было специальной подготовки, полученной от их учреждения; поэтому были неудачи и расточение энергии, о которых, конечно, беспокоился Пий XI, когда в день Крещения 1877 года приказал Елене Шапоттин де Новий, которая уже в течение десяти лет помогала миссионерам-иезуитам в Индии, организовать новый миссионерский институт. Эта женщина, по-мужски умная и щедрая, подчинилась и открыла новициат в своей земле, Бретани, где, обрабатывая свой опыт веры, труда, страдания, начала воплощать тот удивительный план религиозной организации и образования, который дал жизнь и силу институту францисканских женщин-миссионерок Марии. Основательница, принявшая имя матери Марии Страстей, захотела дать Церкви морально и технически приспособленный к апостольству миссий организм, который был бы способен совершить любое духовное и физическое милосердное дело, любую работу, любой героический поступок, поэтому он должен был быть основан на внутренней жизни, которая вся была молитвой и самоотречением и в которой соблюдалась строгая дисциплина в единстве подготовки и руководства. Хорошо зная, что дом миссии должен обходиться своими силами и помогать другим, мать Мария Страстей хотела, чтобы в послушничестве можно было научиться всем ремеслам, от самых смиренных до самых высших, и чтобы ее духовные дочери имели представление о печатном деле, сельском хозяйстве, разведении кур, уходе за скотом, равно как и о науке, шитье и уходе за больными; она хотела, чтобы внешняя неустанная деятельность была уравновешена ежедневным почитанием святых таинств, молитвой, которая сопровождает все дела; и, когда она увидела, что институт, созданный за долгие годы страданий и мысленно выстроенный в ее размышлениях в Колизее, становится реальностью, она задалась вопросом, какому святому она могла бы посвятить его, то есть какую духовность ему придать. Духовность, самую близкую себе, отвечающую тому пылу дела и молитвы и линии простоты, искренности, бедности зарождающегося института, мать Мария Страстей нашла в святом Франциске Ассизском. Вот почему она обратилась к отцу Бернардино из Портогруаро, который понял и оценил ее и 4 октября 1882 года одел ее и ее сестер в одеяния третьего Ордена в церкви Арацели, приписав весь институт к третьему Ордену по Правилу. С этого дня работа матери Марии Страстей расширилась, так что ее можно было бы назвать чудесной, если бы не было известно о необычайной и рациональной крепости ее структуры. Во всех частях света, но особенно в Китае и потом в Индии, францисканские женщины-миссионерки Марии целиком отдаются народам, самым далеким от Бога, и ведут их к вере и цивилизации, во всех своих нуждах обращаясь к францисканскому милосердию и строжайшей дисциплине. Нет таких условий, возраста, человеческих бед, до которых не дошло бы их апостольство: для детей - приюты и ясли для подкидышей, беспризорников, сирот; для подростков - школы, монастырские школы, работные дома; для больных - больницы, диспансеры, уход за ними у них дома; для старых - дома престарелых; для бедных - хороший суп, когда бы они ни пришли, и постоянная денежная помощь; для больных одной из самых ужасных болезней, прокаженных, - лепрозории, в которых сестры жертвуют собой с несравненной щедростью; для всех - религиозные школы, подготовка к крещению, подготовка или продолжение работы священников.

Более ограниченная в количестве, но не в пылкости, другая женская конгрегация быстро распространилась по северному берегу Африки и в Палестине: организация францисканских женщин-миссионерок Египта, которые со своей наставницей, монахиней Марией Екатериной Трояни, начали свое апостольство в Каире около 1860 года; в то время как в том же году, благодаря пылу Лауры Леру, герцогини Боффремон, рождались францисканские женщины-миссионерки Священного Сердца из Джемоны, которые с целью оказывать личную помощь миссионерам посредством школ и больниц широко распространились в Америке. В Америке, а именно в Соединенных Штатах, открывались монастыри францисканских монахинь-миссионерок Непорочного Зачатия, основанные обращенной англичанкой Елизаветой Хайес. Миссиям посвящают часть своей деятельности и монахини Святого Креста, организация которых была основана капуцином Феодосием Флорентини в 1852 году, а потом разделилась на две большие семьи, Ингенболь и Менцинген, которые из первоначальной Швейцарии распространились повсюду, но особенно в странах, где говорили на немецком. И, если мы занимаемся историей, мы должны добавить огромное количество маленьких и больших конгрегаций, созданных или принимающих помощь и советы от меньших братьев, конвентуалов или капуцинов, с различными одеяниями и правилами, но все стремящиеся за этими пионерами к францисканскому апостольству.

Своим уникальным делом женщин-миссионерок созерцательной жизни в Северной Америке отличаются две сестры Бентивольо, которых отец Бернардино из Портогруаро извлек из монастыря святого Лоренцо в Панисперна в Риме и послал основать первый монастырь кларисс в Соединенных Штатах. Две отважные затворницы оказались в Нью-Йорке без друзей, без крыши над головой, без помощи, были изгнаны из многих епархий и только после пяти лет скитаний, унижений, страданий, перенесенных с непобедимой верой и в подчинении генералу, смогли открыть монастырь без школ, согласно его желанию, - монастырь истинных кларисс совершенного затворничества в Омахе.

Терциарии

Ни одни исторический период не видел такого сильного расцвета учреждений третьего Ордена по Правилу, и мужских, и женских, как девятнадцатый. В числе первых нельзя не назвать, кроме тех организаций миссионерского характера, которые уже были упомянуты, учреждение сестер бедных святого Франциска, основанное в 1845 году Франциской Шервиер; они проповедовали в Германии и Центральной Америке; бедных францисканок вечного поклонения, рожденных в 1857 году для заботы о больных и воспитания молодежи, особенно оставленной, и распространенных также в Германии и Центральной Америке; францисканок милосердия Люксембурга, основанных Анной дю Фэнг д’Агремон; женщин-терциариев Елизаветы Елизаветы Вендрамини в Падуе, и женщин-терциариев затворниц святой Елизаветы в Вероне; маргаритинок, основанных отцом Симплифичиано Рождества с целью управлять учреждениями реабилитации и труда раскаявшихся грешниц; францисканок Нашей Госпожи Храма, учрежденных пылким священником-терциарием, аббатом Ружье, приходским священником в Саллесе и потом в Доро, для заботы о церквах и богослужений и для материальной помощи священникам во время духовных упражнений; францисканок Младенца Иисуса, организованных Барбарой Микарелли с воспитательным духом. Среди мужских конгрегаций назовем братьев третьего Ордена святого Франциска в Испании, основанных около 1830 года, которые посвятили себя воспитанию молодежи; францисканских братьев Вальдбрайбаха для заботы за больными; серых братьев отца Лодовико из Казории для помощи больным и воспитания негров; общество бедных братьев святого Франциска Блирейда в Голландии, тоже для воспитания молодежи; с 1861 года они распространились в Бельгии, в Германии, в Америке. Итальянская конгрегация, обескровленная, как все религиозные ордена, в 18 и 19 веках, вновь начала зеленеть после юбилея святого Франциска (1882), с помощью большого числа верующих, которые гарантировали ее возрождение и возвещали о возвращении к старому величию. Этот список конгрегаций третьего Ордена, хотя и длинный, далеко не полон; но его достаточно, чтобы показать, что исключительное развитие третьего Ордена по Правилу в один из самых официально антикатолических периодов, когда отрицалось сверхъестественное, означает большую жизненную силу францисканства, которое берет из Евангелия и своего Правила, способность давать каждому веку формы духовной деятельности, подходящие этому веку; это также означает усиление первого Ордена, который всегда (как мы уже видели) является возбудителем третьего Ордена. Такие деятели Церкви, как Феодосий Флорентини, Андрей из Квараты, Лодовико из Казории пользовались конгрегациями третьего Ордена по Правилу для дел, которые они сами не могли совершить, и особенно - для апостольства образования.

В девятнадцатом веке францисканство как никогда раньше занимается образованием, и с этой целью оно организует и дисциплинирует третий Орден, может быть, потому, что, с другой стороны, никакой другой век не находит во францисканской духовности педагогических принципов, наиболее подходящих своим социальным устремлениям и своему динамизму, как девятнадцатый. Отец Бернардино из Портогруаро ободрял и поддерживал с особой заботой женские конгрегации, предвидя их важность. Пий IX и Лев XIII благоприятствовали развитию всего третьего Ордена, особенно мирского, в ряды которого входили такие благородные умы, как Озанам, Гуасти, Сальвадори; святые, например, Курато д’Арс, Коттоленго, Дон Боско, Контард Феррини; трое будущих первых понтификов двадцатого века: Иосиф Сарто, Иаков Церкви, который принадлежал конгрегации священников-терциариев, основанной в Риме кардиналом-капуцином Вивес-и-Тито, и Ахилл Ратти.

Возвращение святого Франциска

Лев XIII захотел еще раз доказать свое посвящение святому Франциску буллой «Feliсitate quadam» 1897 года, в которой постановил слияние четырех францисканских семей - обсервантов, реформатов, реколлеттов и алькантарийцев - в одну; в течение более чем двух веков они были разделены различными установлениями, провинциями, монастырями, собственными местными руководителями, хотя и подчинялись одному Правилу и одному генералу. Единство, подготовленное долгим и разумным периодом генеральства отца Бернардино из Портогруаро, воплотилось в жизнь в период руководства отца Людовика Пармского. Может быть, это единение не сделало столько добра, сколько от него ожидали; но оно сгладило некоторые расхождения и сравняло некоторые различия между разными ветвями Ордена, которые, однако, служили для того, чтобы поддерживать это соревнование в святости, всегда находившее себе пищу в различных реформах.

Внутреннее укрепление отмечается во всех францисканских секторах после подавления монастырей; и оно исходит от тайной силы, я осмелился бы сказать, от глубокого инстинкта консервации.

У францисканских Орденов миноритов, конвентуалов, капуцинов в этом веке были великие души; некоторые из них ждут ореола святости, другие уже носят его, и это наименее известные в миру, наименее выдающиеся интеллектуальными трудами, такие как Б. Иоанн из Триоры и двое мирян-капуцинов: блаженный Франциск из Кампороссо и святой Коррадо из Парцама. У францисканцев было еще много людей, святость которых хотя и не была провозглашена, но нужно признать, что они научили мирян любить католичество и были живыми свидетелями презираемой и забытой сверхъестественной жизни.

Девятнадцатый век, со своей стороны, был одним из самых благоприятных для духа и трудов святого Франциска, вопреки государственным преследованиям. В самом деле, он дал францисканству теологическую разработку в лице Пия XI, общественную - в лице Льва XIII, религиозную - в виде распространения третьего Ордена по Правилу и Ордена мирян, эстетическую разработку в романтизме, историческую - в исследованиях католиков и протестантов.

Что касается Италии, то можно сказать, что с тех пор, как она начала возрождаться от светской политической зависимости, вместе с восхищением перед Данте вновь появляется восхищение перед святым Франциском. Дань уважения итальянских писателей, художников, государственных деятелей девятнадцатого века к Беднячку из Ассизи заставляет думать, что благословение, оставленное умирающим святым своему городу, распространяется на всю землю, где звучит тот язык, первые выражения которого он посвятил прославлению Господа, и что Господь доверил ему под охрану Италию. Конечно, в храме, построенном его братьями из Равенны, покоится Данте, в Римини - гуманисты, во Флоренции нашли приют останки и имена самых известных итальянцев, как будто все они собраны под огромными крыльями божественного прощения после очищения смертью. Конечно, в признании святости Франциска объединяются люди разных мировоззрений, и, благодаря его труду, многие возвращаются к истинной вере. Конечно, Azione cattolica и католическая культура новой Италии берут начало от него.

Весь девятнадцатый век любил в святом Франциске те же самые качества, которые, согласно Сабатье, любил в учителе брат Лев: «его жаждущую воплощения мысль, его слово, несущее радость и рыцарскую энергию, его творящую волю». Может быть, Сабатье в этих словах соединил ощущения не брата Льва, а свое и своего века, ощущения, которые двадцатый век унаследует и взрастит, тоже находя некоторые аспекты своего идеала во францисканской духовности.

Францисканская поэма

Придя к порогу двадцатого века, мы должны остановиться. Появляются в памяти фигуры францисканцев, исчезнувшие недавно; появляются фигуры людей, которые соткали или еще ткут вместе с нами ткань жизни; они дышат в атмосфере нашего времени; и история изменяется в хронику, и глаз не может понять смысл вещей и фактов, а останавливается, любопытствующий или заинтересованный, на эпизоде, в котором отражается наша ежедневная страсть.

Завершая главу, и, как будто вновь обнимая взглядом фигуры, которые мы воскресили с начала истории, которой они принадлежат, мы спросим себя: может быть, мы пошли не той дорогой в этом припоминании? Моей целью было уловить дух святого Франциска, живой и действующий в веках. В столь различных фигурах, в разном поведении и таких многочисленных проблемах не теряется ли лицо святого? Есть много францисканцев, но где святой Франциск?

Где он?

Он - именно в этом многообразии, знаке великой свободы духа, которую он оставил своим последователям, поэтому, даруя каждому идею, способную изменить жизнь и направить ее к Богу, он уважает и индивидуальные характеристики, более того, он четко выделяет их и делает плодотворными, благодаря своему воодушевляющему импульсу. Круглый стол, который святой Франциск основал в Сполетской долине, живет из века в век, в тысячах форм, с той же рыцарской, трубадуровской, героической святостью. Как святой Франциск сделал свою жизнь поэмой, так и францисканская история - это бесконечная поэма, к которой каждый век добавляет свою главу; поэма, которая продолжается не с замкнутым классическим единством, а с тем разнообразием рыцарских поэм, которое, как кажется, дробит основной мотив, в то время как он живет в отдельных эпизодах, потому что их порождает одинаковое горение и соединяет один и тот же идеал. Тот, кто будет отдельно изучать мистику, теологию, философию, историю трех Орденов и вклад францисканофилов, тот, конечно, углубит свои познания отдельных частей, но, возможно, потеряет из вида всю поэму; я же, напротив, постарался собрать все ее огромное богатство, пусть и не вдаваясь в подробности.

И сейчас, чтобы читатель не был вынужден лишь созерцать далекую от нас красоту, я хочу изучить вместе с ним францисканский идеал в конкретности нашей современной жизни. Можем ли мы продолжить дело и мысль, которыми францисканство пленило многие поколения людей и которые осветили многие умы и зажгли многие сердца? Может ли наша современная душа слышать голос певца Брата Солнца, любящего Нищету, Герольда Великого Царя?

Blog

I. Святой Франциск и его время Глава II