Geum.ru

I. Святой Франциск и его время Глава II

Вид материалаРеферат
Подобный материал:
1   ...   10   11   12   13   14   15   16   17   ...   22


Святой Франциск в итальянской поэзии конца девятнадцатого века


В год празднования юбилея францисканства умер Гарибальди, и Кардуччи почтил его память пламенной речью, которая кому-то показалась слишком религиозной. Пасколи, окончив именно в этом году университет, слышал ее и восхищался ею, и может быть, с тех пор странно сблизил в своих мыслях Льва Капреру 12, Ассизского Беднячка и Данте, как образцы высшей человечности, из которых - если судить по выбору его любимого Толстого - самым полным был бы не святой, не поэт, а военачальник-земледелец и моряк; и этот выбор - одна из наивных непоследовательностей его кредо. Тем не менее, в этой маленькой поэме изложенные в стихах «Цветочки» - о волке, о совершенной радости, об умиротворенной Сиене - удачно изображают фигуру святого Франциска и его миссию, как тот отрывок из «Канцоны» Карроччо, где он появляется с проповедью в Болонье. Здесь Пасколи увидел апостола Pax et bonum, и в стихотворении «Paolo Uccello» чудесно уловил универсальную простоту и любовь святого. И та, и другая, кажется, оживают в нем, поэте, который вел простую жизнь и всегда носил с собой старый томик Правила третьего Ордена, чувствуя себя маленьким мальчиком, ребенком, подростком среди бесконечной природы. Но это только иллюзия. Гуманности Пасколи не хватает необходимого основания истинной францисканской духовности, каким является вера в Небесного Отца и Христа-Спасителя.


Приблизительно в те же годы, то есть между 1882 и 1885, в салонах Соммаруга в Риме объединяются трое очень разных молодых людей, которые потом по-разному склонятся к святому Франциску: Габриэле д’Аннунцио, Ангел Конти, Джулио Сальвадори. Хотя д’Аннунцио способен говорить богохульные мерзости и рассматривать францисканство с точки зрения дурного вкуса, он как эстет восхищается монастырем святого Дамиано, колоколами Ассизи, Сполетской долиной, вечерней молитвой «Аве Мария» в этой долине; он замечает, «потерявшись в зеленой стране, чувство почти семейной нежности», которое составляет в большей части умбрийскую атмосферу, и описывает хоры святой Клары с мельчайшими подробностями, которые ускользают от того, кто проходит там сотни раз, думая о Боге, а не о вещах. Д’Аннунцио не позволяет ноте вечной поэмы, оставленной святым Франциском, захватить себя; он не понимает, как Пасколи, братство и божественную простоту Беднячка; он берет только контраст между духом и плотью и преувеличивает его, и в изгибах реки Тешио видит мучения подавленного сладострастия. Однако, когда этот нераскаявшийся ницшеанец, человек, принижающий каждое чувство и каждый идеал, который может послужить его искусству и его славе, заказывает художнику Кадорину и помещает над своей кроватью картину, изображающую святого Франциска, который обнимает прокаженного, он хочет, чтобы лицо прокаженного было его собственным портретом. Искренность этого неожиданного признания трогает, а картина, которую желал иметь поэт «Piacere», возвышается до символа прокаженного общества, просящего утешения у милосердия святого.


«Хорошо и то, что д’Аннунцио сделал для того, чтобы увидеть в Ассизи, среди братьев святого монастыря (Sacro Convento), возрождение прерванной работы», - пишет Ангел Конти, его друг, которого он называл «задумчивым братом, мягким философом, чистым и горящим духом», который внутренне понимает святого Франциска, хотя с некоторыми пантеистическими чертами; он истолковал «Цветочки», как мало кто, сравнивая их с великими поэмами, вышедшими из души народа, с шедеврами, которые не умножают своих читателей, но пробуждают сердца, не вызывают восхищения, но рождают молитву. Конти научился переживать духовность Ассизи с неким эстетским, но искренним мистицизмом, и верил во францисканское возрождение, которое в двадцатом веке будет глубоким движением масс.


Но из трех тружеников слова истинным францисканцем был только Джулио Сальвадори - в своем смирении, в милосердии, в литературном апостольстве. Его лучшие страницы воспевают святого Франциска или комментируют влияние францисканской духовности на искусство тринадцатого и четырнадцатого веков. И он был образцовым терциарием, подобным по высоте сознания и по святости поведения профессору рим-ского права, который нес на университетскую кафедру свою католическую прямоту и по-францискански пел на Альпах свои laudes creaturarum; я говорю о Контардо Феррини.


Новое развитие францисканских исследований


Эти и другие произведения искусства, такие, как картины Чизери, Морелли, Гаитано, сопровождаются учеными изданиями, которые, в свою очередь, возбуждают интерес к францисканству. Обойдя тогда молчанием тома Гуаракки и самые известные работы меньших братьев, хороший вклад во францисканские исследования внесли «Seconda leggenda» Фомы Челанского, впервые опубликованная в 1806 году, «Cronaca» фра Салимбене и «Cronaca» Экклестона, которые были изданы не полностью и с неточностями, но также впервые, одна в Парме, другая в Лондоне в 1857-1858 годах, хроника Иордана из Джано, изданная Фогтом в 1870 году; латинский текст «Легенды трех спутников» с параллельным итальянским переводом, вышедший в Риме в издательстве Аммони в 1880; исследования и тексты, напечатанные монахами о первых умбрийских гимнах и д’Анконой о священных представлениях; некоторые францисканские тексты четырнадцатого и пятнадцатого веков, изданные в серии «Scelta di curiosita’ inedite o rare» Дзамбрини, «Sermones ad religiosos» Бертольдо Регенсбургского, впервые изданные в 1882 году, сиенские проповеди святого Бернардино, подготовленные Банки между 1887 и 1888 годом, и «Repertoire des sourses historiques du Moyen Age» Шевальера (1887-1896), которая дает подробную францисканскую библиографию; исследование Эрля о спиритуалах и их отношениях с францисканским Орденом и его издание «Historia septem tribulationum Ordinis Minorum», вышедшее в 1886 году. Новые издания и новые ученые исследования, даже если у них не было апологетических намерений, служили религии и искусству. В это время другие научные работы, а именно работы итальянского Возрождения, побужденные трудами Буркхардта, Фогта, Гебхардта, Симонса, Гейгера, Муенца (по-следние четыре вышли в период с 1879 по 1882 годы), обратили мысль почитателя святого Франциска, Тоде, к более широкому пониманию святого Франциска, чем то, что уже дал Озанам, который приветствовал «Орфея средневековья». Большая часть новых или отличительных черт, которые Буркхардт приписывает цивилизации Возрождения, Тоде переносит дальше, к религиозному движению тринадцатого века, а именно к святому Франциску, который, говорит он, своей бесконечной любовью к людям и своим пониманием самых идеальных стремлений человечества, представляет собой вершину движения западного христианского мира, признаками которого являются отделение индивида от средневековых коллективизма и универсальности, любовь к Богу и природе, новый активный и жизнерадо-стный дух, и который исторически обуславливает появление буржуазии. Тоде, обнаруживая францисканское влияние в живописи, в культуре, в архитектуре, показывает, как именно от святого Франциска берет начало то духовное обновление, которое потом превращается в гуманизм. Исключительная важность его труда «Franz von Assisi und die Anfaenge der Kunst der Renaissance in Italien», вышедшего в 1885 году, почти остается в тени, до тех пор, пока более удачливая работа другого протестанта, оживляя восхищение Беднячком, не дала знать о ней верным; это была работа Сабатье.


Его «Vie de S.Francois» - длительная обработка разных исследований, которая начинается в первые годы девятнадцатого века и завершается после францисканского юбилея; ее заслугой является то, что она приближает святого Франциска к современной душе, соединяя вместе эрудицию и поэзию, но ее ошибкой является искажение черт святого в соответствии с интерпретацией Мишле, Ренана и современных протестантов; он духовно отдаляет Франциска от Церкви и делает его жертвой Рима. Сабатье исходит из мнения, совершенно недостойного ученого, что итальянцы, неспособные понять тайные мысли, скрытые страдания, оттенки души, могут улавливать только внешние очертания, усиливая контуры и создавая миф; следовательно, Сабатье думает, что это он дарует нам истинного Франциска, и делает он это (несмотря на пояснения к предисловию 1918 года), в основном вырывая его из той присущей ему неразрушимой связи с Римом и сверхъ-естественным, которые составляют субстрат и вместе с тем необходимый фон его величия. Неудивительно, что работа Сабатье понравилась всем: ученым - за солидность документации, неученым - за красоту повествования, которое раскрывало в святом самые тайные струны человека, но не с философской нагруженностью, хотя и с легкостью поэта. Секрет Сабатье кроется в этих словах предисловия: «Любовь - вот истинный ключ истории». И он любил святого Франциска, вплоть до того, что духовно жил вместе с ним; и поэтому он заставляет полюбить его. Но он любил его как человека и воспринимал только как человека; сверхъестественная жизнь, главная у святого, не обращает на себя его внимания. Я уже сказал, что Сабатье продолжает, в том, что касается францисканства, Ренана. Церковь, внеся в Индекс запрещенных книг этот том, указывала на его опасность и коварную попытку показать душам святого Франциска-человека, только человека, и более того, оторванного от Церкви, посредством убедительного труда кардинала Уголино, который исказил бы таким образом наивный идеал.


За «Vie de S.Francois» Сабатье выпускает собрание исследований и документов о религиозной и литературной истории средних веков, созданное им и начатое с его критического издания «Speculum perfectiones» с предисловием, которое, снижая Челанского и святого Бонавентуру, чтобы возвысить тексты, приписываемые брату Льву и спиритуалам, вновь затрагивает проблему источников и с ней - дремлющий вопрос об истинном лице святого Франциска и его духовного потомства. Но эти труды, предназначенные для чтения специалистов, меньше помогли обратить к святому Франциску симпатию мирской культуры и публики, чем «Vie…» 1894 года, которое, можно сказать, начинает современное францисканское возрождение, равно как Сабатье основывает, по остроумному определению Массерона, «четвертый Орден францисканофилов», полностью мирской и интеллектуальный, который умножится в двадцатом веке.


Этой значимой работой протестантского пастора мы завершим быстрый и, конечно, неполный обзор движения мирян к святому Франциску в девятнадцатом веке; и, поскольку оно было спонтанным и многочисленным более, чем позволяла религиозность того времени, остается посмотреть, что делали, чтобы возбудить его, настоящие францисканцы, монахи. Может быть, чтобы вызвать эту симпатию и возбудить это движение, в разных семействах братьев и терциариев девятнадцатого века был кто-нибудь, подобный отцу Христофору? Однако политические обстоятельства, в которых они жили, были неблагоприятными.


Религиозное преследование девятнадцатого века


Неприязнь к религиозным орденам переходит из 18 века в 19: несколько сдержанное в первой половине века, оно становится бесцеремонным во второй. Даты здесь - как поминальные кресты на пути преследования, которое не убивает, но рассеивает, ссылает и насмехается. Начала его Французская революция в 1790 году; продолжил Наполеон в 1803 и 1810, после остановки реставрации вновь открылась серия преследований в Испании, сначала в 1820 году, потом в 1831 и 1832, и почти одновременно в России и в Польше. В Италии, когда верующие начинали постепенно восстанавливаться после наполеоновского разрушения, закон 1866 года подавил все ордена по Правилу и отдал в пользу государства их имущество. То же самое произошло несколькими годами раньше в Мексике и несколькими годами позже в Германии Kulturkampf и в республиканской Франции; так что с 1860 по 1880 год цивилизованные государства стараются разрушить те скопления людей, которые представляют идеал, породивший их цивилизацию, как будто они были праздными, или опасными, или преступными элементами. Но они, неразрушимые, как и идеал, который движет ими, распространились везде, чтобы позже внезапно воссоединиться. Разделенные преследованием, францисканцы лучше оценили бедность, следующую за конфискацией монастырей, которая потом облегчила их смиренное возрождение, и быстрее всех подчинились необходимости вновь объединиться. Но нависали другие опасности. К резкому уменьшению монастырей присоединилось уменьшение количества призваний; за антиклерикализмом, который проникал в правящие, интеллектуальные классы, в школы, следовало исчезновение буржуазной молодежи из послушников; а сказать «буржуазия» значит сказать «культура»; за потерей драгоценных библиотек, конфискованных правительствами, следовал недостаток средств обучения. Все это обедняло францисканцев численно и интеллектуально.


Отметим: снижение культурного уровня угрожало францисканцам именно тогда, когда уровень народного образования возрастал, прежде всего благодаря обязательному школьному образованию, а также ежедневной и пропагандистской печати, конференциям, собраниям, ускорению ритма жизни из-за новой машинной цивилизации. Чтобы спастись и спасти, религиозные ордена, хотя и задушенные масонским либерализмом, должны были действовать, выкупая монастыри, привлекая призвания, преобразовывая обучение, вновь связывая нити. Этому делу помогает Бог, посылая всем различным семействам, различным ветвям францисканства достойных руководителей, святых, благоразумных, способных. Мне кажется, что самой представительной из них является фигура отца Бернардино из Портогруаро, генерального министра меньших братьев. Это его звание послужит мне извинением, если я, меньший брат, задержусь, чтобы подробно рассказать о нем, не забывая, но умалчивая, для краткости, обо всех других, достойнейших и значимых.


Восстановительная деятельность отца Бернардино из Портогруаро


Отец Бернардино из Портогруаро объединил в себе основные черты францисканской духовности, согласно тому особому отпечатку гармоничного равновесия, который оставил ему святой Бонавентура; как и святой Бонавентура, он ясно видит путь, по которому Орден меньших братьев, генеральным министром которого он был в весь период преследования, должен был идти в особых условиях того времени.


С самой молодости он понял, что святость и учение должны быть неразделимыми в священстве, вплоть до того, что считал призвание к учебе признаком и условием «sine qua non» 13 священнического призвания. «Любовь, которую молодые люди испытывают к учению, - писал он собрату-преподавателю итальянской и латинской литературы, - и успех, который они способны извлечь из него, помогают мне узнать, есть ли у них клерикальное призвание. Кто, несмотря на старания, окажется неспособным к учению, будет только из-за этого признан непризванным к состоянию, которое требует науки, объединенной со святостью. Тот, кто, хотя и наделен достаточным умом, не будет учиться с любовью, будет признан неверным своему призванию, потому что он пренебрегает первейшим долгом этого призвания, и поэтому должен быть отклонен». Золотые слова, которые нужно высечь большими буквами над дверями всех церковных школ. Благородство учения, как призвания и как долга, может быть, не имело даже среди гуманистов более убежденного последователя, чем этот меньший брат. В двадцать шесть лет, в прощальной речи, обращенной к своим ученикам последнего курса теологии, он говорил, что религиозная жизнь базируется на двух основаниях: набожности и учении; и, придавая набожности главное значение, он добавлял такие слова, которые содержат в зародыше один из самых гениальных пунктов его программы генерального министра: «Учение - это для вас первейшая обязанность, потому что нет другого пути для достижения учености; а ученость крайне необходима священнику, и если он ее отвергнет, то Бог отвергнет его, отказавшись от служения незнающего священника».


Он получил должность генерального министра в сорок семь лет, в 1869 году, в период максимального угнетения служителей Церкви, и сразу принял энергичные и разумные меры, чтобы изгнанные из гнезд не растерялись, но или сохранили способность действовать, или собрались где-нибудь, в Америке, в Голландии, в Австрии, не разрушая своей провинции. Он помогал требовать обратно монастыри, отстраивать их, снабжать необходимыми предметами обихода и книгами, доходя до высланных в самых отдаленных провинциях, с такой предусмотрительностью, что казалось, что он близко знал их. Руководители доброй воли - а Бог послал много отличных руководителей в Италии и за границей - сопротивлялись угнетению или возвращались с верой в Бога или, по крайней мере, им удавалось, несмотря на разделение и перемещения, сохранять духовное единство провинций, зная, что их безусловно поддерживает такой генерал. Отец Бернардино, со своей стороны, понял, что он должен целиком отдаться верным сыновьям, понял, что для восстановления внутреннего единства Ордена, страстно желанного в течение веков, необходимо было, чтобы каждый монастырь обрел свою душу в душе генерала; следовательно, он стал всем для всех, присутствующим везде, волей, которая централизует все только для того, чтобы распространить равномерную пульсацию во всем организме, в общем, сердцем сердец. Таким Бернардино из Портогруаро стал посредством пастырских посещений всех провинций Европы, которые стоили ему несказанных, но радостно принимаемых трудов и страданий, посвященных помощи посещаемым монастырям. Эти посещения, которые, приближая генерала к самым смиренным и самым дальним последователям, урегулировали сложные ситуации, восстанавливали дисциплину, вновь зажигали францисканское братство лучше любых циркуляров. Со времени Иоанна Капестранского генерал не появлялся в некоторых северных провинциях; Бернардино из Портогруаро четыре раза был в немецких провинциях, девять раз - во французских, и по крайней мере один раз в самых восточных провинциях Европы. Этим неутомимым трудом личного контакта он восстанавливал совершенную общинную жизнь, там, где подавление замедлило или рассеяло ее, ибо он был добрым и приветливым, но не слабым.


«Уверенный, - как он писал, - в том, что провинциям лучше погибнуть, чем возродиться к жизни, которая не есть истинная жизнь», он хотел восстановить строгое соблюдение бедности и других обязанностей для всех, но особенно для самых бедных по призванию. Чтобы идейно объединить всех своих последователей с помощью обмена новостями, мероприятиями и начинаниями, он в 1882 году начал публикацию «Acta Ordinis Minorum» и в том же году распорядился о новом пересмотре Генеральных Установлений Ордена, уже одобренных в 1768 году и обнародованных во временной форме в 1827 году. После прохождения через две комиссии новая компиляция была окончательно одобрена в 1892 году. Отец Бернардино уже не был генералом, но удивительное объединяющее усилие, предпринятое и воплощенное им именно в этих Установлениях, подготавливало единство всей семьи обсервации.


Францисканские колледжи


Но зачем стоило спасать монастыри, если не хватало призваний? И зачем стоило иметь ограниченное число призваний, если они не служили тому апостольству, которое является явной обязанностью францисканцев? Инициативы святого Антония и указания святого Бонавентуры, подтвержденные шестью веками истории, казались более чем актуальными в девятнадцатом веке: абсолютная необходимость знания, но подчиненного бедности и соединенного с ней, чтобы слово Глашатая Христа пришло в соответствие с новыми временами. Странники Божьи, уместные в 13 веке, прошли бы незамеченными по площадям века девятнадцатого.


Некоторым религиозным деятелям, наделенным бдительным и открытым умом, уже пришла идея основать колледжи, чтобы обеспечить образование молодых людей, которые обнаруживали склонность к францисканству. Обычай принимать молодежь, чтобы воспитывать ее призвание, был традиционным во францисканстве и поддерживался до 1675 года, то есть до декрета Климента Х, который категорически запрещал прием юных желающих; но в 19 веке обезлюдение монастырей вызвало необходимость появления организмов, подобных тем семинариям, которые Тридентский собор особенно приветствовал для подготовки хороших священников, не являющихся монахами.


Первым, кто захотел создать францисканский колледж, был отец Андрей Бонди из Квараты, превосходный человек, который по пылу миссий - их было более семисот в его жизни - и по любви к монастырю убежище алль Инконтро был похож на святого Леонардо из Порто Маурицио. Учреждение, о котором он мечтал, не соединенное с монастырской жизнью, а настоящий независимый колледж, руководимый особыми людьми и нормами, было вещью, совершенно новой среди францисканцев; отец Андрей осмелился на это в труднейший 1869 год, ринувшись в это предприятие без гроша, с героизмом Ривоторто и Порциунколы. Первые месяцы существования первого францисканского колледжа добавляют еще одну строфу к поэме в честь Госпожи Бедности, и поэтому это учреждение выросло крепким.


В доме медника, перед кладбищем в Прато, были ненадолго сняты несколько комнат, предназначенные для разведения шелковичных червей и свободные только с июля по март. Они были абсолютно пусты; там не было ни мебели, ни утвари; однако нужно было содержать шестерых ребят, двух отцов, одного мирянина. Отец Андрей, хотя и не послал денег, послал людей. Их было трое, и они были достойны такого дела: отец Пеллегрин из Бадиа Сан Сальваторе, отец Герменеджильдо из Китиньяно и отец Луиджи из Чезы. Первому, нищенствующему монаху, с трудом удалось раздобыть семь старых кроватей с соломенными матрасами, несколько кривых столов, несколько стульев, необходимую утварь. Когда приехали воспитанники, он позаботился о трапезной, прося милостыню весь день и вечером принося в своей суме куски черствого хлеба и кукурузную муку для голодных мальчиков. Все доходы колледжа исходили из сумы фра Пеллегрина. Отец Ерменеджильдо из Китиньяно был преподавателем священного красноречия, апостольским миссионером монастыря алль Инконтро, секретарем генерального прокурора, вдумчивым писателем духовных трактатов, но оставил проторенные пути апостольства ради того, чтобы спрятаться в этом углу, чтобы преподавать азбуку францисканской жизни немногим ребятам. Отец Луиджи из Чезы, образованный и благочестивый, ученость и благочестие которого превышали обыкновенное, приспособился, так же, как отец Ерменеджильдо, преподавать школьную латынь и быть духовным руководителем этих шести мальчиков, - столь далеко было смирение этих благородных людей от стремления к значительности имени или уважаемом общественном положении. Все трое были колонной зарождающегося колледжа. Героическое нищенство фра Пеллегрино поддерживало их в финансовом отношении; мудрое и благочестивое руководство отца Ерменеджильдо, знатока путей души, преподавание и отеческое руководство отца Луиджи из Чезы основали его на францисканском фундаменте, но то, что отметило его истинной печатью святого Франциска и дало ему право жить его именем, была голодная бедность, которая тесно сближала в одинаковом веселом страдании наставников и учеников и сверхъестественным образом воспитывала их.