Geum.ru

I. Святой Франциск и его время Глава II

Вид материалаРеферат
Подобный материал:
1   ...   14   15   16   17   18   19   20   21   22
III. Свобода


Первый и самый важный результат францисканской христоцентрической набожности для души - это завоевание свободы. Под свободой мы понимаем здесь ту возможность выбирать цель, ставить и достигать ее, которая в латинском значении этого слова называется «доблестью»; в самом деле, нельзя достичь точной цели, если не покорить себя и мир. У нас есть внутренний враг, который делает вид, что любит нас и теряет нас, враг, состоящий из еретических тенденций, инстинктов праздности и эгоизма, привычек, которые являются грубой субстанцией «я» и сопротивляются всякой дисциплине, особенно если она их отрицает. С другой стороны, вне нас есть естественный и исторический мир, ограниченный во времени и пространстве, в традициях и обстоятельствах, который препятствует любой цели, которую мы ставим, так что борьба или, по крайней мере, усилие - это нормальное состояние нашей жизни. Желать и действовать в противоположность внутреннему «я» и враждебному «не-я», чтобы измениться из того, чем мы являемся по природе своей, в то, чем мы хотим стать согласно выбранному идеалу, значит утвердить свою свободу, таким образом формируя собственную личность и собственный мир.


Это «вторичное рождение» или перестройка себя, хотя каждый и должен осуществить ее, - такая трудная и редкая работа, что, когда появляется человек с сильной волей, защищающий свою независимость от эгоистических, традиционных уз и пут среды и кажущийся тем, кто смотрит на него поверхностно, творцом своей жизни, люди очарованы им больше, чем художником или мыслителем, может быть, потому, что понимают, что такой гений - привилегия немногих, а воля - сила, зародыши которой есть у каждого. Ум ослепляет и унижает; воля воспламеняет и привлекает, потому что ум не передается, и имеющий его не может никому отдать его, а тот, у кого его нет, не может его приобрести, в то время как воля способна распространяться; тот, у кого ее больше, помогает другим развивать их собственную. Книги и разговоры, которые касаются воли и способов ее использования, всегда возбуждают большой интерес именно потому, что затрагивают наш внутренний потенциал, величину которого мы сами не знаем. Различные виды спорта, в основном довольно глупые, вызывают такую страсть потому, что укрепляют волю в столкновении с препятствиями, которые кажутся непреодолимыми, и потому, что возносят человеческую свободу над преградами природы, над телесностью «я».


Христианская свобода


Самое высшее прославление свободы дается христианством, которое освобождает людей от наследства греха и делает их сынами Божьими; оно, подчиняя их закону любви, подавляет инстинкты; властвуя над природой, оно празднует триумф духа. Свобода христианства - не свобода с распущенными волосами, увенчанная фригийским колпаком Французской революции. Она сурова; она рождается от истины; она вырастает в долге; она живет в совершенствовании. Для человека, как и для народа, свобода - это совершенствование. Данте достигает ее после ада греха и чистилища искупления, на вершине Эдема, где человеческий род был свободен, ибо не имел вины; он достигает ее, только когда Вергилий может сказать ему: «Свободно, прямо и здорово твое суждение».


Мир свободных людей - это мир совершенных, поэтому пока мы живем на этой земле, свобода - это уверенность и состояние души, а не фактическая реальность. Чтобы стать свободным, чтобы найти себя в своем времени, человек должен добиться девственности морального сознания, как до первородного греха, и его чувства и дух вновь пришли бы в согласие; чтобы доказать, что свобода стала реальностью, нужно было бы, чтобы не только некоторые, а все люди были свободны от всех вин и всегда стремились к этому идеалу. Мы путники, и в наших условиях свобода - это стремление реализовать в самих себе идеальную программу святой жизни; это попытка избавиться от внутренних и внешних врагов, препятствующих исполнению духовного единения в человеке или в народе, благодаря которому он старается наиболее эффективно исполнить миссию, которую Бог доверил нам. Христианство дало душам это божественное устремление; принесло закваску этого усилия, которое есть волнение и величие; оно гарантирует победу; более того, некоторые, самые сильные, святые, добиваются ее еще в этой мире. Различные течения христианской духовности - это различные способы победить в битвах души, чтобы служить Богу, соответствующие различным наклонностям людей. А служить Богу значит царствовать.


Какие средства предлагает для завоевания свободы францисканская духовность? Можно ответить сразу: пример святого Франциска, теория, набожность, практическая деятельность.


Святой Франциск и свобода


Жизнь святого Франциска была прославлением свободы в увенчавшейся успехом попытке освободиться от всего, что препятствовало его идеалу. Безжалостная борьба с собой, чтобы победить свои порывы, вплоть до того, что он находил приятным раньше казавшееся отвратительным, и наоборот; борьба с отцом; борьба за бедность (его самую большую освободительницу); защита бедности перед самими понтификами; все это не что иное, как этапы завоевания той добродетели, которая кажется противоположной свободе, - и является ее секретом, - я имею в виду смирение, которое он исполнял до такой степени, что подчинялся своим братьям. Благодаря ему святой Франциск выкупил себя из рабства старого человека и достиг свободы в совершенном согласии плоти с духом, как удостоверяет это Фома Челанский, пишущий о святом Франциске, «когда дух стремился достичь вершин святости, плоть не только не оказывала сопротивления, но, напротив, старалась идти впереди его». Но этот человек, который сделал себя рабом всех, очень дорожит своей независимостью сына Божьего. Он не подчиняется посыльным коммуны, посланным к Бернардоне, чтобы приказать ему предстать перед властями; он не хочет видеть отлученного от Церкви императора, проезжающего недалеко от Ривоторто, первого царского дворца Госпожи Бедности; он ободряет святую Клару на самый дерзкий шаг, на какой только могла решиться девушка, защищая ее права на свободу призвания. Когда епископ Имолы отвергает его проповедь, он сначала удаляется, потом возвращается, настаивает, побеждает. Когда ему советуют построить свое Правило по образцу предшествующих великих монашеских Правил, смиреннейший бедняк говорит во вдохновенном порыве: «Не говорите мне ни о каком Правиле, ни святого Бенедикта, ни святого Августина, ни святого Бернарда, ни о какой другой жизни и способе жизни вне того, который мне был милосердно показан и доверен Господом». Когда святой Доминик предлагает ему объединить два ордена, святой Франциск не отвечает; может быть, он смеется. В его внутренней жизни нет других советников, кроме Папы и его представителя, кардинала Уголино. Он не хочет, чтобы ему доверялись, и никому не доверяется полностью; секрет его души - секрет не его, а Царя. Его личность настолько оригинальна и независима, что никто не может заключить ее в рамки другой схемы. Он не хочет монастыря, в первую очередь из-за любви к бедности, но и потому, что четыре стены были бы тюрьмой для рыцаря, гонфалоньера, трубадура Христа. Он не хочет книг, прежде всего из-за простоты, но и потому, что книга заставляет думать, по крайней мере, во время чтения, мыслями ее автора. Он не хочет высокого звания для своего Ордена, прежде всего из-за смирения, но и потому, что всякий сан - это рабство. Он любит леса и животных, прежде всего потому, что они твари Божии, но и потому, что он находит в них что-то первозданное, простое, связанное с вечной истиной. Он становится независимым даже от смерти, называя ее сестрой и встречая ее голым и свободным, как поэты могли только метафорически воспевать, никогда не исполняя этого. Какая железная воля в ангельской кротости святого Франциска!


Ему не хватает самых необходимых средств, и все же он не знает препятствий тому, что хочет сделать. Он путешествует; пересекает море, переходит Альпы; предстает перед Папами и перед султаном. Брату Франциску, маленькому, бедному и невежественному, удается получить от Бога и от зверей все, чего он хочет и даже больше. Господь украшает его стигматами; Папы одобряют его Правило и даруют его церквушке Святой Марии Ангелов индульгенцию Святой Земли; военные и священнослужителя при его словах примиряются, следуют за ним, предлагают ему царские подарки, такие как Верна; птицы слушают его, волки укрощаются при звуках его голоса; все помогают ему, и никто не может нанести ему вреда, потому что он ничем не обладает, ничего не желает и ничего не боится. Так святой Франциск достигает той внешней свободы, которая состоит, как я уже сказал, в освобождении от того, что препятствует человеку реализовать идею, которую Бог предлагает ему, в полном освобождении, обычно невозможном для человеческого существа, жертвы своих страстей и раба предрассудков нашего несовершенного общества. Святой Франциск достигает этой духовной свободы в первую очередь победой над собой, а также освобождением от предрассудков и условностей своего и будущего времени, всегда действуя в соответствии Христу и в противоположность миру, учреждая круглый стол для всех настоящих и будущих рыцарей Христа; у этого круглого стола нет других Правил, кроме Евангелия, и других вышестоящих властей, кроме власти Церкви. Если он встречал сопротивление, которое вызывало у него слезы, оно исходило именно от его близких, потому что он хотел, чтобы они были так же, как он, ясны в первозданном облике; как только они начали делать первые шаги по пути духа, он отправил их по двое в мир с таким простым Правилом, которое оставляло им свободу в молитве, в труде, в апостольстве, в умерщвлении плоти. Это было Правило, созданное для свободных людей; но свободны только совершенные; то есть, чтобы воспрепятствовать злоупотреблениям, необходимо было уточнить и упорядочить его.


Но это Правило, вместо того, чтобы быть ущемлением свободы, является ее гарантией, если свобода - это освобождение от рабства человеческих страстей, если она воплощает царство Божие. Поэтому францисканское Правило представляет нам широкий взгляд на жизнь братьев и поэтому оно игнорирует мелочи; но, в противоположность этому, святой Франциск требует от своих последователей абсолютного смирения, смирения трупа. «Труп не рассуждает, почему его несут, не заботится о месте, куда его положат, не настаивает на том, чтобы его переместили». Это послушание, пугающее тех, кто его не понимает, есть самое сильное утверждение свободы, потому что это победа над своим «я» в принятии трансцендентной власти, но принятии добровольном, идущем из глубины сердца: оно ждет приказа, угадывает его, предвосхищает его. Святой Франциск делает основанием этого послушания подражание Христу и братское милосердие. Начальников и подчиненных должна объединять настолько большая любовь, что становится ненужным приказывать. Определенный приказ - это последнее слово того, кто командует, так же как интуитивное исполнение - первое слово того, кто подчиняется. Согласно святому Франциску, руководитель не должен класть руку на меч предписания, кроме случаев крайней необходимости; в самом деле, для чего взывать к своей власти, если она уже умерла в сердце того, кто должен ее чувствовать? Идеал этого величайшего духовного учителя - выковать таких совершенных учеников, чтобы им можно было приказать быть свободными, или, на религиозном языке, чтобы можно было придать их свободе значение смирения, именно так, как он пишет своему брату Льву: «Какой бы образ действий ты ни счел лучшим, чтобы угождать Господу Богу и следовать Ему и Его нищете, делай это с Божиим благословением и в мое послушание». Но нужно заметить, что, требуя этого послушания, святой Франциск дает понять, как нужна власти, которая приказывает, сладость и материнская доброта: он мать, сверхъестественная мать с божественной властью. «Так я говорю тебе, сын мой, как мать…»; он так обращается к брату Льву: «И если потребуется ради блага души твоей иное утешение, и ты захочешь, Лев, прийти ко мне, приходи!». Вот чем становится «трупное» францисканское послушание, если посмотреть на него изнутри! Это любовь. А любовь подразумевает свободу не иначе как средство для исполнения воли Божьей.


Свобода в истине


Многие святые - герои воли, но святой Франциск особенно, потому что он превращает интуицию в деятельность, не проходя через длинный ряд рассуждений; в деятельности он исчерпывает, с разумом и с непосредственностью и без остатка, всю интуицию. Его пример, его учение, его дух, с одной стороны, привлекают людей с развитой интуицией и силой воли, с другой стороны, согласуются с концепцией, которая рассматривает и оценивает желание как основу жизни. Францисканцы всегда защищали самостоятельность воли, порывисто отклоняя всякий детерминизм, приписывая интеллекту вспомогательную роль на службе у воли, царицы духовной жизни. Эта философская позиция ведет к важным последствиям, касающимся внутренней жизни, хотя многие и живут, не зная их истоков. Она отвергает всякую фатальность в рождении, наследственности, среде; она заставляет более остро чувствовать ответственность за свои поступки и, следовательно, необходимость управлять инстинктами и выбирать себе цель; с уверенностью в свободе приобретается внутренняя конкретность «я хочу», которой необходимо развиваться; такое «я хочу» - великая сила, которая тем больше растет, чем больше испытывает. Францисканец - это человек неутомимой воли в труде над той уникальной реальностью, хозяином которой он является и за которую должен отвечать, - над своей душой.


Когда Дунс Скот придал господству воли значение философской системы: он отфильтровал в силлогизмах неписаную психологию и опыт первого века францисканства. Тот, кто продолжал развивать его концепцию - и все это были мыслители, проповедники, учителя Ордена - с философской сознательностью интерпретировали, учили и распространяли тот дух святого Франциска, который с самого времени его появления воспитывал противоречивые и сильные характеры, например, святую Клару и брата Илию.


Вера в волю и уважение к индивидуальной свободе внесли и вносят вклад в появление оригинальнейших личностей среди францисканцев каждого Ордена. Но эта свобода - внимание! - есть христианская свобода, то есть исполнение слова Иисуса: истина делает нас свободными; истина есть Бог. Тот, кто учится находиться в присутствии Бога, явно отличает обман страстей и мира; тот, кто живет в Его законе и в Его любви, освобождается от цепей привычек и порочных аффектов. Эта особая свобода поведения, которая называется францисканской простотой, происходит от отождествления в истине.


Францисканец, как говорится, «оригинал», потому что это искренний, по-настоящему искренний человек. Он не ведет двойную игру со своей совестью; не дает оправданий инстинкту; не создает алиби для страстей; не колеблется между желанием и нежеланием; не занимается ненужными делами. Он смотрит в лицо долгу, который есть истина на практике; если он в силах исполнить его, он его выполняет; если силы не хватает, он смиряется и не оправдывает себя. В атмосфере истины, которой ему необходимо дышать, он судит себя момент за моментом, с гордым мужеством осуждает себя, терпит себя, чувствует себя таким, каков он есть, маленький во вселенной, но знает, что на него неотрывно, даже в ночной темноте или в многолюдии современных мегаполисов, смотрит Бог, и он живет перед Богом, желая только угодить Ему. Все другие беспокойства, которыми миряне заполняют свои жизни (и особенно стремление привлекать внимание, делать вид, нравиться) не существуют для него. Нет ничего более противоречащего его честности, чем «казаться и не быть», или изображать чувство, чтобы порадовать кого-нибудь. Как брат Джинепро или брат Эгидий, истинный францисканец немного «груб». Внутренняя жизнь, искренняя в присутствии Бога, дает ему свободу вести себя так, как он хочет, и говорить то, что он думает; следовательно, он освобождается от условной благовоспитанности: приглашений, визитов, комплиментов, церемоний и тому подобной потери времени, которой многие, обманывая себя, но не зная об этом, подчиняются, и не столько для того, чтобы порадовать других, сколько для того, чтобы понравиться им и самим себе; францисканец избегает этих обязательных проявлений вежливости, которые являются одновременно фальшью и необоснованной жертвой. Но если приличия, которые он отталкивает как светскость, возвращаются в виде любезности, милосердия, апостольства, он с готовностью принимает их, даже ценой страданий, потому что его свобода - свобода истины и долга, а не свобода эгоизма и каприза.


Францисканец завоевывает свободу слова, всегда склоняясь к истине, которая есть истина, мнение, впечатление, случай не «его», а Бога. Чем более он склоняется к Богу, тем более его слово неоспоримо, даже если на него нападают, тем более оно трогает сознание, даже если ранит их, тем более оно ново и оригинально, даже если старо, как Библия. У францисканца есть - должна быть! - свобода детей и здоровых молодых людей, которые удивительно истинны; и его «да» и «нет» зависят только от его души, живущей в смирении в присутствии Бога, боящейся только Его, надеющейся только на Него. Если пример святого Франциска говорит, что в конце концов свобода растворяется в Любви, францисканская теория свободы несет в себе как следствие веру, искренность, простоту.


Свобода в долге


Нельзя жить в присутствии Бога и не научиться узнавать самого себя; это эффект Истины. Но чтобы Истина сделала нас свободными, она должна воплотиться в ежедневном долге, стать добродетелью. Тот, кто не держит в кулаке свое сердце, не свободен. Святой Франциск смог в бурном приступе овладеть всеми старыми позициями, опрокинув их и их основания; он любил изящные, красивые, драгоценные вещи, и бросил себя к прокаженным; он наслаждался богатством и сделался бедным; он мечтал о славе и смирился до милостыни и осмеяния. Подобную тактику он предложил и своим товарищам, сделав своим правилом евангельский совет бедности, которая отрывает человека от его общественной позиции, чтобы создать новое творение, полностью на службе у Отца Небесного, как можно больше похожее на Иисуса Христа. Такая тактика приступа остается во францисканской набожности, которая, двигаясь от учения о превосходстве воли, не останавливается на анализе страстей и раздумывании над ними. Она не настаивает (особенно для начинающих) на дидактических мотивах, а обращается к сердцу, в котором рождаются все страсти, и старается возбудить образы, чувства, желания, противоположные тем, которые требуют удовольствия и сбивают волю с пути. Соответствие миру делает нас неискренними и подлыми; подобие Иисусу Христу - свободными и сильными; но нет подобия без любви, а любви - без познания любимого; поэтому францисканская набожность прилагает все усилия, чтобы узнать Иисуса Христа в Его внутренней жизни, в Его глубине Учителя, Друга, Искупителя, в Его человеческом и божественном величии, и не боится припоминать сцены из Евангелия, представлять их в виде яслей или Крестного пути, заменять пустые или чувственные изображения живым образом Христа. Францисканской набожности ставится в упрек злоупотребление правдоподобием в комментариях к Евангелию и множество видов благочестия. Тот, кто идет по кристально-чистому пути созерцания, смеется над средствами, действующими на чувства, и называет их детскими. Но люди - вечные дети, привязанные к конкретным деталям, к тому, что больше затрагивает их глубинное желание любить и быть любимыми, что больше пугает их и заставляет надеяться, к тому, что больше соответствует их маленькой реальности. Поэтому исследовательское размышление о жизни Господа и Богородицы и различные виды благочестия - ибо различны человеческие склонности и способ понимания жизни - помогают душам бороться с недостатками, ошибками, искушениями. Это средства борьбы, но не более того. Францисканская набожность поддерживает их, потому что она обладает глубоким чувством человечности, но иногда она отказывается от них, если находит, что души сильны; она настолько проста, настолько ее porro unum necessarium состоит, как кратко объяснил святой Бонавентура, в inhaurere Deo, или, как сказал святой Бернардино Сиенский, в facilissima arte d’amare, что девиз святого Франциска: Mio Dio, mio tutto.


Представить, чтобы тронуть, тронуть, чтобы убедить; взять сердце, чтобы получить всего человека, заменить божественной любовью человеческие аффекты - вот оружие, которым пользуется францисканская набожность для духовной борьбы. Ее тактика стремительна и состоит прежде всего в противопоставлении порокам или страстям обратных им добродетелей, так, чтобы внутренняя и внешняя деятельность без промедления воплощала и контролировала добрые чувства, вдохновленные посвящением жизни и Страстям Христа. «Хвала добродетелям» святого Франциска - краткий, но значимый кодекс этой школы борьбы. Он распределяет чувства на пары близнецов: мудрость и простота, бедность и смирение, милосердие и послушание; но потом говорит, что они не могут существовать разделенными; тот, у кого есть одно, имеет все, и «кто оскорбляет единую, ни одной не обладает и все оскорбил». Из перечисления понятно, что самые основные чувства - бедность, побеждающая скупость; смирение, побеждающее высокомерие; милосердие, побеждающее все искушения демона и плоти. Каковы условия обладания хотя бы одной добродетелью? Святой Франциск ясно говорит: «умереть для самих себя».


В борьбе с искушениями францисканская стратегия не ждет врага и не смотрит ему в лицо; она предупреждает его, сосредотачиваясь на противоположной добродетели и заставляя душу завоевать ее. Она скорее позитивна, чем негативна. Святой Франциск напоминает красоту и преимущество бедности, чтобы брат Массей оценил тот ужин из корок черствого хлеба и холодной воды, который не лез ему в горло; брат Эгидий находит рыцарские сравнения, чтобы показать силу послушания, и не путем теологического и психологического педантства, а только с помощью различных метафор он убеждает, что «прямая дорога, идущая вверх - та, что идет вниз». Брат Джинепро побеждает нечистоту, не думая о «подлости и гнусности греха», как брат Симон, и не предаваясь пассивной молитве, как брат Руфин, а занимаясь священными размышлениями и священными желаниями, так что, когда приходит плотское побуждение и стучится у входа в сердце, «я здесь, внутри, отвечаю: оставайся там, потому что гостиница уже занята, и больше никто не может войти». Брат Эгидий говорит, что некоторые искушения можно победить, убежав от них; но на самом деле речь идет не столько о бегстве, сколько об отвлекающем действии, о призыве укрепить душу к доброй деятельности. Борьба длится всю жизнь; но именно в борьбе человек испытывает свою свободу.


Наставления святого Франциска, афоризмы блаженного Эгидия, брошюрки святого Бонавентуры, проповеди святого Бернардино, письма святого Леонарда из Порто Маурицио утверждают эту деятельную набожность, которая стремится освободить душу от греха, от возвращения к самой себе, от мелочности, направив ее вперед, к добродетели, то есть к той доброй энергии, которая постоянно обновляется и воистину может быть названа бесконечной, потому что ее пределом является Бог. Молитва и размышление о Страстях Иисуса Христа сопровождают это уравновешивание освобождения, которое связано с катарсисом бонавентурианского Itinerario, более того, можно сказать, оно его и осуществляет, двигаясь от тех же предпосылок: горящей воли, поддерживаемой благодатью. Благодать - это та же Истина, которая делает нас свободными. И вот три ступени или три пути к свободе: Истина в познании себя ведет к сокрушению и искуплению; Истина в познании полученных благ ведет к благодарности и доверию; Истина в познании любви Божьей ведет к отождествлению собственной воли с Его волей, что есть совершенная свобода духа.


Свобода в бедности


Этот процесс освобождения, явно францисканский в том, что касается воли, искренности, простоты, завоевания добродетели, по своей сути мог бы относиться к духовности и других направлений христианства, но у него нет той силы, быстроты, исключительного результата, которые отличают его во францисканстве, когда в его осуществлении не участвует великая освободительница, которую святой Франциск, в соответствии с Иисусом Христом, сделал своей «невестой»: бедность.


Свобода - это не цель францисканской бедности; это награда, о которой не просят; это награда земная, и, тем не менее, прекрасная, достойная бедности. Я сказал: свободны только совершенные; можно добавить, уточняя слово «совершенные»: свободны те нищие духом, которым принадлежит Царствие Небесное. Мнение, что богатство дает независимость, - это общее место, оно поверхностно, принесено из меркантильных стран, у которых нет прошлого; история опровергает его. Если это было бы правдой, Италия была бы еще рабой из рабов. Независимость состоит в уме, в труде, в желании сделать самому. Богатство является скорее препятствием, чем стимулом для развития личности. Оно отягчает дух легкостью удовлетворения желаний, пресыщает, исчерпывает, затемняет его бесполезными вещами и заботами, беспокоит его, привязывает к прошедшим благам. Богатство становится тем более тираническим, чем более мы любим его; чем более оно желанно, тем более кажется, что его не хватает.


Напротив, бедность, добровольно выбранная или радостно принятая ради любви к Христу, освобождает от одного из самых назойливых и убого эгоистических желаний: желания обладания. Чтобы понять ценность бедности, тоже нужно противостоять общим местам и иллюзорному удовлетворению. Обладание кажется конкретизацией бытия; владение - показателем воли; «мое» - расширением и проекцией «я». Наоборот, много раз богатство (особенно когда оно незаслуженно достается по наследству) скрывает жалкий дух и умерщвляет его, как золотая одежда на рахитичном теле, которое не может носить его. Достойно сожаления состояние богача, осужденного неправильно тратить свои деньги из-за близорукости ума или убожества сердца, осужденного не обладать вещами, которые он называет своими, потому что он наслаждается материальными благами, не понимая их красоту и ценность, то есть его удел - жить всегда на службе у тех «благ», которых должны служить ему! «Мое» не увеличивает «я», более того, оно его ограничивает. Когда человек огораживает луг, или пишет свое имя на доме, книге, результате труда, он намечает границы самого себя. Границу можно перенести на много метров дальше, но это всегда будет граница, и в самом деле, она заключает дух в темницу, делает его беспокойным, подозрительным, ревнивым. Богатство - это скорее результат, чем двигатель свободы, и скорее следствие, чем причина владения собой; а что касается владения людьми и вещами, оно кончается там, где начинается разум. Однако немногие убеждаются в этой очень простой истине, которую каждый может проверить только обратившись к самому себе и наблюдая жестокие колебания, которыми жажда обладания сотрясает дух.


Как настоящее богатство состоит не в деньгах, так и настоящая бедность состоит не в недостатке удобств или вещей, необходимых для жизни. В царстве свободы миллионер тот, кто не любит своего имущества и не желает того, чего у него нет; нищий - тот, кто привязывается к собственности и страстно стремится увеличить ее. Реальная экономическая ситуация богатого или бедного стоит малого; значимо внутреннее расположение к так называемым земным благам и способу использовать их. Иисус Христос открыл сверхъестественное значение бедности; святой Франциск напомнил, воплотил его, восславил его с новой и бессмертной жизнерадостностью. Этой добродетели, «per mill’anni e piu’ dispetta e scura», он с фантазией поэта и рыцаря придал самый прекрасный и желанный лик фантазии молодости - лик невесты; он полюбил ее не так, как любят философы, ради своего мира, ради своего превосходства, а так, как любят святые, единственно ради любви к Христу. Взамен, почти как свадебный подарок, он получил от нее преимущество видеть красоту природы в ее непосредственности, чувствовать жизнь как вечное чудо, переживать ее как божественное приключение, полное опасностей и сюрпризов, владеть ею в смысле неограниченного обладания любви и ума:


Poverta’ alto sapere a nulla cosa soiacere,


en desprezzo possedere tutte la cose sreate.


Душа францисканской духовности - это, конечно, кающаяся и конкретно деятельная любовь, но ее самое оригинальное выражение - эта любовь к бедности, влюбленная, веселая, поэтическая нищета, подобной которой нет в истории цивилизации.


Нищета духа


Когда мы говорим о нищете духа, мы сталкиваемся с опасностью риторики, потому что немногие воплощают эту нищету в жизнь, а нищета духа святого Франциска вообще неподражаема по суровости своих границ. Чтобы обвенчаться с ней, как сделал он, нужно посвятить себя евангельской апостольской, бродячей жизни, без семьи, без постоянной работы, без определенных социальных обязанностей; это призвание, дарованное очень немногим, и не все эти немногие избранны. С другой стороны, тот, кто не любит невесту святого и не пытается объять ее, не может быть назван его последователем. Что же, примирить бедность с мирской жизнью невозможно?


Как есть мученичество желания, так есть и бедность желания, которая создает особое францисканское состояние души, свойственное тем, кто, понимая происхождение имущества, считают себя не хозяевами того, что у них есть, а, скорее, управителями; тем, кто, обладая, не сходят с ума по своей собственности, а несут ее как долг, как ответственность, часто как крест, готовые потерять ее в любое время, и не хотят злоупотреблять своими благами, более того, насколько здоровье, работа, социальные обязанности позволяют им, избегают всего излишнего и ограничиваются самым необходимым; они живут в своих домах и ведут себя в своих делах как «чужаки и странники», то есть с таким ощущением бренности и случайности земного существования, которое не влечет за собой презрения к жизни, но являет собой ее истину.


Это негативная часть нищеты духа по отношению к собственности; но нужно отметить и позитивную часть, которая является самой францисканской и самой трудной, потому что она балансирует на самом краю отчужденности. Францисканец строго управляет своими благами, как верный раб, который должен вести их учет, но не беспокоится о потерях и затратах. Он работает, но не с жаждой разбогатеть. Он зарабатывает с безразличием, теряет с радостью, как тот, кто чувствует, что его ноша стала легче; он живет одним днем, доверившись Богу, уверенный в своем завтрашнем дне, который принесет ему новые дары Провидения; и постоянно отдавая, он постоянно обладает; он производит и дарует; так он ускоряет обращение богатства, которое только тогда благо, когда переходит от человека к человеку, из одной крови к другой не по капризу фортуны, а по свободной воле человека, определяющего ему миссию содействователя высшим видам деятельности духа на службе у цивилизации. Францисканец не теряется в догадках и предположениях, в надеждах и страхах; он рассчитывает на Провидение, регулирующее текучее движение жизни, когда исполняет свою миссию носителя Благой Вести, не беспокоясь, если финансовый крах выбросит его на улицу, или если неожиданный подарок фортуны даст ему богатство, которое не сможет изменить его чувства и привычки.


Никогда не будет достаточно прославлен этот дух бедности, который освобождает от всякого беспокойства о деньгах, от ревности к «моему», от зависти к «твоему», от изнеженности, от лени, от стесняющих усложнений; он оттачивает ум, закаливает характер, пробуждает энергию, облегчает жизнь, он и в искусстве освободитель, потому что выбирает самую простую линию, которая более всего соответствует обнаженности идеи и является самой истинной. Романтическая в мечте, в чувстве, в религиозном и рыцарском видении жизни, бедность как никогда совершенна в простом, без лишних украшений, выражении.


Здесь появляется опасность. Если сбросить весь балласт экономических проблем и сурового воспитания в бедности, может получиться фигура древнего мудреца, которого уважают и которому завидуют. «Я хочу», узаконенное францисканской теорией превосходства воли, аристократическое презрение ко всем преходящим вещам, желание свести жизнь к самому простому выражению, которое в основе своей - одиночество и гордыня самодостаточности, могут заставить забыть о сверхъестественной цели бедности и привести к гуманистической концепции завоевания личности. Гуманист и, в общем, мудрый человек, считает себя свободным, когда достигает согласия со своей совестью и может сказать: «Пусть мир думает, как хочет»; «Пусть фортуна поворачивает свое колесо»; «Я добр; я нравлюсь сам себе». Это позиция неподвижности, а не свободы, противоположная позиции францисканца, который завоевывает личность, отрекаясь от нее; который не доверяет тому, что нравится его совести, а хочет нравиться Богу; поэтому он всегда недоволен собой, и освобождающий мир находит только в доброте Бога, а не в своей. Отречение от вещей - это первая ступень францисканской бедности; отречение от себя самого - вторая. Первая подготавливает вторую, бедность - смирение, отрыв от «моего» - отрыв от «я».


Свобода в смирении


Смирение святого Франциска заключается не в созерцании своей ничтожности, и даже не в уверенности в этой ничтожности. Это перевод в действие уверенности, к которой приходишь, думая о себе и Боге, уверенности, что ты презрен. Но презирать себя в тишине кельи перед Предвечным и собственной совестью, громко порицать себя перед людьми, принимать пренебрежительное отношение - это, конечно, действия похвальные, но не настолько трудные, как категорически поставить себя в условия презираемого. Самый легкий способ стать «удивительно презираемым» - унизиться до попрошайничества, невежества или посмешища; то есть не мыслей или слов, а дел, внутренне заслуживающих похвалы и внешне унизительных. Поэтому святой Франциск посылает своих учеников просить милостыню «от двери к двери» или проповедовать в Ассизи в нижнем белье.


Сверхъестественная оценка нищенства, которое есть максимальное унижение в бедности, доказывает, что бедность ищут не только ради страдания и умерщвления инстинктов, но и ради смирения. И, если первая ступень францисканской бедности вызывает состояние души, когда человек ничем не обладает и ничего не желает (что может быть даже дерзким), то вторая ступень порождает состояние нищего, которое противоположно столь желанной «самодостаточности»; и практическое признание своей низости; это отрицание «я» после отказа от «мое». Милосердие уничтожает разницу между тем, кто просит милостыню, и тем, кто подает, но немногие податели умеют быть на равных с нищими.


Несмотря на это, более того, именно поэтому, францисканский дух хранит в себе поведение нищего в воспоминании, потому что он «меньше» всех, нуждается во всех, должен быть признателен всем. Но это не абстракция; францисканец всегда чего-нибудь просит; совета, идеи, помощи, улыбки, молитвы, помня, что даже наименее одаренные природой или фортуной могут иметь нечто, в чем он нуждается; даже злые по некоторым аспектам лучше его; он испытывает удовольствие от бесконечной сладости чувствовать себя «наименьшим». Постоянно звучит в его душе голос его отца: «Я, бедный брат Франциск, ваш верный раб…», и перед ним встает это лицо, на котором лежит печать любви ко всем творениям, поэтому он понимает для себя необходимость «стать жалким нищим», потому что всесилие любви выражается в самоотречении и службе.


А как же свобода? Тот, кто просит, служит. Значит, он не свободен, как и тот, кто берет, ибо он продает себя. Но францисканский дух просит, чтобы освободиться от рабства гордыни, и берет лишь столько, чтобы помнить, что он «наименьший». Ничего больше. Он не хочет обладать; он не хочет даже в гордыне обладать самим собой; он не желает богатств или власти; он не требует любви; единственная сила, которую он чувствует за собой, - это воля, которую он берет у Бога и доверяет Богу. Так он полностью отказывается от себя. Как бедность освобождает от стремления к собственности и тревог за нее, так и истинное смирение, идущее из самых глубин сердца, освобождает от других желаний, желаний нематериальной собственности, даже самых мучительных, например, желания любви, которое может наложить на сердце цепи, затрудняющие ей движение вперед; от невидимого деспота желания власти и славы. Абсолютное смирение - это нищета сердца, которое в присутствии истины чувствует себя таким маленьким, и в то же время таким защищенным и опекаемым Богом, что логически не может надеяться ничего получить от людей; оно становится также таким мудрым, чтобы понять, что никакой дар, даже дар любви, не стоит того, чтобы вздыхать о нем. Оно освобождается от робких попыток казаться и претензии быть. Молодой или старый, красивый или уродливый, здоровый или больной, любимый или нелюбимый, малозначимо. Совершенный францисканец незаинтересован в себе с сердечным и улыбающимся равнодушием, не удивляется и не огорчается из-за своей убогости.


Quattro venti move “l mare


che la mente fan turbare,


lo temere e lo sperare,


e il dolore e il gaudiare.


Но он преодолевает даже эти волнения; для него жизнь сводится к прямой и горящей воле, к служению Богу. На этой высоте, когда все границы эгоизма опрокинуты, душа истинно свободна; она беспредельно расширяется во всем сотворенном, которое есть просто дом Отца, где у каждого свое место и свои обязанности.


Viver io e non io


e l’esser mio e non esser mio


questo e’ un tal traversio


che non so diffinitate.


Povertate e’ nulla avere


e’ nulla cosa poi volere


ed omne cosa possedere


en spirito de libertate.


От равностороннего основания воли и конкретности, идя трудным путем освобождения духа от пороков и инстинктов через все более полное завоевание добродетелей, которые объединяются в высшую добродетель бедности и достигают пика в нищете сердца, можно достичь высшей свободы, какая доступна на земле и которая есть совершенный разрыв.


Но это разрыв, в котором есть любовь. Вот отличительная черта христианства. Францисканская аскеза принимает ее более всех других, принимает ее вплоть до стигматов и примиряет небо и землю в любви. «Если ты хочешь сильно любить, возненавидь самого себя», - говорил блаженный Эгидий. И от ненависти к себе и от любви к другим в этой Истине, которая делает нас свободными, рождается свобода.