Geum.ru

I. Святой Франциск и его время Глава II

Вид материалаРеферат
Подобный материал:
1   ...   14   15   16   17   18   19   20   21   22
IV Разум и знание


Уже три века мысль пытается отождествиться с бытием, как имманентное божество жизни, и его изучение составляет центральную проблему философии. Наше время гордится, что дошло до осознания бытия как мышления; мыслить значит знать; знать значит верить в собственную мысль, то есть можно обойтись без старой веры «sustanzia di cose sperate ed argomento delle non parventi», и можно обойтись также без религии как культа трансцендентного Бога, как гетерономного закона.


С восемнадцатого века учение рассматривалось сначала как луч, который рассеивает тьму невежества и предрассудков, потом - как становление духа, который, чем больше знает, тем больше проявляется, тем больше принимает на себя божественную природу и не признает перед собой другого Бога. Юлий Сальвадори, смиренный христианский поэт, говорил, что гордыня античного змея отравляет всю современную мысль. Это обвинение в основной своей части справедливо, поэтому святой Франциск может упрекнуть нас: «Я был прав!», - потому что, хотя он ценил творения и любил красоту вплоть до того, что с него началось возрождение искусства, он сопротивлялся гуманистической религии науки, предвидя, какие вредные последствия она принесет вере и силам наций. И именно он, неученый Беднячок, обладает таким разумом, который может излечить знание.


Знание есть любовь


Был период, а именно период позитивизма, когда францисканцы не решались говорить, что святой Франциск не любил науку и не посылал своих братьев в школы, как они не решались писать, что святой Бонавентура придерживался другого пути, чем святой Фома Аквинский. Но оригинальность францисканской мысли содержится именно в этом. По сравнению с мыслью - которую поддерживал, как известно, капуцин отец Иларий Фельдер, - что святой Франциск «любил и поддерживал исследования», кажется более привлекательным и более точным утверждение Гратьена: «Святой Франциск не располагает науку среди инструментов своей деятельности», а еще более привлекательно очень ясное объяснение отца Роберта Хаммера на «Franciscan Educational Conference» в 1929 году: «Кардинал Уголино убедил святого изменить его идеал интеллектуальной бедности ради проповеди. Может быть, самой высокой жизненной трагедией святого Франциска была эта жертва своим идеалом, принесенная на алтарь Церкви, но он всегда ставил мудрость и идеал Церкви выше». Отец Гратьен объясняет на тщательно обдуманных страницах, что «искусство в некотором роде входит в число инструментов деятельности святого Франциска, а наука - нет». Почему? Он не понимает ее значения? Вовсе нет. Никто более него не уважает теологов и ученых. Но он хочет подражать не Иисусу Христу - ученому и учителю, а Христу смиренному, нищему, любящему и страдающему. Его призвание - не защита веры от внешних врагов в ученой полемике, а обновление в лоне Церкви жизни в соответствии с Евангелием с помощью доказательной силы примера и проповеди покаяния: «Ученые с помощью науки, диалектики и искусства ведения спора доказывают истину Евангелия; святой Франциск показывает его красоту».


К этим сверхъестественным мотивам можно добавить то чувство конкретности и самоотречения, то есть деятельности и бедности, которое мы признаем характерным для святого, поэта и рыцаря. В его опыт не входит страсть ученого, посвятившего себя поиску фрагмента истины или выражению момента истины, за который он не ждет никакой славы и награды. Святой Франциск игнорирует благословенную - в силу того, что она порождает смирение, - покорность истинного ученого, который на каждом шагу находит новую загадку и не может остановиться на каком-то завоевании, потому что сомнение толкает его «с холма на холм». Если святой Франциск и угадывает эту страсть и эту покорность, он не доверяет им как слишком человеческим чувствам, вырванным из сверхъестественной природы sensus Christi, наполняющего его жизнь.


Искусство ради искусства, наука ради науки показались бы ему отрицанием Бога, ловушками демона. Истину, которая всегда от Бога, можно скорее достичь не статичным, уединенным, книжным усилием, а верой, интуицией, деятельностью. Эти идеи могут показаться ограниченными для тех, кто любит учение как дисциплину жизни и инструмент истины; однако, если понять их глубоко, они гениальны, потому что оставляют случайности ее силу, разуму - его естественное сияние. Святой Франциск ясен и молод в своей нетерпимости к «бумажному» знанию. Приходя к нему, вновь становишься молодым и, как в молодости, после часов одиночества, проведенных в подготовке к экзамену или в размышлениях над какой-нибудь сложной страницей, чувствуешь поток молодости в жилах и спрыгиваешь с кресла: к черту книги! Я хочу жить! Святой Франциск улыбается и по-рыцарски отвечает: «Император Карл, Роланд и Оливер и все паладины и рыцари, которые проявили мужество в боях, преследуя неверных с великими трудами и трудностями до самой смерти, одержали над ними большую победу» и далее, и это значит: лучше делать историю, чем писать ее.


Его афоризмы о познании звучат вдохновляюще для всех деятельных людей. Основной таков: «Человек знает столько, сколько делает». Наука не утешает: «Тот, кто наполнен суетными словами, в часы мучений окажется с пустыми руками». Наука повышает самомнение: «Когда у тебя есть Псалтырь, ты хочешь иметь требник; когда ты получаешь Требник, ты садишься на кафедру, как великий прелат, и говоришь своему брату: принеси мне требник!». Наука, которая повышает самомнение, не поучает: «Многие с удовольствием поднимаются к науке, но блажен будет тот, кто сделается безупречно чистым ради любви к Господу Богу». Плодотворного апостольства достигают не спесивые ученые: «Почему вы хвастаетесь, что обратили людей, которые на деле обращены моими простыми братьями?». Тот, у кого есть призвание к учению и культура, должны быть настойчивыми, но при условии «не утратить духа молитвы». Это призвание является превосходством, достижимым не для всех: «Мирянам, которые не умеют читать, не разрешается иметь книг, и тот, кто не умеет читать, не должен заботиться о том, чтобы научиться».


Эта аристократическая концепция знания очень быстро умеряется уравнивающим отношением и смирением, которым должны обладать ученые. Превосходство исчезает, если поставить свою образованность на службу другим людям, помогая им смиренным и простым примером. Мудрость должна быть простой, а простота мудрой: «Радуйся, царица премудрость, спаси тебя Господь с сестрой твоей, святой и чистой простотой».


Святой Франциск с этими наивно революционными принципами продвигается к завоеванию расчетливого и ученого мира. В его недоверии к науке как к собственности, которая заставляет возгордиться и связывает, которая есть одновременно богатство и рабство перед чужой мыслью, в преимуществе, которое он оказывал деятельности перед знанием, в его желании обратить науку в действие, в том, что он предпочитал молящихся, умерщвляющих плоть, трудящихся людей смиренному и знающему невежеству, в том, что он разрешал учебу только тем, кто рожден для учения, в его уникальном равновесии, заставляющем его сохранять и языческие писания, потому что они могли содержать истину, и в запрещении читать Псалтырь тщеславному послушнику есть оригинальное начало, порождающее непосредственное, глубокое знание, которое выходит за пределы общедоступного.


Какое же это начало? - Любовь. «Все вещи он обнимал любовью неслыханной, - говорит Фома Челанский. - Удивительным и необыкновенным способом мог он проникающей интуицией своего сердца понимать тайны творений».


Святой Бонавентура почувствовал это новое и вечное начало, которое составляет знание святого Франциска, и разместил его в центре своей философской интерпретации мысли учителя как порождающее ядро. Он снял всякую опасность расхождения между наукой и францисканским духом, сделав учение религиозным актом в самом католическом смысле слова.


Тот, кто хочет быть францисканцем, не может проигнорировать во внутренней жизни мистику святого Бонавентуры и в равной степени в интеллектуальной жизни его мысль; в конце концов, его учение настолько целостно, что сводит все проблемы к одной основной и, чтобы дойти до корня познания, проходит тот же путь, что и для достижения святости.


Учение и молитва


Остановимся на Средневековье, чтобы понять бонавентурианское решение. Нас удивит, что оно так близко нам.


В изучении познания святой Бонавентура по-францискански христоцентричен. Он ставит Слово средним суждением универсального силлогизма, средним в Троице, в природе, в науках. Тот, кто не принимает Его, даже будучи очень ученым, никогда не сможет достичь истины. «Intellectus Verbi increati, qui est radix intelligentiae omnium, unde qui non habet hoc ostium, intrare non potest» (Coll., III,4). В Нем скрыты сокровища мудрости и божественной науки: кто знает Его, знает вселенную. Он как свет, который придает объектам цвет: «Sicut tu vides, quod radius intrans per fenestram diversimodo coloratur secundum colores diversos diversarum partium, sic radius divinus in singulis creaturis diversimodo et in diversis proprietatibus refulget» (Coll,. III, 14). Очень странно, что мы видим цвета, а не свет, который открывает их нам, но этот свет, хотя он и не достижим, более близок душе, чем душа самой себе. «Christus est doctor interius, nec scitur aliqua veritas nisi per eum, non loquendo, sicut nos, sed interius illustrando» (там же).


Всегда трудно сказать, где у святого Бонавентуры кончается философия и начинается мистика, настолько его философия стремится к мистике, и его мистика систематизирована, как философия. Он не один из тех людей, которые, садясь за рабочий стол, думают: «Завершим молитву. Сейчас я ученый и рассуждаю головой, которую дал мне Бог». Для святого Бонавентуры «исследовать» значит «молиться»; «думать» значит «получать»; «знать» значит «достичь озарения». Он никогда не теряет из вида Учителя, Который находится в центре его мысли; он ни на минуту не допускает несоответствия между Ним и собой, потому что Он есть жизнь, и этот момент стал бы смертью. Когда он размышляет, он пьет истину из источника, который бьет в его сердце, вместе с той мистической силой, которая дарует пульсацию потока крови его сердцу.


Святой Бонавентура не рассматривает спорный вопрос, который поставил уже святой Августин и углубил святой Фома, который систематизировал его в аристотелевском ключе: делает ли внутренний Учитель бесполезной работу человеческого учителя; он только утверждает, что нужно быть достойным понимать этого Учителя, видеть Его свет, удаляя тучи домыслов от солнца, нечистоту взора - с души. Глубина ума определяет прямоту сознания; отсюда - одновременное восхождение знания и жизни, истина, которая освещает и облегчает жизнь, и ясное существование, которое в долге и жертве испытывает истину и становится все более достойным понять ее.


От науки к мудрости


Христоцентрическую концепцию святого Бонавентуры отличает метод интеллектуального озарения, с помощью которого разрешается гносеологическая проблема; а также эту концепцию отличает иерархическое единство, которое она придает науке в «De reductione», внешнее единство символов и сравнений, внутреннее единство общего озарения. В таком построении у каждой науки есть что-то божественное, потому что она отражает троичное учение Писания, теологического (рождение Слова), морального (правило жизни) и эвдемологическое (радость единения души с Богом).


Такая концепция знания, освобожденная от старых символов, уничтожает антагонизм между священной и светской культурой, потому что любое научное исследование, любое произведение искусства могут быть хорошо изучены в этом Свете, освещающем каждого человека, приходящего в мир (в том числе неверных, которые часто говорят мудро, чтобы воспитывать людей; это утверждает сам святой Бонавентура, помнящий, что «Святой Дух веет, где хочет»).


Но в Collatio XVII «Exaemeron» вновь появляется противоречие. Оно интересует нас, потому что предвосхищает некоторые аспекты современного расхождения науки и веры. Сделав обзор механических искусств и «свободных искусств» (наук, гуманитарных дисциплин), святой Бонавентура замечает: «Опасно слишком удаляться от Писания. В самом деле, ребенок не хочет уходить далеко от дома. Та же опасность есть и в науках. Некоторые так погружаются в рассмотрение этих наук, что не могут вернуться к Писанию; войдя в лабиринт Дедала, они не могут больше выйти из него». Здесь человеческое знание рассматривается с недоверием. Опасность заключается в том, что дух запутывается в вопросах вторичного порядка, совлекаясь со своего звездного пути. Святой Бонавентура не запрещает изучение механических и свободных искусств, но придает им инструментальное значение; это только ступенька к знанию, которое для него (см. Collatio XIX «Exaemeron») приравнивается к классическому значению мудрости. Изучение наук, когда оно не направлено на вечную мудрость, есть тщеславие. Святой Бонавентура берет в качестве отправной точки отрывок из Писания: «Transite ad me omnes qui compiscitis me», и комментирует: «Те переходят (transeunt), кто вкладывает всю ученость в переход от тщеславия в область Истины». Хорошо зная эту тему, святой производит проницательный анализ страсти к знанию и опасности, которую эта страсть таит в себе: она занимает человека и властвует им так, что он забывает Бога. «Все хотят быть образованными и учеными, но часто случается, что женщина обманывает человека. Мудрость, - говорит святой Бонавентура, - высока и благородна, но наука - это нечто среднее, двоякое; привлеченный чувственными вещами, человек признает ее прекрасной; он хочет все более знать ее, испытывать ее, обладать ею. Так он теряет силы, как Соломон, который, чтобы знать все: и качество кедра, и качество иссопа (отметим цитату, которая выделяет именно естественные науки), забыл самое главное и стал суетным».


И вот неожиданное утверждение, проясняющее нам, каким было истинное понимание человеческого знания для святого Бонавентуры, и как он отличает его от той Истины, которая есть высшая мудрость, достижимая не учением и не деятельностью, а горячей и деятельной любовью. «Non est ergo securus transitus a scientia ad sapientiam; oportet ergo medium ponere, scilicet sanctitatem - Transitus autem est exercitium; exercitatio a studio scienciae ad studium sanctitatis et a studio sanctitatis ad studium sapientiae» (Collatio в Exaemeron XIX, T.V). «Ad sapientiam autem perveniri non potest nisi per disciplinam, nec ad disciplinam nisi per scientiam: non est ergo praeferendum ultimum primo. Malus esset mercator qui stannum praeliget auro. Qui enim praefert scientiam sanctitati, nunquam prosperabitur» (там же). «Appetitus scientiae modificandus est, et praeferenda est et sapientia et sanctitas» (там же).


Чтобы понять этот скачок от науки к деятельности, эту святость, которая выступает посредником между наукой и мудростью и кажется скорее разрывом, чем мостом, необходимо помнить, что знание означает мудрость, а мудрость достигается в действии. Сначала непонятно, чего общего имеет научное знание со святостью; однако, это гениальная концепция, требующая деятельности, проникнутой познанием, наблюдательностью, учением, желание дисциплины, просвещенной мыслью, в общем, требующая науки в святости.


Бонавентурианский метод учения


По мнению святого Бонавентуры, долг каждого умного человека упражняться в учении, и прежде всего в изучении Писания; в противном случае в нем вырастет, как в огороде лентяя, сорная трава злонамеренности и шипы жадности. Это плохо, что многие упражняют тело, и немногие - ум. Святой прекрасно знает трудность учения, хотя и считает, что наука есть озарение; поэтому, цитируя святого Григория, он приводит пример чуда на свадьбе в Кане Галилейской, когда Иисус не сказал: «Да будет вино», не сотворил его из ничего, но приказал, чтобы слуги сначала наполнили сосуды водой, и это значило, что Дух Святой не дает духовной мудрости, если человек не наполняет свой «сосуд» - разум - «водой», то есть научными сведениями. Итак, никакого озарения без усилия; разумение вечных вещей - это награда за труд учения, которого не минует никто. Святой Бонавентура занимается вопросами методологии, и я хотел бы остановиться на том, что еще актуально в его концепции, и лучше объяснить мысль святого.


По мнению святого Бонавентуры, в учении необходимы: порядок, усердие, любезность, то есть усвоение и мера.


В том, что касается порядка, первое и самое важное исследование - исследование Священного Писания по духу и букве, «sicut pueri primum addiscunt abcd et postea syllabicare et postea legere et postea quid significet pars». После Писания нужно изучать труды отцов и докторов Церкви. Святой Бонавентура здесь выступает против культуры «из вторых рук» и требует прямого исследования оригиналов; но, поскольку оригиналы сложны, он очень сдержанно соглашается с «Суммами» учителей, которые были учебниками его времени. Я говорю «сдержанно», потому что авторы «Сумм» думали, что понимают оригиналы, в то время как они часто неправильно истолковывают их и даже противоречат им. «Unde sicut fatuus esset qui vellet semper immorari circa tractatus et nunquam ascendere ad textum sic est de Summa magistrorum».


За изучением Священного Писания и отцов Церкви следует изучение философии, но с предельной осторожностью, как предмета очень опасного; под философией святой Бонавентура понимает и рациональную философию, и свободные искусства. Писания философов нужно изучать, не останавливаясь на них, «проходя и крадя» («transeundo et furando»), чтобы не смешивать воду с вином, рискуя, что вино Писания станет водой, или что наша чистейшая вода утечет в Мертвое море, вместо того, чтобы подняться к своему первоисточнику.


Чтобы учиться, нужна, кроме порядка, усидчивость; следование всегда за одними и теми же учителями, чтобы не менять дух и метод («modo legere unum, modo alium»); нужно усвоение, происходящее из приятного и полезного размышления, от пережевывания, обдумывания, воплощения изученного, в которых Бог дает нам удовольствие, напоминающее наслаждение пищей, именно для того, чтобы они стали кровью нашей крови.


Кроме, того, необходимо «чувство меры». «Не старайся знать свыше своих сил, - советует святой, - не пытайся объять то, до чего твой разум не может возвыситься, чтобы не остановиться на полпути». И замечает, что чувство меры и усердие могут компенсировать посредственность разума и произвести столько же, сколько неупорядоченный ум: «Unus durus dummodo ordinare sciat studium suum, sicut ingegnosus inordinate studens».


С учением нужно соединять дисциплину поведения, намерение угодить Богу и выполнить свою миссию, живя религиозной, молчаливой, святой, созидательной жизнью. И наука и святость приносят плод мудрости, который утверждается четырьмя способами.


1) Осознание своих недостатков, ведущее к презрению к самому себе. Чем больше человек овладевает знанием, тем сильнее это презрение.


2) Господство над страстями; вплоть до страха, боли, надежды, радости, желаний, робости, ненависти. Выйти из детского возраста. Дети, жертва страстей, следуют всем своим капризам, и когда они слишком громко кричат, взрослые упрекают и наказывают их; мудрый человек рассуждает сам с собой, сам упрекает себя, и при болезненном ударе говорит: «Будь спокоен, прочь эти ребячества, эти младенческие чувства». Горе старым младенцам, детям, которым тысяча лет!


3) Господство над мыслями. Мудрый не допускает призраков: он думает, что хочет думать; он не предается мечтам. Это господство необходимо, потому что Дух Святой, Который есть дух порядка, изгоняет фальшь, неразумные выдумки. Глаза мудрого в его теле, сердце мудрого - одесную его.


4) Желание вечных вещей. Мудрый стремится к sursumactio; мудрый христианин sursum agit.


Единство науки и жизни


В анализе учения отмечается та же последовательность, что и в «Itinerarium mentis in Deum» и «Opuscoli mistici»: от чувственных вещей перейти к духовным; от усилий, прилагаемых к изучению преходящих событий, - к стремлению к чистоте жизни, к мудрости; от наблюдения - к дисциплине, к созерцанию.


«Переходить, становиться», - так говорится сейчас; святой Бонавентура говорил лучше: «transire»; нужно ли понимать это «transire» относительно науки как легкое, поверхностное исследование из-за страха влюбиться в изучаемое? Нет; достаточно вспомнить, что святой Бонавентура стремился к исследованию оригиналов, текстов, а не учебников; следовательно, «transire» имеет здесь значение «проходить через, проникать вовнутрь, чтобы выйти, следовать вперед»; достойным отдыхом душ может быть только бесконечное. Поэтому «transire, transire...». Я не знаю совета, более мудрого, чем этот: уметь быстро оторваться от вещей, прежде чем они оторвутся от нас, причиняя при этом невыразимое страдание. Итак, «transire» отождествляется с «брать» (furare), не отдаваясь; переходить, бежать, чтобы прийти к святости и мудрости.


Эта моралистическая концепция знания показывает нам скорее старого, чем нового святого Бонавентуру, вернейшего интерпретатора святого Франциска и брата Эгидия и тех самых спиритуалов, которые хотели обрезать ему ногти, как рассказывают «Цветочки», и вся мудрость которых сводилась к «бояться и любить»; но с другой стороны, святому Бонавентуре принадлежит близкое нам открытие двойственной религиозности учения: имманентная религиозность, как беседа с вечным Учителем; инструментальная религиозность, потому что учение помогает совершенствованию, более того, является необходимой ступенькой к нему.


Святому Бонавентуре принадлежит концепция единства и нравственности наук, востребованная и в наше время решенная в духе имманентной философии, в то время как он утверждает ее согласно самой чистой трансценденции, находя ее центр в Слове и выводя из этого ее неразрывную связь со знанием и с жизнью. Наш современник говорит: «Мыслить значит предстоять перед Богом», «Внимание есть естественная молитва». Святой Бонавентура согласен с этим, при условии, что Бог есть Слово, согласно Евангелию, а не трансцендентное «я». Некоторое сходство терминов не должно обмануть нас; католический дуализм францисканства отрезает пути противникам.


Святой Бонавентура от имени всех своих соратников дает также практический совет: «Учитесь, но для того, чтобы жить свято. Переводите науку в добродетель, и разрыв между наукой и верой исчезнет, потому что этот разрыв состоит из туч высокомерия, а на твердой почве деятельности пропадает».


Этот ответ сегодня недостаточен, потому что наша наука превращается в работу, подобную ей самой, и ее доблесть может быть таковой в латинском смысле этого слова - «сила», или в макиавеллиевском смысле, но не в христианском. В этой новой доблести, которая часто переворачивает идеи, установления, народы, как это произошло в России, современная мысль прекрасно удовлетворяется, усиливается, стремится к новой цивилизации, смеется над прошлым. Если бы францисканская духовность не могла ничего противопоставить наступлению враждебной мысли, кроме увещеваний и молитв, она должна была бы отказаться от того, чтобы понимать и быть понятой, и особенно от того, чтобы обращать. Но она обладает секретом святого Франциска, который понимал божественные и человеческие вещи силой любви. Благодаря этой любви святой Бонавентура смог сделать из познания озарение Слова, а святой Бернард прокомментировать: «Столько знания, сколько любви». Тот, кто не любит, не знает.


Разум и симпатия


Самое заметное качество францисканского разума - это симпатия. Для симпатии нет ничего чуждого; ее все интересует в природе и в людях. Она с открытой душой идет к Истине и с нежным вниманием - к творениям, гораздо больше расположенная восхищаться, чем критиковать, потому что она знает, что искра блага обнаруживается и в низком. Благодаря симпатии, францисканская разумность может перевоплощаться в других вплоть до того, что может переживать их внутренний pathos; благодаря симпатии, она может изучать доктрины противников согласно их духу и их внутренней логике, и может извлечь тот луч истины, который скрывается в самых упорных ошибках. Чем больше она находит трудностей для понимания, тем больше стремится любить, пока темный объект не сбрасывает свои покрывала перед любовью, которая делает их прозрачными.


Конфликт между католической мыслью и тем, что называется современной мыслью, никогда не будет побежден каким-то одним средством, например, поучительными диспутами, в которых беспокойство о защите своих позиций мешает понять позицию противника; соперники будут стоять друг перед другом, стремящиеся ринуться в бой и не трогающиеся с места, пока не вмешается третья сила; конфликт будет исчерпан, если использовать также (именно также, а не исключительно) францисканскую симпатию разума, которая, не идя на компромисс по вопросу об истине, предлагает противникам полное понимание; она, испытывая доверие к Учителю-просветителю всех людей, пришедших в мир, рассуждает спокойно, ожидая, что другой уступит или истощится в самом своем усилии, опрокинутый наступающим временем, в то время как христианская мысль выдерживает испытание временем.


Симпатия - это иное выражение двучлена конкретности и самоотречения, который пронизывает всю францисканскую духовность, потому что она удерживает мысль на живой реальности и заставляет нас забыть о себе самих, чтобы понять других. Но, поскольку «теряющий душу свою за Бога спасется», мысль выходит из уподобления «не-я» более сильной и оригинальной.


Оригинальность францисканской мысли состоит именно том, что она очень верна реальной жизни (конкретности, следовало бы сказать на философском языке); эта верность и руководила францисканскими учеными в выборе их философских и теологических предпочтений. Можно заметить такое поведение в примирительных усилиях святого Бонавентуры, так же, как и в проницательной критике Скота. Валентин Бретон справедливо говорит: «Францисканская доктрина не является тем приятным взгляду садиком во французском стиле, которым можно восхищаться, говоря о других доктринах. Она часто неупорядочена и трудна, но несет в себе отличительные черты реальности». Францисканцы заботятся скорее о реальности, чем о системе. Они не жертвуют каким-либо аспектом реальности или параметром Откровения ради очень свойственной людям и науке страсти к симметрии. «Тем хуже для системы и для симметрии, если они не учитывают всю реальность, или если реальность не может войти в них, не пробив в них брешь. Жизнь несимметрична; она, вне сомнения, синтетична, но в Боге; только по Его Откровению можно познать ее». Наши учителя, следовательно, стараются достичь наилучшего познания проблемы, всегда опирая науку на веру, чтобы достичь примирения.


Разумность и смирение


«Свобода в дисциплине», которая заметна в святом Франциске и святых его рода, обнаруживается и во францисканской школе.


Эта свобода и эта оригинальность не придают францисканскому менталитету высокомерного тона. Симпатия предохраняет его от гордыни. Кроме того, он унаследовала от святого Франциска смирение и простоту.


Ученый-францисканец находится скорее в положении юноши, который учится, конечно, не против воли отца, но без его желания. Он всегда помнит его изречения; чем больше он знает, тем больше не доверяет себе; он придает ограниченное значение учению; он готов прервать, оставить его; он прекрасно знает, что в обращении душ большее значение имеет пример, а не слово, жертва, а не спор, искусство, а не наука, поэзия, а не философия, потому что обращение - это в первую очередь переворот сердца, а не разума. Ученый-францисканец отрывается от привилегий и удовольствий культуры, как богатый францисканец - от своих денег. Он идеально владеет своим интеллектуальным имуществом, отдавая его всем, даря книги, идеи, труд, чтобы знание, как деньги, вращалось со свободой высшего Дарителя; он радуется разуму, который Бог дал ему, и которого всегда слишком мало для амбиции и слишком много для высокомерия; он никогда не замыкается в себе и не восхищается собой с пустотой Нарцисса, чем грешат образованные и ученые; он сталкивается с людьми, более учеными, чем он, измеряет дистанцию, признает собственную отсталость и радуется этому: «Еще лучше! Так я понравлюсь святому Франциску»; он с радостью беседует с необразованными, открывает их врожденный ум, естественную проницательность, которая смущает философов, и еще раз весело признает, что он несообразителен и несведущ, даже если у него библиотека в голове.


У образованного францисканца простая душа, или, по крайней мере, он хочет иметь ее; поэтому он предпочитает общество простецов; в самом деле, он усвоил призыв святого Франциска, упоминаемый раньше: «Радуйся, царица премудрость, спаси тебя Господь с сестрой твоей, святой и чистой простотой». Он не стареет вместе с идеями; не ленится, почивая на лаврах уже сделанного, не прилагает отчаянных усилий, чтобы получить кафедру и потом бессменно сидеть за ней; он не учится двадцать лет, чтобы провести остаток жизни, наслаждаясь достигнутым в прошлом. Францисканец признает, что он всегда читает только букварь познания; даже если он учится пятьдесят лет, сегодня он опять начинает учиться, потому что чувство конкретности убеждает его, что жизнь всегда в движении, и нужно бежать с ней, чтобы не быть преодоленным ею, чтобы не изжить себя.


Простой в своей духовной организации, он упрощает и знание; и речь идет (внимание!) не о такой простоте, которая есть поверхностное отношение ко всему, или такой, которая выхолащивает доктрину, чтобы схематизировать ее и уложить в голове в виде мертвых геометрических линий, а о такой простоте, которая стремится к основе фактов, людей, идей, и не успокаивается до тех пор, пока не постигнет ее, хорошо сфокусировавшись на ней. Она слушает охотнее, чем говорит; но, когда должна выразить свою мысль, она удаляет из нее все лишнее и ищет той краткости и простоты, которую рекомендовал святой Франциск в своих писаниях и пример которой он показал, придерживаясь Евангелия, не расширяя, не закругляя, не подслащивая его. Святой Франциск не говорит ни одного лишнего слова. Прилагательные, которые в Песни брата Солнца он добавляет к Псалму о трех детях, удивительно ясны и необходимы, чтобы выделить красоту вещей и через это прославить Творца. Так и в Правилах, в наставлениях, в письмах он сух до такой степени, что нужно обдумывать их слово за словом, чтобы понять их оригинальность. Простота в искусстве и в познании - это то же, что свобода в жизни: совершенствование. Но, живя в присутствии Бога (истина) и испытывая симпатию ко всем творениям (любовь), можно надеяться достичь ее.


* * *


Святой Франциск не доверял человеческому знанию, однако перекинул мост между вечной философией и современной мыслью. Его мост состоит из науки, которая все понимает и которую все понимают, в глубине которой могут обратиться самые дальние, - любовь. Общая зона, в которой встречаются противники, называется действием. Рассмотрим ее.