I. Святой Франциск и его время Глава II

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 14 15 16 17 18 19 20 21 22

II. Внутренняя жизнь

На беспокойство современного сознания святой Франциск отвечает учением и мистикой, которые необходимо знать и углублять, чтобы не играть в литературное францисканство, любящее Ассизи, Сполетскую долину, ее горы, ее прекрасный пейзаж, но признающее, что францисканская жизнь - это только мечта иных времен, идеальные черты которой Умбрия сохраняет в своей природе, и считающее эту мечту несовместимой с нашей механистичной, скоростной, стандартизированной цивилизацией. Нести францисканскую бедность в наши стремительные города, где дымят фабрики, шумят машины и матово блестят стекла банковских зданий, кажется абсурдным; нести эту бедность на мрамор больших гостиниц, в роскошные автомобили, в обширные и хорошо оснащенные библиотеки, в современные салоны представляется утопией; но и людям 13 века бедность святого Франциска казалась утопией, более того, сумасшествием; ведь он нес свое слово и учение не только в умбрийские селения и в дома бедных, но и в замки и дворцы, в торговые города и в ряды солдат, не останавливаясь перед горными грядами, но идя во Францию, в Галицию, в Палестину, босой и бедный, везде пешком, в то время как его современники старались путешествовать на лошади, с хорошим сопровождением, и так же любили удобства путешествия, как мы. Если исторические обстоятельства меняются, то страсти во все времена остаются одинаковыми.

На самом деле, как в 13, так и в 20 веке мир привлечен теми внешними выражениями симпатии к творениям, которые характеризуют францисканцев, и для душ той и другой эпохи привлекательны это понимание красоты, эта щедрая бедность, эта простая радость, которые являются типичными для францисканской духовности и как будто излучаются ею; но, оказавшись перед сущностью этой духовности, одновременно суровой и по-матерински нежной, умозрительной и чувственной, отрицающей и превозносящей все человеческие наклонности, мир отказывается принять ее суровый аспект, потому что не понимает стремления к сверхъестественному и называет фанатизмом и сумасшествием сущность этой концепции жизни, то есть любовь Божию. Чтобы постичь эту духовность, необходимы два средства: первое - принять ту точку зрения на сверхъестественное, которой придерживался святой Франциск; второе - начать размышлять над писаниями святого Франциска, потому что если его самые великие сыны учены, систематичны и остроумны, то нет никого, кто был бы так же евангельски доступен всем, как он, и в то же время настолько оригинален, чтобы по чудесному вдохновению предложить зачатки учения, которое, может быть, он и сам не понимал до конца и которое развивают другие.

Соответствие Господу Христу

В очень кратком изложении «Отче наш» святой Франциск дает каждому стиху свое, новое и значимое толкование. Особенно важны два отрывка. Первый относится к фразе «Да будет воля Твоя яко на небеси и на земли», чтобы - сразу комментирует он - «мы любили Тебя всем сердцем, всегда о Тебе помышляя; и всею душою всегда Тебя желая; и всем умом, все наши намерения к Тебе направляя, и в любой вещи чести Тебе ища; и со всею крепостию нашей, все силы и чувства души и тела служению любви Твоей отдавая, и ничему другому; и чтобы смогли мы любить ближнего нашего, как самих себя, всех увлекая всеми силами нашими к Твоей любви, радуясь их благу, как нашему, и скорбям их сострадая, и никому ни в чем не причиняя обиды». Слова «Да будет воля Твоя», обычно понимаемые как подчинение Закону и тому, что происходит с нами по воле Провидения, обычно произносимые как акт веры, подчинения, смирения, для св. Франциска - акт любви. Исполнять волю Божию означает любить Его. В самом деле, чего еще хочет от нас Бог, кроме любви? Разве исполнение Закона не есть любовь? «Voluntas Dei sanctificatio vestra», говорит святой Павел; но освящение - это дело любви; значит, святой Франциск требует любить Бога так, как Бог хочет быть любимым, - «всем сердцем, всею душой, всем умом, всеми силами».

Другой важный отрывок «Изложения…» - тот, в котором святой Франциск, сказав, что «Хлеб наш насущный» - это «Твой Сын возлюбленный, Господь наш Иисус Христос», просит этого хлеба «в память, в познание и в почитание той любви, какую Он возымел к нам, и всего того, что ради на Он сказал, совершил и претерпел». Здесь заметно, как святой, свободный от всякого земного желания, даже самого законного, и от всякого человеческого беспокойства, просит у Отца только Иисуса Христа, хлеба души; но он просит его не для того, чтобы питаться и насыщаться (это неизбежно вытекает из Его доброты; тем не менее, нужно сказать об этом); он просит Его, чтобы помнить, любить, восхвалять забытую любовь Сына Божьего и Его Страсти. Комментарий к «Отче наш» завершается страстными словами благодарности и славы, как будто святой хотел удалить от своей веры всякое утилитарное стремление.

Другая очень выразительная молитва - «Да поглотит», которая прекрасно отвечает духу святого, даже если стиль не похож на святого Франциска: «Да поглотит, молю Тебя, Господи, пламенная и сладостная сила любви Твоей душу мою от всего, что под небом, чтобы я умер от любви к любви Твоей, как Ты изволил умереть ради любви к любви моей». С лиричностью, которую не превзошел ни один поэт, святой Франциск просит смерти от любви; нужно отметить, что это не любовь к Богу (что, может быть, казалось ему высокомерием или, по крайней мере, неделикатностью по отношению к Тому, Чья любовь выше), а любовь к Его любви, потому что ощущение, что Бог любит его, беднячка, заставляло его трепетать от нежности.

Характеристика такого способа молиться - полное забвение себя и своих нужд, не только временных (что понятно), но и духовных. Слава, зов любви (Боже мой, мое все!), потерянность в собственном ничтожестве для того, чтобы лучше прославлять безграничную доброту Бога, - вот что составляет молитву святого Франциска. Если в начале обращения он намеревался служить самому великому Господу мира (скорее от великодушия, чем из-за амбиций), то сейчас он не говорит: «Я хочу стать святым, великим святым!». Ни в коем случае! Он стремится только понять любовь Бога, чтобы быть благодарным Ему.

В молитве святой Франциск ищет и любит прежде всего распятую человеческую природу Иисуса Христа. После восемнадцати лет такого подражания Господу, какому никогда не было равного, он попросил о крайнем подражании, которого не мог добиться своей волей: распятия. И он получил стигматы. С этой печатью, проявившейся на членах своего основателя, францисканская набожность все глубже входила в концепцию святого Павла: Христос - глава всей Церкви; каждая душа - член Его мистического Тела, предназначенный исполнить в себе Его Страсти. Святой Франциск чувственно осуществил это участие в Искуплении, к которому призваны все люди, и своим примером он побуждает верующих обратить все желания к одному центру: Христу, и Христу Распятому.

Так францисканская духовность сосредотачивается в крайнем, полном подражании Христу; францисканец не должен отличаться от других христиан ничем, кроме особой близости к жизни Господа, так что, начиная с Варфоломея Пизанского, говорится уже не о подражании, а о соответствии. Хотя на деле идеал никогда не достижим, он питает расположение души соответствовать Христу, и не в какой-то отдельной части Его жизни, а во всем; ни мысль, ни дело не могут изменить этому подражанию, которое стихийно исходит из молитвы и стремления к Богу.

Христоцентрическая набожность

Святой Бонавентура и Дунс Скот развили учение о христоцентрической набожности. Дунс Скот, считая основной причиной Воплощения прославление Сына Божьего, а не искупление людей, то есть различая Воплощение и Искупление и утверждая на базе Писания, что Сын Божий, Которому было предназначено стать человеком ради славы Отца, вследствие падения Адама унизил Себя до трудовой жизни и смерти на кресте, чтобы Воплощение было Искуплением, создавал центральное основание францисканской набожности и обращал души к Тому, для Кого omnia facta sunt. Любовь к Распятому ведет Скота, как раньше она вела святого Иоанна Евангелиста и святого Павла, к прославлению Христа как центра и Царя вселенной. Эта чудесная концепция немедленно придает францисканское звучание жизни, потому что она рассматривает природу, историю, человеческие дела в священном свете, как создания и происшествия, предназначенные (даже если они сопротивляются этому) для триумфа единственного Посредника, и делает каждого человека рабочим и солдатом, вольным или невольным, в Его божественном Царстве, ибо вселенная создана, говорит Раймунд Луллий, чтобы быть христианской, и ни для чего другого. Идея святого Иоанна и святого Павла, переосмысленная Скотом, заключается в абсолютном теоцентризме в божественном Христе, необходимом Посреднике между человеком и Богом.

Это теологическое основание, на котором францисканство воздвигло свою концепцию жизни.

Тот, кто постигнет эту цель вселенной, вместе со святым Павлом осознает себя живым членом божественного организма и запомнит, что человеку дана Благодать для того, чтобы желать и действовать, преследуя сверхъестественную цель (вместе с тем, всегда остается возможность восстать), тот поймет план бедности, самоотречения в Боге, безграничного апостольства, желанного для св. Франциска, и будет стремиться стать, как он, подобным Христу, то есть, как он, отождествиться с волей Иисуса в миссии прославления и искупления по отношению к Отцу, спасения по отношению к братьям, и почувствует, что на него давит эта миссионерская ответственность, выходящая за пределы всякой особой цели и всякого земного блага. Более того, о том, кто примет этот способ понимания жизни, уже нельзя сказать, что он принадлежит самому себе, в том несколько высокомерном смысле, что он ставит перед собой идеал и хочет следовать ему любой ценой; он расположен отказаться не только от того, что у него есть, но и от того, что он есть, и даже от того, чем ему по-человечески хотелось бы быть, и все это для того, чтобы следовать только божественной воле, по мере того, как он ее узнает. В таком состоянии души жизнь в любом ее проявлении, в любом виде, - это постоянная молитва, постоянное предложение. Поэтому такой человек может жить по францисканскому Правилу, будучи царем и оставаясь в роскоши, если его жизнь христоцентрична и христоподобна. В самом деле, чтобы быть францисканцем, не достаточно сверхъестественно оценивать природу и красоту как создание Бога, но необходимо также воплощать в самом себе и в мире, в котором ты живешь, Царство Христа, отказываясь от любого земного беспокойства.

Такие глубокие мотивы францисканской набожности помогают реализовать эту внутреннюю бедность, отучив душу от привычки думать только о себе, пусть даже для того, чтобы спастись, и молиться только о себе. Маленький член францисканского организма молится во множественном числе, как учил Иисус; он любит литургическую молитву, в которой его голос сливается с тысячью и тысячью голосов Церкви; он подражает святому Франциску, который даже в лесной чаще, удалившись от людей, которые могли побеспокоить его, призывает цикад и птиц, так же как ангелов и святых, славить Бога; вся сотворенная природа и весь сверхъестественный мир объединяются в нем, чтобы свидетельствовать о доброте Создателя к нему, такому маленькому человеку. Весь рай присутствует со святым Франциском, когда он молится. Если это единение невидимых духов может не понравиться эгоистичному человеку, делающему себя центром вселенной и считающему, что Бог существует только для него, то оно совершенно соответствует духу смирения и братства, который заставляет нас верить, что мы недостойны особого разговора с Господом, и дает нам желание всем вместе получать Его благодать, умножающуюся, не разделяющуюся, причем умножающуюся прямо пропорционально любви.

Идеальное, но не воображаемое, и всегда мысленно призываемое присутствие небесного двора, рядов ангелов, духов-братьев в творении, может наскучить некоторым философствующим субъектам как мифологическое обрамление, оно, однако, - великая реальность; это полезно запомнить, чтобы не впасть в заблуждение, что мы одни можем любить и страдать, или что мы самые любимые, или что мы просвещены свыше. Если христоцентрическая концепция и убеждение, что мы принадлежим к единому божественному организму, не остаются беспочвенными утверждениями в облаках теории, а становятся уверенностью, то наша способность любить увеличивается, мелочность зависти и ревности исчезает. Незнакомец, молящийся рядом с нами, вместо того, чтобы раздражать нас своим бормотанием, оживляет наше усердие; хор людей в заполненных церквах не отвлекает нас, а возвышает; каждая совместная молитва приближает нас к Богу и делает нас лучше. В грешнике мы сожалеем о наших грехах; в праведнике радуемся благу, которого сами не можем достичь; каждому человеку мы можем сказать: я подобен тебе.

В этой концепции, по которой Христос является Царем вселенной, маленькое «я» исчезает, теряет себя, чтобы спастись, в соответствии с Евангелием. Но, кажется, в то же время исчезают или, по крайней мере, теряют свое значение и важность наши нужды, наши беды; потому что только когда душа страдает, она уверена, что похожа на Распятого, и от ее щедрости в принятии креста, предложенного Провидением, зависит ее часть в осуществлении Искупления. Отталкивать свою чашу, принимать ее с неохотой, жаловаться означает действиями отрицать якобы исповедуемую веру; с другой стороны, вера воплощается, становится жизнью только в испытании болью. Так из христоцентрической концепции распускается цветок францисканства: радость. Но об этом развитии далее.

Антропоцентрические мотивы

Христоцентрический мотив Воплощения - это самое высшее завоевание францисканства и теологическое основание его духовности. Но он не самый известный и не самый захватывающий; он привлекает только вдумчивых людей, которые хотят придать вселенной смысл и не доверяют индивидуалистической набожности, которая удовлетворяет больше сердце, чем разум, и еще больше не доверяют той формальной и абстрактной набожности, которая замыкает жизнь в кругу мелких правил, лишая ее контакта с действительностью и затрудняя ее познание. Люди, желающие найти смысл вселенной и свое место в ней, обращают к религии три вопроса, на которые она одна может ответить: о смысле жизни, миссии своей жизни, силе прожить ее; но другие, большинство, в котором преобладают чувства и фантазия, просят у религии другого: счастья. Желание счастья запечатлено в сердце человека с самого рождения; сердце по своей природе неразрушимо эгоцентрично. В индивидуальности каждого человека коренится что-то непроницаемое и невыразимое, сокровенное ядро, благодаря которому, если он радуется, только он знает, как он радуется, и если он страдает, только он знает, из-за чего он страдает; если он любит, только он знает, насколько сильно он любит; если он грешит, только он измеряет свой грех; когда он стоит на пороге смерти, он чувствует себя одиноким перед Судьей; вселенная не существует для него.

Следуя за своим Учителем, святой Франциск лучше всех других святых понял двойную потребность человеческого духа: к индивидуальному и к универсальному, и ответ христианства в его двойном аспекте, теоцентрическом и антропоцентрическом, согласно которому мы существуем для Бога, и в равной степени Бог существует для нас; мы существуем для Его славы, и в равной степени Он для нашего счастья, так что, если мы отдадим свое счастье для Его славы, Он вернет его нам сторицей.

Святой Бонавентура из Баньореджо показал нам дорогу, которая ведет людей к желанию Бога, отрывая их от желания земных вещей. То есть святой Бонавентура внимательнейшим образом рассматривает человеческое сердце и не пугается, видя его трепещущим от желаний; более того, он отталкивается от констатации этого, чтобы привести сердце к единственно необходимому: желанию Бога. Это трудное дело. Видно, как современная цивилизация душит стремление к вечности; сейчас, оставляя в стороне неверующих, нужно добавить, что рационалистическая идеология, соединенная с индивидуальным эгоизмом, приводит к тому, что даже у практикующих христиан появляется неверие в Бога, робость, которую Бог, если Он однажды войдет в душу, полностью поглотит; Он не даст выжить некоторым страстишкам, некоторым нездоровым привычкам, от которых трудно отказаться, всему тому, что притупляет понимание современной жизни и ведет к фанатичности и к сумасшествию креста. Из-за страха быть отверженными или смешными многие довольствуются маленькой, а не большой моралью; и, поскольку Бога нельзя разрушить, они смиряются с необходимостью терпеть Его как угрызение совести, вместо того, чтобы любить Его как единственное утешение. Более тяжелое препятствие для желания Божественного - это страсти в их широкой гамме, под которой скрывается фундаментальная триада: высокомерие, скупость, чувственность. Когда желание счастья концентрируется на земной цели, когда оно обретает имя и лицо, Бог отдаляется, потому что Он не терпит соперников, и на место Вечного приходит падшее благо, на место истины - призрак, на место размышления - фантазия или расчет, на место молитвы - скрытое мучение и бред. По сравнению со страстями и подлостью другие препятствия, приносимые динамизмом времени, незначительны и легко исправимы; против первых может помочь, sine qua non 14, очищение сердца; для борьбы с другими (и с первыми тоже) необходимо усилие поиска Бога, в котором францисканство открывает свою непревзойденную педагогику.

Божественная любовь

Чтобы пробудить спящие души, духовные учителя всех времен предлагали размышлять над великими истинами: конец человека, смерть, суд, вечность - в общем, над высшими для человека интересами. Этому, конечно, учит и святой Франциск; но не это является оригинальной и наиболее привлекательной частью его учения. Он, будучи конкретным в своем методе и зная, что человек по-настоящему боится умереть только тогда, когда уже дышит на ладан, предлагает ему другие темы (кроме темы смерти): доблести и надежды, чтобы побудить его ко благу; великодушный в своей вере, он не слишком настаивает на рабских мотивах страха, чтобы призвать к Богу; побуждаемый прежде всего славой своего Господа, он хочет, чтобы душа не столько думала о собственном спасении, сколько стыдилась бы, что не знает Его, не любит Его. Он теоцентричен, но в то же время и в новом смысле антропоцентричен, потому что ведет человека к Богу, трогая его сердце. Он говорит ему: «Бог любит тебя; Сын божий страдает за тебя».

И если неверующий человек просит у него доказательств этой любви, святой Франциск предлагает ему спросить у природы и понаблюдать за жизнью и самим собой. По книге откровений природы он учит читать слово «доброта». Из внутреннего опыта он учит извлекать свидетельства благодеяний, полученных от Провидения. Оно, скорее милосердное, чем суровое, каждому из нас дает больше, чем мы можем взять; оно дает нам свои дары, даже когда мы не размышляем или восстаем против закона; оно дает нам столько, сколько не даст ни один человек, наверное, потому, что оно нас любит; и то, что оно отрицает или отнимает, принесло бы нам только зло, не соответствуя миссии, предназначенной каждому. Внимательное изучение своей совести приводит к благодарности, которая обязательно превращается в любовь; углубленное рассмотрение этого невидимого Бога, Которого разум называет очень добрым, а вера открывает нам, что Он бесконечно добр, добр вплоть до воплощения, страдания, смерти, унижения в малости хлеба насущного, чтобы сообщить нам Самого Себя, - итак, это рассмотрение возвышает любовь до поклонения, как будто одевающего всю душу очистительным пламенем.

Чтобы победить духовную скупость, которая боится вторжения Бога, святой Франциск, вместо того, чтобы угрожать гневом Божьим, убеждает нас, что все в нас и вне нас принадлежит Ему. Если в жизни есть что-то, что нравится нам, это по Его доброте. Никакое желанное благо не придет ниоткуда, кроме как от Него; если мы любим какое-нибудь создание, то надежный способ насладиться им, не потерять его, - любить его в Нем; любое наше предложение, каким бы большим оно ни было, более кажущееся, чем реальное, более того, оно уже Его дар, потому что мы не отдаем Ему ничего, чего Он не мог бы отнять у нас или умножить для Своего удовольствия.

Францисканская аскеза (прилагая мысль святого Августина: «люби и делай то, что хочешь») имеет в виду не столько вещи, которые оставляет, сколько Бога, Которого хочет любить. Она рассуждает не о привязанностях, которые нужно искоренить, а о милосердии, которое нужно завоевать. Она концентрирует свое желание на Господе, а все остальное проходит на заднем плане по логическому и почти стихийному выбору. Рассуждать и отрекаться - это болезненные занятия, приближающие к чувственным вещам и обостряющие стремление к ним под неотступной мыслью об отрыве от них. Сначала любить, потом отрекаться; любить, чтобы отречься; отречение - это последствие любви; и только потом это подготовка к более высокой любви. Следовательно, францисканская аскеза не имеет мрачного и жестокого характера; это объясняется вышеназванной причиной, а также тем, что она не ставит Бога в противоречие с природой и с жизнью.

Если вещи - Его творение, нужно любить их, но никогда не как Бога и не сильнее Бога; если происшествия дозволены Им, правильно участвовать в них, но чтобы защищать божественные права, а не собственные интересы. С другой стороны, этот францисканский способ видеть в вещах бесконечную доброту Бога, а в каждом творении - Его след, не предшествует имманентной философии, как кто-то хотел идеалистически заключить, а напрямую связан с esemplarismo и косвенно - c идеей Христа-Посредника и Царя. Святой Франциск, Его герольд, кажется, одолен страстью святого Иоанна, возлюбленного ученика: «In mundo erat, et mundus per ipsum factus est, et mundus eum non cognovit. In propria venit, et sui eum non recuperunt». С помощью христоцентрической идеи святой Франциск связывает в природной и исторической реальности две тайны: творения и Воплощения, и возвращает всем вещам их первоначальное достоинство, и во всех событиях распознает их изначальную доброту, зная, что они предназначены для триумфа Христа.

Путь Бонавентуры к Богу

Из жизни и слов учителя святой Бонавентура извлек метод, который не должен игнорировать никто из исповедующих францисканское призвание. Его «Itinerarium mentis in Deum», однако, читают больше ученые, чем верующие; скорее в целях образования, чем набожности; над ним мало размышляют и еще меньше его воплощают в жизнь; но у него есть много принципов, получивших богатейшее развитие, потому что кроме символизма и подразделений, кажущихся мелочными современному человеку, путь, указанный святым Бонавентурой для достижения Бога, - это та дорога, по которой проходит каждый дух, который пускается на поиск Его.

Он говорит человеку, мучимому желаниями, что если в каждом существе есть какая-то одна желанная сторона, то только Бог желанен весь, и, следовательно, предлагает творению искать Его вне себя, внутри себя, над собой.

Прежде всего, он ищет его вне себя, то есть в чувственных творениях, в природе; в людях, в обществе, скажем мы. Это кажется простым, кажется даже триумфом жизни над отрицающей аскезой, но на деле трудности начинаются с нас самих. Нужно возвратиться к девственному взгляду, потому что только чистые замечают в вещах Бога; а мы видим их с эгоистического угла зрения относительно нас и наших идеалов - не целью, а средством, средством удовольствия, полезности, средством интеллектуального и духовного обогащения. Это эгоцентрическое видение искажает реальность, которая вся в совокупности на службе у Бога и на службе у нас, когда мы идем к Богу. Тот, кто обнаруживает след Бога в творениях, любит их, даже если они одиозны; он защищает их, даже если они презираемы; он рассматривает их без скупости, даже чувствуя, что они дороги и полезны; он облагораживает их, возвращая их к их началу (они были созданы из Слова жизни), определяя: их бренности - место в мире сущего, их преходящим событиям - вечную цель; он располагает между собой и другими, собой и вещами целомудренную дистанцию уважения и незаинтересованности, но вместе с тем сохраняет поток симпатии, доверия, восхищения. «Omnia munda mundis», - убеждает отец Христофор фра Фацио; но дона Родриго он в гневе упрекает: «Вы думали, Бог создал одну из тварей по Своему образу и подобию, чтобы отдать ее вам на потеху». Два истинно францисканских выражения, означающие, что творения не должны быть ни опасностями, ни игрушками, ни идолами, ни рабами, а свидетельствами Бога, «ступенями, чтобы подняться к Нему». Поведение святого Франциска перед волком из Губбио, перед разбойниками Монте Казале, перед женщиной-мусульманкой учит, с какой добротой нужно относиться к «вредным» созданиям; его отношение к святой Кларе, синьоре Джакомине, брату Льву, брату Бернарду, к его друзьям и ученикам учит, с какой верностью и деликатностью нужно любить тех, кто любит нас и кого мы любим. Результат этой первой бонавентурианской ступени - это ум, владение, блаженное наслаждение творениями.

Вторая ступень в поиске Бога - это поиск Его внутри себя; эта ступень более крутая, чем первая, потому что мы никогда не входим внутрь себя или, если входим, сразу убегаем, как будто боимся оказаться наедине с совестью. Странно, говорит святой Бонавентура, mirum autem videtur, что так мало людей созерцают в себе первоначало, хотя показано, насколько близок Бог нашим умам. Но это объяснимо, говорит святой Бонавентура: человеческий разум, объятый желаниями и беспокойствами о земных делах, погрязший в чувственном, не может вновь войти в себя и увидеть образ Бога. Если так было в тринадцатом веке, то сейчас мы настолько забыли о Боге и привыкли чувствовать себя самостоятельными, что только если внутреннее повреждение затуманивает нашу мысль или останавливает волю, мы замечаем, что уже не являемся хозяевами нашей жизни. Святой Бонавентура, продолжая поиск Бога внутри человека, хочет привести нас к признанию первоначала в нас самих. В различных актах памяти, интеллекта, воли, в проблеме познания и желания, когда один человек освещается светом истины, а другой загорается пламенем вечной Любви, в сокровенном таинстве души, которая дает человеку несравненное достоинство, святой Бонавентура видит образ Бога, отразившийся, будто в зеркале. Но зеркало - это пассивный и холодный объект. Кто оживляет его? Кто делает так, что образ уступает место реальности Бога, живущего в нас? Кто несет в человеческий дух, который понимает только человеческое, дух Бога, «без которого невозможно узнать Божественное»? Иисус Христос. Божественный Посредник берет наш бедный разум, чтобы вывести его за пределы человеческих возможностей и обожествить; душа, обновленная Его дарами, «может войти в себя и насладиться в Господе»; такого наслаждения она никогда не испытает ни в природе, ни в науке: она становится храмом Божьим и получает способность к высочайшему созерцанию, только когда объята верой, надеждой и милосердием.

Остановимся на точке, доступной всем желающим: присутствии Бога. Оно наиболее просто достижимо для тех, кто достиг второй ступени, но не для тех, кто все еще ищет Бога через внешние вещи. Это присутствие Бога не должно быть чувственным состоянием души; оно не должно быть и рабским подчинением Богу-судье; но это и не ликование духовной свадьбы, хотя и присутствие Учителя-просветителя; с нашей стороны оно должно выражаться в интеллектуальной любви к Богу, которая заставляет нас желать молчания, размышления, внутренней работы мысли, чтобы сосредоточиться и обратиться к сущему Богу, сделав своей молитву святого Франциска:

«Всевышний славный Боже,

просвети тьму сердца моего.

И дай мне веру правую,

надежду известную

и любовь совершенную,

разум и разумение,

Господи, чтобы я исполнил

святой и истинный завет Твой».

Эта интеллектуальная любовь к Богу ведет нас к сознательному поиску истины, искренности перед проблемами науки и жизни, перед нами самими и перед другими; к доверчивому смирению в самом нашем невежестве, потому что мы знаем, что его осветит великий свет. Ребенок не спрашивает, куда его несут, когда кладет головку на плечо своего отца; он счастлив, что чувствует себя на руках.

Этот поиск Бога внутри нас не требует большого ума или культуры. Прислушаемся к Якопоне:

L’intelletto ignorante

mira fidelitate,

sotto l’onnipotenza

tener credulitate,

de mai ragion non prestare

a la difficultate,

vive en umilitate

en tal profondo anegato.

Если наш разум - маленькое зеркало Бога, то мы должны очень заботиться о том, чтобы поддерживать его чистым и ровным, чтобы не исказить божественный образ! Память и фантазия должны избегать недостойных воспоминаний и построений; интеллект должен быть нацелен только на истину и выделять ее из ложных идеологий; суждение должно отрываться от личных размышлений, чтобы смотреть с более высокой точки, откуда можно увидеть всю реальность и в нее включить отдельный факт, стараясь отразить мягкость и ясность Создателя; воля должна обратиться к тем универсальным целям, которые суть Его слава! Разум, дошедший до убеждения, что он является живым образом Бога, наблюдает за самим собой с суровостью той девушки из северной сказки, которая никогда не лгала, боясь, что камень в ее кольце изменит цвет; он достигает спокойствия, которое не может смутить никакое противоречие или противодействие.

Владение собой, широчайшее сверхъестественное видение вещей, высокий мир - вот характеристики второй ступени, необходимой, чтобы подняться на третью, на которой душа, вся заполненная присутствием Бога, ищет Его выше себя в Его экзистенции, в Его атрибутах, с размышлением, которое от радости открывать «То, Что Он есть», «одновременно единый и разнообразный, простейший и величайший, весь во всех вещах и весь вне их» приходит к созерцанию. По Христовой благодати, Sursumactio, душа может достичь excessus mentis, того «разумного и мистического перемещения, которое дает отдых интеллекту и направляет привязанность исключительно к Богу, как будто в стремительном порыве», в общем, экстаза, который достигается благодаря «благодати, а не учености; желанию, а не интеллекту; молитвенному стону, а не старательной учению», через Святого Духа, воспламеняющего душу до самой сути.

Это цель бонавентурианского пути разума к Богу; и это также вершина францисканской внутренней жизни.

Сейчас окинем одним взглядом красоту пройденного пути. Вся реальность - это живой храм живого Бога. Чувственная вселенная представляет собой вход в него; человеческий разум, поскольку он является зеркалом Бога, в нем «Свят»; Откровение Священного Писания - святая святых; экстаз превышает мысль и приводит к видению Бога и единению с Ним; человек начинает великий поиск, ведомый своим пылающим желанием, но маленький по сравнению со всем, маленький сердцем; от вещи к вещи, от мысли к мысли, от размышления к размышлению, все более одухотворяясь в постепенном восхождении, оказывается он перед непрерывным сиянием Троицы. Тогда земля, которую, может быть, он вначале любил, кажется ему клумбой, и его маленькое «я» целиком отдается miro gurge Вечности.

Эта концепция кажется слишком мистической? Но это мистика sui generis. Кроме того, это рассудочная мистика, которая достигает истины, летя к ней на крыльях, или, вернее, идя к ней ногами здравого смысла, до тех пор, пока здравый смысл ведет ее. Когда предел познания достигнут, душа не сдается; здесь она осыпает Sancta Sanctorum желаниями, молитвами, стонами, плачем, пока, благодаря не интеллекту, а делу благодати, она не будет допущена к соединению с Возлюбленным. Соединение происходит в молчании и в светлой дымке; это не видение; это наслаждение; это истина в форме счастья; это любовь. Это восхождение души к Богу, кажущееся очень далеким от нас, напротив, очень к нам близко, потому что ведет человека к освобождению от животного состояния, чтобы подняться к Божеству; оно отвечает двум первостепенным потребностям духа: потребности в истине и потребности в счастье, которые по сути дела отождествляются, но только в общих чертах, потому что счастье, которое можно спутать с удовольствием или с мгновенным удовлетворением желаний, гораздо более горячо желаемо всеми; в самом деле, мало кто поднимается до причин. Все ищут цель, и большая часть людей хочет обманывать себя любой ценой, лишь бы получать удовольствие. Они предпочитают ложь страданию.

Святой Бонавентура, будучи одним из тех редких духов, которые с одинаковой силой чувствуют жажду истины и жажду любви (и поэтому он мистик, который размышляет над своей страстью), располагает истину в самом желанном благе, то есть в любви, но он делает также, что Истина открывается и предписывается Любовью. Любовь - это альфа и омега Истины, и ее зовут Иисус Христос.

Тройной путь

Если бы это восхождение к Богу было чисто спекулятивным, то и тогда оно было бы ценным, потому что ясно, более того, с сияющей красотой показать душе ее назначение значит наполовину завоевать ее во славу Божию. Но этого недостаточно, чтобы удалить одну несомненную опасность, а именно опасность остановиться на одной из ступеней лестницы; остановиться на первой ступени означает влюбиться в творения (хотя и из-за любви к Богу); на второй ступени - влюбиться в собственную мысль и спутать ее с волей Божьей; а на третьей - обмануться в мистическом переносе и экстазе. Тот, кто абсолютно удаляется от мира и вырывает из сердца всякую привязанность, чтобы соединиться с Богом, так что люди и их дела оставляют его равнодушными и даже кажутся ему чуждыми, конечно, менее подвержен искушениям, чем тот, чье призвание - достичь Бога через творения, управляя своими чувствами, не разрушая их, чтобы с большим пониманием служить ближнему.

Но бонавентурианский путь разума к Богу не является чисто интеллектуальной работой; францисканская лестница начинается с крика молитвы и стона сердца; по ней поднимаются с покаянием, которое очищает, с добродетелями, которые освящают, с созерцанием распятого Христа. Распятый должен располагаться в лоне разума, как миро, чтобы все мысли обращать и вдохновлять на любовь и добровольную боль. Восхождение к Богу должно сопровождаться покаянием, благодарностью, преклонением, вниманием к совести и смирением; размышлением о благодеяниях Божьих и надеждой; соединением с Христом Искупителем и погружением в Его любовь, - все это действия, из которых состоит тройной (очистительный, просветительный, совершенствующий) путь, непревзойденным учителем которого является святой Бонавентура. Желание уподобиться Иисусу Христу, дух бедности, любовь к Кресту, жажда Евхаристии лежат в основе каждого продвижения вперед в жизни души, уменьшают опасность остановиться на первой или второй ступенях мистической лестницы.

Молиться, действовать, как святой, созерцать; исходить из веры в Бога и возвращаться к Богу через деятельность; исходить от нашего сознания, где сияет свет Слова, отдаваться справедливой деятельности, потом вновь входить в сознание, и говорить с Учителем о приобретенном опыте, и размышлять, и продвигаться в созерцании дальше, выше, как требует того наше желание, пока Он позволяет, до высшей интуиции. Учитель не ставит пределов; это мы ставим их. «Измерь самого себя», - скажет двумя веками позже Бернардино Сиенский. Или: «Haec lux est proxima animae etiam plus quam ipsa sibi… Cum summum bonum sit supra nos, nullus potest effici beatus nisi supra semetipsum ascendat». Эти два выражения принадлежат святому Бонавентуре, и в них нет противоречия, ведь чтобы достичь того света, который сияет и в нашем сознании, нужно превысить себя, превзойти себя, умереть в себе, быть возвышенным Любовью. Высшее благо - над нами; об этом говорит истина, которая в нас. Томление о Вечном - это доминирующая нота святого Бонавентуры.

Соединиться с Богом, центром вселенной, потеряться в Боге через Иисуса Христа, утолить в Боге жажду истины в исполнении любви - вот краткое содержание десяти томов святого Бонавентуры. Небольшие мистические труды, настоящие маленькие трактаты по духовному руководству, скрупулезно намечают сверхъестественное воспитание, всегда в таком порядке: от познания себя, от очищения от вин подняться к размышлению, к созерцанию, к экстазу с постепенным отрывом от земных привязанностей; этот отрыв, однако, никогда не является презрением. Святой Бонавентура, как и святой Франциск, превышает, но не попирает.

Права Бога и человека во францисканской набожности

Многие ученые, занимающиеся францисканством, приписывают большое значение культу, который францисканцы посвящают человеческой природе нашего Господа. Ясли, живые воспоминания о Его земной жизни, Via Crucis, посвящение Его Имени, Его Крови, Его Язвам, бедам и радостям Марии кажутся нежной и горячей отличительной чертой францисканской духовности. На самом деле эти посвящения исходят от нее, не являясь ее ядром; ядро составляет «соответствие» Христу.

Посредством этого «соответствия» францисканство соединяет два течения христианской аскезы, теоцентрическое и антропоцентрическое, в божественном среднем, Иисусе Христе. Души, которые жаждут Его любви, славят Его; души, которые жаждут Его славы, получают Его любовь. Счастье человека и слава Бога укрепляются во францисканском христоцентризме, который избегает подводных скал двух вышеназванных течений: теоцентрического формализма и антропоцентрического эгоизма. Как? Принимая всю реальность без искажений, как Божье произведение, приспосабливаясь к реальности истории и душ с тем чувством конкретности, которое свойственно святому Франциску.

Теоцентрическое течение вселяет воинственный дух, который облегчает самоотречение: идеально уравненный с тысячью других, человек ожидает от религии не сладости для своей души, а братской поддержки для борьбы, счастливый, если он может пасть безвестным воином на поле великого Царя. Муки некоторых сознаний, скорее мелочные, чем щедрые, растворяются как незначащие мелочи в срочности великой совместной работы; и это благо. Но, с другой стороны, эта воинственная набожность может остыть в коллективных делах и проявлениях и, проигрывая в глубине и близости, может оставаться довольной количественными достижениями.

Антропоцентрическое течение, напротив, соединяет душу с Богом, как будто не существует ничего во вселенной, кроме нее, и Бог существует для нее не менее, чем она для Бога; кроме того, оно совершенно отрезает ее от мира, освобождает ее от желания внешнего комфорта. Но обрезать нити братства с людьми, даже грешниками, любить других только милосердной и сострадательной любовью - вот опасность антропоцентрической набожности (которая в таком случае становится эгоцентрической), и это также ее наказание, потому что ближний отдаляется и не обращается, ибо не чувствует себя по-настоящему любимым, более того, чувствуя себя осуждаемым. Следовательно, доктрина мистического Тела, в котором каждая душа считается маленькой единицей, получающей гораздо больше, чем отдает, помогает проникнуться смирением и братской любовью. Францисканство смягчает и вводит во внутренний мир теоцентризм в горячем культе человеческой природы Иисуса Христа и в старании подражать Ему в каждый момент нашей жизни, и закаляет антропоцентризм и разрывает его эгоистический круг, устанавливая живую связь с мистическим Телом Христа в виде литургии и неотъемлемой обязанности апостольства.

Францисканская набожность заключает в себе состояние души солдата и состояние души влюбленного, два основных поведения религиозности, соответствующие двум естественным тенденциям: желание вожделенного, раздражительное желание, как называет его Фома Аквинский; дух любви, дух агрессивности, как говорит Фрейд (я прошу прощения за непочтительное сопоставление, лишний раз демонстрирующее, однако, актуальность святого Фомы); и соединяет их потому, что, соединяя в себе активную и созерцательную жизнь, она требует военной дисциплины для другой и пламенного порыва для другой.

Солнечная духовность

Итак, францисканская духовность, богатая тем, что объемлет самые различные тенденции, тем не менее, очень проста. Это Евангелие в действии. Это не одна страница из Евангелия больше, чем другая; это не Марта более, чем Мария; это не Учитель более, чем труженик; не отшельник более, чем апостол; а все Евангелие; во всех проявлениях жизни. Его внутренний мир суммирован в двух вопросах святого Франциска на Верне: «Кто Ты? И кто я?», о которых святой Бонавентура в том каноне духовной жизни, каким является его «De triplice via», сказал: «Сначала, как большее предложение, следует восхищение Богом; за ним следует, как меньшее, упоминание нас самих; заключение - это полное предложение поклонения!».

Именно потому, что духовная жизнь, согласно францисканской духовности, проста и конкретна, то есть созвучна реальности каждого человека, она свободна. Никакого намеченного абстрактно пути, никакого конвенционального упражнения, никакой закрытой системы.

Нормы измерения устанавливаются единственно щедростью каждого. Она же являет саму свободу в отношениях с Богом. Литургическая молитва стоит на первом месте; но не всегда сразу. Согласно необходимости апостольства и потребностям души, признаны в равной степени литургическое пение и индивидуальные молитвы, в равной степени хор и размышление, в равной степени церковь и келья из веток в лесу, в равной степени требник и импровизированное прославление.

Францисканская духовность солнечна. Возникшая в свете зари стигматов, которая рассеивает до рассвета ночную тьму, пробуждая пастухов и погонщиков мулов Казентино, выросшая в монастыре святого Дамиана с Песнью брата Солнца, францисканская духовность не закрывает окон и не погружает душу в темную ночь, а ставит между нами и творениями мысль Бога; и в сиянии Того, Кто их создал, Того, Кто их искупил, она возвращает им высочайшее значение и предписывает смотреть на них и вопрошать их, иначе все творение восстанет против нас. Поэтому: «Открой глаза, - призывает святой Бонавентура словами из Библии. - Готовься слушать и говорить и приложи свое сердце, чтобы ты смог увидеть, почувствовать, прославить, полюбить, восхвалить, возвеличить во всех творениях Господа, чтобы против тебя не восстали все творения; именно поэтому вселенная будет бороться против безрассудных, мудрые будут петь гимны, в которых смогут сказать вместе с пророком: «Твоими творениями Ты возвеселил меня, Господи, и в делах Твоих я возликую»».

В этой удивительно радостной сверхъестественной концепции сами чувства становятся открытой дверью для любви и для познания Бога; в этом уверяет даже Якопоне:

O amor divino, divino amore - perche’ m’ hai assediato?

Pare da me emparato - non puoi da me posare

da cinque parti veggio - che m’hai assediato:

audito visto gusto - tatto e odorato.

S’io esco per lo viso - cio’ che veggio e’ amore,

en onne forma e’ pento - et en onne colore.

S’io esco per la porta - per posarme en audire

lo sono e que significa? Represanta te, Sire;

per essa non puo’ uscire - cio’ che odo e’ amore.

Якопоне продолжает, повторяя этот же мотив для других чувств и завершает строфой, горящей милосердием:

S’io veggio ad omo male - o defetto o tentato

trasformone entro en lui e face “l mio cor penato,

amore smesurato, e chi hai preso ad amare?

Секрет восхищения и невыразимого потрясения, которые производят францисканские легенды и места: Ассизи, Сполетская долина, Верна, - ни в чем ином, как в этом необыкновенном способе любить Бога и людей с самозабвением, которое не есть сентиментальность, с силой, которая никогда не становится суровостью, с простотой, которая соединяется с самой реальностью и отвечает самой властной потребности души: потребности в любви

Blog

I. Святой Франциск и его время Глава II