А. П. Груцо воспоминания и размышления о прожитом и пережитом

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11

А.П. ГРУЦО

Воспоминания и размышления

о прожитом и пережитом

(в назидание потомкам)

Минск, 2008

Содержание

I. Детство и отрочество..................................................3

II. Война и служба в армии…………………………. ..43

III. Работа в колхозе, учеба в пединституте…………..98

IV. Работа в школе и Институте языкознания………111

V. В родном пединституте…………………………...134

Среди лесов, лугов и пашен

Лежит заветное село,

Где знаю каждую тропинку,

Где мне родиться повезло!

Глава I. Детство и отрочество

Мне повезло родиться 9 мая 1924 года (по старому стилю 27 апреля) в ночь с Чистого четверга на пятницу на одном из хуторов деревни Пищики Дубровенского района Витебской области. С трёх сторон деревня окружена лесом и расположена на водоразделе притоков Днепра, Дубровенки и Росасенки, у истоков которой (примерно в двухстах метрах) и находился хутор отца (три десятины пашни и две луга).

Несколько строк о родовых и семейственных связях. Родоначальником Халиманят (местный антропоним) был отставной николаевский солдат Филимон Груца, который, скорее всего, был литовцем, если судить по фамилии, так как апеллятив груца в значении ячменная крупа, каша и крупеня (суп с таких круп) белорусским языком заимствован из литовского. Осел он в Пищиках, по-видимому, после Крымской войны 1853-1856 г.г., но до отмены крепостного права, так как известно, что прабабушка была ещё крепостная. У них было пять сыновей: Фрол, Иван, Павел, Евдоким и Андрей. Последнего смутно припоминаю в связи с талакой (коллективная помощь) по перевозке пуни (сенной сарай) с хутора на Пеневье в деревню.

Мой дед по мечу, т.е., по линии отца, Павел, умерший в 1912 г., по-местному Паўлюк, прозванный Шоціком из-за произношения шо вместо што, имел двух сыновей: Сергея и моего отца Петра, родившегося 31 декабря 1874 г. (по святцам день тезоименитства Петра Могилы, основателя Киево-Могилянской коллегии). До призыва 1896 г. Горецким воинским присутствием на действительную воинскую службу проживал по месту рождения. Службу проходил в 91 пехотном Двинском полку, расквартированном в г. Ревеле (ныне Таллин). После отбытия положенного срока службы остался на сверхсрочную. Возвращаться домой не было смысла, потому что на одном крестьянском наделе фактически нельзя было прокормиться двум семьям, а потому свою часть надела (3,5 десятины) уступил брату Сергею.

Накануне Первой мировой войны демобилизовался в чине фельдфебеля и устроился на работу весовщиком. После объявления мобилизации поспешил вернуться в свой полк и был зачислен на должность фельдфебеля.

Как явствует из архивной справки Центрального Государственного военно-исторического архива от 25 сентября 1956 г. за № Г157 прапорщик Груц Петр Павлович, 1875 г. рождения принят на службу по призыву 1896 г. Горецким воинским присутствием в 91 пехотный Двинский полк. Награждён Георгиевскими крестами 4, 3 и 2 степени и Георгиевской медалью 4 и 3 степени.

По рассказам отца, кроме вышеназванных, был награждён офицерскими орденами Анны 4-ой степени, Владимира 4-ой степени и медалью Трехсотлетия дома Романовых. К сожалению, последние сведения, а равно и другие, связанные с прохождением отцом воинской службы, в упомянутой архивной справке отсутствуют. Скорее всего, это объясняется тем, что отцу как избранному после революции заместителем командира полка в связи с расформированием последнего было приказано материалы по делопроизводству отвезти и сдать в архив (г. Воронеж), где они вряд ли могли сохраниться в связи с тяжёлыми боями осенью 1919 г. по разгрому белогвардейских кавалерийских корпусов Мамонтова и Шкуро.

Кстати, в отмеченной архивной справке отец значится под фамилией Груц. Однако метаморфозы, связанные с нашей фамилией на этом не заканчиваются. Мой старший сводный брат Владимир взял фамилию Груцо. Что касается меня, то дело обстоит следующим образом. При демобилизации писарь минометного дивизиона 695 Варшавского артиллерийского полка, в котором я проходил действительную военную службу, выписывая приписное свидетельство черточку как конечный компонент буквы “а” лишь процарапал пером, поленившись лишний раз обмакнуть его в чернила. В Дубровенском райвоенкомате при представлениии отмеченного приписного свидетельства в документе на получение паспорта я просил внести соответствующее изменение, ссылаясь на то, что почти четвёртая часть жителей деревни Пищики носит фамилию Груца. На это мне было сказано: ”Что написано пером – не вырубишь и топором”. В итоге возникла так называемая орфографическая путаница, отчасти оправданная тем, что звук [о] в заударном слоге ослабляется и звучит как [а]. В русском языке такое произношение на письме не передаётся, тогда как в белорусском как слышится, так и пишется.

На произношение и написание нашей фамилии , кроме того, негативно сказывается двоякая природа согласного [г]. Преимущественно в заимствованных словах он произносится как звук взрывной и в латинице передается буквой Gg (gont, ganak, calgon), а в исконно беларусских произносится как фрикативный и соответственно на письме передается буквой Hh (harbata, haroch, hruca). Отсюда наряду с Hrutso (по паспорту) в корреспонденции из-за границы обычно значится Gruco.

Некоторые из воспоминаний отца об участии в боях осенью 1914 г. против австрийцев сохранились в моей памяти. В зимние дни по утрам, когда топилась печь и готовился завтрак, к нам обычно заходил сосед по хутору Платон Храмцов, который во время русско-японской войны находился в осаждённом Порт-Артуре. Он рассказывал об обстрелах крепости японцами, отбитых штурмах и прочих перипетиях осады и последующем нахождении в плену. Отец в свою очередь также делился своими воспоминаниями. Первый бой, за участие в котором он получил Георгиевский крест 4-ой степени, разворачивался следующим образом. Полк, в котором отец командовал полуротой, находился во втором эшелоне наступающей дивизии. Чтобы войти в соприкосновение с противником, полку было приказано «принять вправо», т.е., отходя назад, занять позицию на правом фланге вошедшего в соприкосновение с противником соседнего полка. Австрийцами этот маневр был воспринят как отступление. Они успешно атаковали соседний полк, принудив его к отступлению и захватив при этом артиллерийскую батарею. К отцу, который со своей полуротой отходил последним, подбежал раненый унтер-офицер, а затем прискакал поручик с требованием прекратить отход. Отец направил их к командиру полка, который находился во главе колонны. Выслушав сообщение, полковник скомандовал: «Полк назад!». В результате отходивший последним, отец со своим подразделением оказался на острие контратаки. Австрийцы были разгромлены. Было захвачено много пленных, воинского снаряжения, артиллерийская батарея, отбита в том числе и захваченная ими батарея соседнего полка.

Через несколько дней успешного наступления командир бокового охранения наступающей полковой колонны доложил, что здесь противник. На что усомнившийся полковник заявил: «Ты сначала поцелуй в жопу противнику, а потом докладывай». Но опытный унтер-офицер опять прокричал: «Здесь противник, я вижу его наблюдателей». После такого доклада, поняв, что засада обнаружена, австрийцы открыли бешеный огонь с дальней дистанции, который вопреки их ожиданиям оказался малоэффективным, так как хорошо обученные солдаты под командой опытных офицеров быстро рассыпались в цепь и стали короткими перебежками с перестрелкой сближаться с противником. Но скоро стал ощущаться недостаток патронов, а отставшие патронные двуколки не спешили присоединиться к наступающим. Прикрываясь складками местности и насыпью шоссейной дороги, отец, которому было приказано доставить патроны, разыскал эти двуколки, но ездовые стали отказываться ехать на позиции под огнём. Пришлось прибегнуть к угрозе применения оружия. Преодолевая на предельной скорости обстреливаемые участки, патроны доставили вовремя без потерь, наступление успешно продолжалось, и австрийцы опять бежали, понеся большие потери. За эти два успешно проведённые боя полковник получил генерал-майора и назначение командиром пехотной бригады его императорского величества в малиновых рубашках, а отец за последний бой был награждён Георгиевским крестом 3-ей степени.

Одну из Георгиевских медалей отец получил за участие в тяжёлых боях при реке Сан. В результате атаки австрийцев полк был разобщён. Но до наступления ночи удержал занимаемую позицию. Отцу было приказано отправить в разведку солдата, чтобы восстановить связь с отрезанными подразделениями, установить их месторасположение, передать другие необходимые сведения в связи со сложившейся обстановкой. Так как солдаты, к которым в этой связи обращался отец, под разными предлогами отказывались, пришлось под обстрелом ползти самому. К счастью, всё обошлось благополучно. Разыскав отрезанные подразделения и передав необходимые сведения, отец благополучно вернулся в штаб полка, доложил о результатах лично проведённой разведки, за что находившийся при этом один из великих князей (не знаю, кто именно), пожал ему руку, чем отец заслуженно гордился.

За участие в тяжёлых боях в Карпатах с подошедшими на выручку с полуразгромленным австрийцам кайзеровскими войсками, отец получил Георгия 2-ой степени и вдобавок пулю от немецкого снайпера. Так как ожидалась атака со стороны немцев, отцу было приказано сменить фронт его полуроты. Выполняя приказ, он был ранен на перевале. Пуля попала в шею и вышла через левую щеку. Очнувшись и почувствовав, что жив, отец стал спускаться с горы, как говорится, на салазках, т.е., на попке, опираясь на шашку, чтобы не сорваться и не загреметь вниз. Раненым был доставлен в один из госпиталей Москвы. С недостаточно зарубцевавшейся раной полез на колокольню Ивана Великого, чтобы с высоты птичьего полёта обозреть Москву. В результате рана открылась. Залечивая её, врачи предлагали провести операцию по устранению рубцов на лице, но отец не согласился, заявив, что рана на почётном месте.

Возвратившись к семье в качестве демобилизованного по ранению, отец, как говорится, попал из огня да в полымя, так как выплата положенной пенсии откладывалась до окончания войны. Ища выход из безвыходного положения, отец обратился к находящемуся в отпуске командиру полка. Последний предложил такой отнюдь далеко не лучший выход: отец зачислился обратно в полк, а семья (жена эстонка Елизавета, сын Владимир и дочери Оля и Валя) в этой связи получала возможность пользоваться правами и льготами по денежному довольствию, предоставляемому кормильцу, находящемуся в действующей армии. Отцу, кроме того, представлялся шестимесячный отпуск для подготовки к поступлению в офицерскую школу. В конечном итоге, как явствует из вышеотмеченной справки, он окончил четыре класса Ревельского Петроградского училища и был зачислен во 2-ю Ораниенбаумскую школу прапорщиков. По окончании курса приказом по Петроградскому военному округу от 10 июля 1916 г. за № 290 произведен в прапорщики и отправлен в распоряжение командира 176 пехотного запасного полка 15 июля.

Кстати, готовясь к поступлению в школу прапорщиков, отец занимался с репетиторами, преподавателями не только из реального училища, но и классической гимназии г.Ревеля. После получения аттестата за четыре класса реального училища встал вопрос, как быть с гимназией. Наличие двух аттестатов о среднем образовании могло обернуться различными трудно предсказуемыми последствиями, а потому, чтобы избежать их, отец повязал лицо платком, явился в гимназию и заявил, что в связи с открывшейся раной отказывается от сдачи выпускного экзамена. Несмотря на достаточно серьёзные уговоры остался непреклонным в своём окончательном решении. Короче говоря, был успешно реализован чисто мужицкий подход к решению вопроса, не лишенный здравого смысла, с одной стороны, и примитивной хитрости – с другой.

В связи с изложенным обращает на себя внимание анекдотичный случай, связанный с экзаменом по закону божьему. Вольноопределяющиеся, поступавшие в офицерские школы, обычно были невысокого мнения о священнослужителях. Последние не оставались в долгу, задавали разные каверзные вопросы, типа, почему по выходе из храма на крестный ход православные сворачивают направо, а католики – налево. Отец не отличался особым энтузиазмом по отношению к религии и, естественно, основательно побаивался этого экзамена. Но всё сложилось как раз наоборот. Экзаменовавший священник в основном расспрашивал его о судьбе офицеров, с которыми пьянствовал в мирное время. В заключение сказал: «Ну, свет, прочти молитву за царя». От неожиданности отец онемел. Несмотря на то, что в течение двадцати лет предшествовавшей службы эта молитва читалась им с солдатами во время утренней поверки, он, произнеся несколько начальных слов, не мог больше произнести ни слова. Священник, видимо понявший состояние экзаменуемого, благословил и поздравил его с успешной сдачей экзамена.

По прибытии в полк отец был назначен командиром роты, а затем командовал обозом 2-го разряда. Последовательно был произведён в подпоручики и поручики. Службу окончил штабс-капитаном, рассчитывал получить чин капитана и выйти в отставку подполковником, что давало право быть причисленным к дворянскому сословию.

Определённый интерес представляет последующая служба отца, которую в целом можно охарактеризовать пословицей: часом с квасом, порой с водой или того хуже.

Представившись по уставу после окончания заседания офицерскому собранию полка как возвратившийся на службу, отец был радушно принят командиром полка с замечанием, что, наконец, в полку появился хоть один настоящий ротный командир. После более чем четырёхмесячного сидения в окопах он был вызван для отчёта в той связи, что его ротой израсходовано больше сапог, нежели другими ротами. Отец оправдывался тем, что, сближаясь с противником на участке роты, постоянно приходилось окапываться, нажимая сапогами на лопаты. И, раздосадованный, набравшись смелости, обратился к полковнику, назвав его по имени и отчеству, сказал, что, послушав его и возвратившись на военную службу, ошибся в своих расчётах. В связи с чем, с изрядной долей иронии последовал вопрос: «А в каких таких своих расчетах Вы изволили ошибиться?». Отец ответил: «Я полагал, что после окончания офицерской школы Вы предложите мне как уволенному в запас по ранению командование какой-нибудь тыловой командой». На это удивлённый полковник заметил, что ротный получает полевые и прочее денежное довольствие в гораздо большей степени, чем командир тыловой команды. «Да – ответил отец, - но он находится в двух верстах от передовой, а я – в сорока шагах от противника и каждую минуту ожидаю смерти». Полковник промолчал, а отец, откозыряв по уставу, отправился в окопы. На завтра был получен приказ сдать роту и принять под командование обоз второго разряда, командиру которого в связи с разъездами по заготовке продовольствия, в том числе и фуража, полагалось иметь лошадь и носить шпоры в отличие от многих пехотных командиров, лишённых таких возможностей. Этим преимуществом отец, не отдавая себе отчёта, зачастую пренебрегал. Он не прочь был позабавиться, притопывая ногами для того, чтобы согреться и позванивая при этом шпорами. Такое поведение, естественно, не могло не раздражать сослуживцев, которые не без основания считали отца малообразованным и плохо воспитанным солдафоном из мужиков. Кстати, по моему мнению, сочетание возвышенного и порочного в человеке, как и многое другое, зависит прежде всего от человека, предопределено его интеллектом, воспитанием, образованием вне классовой и религиозной разобщённости общества.

Завершив дела по сдаче материалов полка в архив, отец из Воронежа через Москву с заездом в родную деревню, поехал к семье в Ревель, но в Пскове был задержан, обезоружен (от расправы практиковавшейся тогда по отношению к золотопогонникам, спасло крестьянское происхождение) и несолоно хлебавши, т.е. не достигнув поставленной цели, должен был возвращаться в деревню. Однако через некоторое время жена с детьми, прихватив с собой движимую революционным угаром свою мать, приехала к отцу в деревню. Семья воссоединилась, не подозревая, какие тяжкие, воистину драматические испытания, кроме потери сбережений в лопнувшем в результате революции банке (около двух тысяч рублей), её ждут впереди. Неприятности начались с первого дня, так как городская женщина не была приспособлена к деревенской жизни. Так, при стирке белья, вместо того чтобы починить вещь, бросала её в пруд, что вызывало негодование полунищих крестьянок, бурно обсуждалось и осуждалось ими.

Прежде всего, осложнились отношения с братом Сергеем, который в течение двадцати с лишним лет пользовался отцовской частью земельного надела и в этой связи не мог хоть отчасти не поделиться с отцом, оказавшимся в безвыходном положении. В порядке компенсации отцу достался конь, которого помог украсть, как сам мне признался после войны, снедаемый завистью племянник отца Егор (по местному Лигор). Вопреки его ожиданию это меня не удивило, так как об этом мне ещё до войны подробно рассказал, видимо, чтобы успокоить угрызения совести, провернувший это дело быстриевский Елисей, расчувствовавшийся в связи с арестом отца.

Последующие несчастья, постигшие семью, связаны с болезнями (так называемая испанка) и пожарами. Первый из них случился днём, а потому удалось спасти домашний скарб. По рассказам, дело обстояло так: перекрывавший избу Савка по окончании работы, не слезая с крыши, закурил трубку. Из оброненной искры, как общеизвестно, возгорается пламя. В результате деревня выгорела дотла. Второй пожар связан с поджогом в ночное время. Из объятой пламенем избы успели выскочить в нижнем белье. По рассказу двоюродного брата Егора Сергеевича в поджоге подозревался деревенский забулдыга, вор и пьяница Михаил Куртузик (низкорослый). Повстречав его однажды изрядно пьяного на загуменьи возле деревенских ставков-пенькомочей, Егор намеревался воздать ему за содеянное по заслугам, окунув головой в воду и подержав некоторое время в таком положении за ноги. Но почувствовав неладное (кошка знает, чьё сало она съела) проходимец сумел увернуться и унести ноги.

Последующие преимущественно трагические события в семье отца связны с испанкой (особо тяжёлая форма гриппа), бушевавшей в 1918-1919 гг. во многих странах мира и унёсшей на тот свет многих жителей деревни в том числе жену, двух дочерей и тёщу отца. В этой связи, по его неоднократно высказывавшемуся мнению, оправдался приснившийся ему, спящему в окопе (спать приходилось и сидя, и стоя, прислонившись к брустверу), вещий сон следующего содержания: в наступившей внезапно тишине удивлённый он на мгновение выглянувший из окопа увидел в поле неподалёку четыре могильных креста.

Семейные воспоминания по кудели, т.е. по линии матери не столь многочисленны и менее трагичны. Известно, что в семье Тарасевичей, проживавшей в деревне Добрынь (в семи километрах от Пищик) было три брата: Тимофей, Елисей (Алисей) и Кондратий (Кандраш). Моя мать, Матрёна Тимофеевна, как старшая дочь в семье, слывшая рукодельницей преимущественно по вышиванию, кроме различных работ по хозяйству, ухаживала за подрастающими сёстрами Гапьей (Агафьей), Анисьей и братьями Сидором, Афанасием и Андреем. Андрей, находясь на действительной службе в армии генерала Самсонова, пропал без вести в начале войны. Это не без основания, связывалось с предательством полковника Мясоедова. Братья матери Сидор и Афанасий благополучно вернулись домой, после того как Иудушка Троцкий (по терминологии Ленина) обнародовал на переговорах в Бресте тезис «ни мира, ни войны». Как известно, вдрызг распропагандированная армия бросила фронт и разбежалась. Это нельзя расценивать иначе, как опрометчивое и наиболее тяжёлое преступление большевиков перед народом и отечеством, во многом обусловившее и повлекшее за собой трагические последствия, связанные с немецкой оккупацией и Гражданской войной. Из воспоминаний матери запомнился случай, связанный с продразвёрсткой, когда солдаты выгребли почти всё зерно, и пришлось до следующего урожая жить впроголодь. Такое, связанное с введением продразвёрстки не до конца продуманное решение, также нельзя расценивать иначе, как очередное, принятое в спешке большевистское головотяпство, так как вместо пропагандируемой смычки города и деревни, оно приводило к их противостоянию. Достаточно было своевременно ввести так называемый продналог, что и было сделано с опозданием (хорошая мысля приходит опосля), а в отношении саботировавших его выплату действительно практиковать продразвёрстку. Такая политика в известной мере лишала бы белое движение той поддержки, которую оно испытывало со стороны разобиженного продразвёрсткой крестьянства особенно вначале Гражданской войны.

В отличие от отца, кончившего до призыва на службу полный курс церковно-приходской школы, матери учиться не довелось. В этом отношении она, как говорится, «не знала аза в глаза», то есть была совершенно безграмотной, не умела ни читать, ни писать.

Оправившись от пережитых потрясений, отец обзавёлся кое-каким хозяйством и попутно, как состоящий на воинской службе, занимался обучением пополнения для Красной Армии по Сватошицкой волости (42 деревни). Подготовка резервистов в то время проводилась по территориальному принципу. В этой связи из жителей близко расположенных друг к другу деревень им было сформировано несколько команд, для обучения которых по согласованию с вышестоящими инстанциями привлекались более опытные унтер-офицеры старой армии. Как отвечающий за подготовку, отец наездами проверял состояние дела по каждой из команд, принимал соответствующие меры по ликвидации выявленных недостатков и повышению уровня подготовки. Мать, конечно, знала об отце не только как известном в околице вдовце. Напоив коня возвращавшегося из одной из таких поездок отца, пригласила его к себе отобедать. Он как нельзя лучше пришелся ко двору. Обвенчались они не раньше середины 1923 г., потому что я родился в начале мая следующего 1924 г. Матери было 40 лет, а отцу неполных 48. Через два с половиной года родилась сестра Валентина. Смутно припоминаю, что мать, возле которой хлопотала баба Петрочиха, громко кричала, а отец взад-вперёд метался по избе.

По общепризнанным обычаям вновь родившихся в семье детей не называли именами ранее умерших. Меньший сын отца, мой тёзка, умерший младенцем, в честь цесаревича был назван Алексеем. Сестра Валентина унаследовала имя одной из дочерей отца, умершей, как было сказано выше, от испанки. Вопреки отмеченным прогнозам, что в этой связи вновь названные обречены, нам была дарована свыше долгая жизнь, полная трудностей и лишений, прожитая в трудах и заботах, как и подобает настоящему честному человеку.

Само собой разумеется, что пережитое нашими родителями, а позже и нами, как и всем народом бывшей Российской империи, было обусловлено происками мирового капитала, избравшем её ареной своих социально-экономических экспериментов. Как было доказано К. Марксом, именно капитал правит бал и вершит историю человечества. Неслучайно, что вслед за Лениным, доставленным с ведома кайзера Вильгельма в запломбированном вагоне через Германию и Швецию из Швейцарии в Россию, нахлынула орава авантюристов разных мастей преимущественно еврейской национальности, которые с остервенением принялись править кровавый бал в отдельно взятой стране, населённой преимущественно неграмотными мужиками.

Из впечатлений детства сохранилось в памяти пребывание в деревне Добрынь у родственников матери, куда меня отвезли ещё до рождения сестры, так как у них раньше отелилась корова. Именно поэтому я стал называть молоко «дядина дань». Помню, что я обычно находился на печи, а бабушка (к стыду моему запамятовал её имя), оттягивала меня от края печи, чтобы не загремел вниз, и приговаривала «У, Ирод». Иродом время от времени называла меня и мать, пока я, набравшись смелости, однажды не спросил: «А кто такой этот Ирод?» Усвоившая это имя из церковных проповедей, неграмотная мать, естественно, не могла этого знать, а потому вместо ответа я схлопотал подзатыльник. Наученный горьким опытом, я не стал приставать к отцу, который тоже вряд ли смог бы ответить на этот вопрос.

Бабушка рассказывала мне сказки. Одну из них под названием «Казак Грамыка Алексей Фёдорович» по возвращении домой опять-таки, находясь с родителями на печи (самоё тёплое место в избе), я рассказал слово в слово. В связи с дефектностью произношения непонятными остались только словосочетания «голова

Blog

А. П. Груцо воспоминания и размышления о прожитом и пережитом

Содержание