А. П. Груцо воспоминания и размышления о прожитом и пережитом
| Вид материала | Документы |
- Сценарий написан по материалам книги "Встречи. Воспоминания. Размышления" (сайт "Lactionov, 187.58kb.
- Если скоро в детский сад, 20.97kb.
- Воспоминания Сайт «Военная литература», 4244.99kb.
- В. С. Урусов воспоминания и размышления (автобиографические заметки), 744.61kb.
- Лобанов Владислав Константинович, Бондаренко Татьяна Романовна Данилова Елена Александровна, 251.96kb.
- А. П. Груцо Гипотаксис (подчинение) в его развитии, 1138.8kb.
- Ответы и размышления на вопросы и размышления по поводу моего доклада, 41.89kb.
- Записки миссионера, 278.61kb.
- Список літератури №2011 Академик Иван Тимофеевич Фролов: Очерки. Воспоминания. Избранные, 90.57kb.
- Приложение 2 Перечень сайтов о Великой Отечественной войне, 107.12kb.
Преследуемый за связь с партизанами он стал помощником Александра Кудряшева, оставленного в тылу для организации партизанского движения. В течение трех лет его специально оборудованное убежище находилось в Липецком урочище. Пока в деревне находилась семья Леона, его сестры снабжали их продуктами. После эвакуации немцами жителей деревни для них был оставлен в сарае сестры Анны Ермолаевой запас картошки, за которой они попеременно приходили. Во время одного из визитов Леон был схвачен патрулем и расстрелян. После освобождения по предложению не раз упоминавшейся моей двоюродной сестры Марфы Сергеевны могилу вскрыли, но сестры захороненного в ней не признали братом. Могилу опять засыпали. Однако на следующий день она оказалась вскрытой, а труп исчез. Не знаю, какими соображениями руководствовались мать и сестры погибшего, похоронив его тайком во дворе возле избы, и разбив на могиле цветочную клумбу. Ещё неостывший труп Кудряшева А. был обнаружен в бункере жителями Пищик сразу же после освобождения деревни и с почестями захоронен на деревенском кладбище. Рядом с ним как партизана следовало похоронить и его напарника Леона Фёдоровича Груца. Но этого не случилось. Пути провидения неисповедимы, каждому свое.
Из осевших в Пищиках окруженцев-примаков в живых остался только татарин Андрей, с которым я встречался дважды. Первый раз когда во время весенней распутицы в конце марта-начале апреля 1943 года партизаны наведались в деревню, чтобы забрать ранее собранное и припрятанное в Максимовом гумне оружие. Тогда и я сдал хранившийся у меня ручной пулемет. В партизаны тогда брали с оружием. Так как я оказался без сапог, меня пообещали забрать позже. Второй раз Андрей, поддерживавший связь с приютившей его на первых порах семьей Студневых, появился у меня на квартире по улице Одоевского, когда перегонял машину скорой помощи из Латвии в Казань. В качестве шофера такой машины он несколько раз бывал на квартире опального Василия Сталина с стоявшем на видном месте бюстом его отца. Андрей предлагал засвидетельствовать мою связь с партизанами, но я посчитал, что сделал недостаточно для того, чтобы считаться участником партизанского движения, и потому отказался.
После отмеченного рейда партизан я беседовал с бывшим председателем колхоза, на редкость рассудительным и порядочным человеком Леоновым Филлипом Мироновичем, которому партизаны, приказали зарезать овцу на мясо, забранное ими на пропитание. На мое замечание, что нужно подаваться в партизаны, Миронок заметил, что тебе у них несдобровать, во-первых, потому, что отец был репрессирован при Советской власти, а во-вторых, потому, что во время оккупации он полгода исполнял обязанности председателя колхоза.
Аналогичная ситуация имела место у моей первой жены Лешко Юзефы Станиславовны. Ее подруга Кизилло Лидия Дмитриевна, работавшая после войны в должности прокурора, во время войны находилась в одном из партизанских отрядов, дислоцировавшихся под Минском. Наведываясь в Минск, чтобы запастись продуктами и искупаться, она случайно встретилась с моей Юзей, которая вознамерилась пойти вместе с ней. Однако потом передумала, учитывая то обстоятельство, что к детям репрессированных «врагов народа» отношение было предвзятое.
После поражения на Курской дуге немцы стали отступать. Появившееся в связи с рекогносцировкой команда определила, что в нашей избе будут находиться добровольцы, присматривавшие за лошадьми, которых, в свою очередь, предполагалось разместить в сарае и под навесом, огороженным частоколом.
Предстояла эвакуация. В этой связи я поехал в д.Добрынь и договорился с женой дяди Аксиньей о переезде к ним. В начале я правильно рассудил, что как бы ни сложилась моя судьба, старики родители и сестра останутся с родственниками. Как оказалось, это было наиболее правильное решение. Однако, увлеченный всеобщей эйфорией, мол, немцы больше трех дней у нас не задержатся (задержались они на десять месяцев) я решил выжидать. Не последнюю роль в этом отношении сыграло то обстоятельство, что я не представлял, как перевезти домик с пчелами. Очень дельными в этом отношении оказались бы советы отца, но он замкнулся в себе, устранился от дел и все время проводил в лесу.
Не учитывать реально сложившееся положение дел было непростительной ошибкой, за которую пришлось расплачиваться в течении всей оставшейся жизни. После окончания войны, проживавшие на оккупированной территории, а тем паче вывезенные на принудительные работы, считались людьми второго сорта. При решении их участи некоторые из «власть предержащих» в отношении их поступали, ориентируясь на Крыловского осла: «И я его лягнул, Пускай ослиные копыта знает». Такое отношение к себе я испытал не единожды. Даже несмотря на перевыполнение поручений по учебной и особенно по научно-исследовательской работе я в конце декабря 2006 г. был уволен в связи с истечением срока договора, тогда как некоторые участники войны числятся состоящими на службе без определенных занятий. О прочих более серьезных моментах отмеченной дискриминации будет сказано ниже.
Через пару дней нагрянули немцы. Всем было объявлено собираться для эвакуации на выгоне. Поднялась паника, удирали кто как мог по разным направлениям. Дело усугубилось, так как через деревню в это время проезжали эвакуированные из Слатовщины. У нас с соседом Власом была одна повозка, нагруженная самым необходимым. Мы направились в Липецкую дачу, укромные места которой были хорошо знакомы соседу, так как хутор его находился рядом. Остальные пожитки, преимущественно обмолоченное зерно закопали в специально оборудованные ямы. В лесу мы, как и другие односельчане, подготовили укрытие в виде окопа без насыпи, которую не успели соорудить, потому что конная полевая жандармерия стала прочесывать лес. Пришлось срочно выбираться из него. Обосноваться в Добрыни, где разместился немецкий госпиталь, уже было невозможно, так как выселенные из изб жители, ютившиеся в разных пристройках, были переписаны, чтобы избежать наплыва беженцев из соседних деревень.
Все пищиковцы постепенно стекались на один из поселков, отведенных для их размещения. В одной избе оказалось по 50 и более человек. За время нашего трехдневного отсутствия погреб был вскрыт, а находившиеся в нем пожитки расхищены. Пчел добровольцы залили водой, а мёд утащили. Жизнь стала смахивать на езду по ухабистой дороге. Не успел я осмотреться, как оказался в числе отправленных на строительство укреплений под деревней Коршиково. На третий день земляных работ (копали яму под блиндаж для артиллеристов) находившаяся по соседству зенитная батарея в числе других объектов подверглась бомбардировке примерно полутора десятков самолетов. Один из них был подбит, но, видимо, дотянул до своего аэродрома. Находившиеся возле батареи парни из односельчан рассказывали, что после каждого разрыва их лежачих подбрасывало. Чуть позже перед ямой для бункера, не долетев до нее около ста метров, разорвалось два снаряда. Заслышав их свист, работавшие с нами немцы, попадали на дно ямы, а мы без понятия стояли, как ни в чем не бывало. Для себя я сделал вывод, как следует поступать в подобной ситуации.
Перспектива быть убитым да еще своими меня не устраивала, а потому я предложил Храмцовым Петру Николаевичу и Владимиру Игнатовичу бежать подальше от линии фронта. Они согласились. На ночевку нас вывозили в д.Чирино. Улучив момент, когда охранявший нас немец зазевался, мы выскочили из избы. Завернув за сарай, перепрыгнули через Росасенку, подались в Липецкий лес. В наступивших сумерках, не подумав о последствиях, разожгли костер. Скоро по хрусту ломавшихся под ногами веток поняли, что к нам кто-то подкрадывается. Оказалось, что это двое вооружённых полицейских, которые, как и мы, приняв желаемое за действительное, вместо того чтобы согласно приказу отправиться в тыл под Борисов, обосновались в лесу. Они надеялись, что фронт, проходивший по притоку Днепра Мерее, продвинется в Оршанский район на речку Крапивенка, где у немцев была оборудована запасная линия обороны. После того как полицейские ушли мы погасили костер и перебрались на опушку леса, ближе к деревне и на утро были дома.
Очищая прифронтовую полосу, немцы, прежде всего, стали эвакуировать многодетные семьи, которые не могли быть использованы на разных работах. Многие из таких многосемейных возвратились из беженцев бессемейными или малосемейными. Матрена Кабуш, уехавшая с пятью детьми, возвратилась одна, Дарья Алешина, похоронив в беженцах три дочери, сына и старуху мать, вернулась с одним сыном.
Моя двоюродная сестра Агафья Сергеевна похоронила в беженцах малолетних сына Аркадия и дочь Евгению(Женю). А семья двоюродного брата Егора Сергеевича вернулась без средней дочери Валентины.
Злоключения беженцев начались сразу по выезде. Уже на полпути из Пищиков в Сватошицы, в Глинище, когда обоз поднимался на косогор левого берега Дубровенки, с подводы Николая Храмцова упало небольшое корыто для сечки капусты. Старшая дочь хозяина Фёкла на ходу пыталась пристроить его на подводу. Взбесившийся жандарм из конвоя пнул ей ногой в живот, отчего она, как мне рассказывал её брат Пётр, скончалась на одном из привалов на пути следования обоза.
В целом война обошлась нашей деревне в одну треть ее довоенных обитателей (в том числе три десятка военнослужащих, преимущественно, солдат).
В результате эвакуации, проведенной в несколько этапов, деревня опустела больше чем на три четверти. Оставшиеся жители были задействованы на различных работах: строили из жердей кольев и соломы шалаши для автомобилей. Возле быстриевского дуба копали ямки для захоронения убитых немцев, приводили в порядок дорогу, идущую к фронту и т.д.
Кроме упомянутого выше Коршикова, работать приходилось в деревнях Путятино, Чирино и др. Так, при строительстве бункера для дивизионного штаба, расположенного в путятинской школе, слева от нее у спуска к руслу Росасенки (справа находился блиндаж генерала, охраняемый часовым в каске) на плечах пришлось таскать бревна срубленных в парке лип для настила.
Во время боя 12 октября 1943 г. под Ленино, где наряду с частями Красной армии впервые участвовала 1-я польская дивизия имени Тадеуша Костюшко, я находился в д.Чирино. Весь день явственно слышалась артиллерийская канонада, только под вечер добровольцам из обоза стало известно, что атака отбита. В напечатанных и разбрасываемых затем листовках попавшие в плен поляки вынуждены были обращаться к своим соплеменникам с предложением переходить на сторону немцев.
Нельзя также обойти вниманием и такой из ряда вон выходящий факт, смахивающий на провокацию специально разработанную жандармами. В первой половине дня группу в составе около двадцати взрослых и подростков направили без особой на то надобности поправить только что выставленную вдоль дороги изгородь от снежных заносов. На подходе к лесу нас нагнал ехавший на санях безоружный плачущий немец. Так как упряжка его лошади почти рассупонилась, я стал исправлять положение, подкручивая гужи. В это время инвалид (у него не было одной ноги) из окруженцев, обосновавшийся в д.Слатовщина и временно проживавший в Пищиках с другими уроженцами выше названной деревни, предложил прихлопнуть этого шваба и забросать снегом. Охотников поддержать такое безумное предложение (и без бинокля местность просматривалась со всех сторон), к счастью, не нашлось. Явно не приспособленный для войны сопливый солдат поехал дальше в направлении д.Чирино.
Дальнейшая эвакуация из прифронтовой полосы связана с угоном в Германию всех лиц мужского пола, которые могли после освобождения территории пополнить ряды призванных на воинскую службу. Примерно в середине декабря 1943 г. всем оставшимся мужикам (около 15 человек) было приказано запастись продуктами на трое суток и приготовиться к отправке на установку изгородей, предохранявших дороги от снежных заносов. Для пущей убедительности (в истинности сказанного было основание сомневаться) надлежало прихватить с собой топоры.
Нас доставили на добрынский тракт у выхода на него дороги из д. Посудьево, откуда вскоре подъехала грузовая машина. Топоры было велено оставить у дороги, а самим погрузиться в машину. Сомнений не оставалось в том, что уезжать придется далеко и надолго. В это время подъехала машина из Добрыни, в которой находилось до 40 таких же бедолаг, в том числе и моих знакомых. Сопровождавший их конвоир находился в углу кузова, а потому наш конвоир предпочел забраться в кабину. Во время следования у спуска с возвышенности на подъезде к Баховской водяной мельнице добрынская машина обогнала нашу и, поднимаясь в гору, скрылась.
Решение пришло мгновенно. Обуреваемый бесшабашностью, я перевалился через задний борт машины. Вслед за мной успели выскочить Петр Ковалев, Николай Сольский, Константин и Алексей Янченко. Мимо Баховской мельницы по проселочной дороге мы прибежали в д. Бородино и обосновались в одной из изб. Явившийся солдат, присматривавший за пустующей деревней, стал придираться к Алексею Янченко, взрослому мужику, а на нас подростков не обращал внимания. Когда, отправившись за оружием, солдат вышел, я посоветовал Алексею забраться на чердак и лежать там спокойно, что и было сделано. В наступивших сумерках мы с Константином прямиком через заснеженное поле пришли в избу Ефима Любовицкого (Аухима), где проживали наши семьи.
Но шила в мешке не утаишь. Через пару дней мы оказались за решеткой. Избежал ареста только Алексей Янченко, который своевременно сумел с семьей смыться. Изба двоюродной сестры Агафьи, приспособленная под тюрьму, находилась в родном поселке. В ней обитали беспризорные дети, а в числе взрослых Володька по матери Тацянкин из Сватошиц, который наставлял нас, как вести себя на допросе с пристрастием. Правда, до этого дело не дошло. Сестра Валентина заходила к переводчице, которая проживала в нашей избе. Однажды она не удержавшись от искушения повязала голову шелковым платком, который выменяли за пуд ячменя у голодающего украинца. Платок понравился переводчице, и она настояла на обмене его на две ленты, заплетавшиеся в косы. Сестре «добровольно по принуждению» пришлось уступить. Опростоволосившаяся сестра бросилась выручать меня, обратившись в этой связи к переводчице, которой симпатизировал шеф жандармов в чине обер-лейтенанта. Он распорядился отпустить нас не битыми.
У немцев не принято оставаться без дела, а потому Петр Ковалев был направлен фельдшером в один из трудовых лагерей. Вместе с его заключенными он вскоре был вывезен в Германию. Меня с Костиком Андреихиным, Аркадием Ивановичем Груца и несколькими женщинами отправили на работу в д.Путятино. Николай Сольский остался помогать жене Татьяне, которая была занята изготовлением самогонки для жандармов.
Кстати, в этой тюрьме содержалось пять полицейских, уроженцев д. Сватошицы, которые остались дома вместо того, чтобы по приказу отправиться в тыл. Выданные немцам старостой деревни Сергеевым (после объявился в Штатах) они были расстреляны на опушке леса слева от дороги на Глебово. Вместе с ними был казнен несовершеннолетний брат Василия Кабрука, командира полицейского отряда, размещавшегося в д. Добрынь, а затем с частью отряда и вооружением перешедшего к партизанам. После освобождения района могила была вскрыта женами и родственниками и каждого из них похоронили отдельно на деревенском кладбище.
Из других событий, связанных с пребыванием в д. Путятино, припоминается, как однажды, когда мы работали по благоустройству дороги, поднимавшейся в гору к расположенной в парке школе, на машинах и мотоциклах стали съезжаться немецкие офицеры разных рангов. Не трудно было понять, что именно в путятинской школе находился штаб крупного воинского соединения, скорее всего дивизии. Данное предположение подтверждается также тем, что рядом с парком находилась посадочная площадка. Работая однажды по благоустройству бункера для солдат хозяйственного взвода, я обратил внимание на то, что у самолета, кроме обслуги находились два генерала. У одного из них не смотря на мороз вместо зимней шапки была надета фуражка с красным околышем.
После полуторамесячного пребывания в Путятино девять наших женщин взбунтовались и заявили, что им необходимо дома помыться в бане. Их поддержали Аркадий и Костик. Мои увещевания не дали желаемого результата. Сознавая ответственность за самоволку, я вынужден был на нее согласиться. Вечером мы (всего 12 человек) отправились домой по дороге на Чирино. Примерно на полпути впереди послышался шум подъезжающей санной упряжки. Я бросился в сторону от дороги и завалился в снег. Остальные последовали моему примеру, и на этот раз пронесло. Обходя Чирино слева, мы вышли на пищиковское поле и по глебовской дороге пришли в деревню.
Через сутки нас собрали для отправки обратно. В общем и целом отделались легким испугом, только Аркадий, как самый высокий, схлопотал удар старой частоколиной, которая при этом переломилась. По-видимому, был правильно понят и учтен отмеченный выше женский вопрос. Но все же сопровождавшему на санной повозке конвоиру было приказано гнать нас в назидание рысцой до места назначения. Только после боярского моста возмущенные женщины, понося конвоира, перешли на шаг. Последнему пришлось уступить, хотя он ссылался на полученный приказ. Десятерых отправили назад в д. Путятино, а меня и Аркадия оставили в Чирино заготавливать дрова и разжигать кухонные котлы, чтобы облегчить жизнь покладистых девиц, которые, кроме кухни, обслуживали не только немцев-поваров, но и других иже с ними. Большинство, конечно, составляли неподдающиеся. Одна из таких вышвырнутая за дверь со слезами на глазах драила котел походной кухни, тогда как отвергнутый домогатель, стоя на крыльце наблюдал за ней, а потом вернулся к веселящейся компании.
Скорее всего, в начале февраля 1944 г. односельчанин Никита Янченко из Заднепровья привез в Чирино немецкого офицера, после появления которого начался форменный переполох. Устно и по телефону отдавались различные приказы, в числе которых меня прежде всего заинтересовал случайно услышанный об отправке 12 цивильных в д. Клены, где находился один из трудовых лагерей. Я понял, что речь идет о нашей команде, а потому поздним вечером вдвоем с Аркадием мы отправились к себе домой. Назавтра с утра стало известно, что и остальные десять из д. Путятино, почувствовав неладное, тоже оказались дома, следуя по ранее опробованному маршруту. Но вместо того, чтобы радоваться, пришлось не единожды прослезиться.
В середине следующего дня, появившиеся жандармы велели всем жителям следовать в д. Негатино. Говорят - скорый поспех людям на смех. Запряг искалеченную лошадь и взвалив на сани кое-какие пожитки, я вместо того чтобы выждать, когда жандарм бросится на перехват семьи уезжавшего в сторону Сватошиц Ковалева Родиона, направился в сторону Глебово. Не отъехав и ста метров, мы были остановлены жандармом, который, выхватив пистолет, по-русски заявил мне, что в следующий раз за ослушание я схлопочу пулю. Мы поехали по указанному маршруту, следом за нами, не успевший улизнуть Родион со своими домочадцами и еще несколько семей. По выезде из деревни мы наблюдали, как несколько семейных односельчан, преследуемых жандармом, удирали по дороге на Бородино. Как только они скрылись в лесу, преследование прекратилось. После ночевки в Негатино нас погнали в Дубровно, а затем по правобережью Днепра в Оршу. Во время переправы по льду через Днепр в Кобыляках произошла заминка. Спускаясь с крутого берега, повозка Родиона опрокинулась, а пожитки рассыпались. Остальные подводы, поддерживая, спустили зигзагом. Поздним вечером нас измученных и голодных пригнали в переполненный лагерь, если не ошибаюсь, на месте бывшего Кутеинского монастыря. Через пару дней добровольно по принуждению ограбили, забрали коров и лошадей, которых нечем было кормить, рассчитавшись для видимости оккупационными марками.
Здесь я встретил одноклассника по Дубровенской десятилетке Константина Прокопенко, который с двумя другими парнями был приставлен следить за порядком. Позже он был вывезен на принудительные работы в Австрию. В их каморке я скрывался от периодически появлявшихся разных охотников за рабсилой преимущественно из молодых парней и девчат. Однажды появилась и вышеназванная переводчица, проживавшая в нашей избе. Сестра просила ее помочь нам в беде, но она ничем не могла посодействовать. Скоро голодавших людей стали эвакуировать из лагеря. Наши старики во главе с Родионом Ковалевым, который, как отмечалось ранее, говорил по-немецки, обратились с просьбой, чтобы нас, уроженцев одной деревни, не разлучали. Шесть наших семей были погружены в один товарный вагон и вечером эшелон уже был возле Минска, а на следующие сутки нас выгрузили на станции Граево в Польше.
В лагере, куда нас поместили, оказались беженцы из других районов, чаще упоминались Микошевичи. С ходу началась санобработка. Раздетых осматривал обрюзгший в три обхвата врач с безразличным тяжелым взглядом. По его указанию отбирали молодых и еще способных работать, а немощным ставили несмываемыми чернилами клеймо на лоб. Такие, как оказалось, были обречены на смерть в крематории. Я боялся за своего отца, которому шел 69 год, но, к счастью, его пропустили. После проведенного отбора нас опять погрузили в вагоны и втрое увеличившийся эшелон покатил на запад. В этом я убедился, когда проезжая по железнодорожному мосту, громко спросил у проходивших мимо, какой город? Мне ответили: «Торунь». Через некоторое время мы оказались в Лерте под Ганновером. Но так как пересыльной лагерь был еще занят нашими предшественниками, эшелон проследовал до города Папенбург возле голландской границы. Нас на три дня выгнали из вагонов в бараки, а потом тем же эшелоном вернули обратно в Лерте, где мы пробыли около месяца. Кроме первой санобработки с дезинфекцией всех вещей и пожитков, последовала повторная, так как обнаружились неединичные случаи заболевания сыпным тифом со смертельным исходом особенно среди прибывших с юга Белоруссии. Из наших умер лишь отец бывшего полицейского из д. Савино. Только 15 марта 1944 г. нас определили на работу в деревню Гюфер в районе Ильцена на хозяйство бауэра-фюрера Генриха Бишфа, у которого, кроме нас, работали поляк Стефан, польки Гелена и Марыся, немец Виллем и подросток Рихард, из родственников хозяев, стажировавшийся на бауэра.