А. П. Груцо воспоминания и размышления о прожитом и пережитом

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11

с пивной котёл, борода аршина три». Потом отец, будучи в Добрыни, выяснил их значение. К сожалению, вскоре бабушка и её старший сын Сидор умерли, а меньшой Афанасий женился на сосватанной отцом уроженке Пищик Аксинье. Во время свадебной поездки она держала на коленях меня и блестящую икону, которая затем красовалась у них в углу над столом вместе с двумя другими мрачными с виду иконами. У них родились два сына Дмитрий и Пётр, и дочь Татьяна, с которыми, а равно с двоюродными Новиковыми от младшей сестры матери мы с сестрой жили как родные в мире и согласии.

Запомнились также и некоторые другие события дошкольного периода. Прослышав, что мать собирается в д. Родзяки навестить двоюродного брата, я просил взять и меня с собой. Когда обнаружилось, что мать потихоньку ушла, я отправился вдогонку. На повороте дороги в д. Чирино встретил крёстную Агрипину Платониху и попросил её показать дорогу в Родзяки. Она, взяв меня за руку, повела в обратном направлении, а потом передала пахавшему неподалёку отцу, который показал мне правильную дорогу, слегка стеганув острастки ради пугой.

Несколько позже я увязался ходить по борозде за пароконной упряжкой пахавшего отца и следовавшим за ней жеребёнком. Меня тянуло потрогать его мохнатый хвостик, но это не понравилось жеребёнку, и он лягнул меня в подбородок. Подбежавший на мой крик отец отнёс меня в избу, передал матери и при этом сказал: «Бойся коровы спереди, коня сзади, а дурака – со всех сторон». Это выражение часто повторялось и потому запомнилось на всю жизнь.

После переселения с середины хутора на более высокое место у дороги однажды сестра отца Наста (Анастасия), которая в связи с ликвидацией Сватошицкой богадельни (церковный приют для больных и бездомных) проживала у нас и иногда брала меня с собой пасти коров, вынуждена была досрочно пригнать их домой, так как ветер из Сибири принёс несметные тучи какой-то мошкары. Более суток скот не выпускали, а люди сидели взаперти за плотно закрытыми дверьми. Примерно в это же время случился следующий казус: в верхнюю губу меня ужалила пчела. Жало извлекли, испуг прошёл, но вскоре губу разнесло. Это было так неожиданно и так меня потрясло, что рыдая я приговаривал: «Как же мне теперь жить?». Родители и окружающие со смехом успокаивали меня, всё, мол, пройдёт: пока жениться – загоится.

К этому периоду относится также следующий забавный случай. Мать и откуда-то взявшаяся цыганка громко о чём-то спорили, а я вертелся около них, время от времени приближаясь к ставку для питьевой воды. Прежде чем уйти, цыганка заявила, что я утоплюсь, и оторопевшая мать «проглотила язык». Вечером, за ужином о произошедшем всё было сообщено отцу. Не любивший цыган и отдавая должное пронырливости цыганки, прежде всего тому, как ловко была использована ею сложившаяся ситуация, отец обругал её пройдохой, а мать обозвал доверчивой дурачиной и простофилей, заметив при этом, что от своей судьбы не уйдёшь, каждому своё: кому висеть, тот не утонет.

Последующая жизнь, осложнявшаяся и усложнявшаяся в связи с взрослением и старением, во многом предопределена обучением, которое, по праву считается основным достижением советской власти, так как 90% безграмотного населения дореволюционной России в сравнительно короткий срок ликвидировало этот вопиющий недостаток. После революции и отчасти вследствие её в Пищиках не было начальной школы. Мой старший сводный брат Владимир, 1908 г. рождения, вместе со сверстником Василием Хочихиным обучались в г. Дубровно. Каждый знает, что по субботам евреи не работают, а потому им, проживающим по Берёзковской улице, друзья подвизались раздувать самовары и оказывать другие услуги преимущественно по чаепитию. За это, естественно, получали вознаграждение по 10-15 копеек со двора.

В целом, третье десятилетие ХХ в. (1921-1931) – один из лучших периодов жизни крестьянства за всю историю страны. Декрет «Земля крестьянам» на первых порах сыграл положительную роль, так как деревня значительно пополнилась за счёт заметно опустевших городов. Настоящие труженики, работавшие от зари до зари, довольно быстро обустроились и понемногу богатели. Срабатывала сложившаяся веками тяга к земле, как матери-кормилице. Отцу как офицеру, выходцу из крестьян, рекомендовали поступить в Смоленскую военную школу с продолжением службы в Красной Армии. Но рассчитывая на спокойную старость, он остался крестьянствовать, о чём, по-видимому, не раз сожалел, так как всё получилось наоборот.

Осенью 1931 г. в Пищиках начала работать школа. Мои сверстники сели за парты, а обо мне почему-то забыли. Обеспокоенный я сообщил отцу, что хочу учиться. Школа, куда мы отправились, находилась на хуторе вблизи деревни. Все четыре класса размещались в новой избе Максима Терещенка. Первоклассники занимали одну из скамеек, расставленных вдоль стен. Пока отец разговаривал с учителем, я с любопытством наблюдал, как и чем занимаются мои сверстники. Предоставленные сами себе они вместо занятий развлекались, кто во что горазд.

Учитель заявил, что класс и без того переполнен, посадить меня некуда, и потому начать моё обучение не поздно будет в следующем году. Так мы и ушли не солоно хлебавши. По дороге домой, успокаивая меня, отец сказал: «Не расстраивайся, за год я тебя лучше их обучу». Занятия проводились нерегулярно. Всё зависело от того, когда и насколько был свободен отец. Вопреки неблаговидным прогнозам разных недоброжелателей я в течение года научился читать, писать и к тому же усвоил все четыре действия арифметики. Отец радовался моим успехам, достигнутым под его руководством, и в этой связи прекратил в пику матери заявлять: «Дерьмо пчёлы – дерьмо мёд». Мать, в свою очередь, начала проявлять рвение по приобщению меня к религии. При этом я, стоя в углу на коленях перед иконостасом, должен был за ней повторять слова разных молитв, во многом мне не понятных.

Однажды отец, устроивший себе перекур, застал меня рыдающего на коленях. Мать объяснила, что наказала, мол, его за то, что не верит в Бога. На что отец, свёртывая из газеты цыгарку, заметил: «Уж не верит, так и не надо». Не успели заглохнуть произнесённые им слова, как меня будто ветром сдуло, а мать потом прекратила свои домогательства по этой части. В последствии мне приходилось бывать на разных службах (в том числе торжественных) в соборах, церквях, костёлах Московского Кремля, Санкт-Петербурга, Киева, Минска, Смоленска, Софии, Братиславы, Риги и других городов, но я всегда считал и считаю себя «верующим атеистом». Убеждён в том, что существование всего видимого и невидимого, понятного и пока необъяснимого, как и самой жизни на земле, познаваемо, но во многом пока не познано (второй основополагающий закон философии). Я вполне согласен с определением религии, как одной из решающих сфер влияния на жизнь общества. Стараюсь придерживаться веками установившихся традиций и по возможности достойно отмечать все религиозные праздники по византийскому обряду. Ритуал и церемониал проведения их как нельзя лучше отвечает удовлетворению духовных потребностей человека. В наше время православная церковь, которая предпочитается другим конфессиям, обрела все свои ранее попранные и утерянные права. Однако по возрождению и утверждению духовной жизни человека сделано и делается пока недостаточно. Вместе с тем хотелось бы, чтобы больше внимания уделялось восстановлению сохранившихся полуразрушенных церквей, монастырей и других религиозных святынь.

Осенью 1932 г., я сам отправился во второй раз поступать в первый класс. Всё обошлось как нельзя лучше. Для занятий было арендовано две избы. Первый и четвёртый класс занимались у Лёксочки, а второй и третий – у Микодихи. Свободные от работы хозяева слушали нас, и, по-своему реагируя, оценивали и учеников и их знания. В этой связи Наста Лексочкина заявила при всех: «Ляксей, тут табе нечыга дзелаць, iдзi ты к Мiкодзiсi». Это было как раз перед Октябрьскими праздниками. После праздников по дороге в школу я вспомнил о сказанном и направился по указанному адресу. Естественно ученики и хозяева восприняли меня с распростёртыми объятиями. Позже появившаяся учительница была, конечно, удивлена. Однако после того, как ей Матруна Микодихина изложила суть дела, проявила по отношению ко мне определённый интерес. В ходе испытания выяснилось, что я по всем предметам знаю больше, нежели предусмотрено программой по второму классу. Заминка произошла только по пересказу. Учительница дважды прочла какой-то отрывок о корове, а ученики должны были пересказать услышанное. Так как другие или отказались или не смогли, пришлось, как говорится, отдуваться мне. Я почти слово в слово передал содержание, но при интерпретации моё Я отождествлялось с коровой. Это не могло не вызвать определённое оживление слушающих. На допущенную ошибку было указано, а в целом ответ заслужил одобрение и соответственно хорошую оценку.

Ещё до окончания занятий к нам пожаловала разгневанная учительница первого класса, усмотревшая в произошедшем нарушение закона и подрыв её авторитета. Началась перепалка, как между ангелом и сатаной, за мою грешную душу. Препирательство буквоедства (перевод из класса в класс осуществлялся только в конце учебного года) со здравым смыслом (уровень обнаруженных знаний) положительно решилось благодаря реплике Матруны, которая посоветовала учительнице первого класса по настоящему заняться обучением и воспитанием собственного сына, потому как такого балбеса и оболтуса не то что в деревне, во всей округе не сыщешь.

Отец и иже с ним были изумлены и обрадованы первым самостоятельно принятым мною решением и его результатом. Итак, окончив за один год два класса, я наверстал упущенное, что впоследствии имело решающее значение. Так как до войны я успел окончить десятилетку.

Несколько позже, но уже зимой в первый и последний раз я увиделся с моим сводным братом Владимиром, который после сдачи зимней экзаменационной сессии приехал домой на каникулы. Помню, что под вечер он поинтересовался моими успехами и остался ими доволен. Обнаружив в учебнике для чтения заинтересовавший его рисунок пулеметчика за пулемётом Максим, он с ходу зарисовал его. Когда же, взяв резинку, хотел что-то поправить, я умолял его не делать это. Посмеявшись, он всё же внёс исправления, а сам затем направился к своей возлюбленной Ганне Шамбуровке, проживавшей на соседнем хуторе возле самого леса. Я с гордостью показывал этот рисунок своим одноклассникам, а сам рисовать так и не научился. Назавтра, после осмотра хозяйства (три лошади, корова с подтёлком, две свиньи, кормная и худая) брат заявил отцу: «Ты чего хочешь, чтобы тебя раскулачили?» Отец с ходу сделал вывод. Коня купили в дубровенскую милицию, а кобылу постарше уступил шурину Новикову Василию за сорок осьмушек табаку. Правда, через пару лет они полностью рассчитались.

Пребывание брата дома, к сожалению, ознаменовалось неблаговидным поступком. Вместе с упоминавшимся выше Василием Хочихиным они в Сватошицах сбросили церковные звоны. В этой связи верующие прихожане поносили их как зарвавшихся комсомольцев на чём свет стоит, предрекая небесную кару за содеянное святотатство, что в конечном итоге и сбылось. Василий потерял на войне ногу, а брат, заболевший плевритом, отказался от сложной операции по удалению части лёгких, полагая, что её собираются провести в качестве эксперимента. Когда же он согласился, было уже поздно и бесполезно, делать операцию отказались врачи. Умер он в январе 1943 г. и, что удивительно, в одно и тоже время приснился отцу и матери, которые после обсуждения пришли к заключению, что вещий сон не к добру.

Проводившаяся правительством политика воинственного атеизма и применяемые методы по его утверждению отразились на состоянии нравственности и морали. Предавались забвению такие заповеди добра и человеколюбия, как побойся Бога, не клевещи, не лжесвидетельствуй, возлюби ближнего своего яко самого себя и другие им подобные.

В связи с начавшейся этой зимой коллективизацией светлые дни в последующей жизни нашей семьи случались изредка. Коллективизация началась с обобщения лошадей, крупного рогатого скота и различного хозяйственного инвентаря. Специально выделенная комиссия по обогульнению(обобществлению) явилась и на наше подворье. Относительно лошадей вопрос не возникал. Шило в мешке не утаишь: всем было известно, что они проданы. Иван Листратёнок (Студнев) заинтересовался, куда подевалась тёлочка-перезимок, которую отец прирезал, а кожей подшил свои лапти. Я смотрел с опаской на эти подшитые телячьей кожей лапти и полагал, что если их увидят, то мало не будет, придется отвечать. Но поскольку с коллективизацией был связан массовый убой скота, заданный проформы ради вопрос повис в воздухе, т.е. остался без ответа. Что касается обобществлённой кобылы, то она по отношению к колхозу повела себя, прямо сказать, по-свински. Вырвавшись из колхозной стайни, прибежала домой, тем самым подложили своему хозяину настоящую свинью.

Им, как и многими другими в это время, решался гамлетовский вопрос: быть или не быть. После публикации И.В. Сталина «Головокружение от успехов» многим показалось, что правительство не возражает против устоявшегося уклада деревенской жизни. Начался массовый выход из только что организованных и ещё не окрепших колхозов. Это, конечно, противоречило установке «добровольно по принуждению». Последовали репрессии, которым подверглась наша семья, так как отец решился остаться единоличником. Показательным в этом отношении было выступление на деревенском собрании в Пищиках председателя Совнаркома Белоруссии Червякова, заявившего, что он камня на камне не оставит, но добъётся претворения в жизнь решений партии и правительства. Выступавший затем на белорусском языке один из его приспешников часто повторял слово «вось» в знчении «вот». Один из слушателей, а именно, Иван Евдокимович Груца в сердцах воскликнул: «Всё вось, да вось, а катки гдзе» (Всё ось да ось, а где колёса»). В разговорной речи деревни это выражение приобрело статус фразеологизма, употреблявшегося в тех случаях, когда трудно уяснить смысл сказанного собеседником.

В конечном итоге в Пищиках возникло два колхоза: «Имени 13-летия РККА» и «Вторая пятилетка», в который объединились жители хуторов, примыкавших к деревне Чирино (по-местному эта территория называлась «Пянеўя»). Через пару лет, но ещё до войны они объединились, выбрав название первого из них. Единоличникам были выделены неудобные земли, по окраине деревенского поля, примыкавшего с трёх сторон к лесу. Большинство единоличников разбрелось кто куда: одни уехали в Сибирь и другие области России, некоторые обосновались в городах.

Несмотря на развернувшуюся массовую пропаганду и агитацию, коллективизация как насильственное и противоестественное мероприятие по изменению веками устоявшегося уклада деревенской жизни большинством народа воспринималась отрицательно и даже враждебно. Некоторые моменты такого отношения на всю жизнь запечатлелись в моей памяти. Однажды ненастным зимним днём к нам в избу зашёл средних лет мужик с обледеневшими усами и бородой. Следом за ним ввалился молодой человек комсомольского возраста в дублёном полушубке. Мать в этой связи (отца не было дома) разразилась причитаниями, мол, что это за жизнь такая пошла. Мол, в такую непогоду не то что человека, собаку нельзя выгонять на улицу. Пока первый оттаивал усы и бороду, второй достал тюбик пасты и отвернув крышку, отвернулся взять воды. Я стал вертеть в руках этот тюбик, до этого мне ничего подобного не приходилось видеть, и нечаянно выдавил изрядную порцию пасты, которая с ходу была подхвачена молодым человеком на щётку. Изумлённый, я хотел повторно провернуть понравившуюся мне операцию, но мне это не позволили. Вскоре эти двое, ходившие, как в связке, но придерживавшиеся диаметрально противоположных взглядов на происходящее, последовали дальше по своему маршруту. Такой молчаливый протест отчасти напоминает “хождение в народ” народовольцев.

Через несколько дней у нас нежданно, негаданно появились двоюродные братья матери Егор и Семён (Сёмка) Тарасевичи. Во время беседы за рюмкой водки первый из них вертел в руках револьверный патрон, приговаривая, что ведь эта пуля кому-то предназначена. Отец не обратил должного внимания на такие манипуляции, показав тем самым, что он не собирается принимать участие в планировавшейся вооружённой авантюре. После того, как они уехали, он сказал матери: “Он рассчитывал, что я заинтересуюсь его револьвером, но за войну я наигрался такими игрушками, и с меня достаточно”. Видимо, преполагалось убрать кого-либо из активистов, но отец, как говорится, не клюнул на затравку, предпочёл остаться в стороне. Вскоре Егор Кондратьевич Тарасевич с семьёй уехал в Сибирь, а потом героически воевал на фронте во время войны. Как известно, чтобы подавить сопротивление народа, коллективизация сопровождалась раскулачиванием. Мне не раз довелось видеть (жили ведь у дороги), как везли раскулаченных и подлежащих выселению. На санках, кроме пожитков, сидели закутанные дети и те из взрослых, кто не в состоянии был двигаться. Картина удручающая.

В Пищиках кулаков не оказалось, так как земельные наделы были небольшие и обрабатывались без батраков: т. е. не было соответствующих определяющих условий для раскулачивания. Но как говорится: не мытьём, так катаньем. Раз не было кулаков, то объявились подкулачники. К числу оных из-за критических замечаний по адресу коллективизации, её исполнителей и вдохновителей был причислен наш сосед по хутору Платон Храмцов. Он был арестован, скот и имущество конфискованы. Я случайно оказался свидетелем экзекуции, во время проведения которой один из её исполнителей Адам Храмцов заявил, что хозяева могли кое-что спрятать в подпечье. Обуреваемый подхалимажем, полез под пол и заглянул в подпечье, обнаружив там лишь пару вёдер картошки, о чём с радостью доложил молчавшим как в рот воды набравшим своим соучастникам. Не получив ожидаемого одобрения столь активной своей инициативе, вылез назад с видом побитой собаки. Семья старика временно разбрелась. Жена, моя крёстная, ушла к своей старшей замужней дочери Лексе Порфененко, а сын Трофим и младшая дочь Прокофья (Прэса) жили впроголодь, так как не было постоянной работы.

Возвращаясь в апреле из Оршанской тюрьмы, на подходе к дому старик на чём свет стоит поносил кого-то из односельчан, вёзшего тяжело нагруженный воз не по размытой дороге, а параллельно ей по пожне. Продавливая в ней глубокий след и тем самым нанося непоправимый вред, хотя эта пожня (сенокосное угодье) была уже не его, а колхозной собственностью. Сказывалась ныне вытравленная до основания психология крестьянина, связанная с рачительным использованием каждого клочка земли-кормилицы по прямому назначению.

Безнаказанность и вседозволенность власть предержащих приводили к самоуправству, не знающему ни границ, ни пределов. В связи с сокращением посевов и снижения урожайности колхозных полей крестьяне отказывались молоть зерно на мельницах. За помол взымали так называемые фунты, т.е. оплату натурой, а потому стали молоть на дому вручную, используя жернова. Раздобытые родителями каменные жернова появились и у нас, но ненадолго. По доносу, что поощрялось и практиковалось как норма патриотического поведения, к нам заявились председатель Сватошицкого сельсовета с двумя подручными и потребовали показать жернова. Стали рыскать по избе, обыскивая помещение (о санкции прокурора на обыск тогда знать не знали). Ничего не обнаружив в избе, сунулись в сени, где находился кубел со смалёным салом. По нововведениям, убивая свиней, следовало их лупить и снятую кожу за мизерную плату сдавать на приёмные пункты. Крестьяне же, как принято испокон веков, смолили свиней, т.е. обжигали щетину и шерсть зажжённой соломой. По началу такая деревенская практика преследовалась местными властями.

Поскольку из двух зол выбирают наименьшее, отец задержал их в избе и показал, где спрятаны жернова, находившиеся в разобранном виде под сенником, т.е. матрацем, набитым соломой. Пристыженные своей некомпетентностью по части сыска исполнители стали нести околесицу насчёт кулацкой хитрости и изобретательности. Они потребовали топор, разбили жернова, а куски их бросили поблизости в придорожную канаву. Но, как говорится, голь на выдумки хитра. В деревне стали появляться деревянные жернова. Смастерил такие и отец, распилив для этого дубовую колоду диаметром 0,7 метра. В её плотно прилегающие друг к другу части были набиты куски пришедшей в негодность чугунной посуды. После соответствующей обкатки работали такие жернова неплохо, но вертеть их было тяжело. Это далеко не то, что гонять мышку по компьютеру, чем с удовольствием занимается мой любимый внук Андрей. Я не любил молоть, используя жернова, и как мог избегал этой работы.

По отношению к неподдающимся в соответствии с политикой «добровольно по принуждению» стали практиковать такие меры административного воздействия, как распределение местными властями по их усмотрению доведённого свыше количества твёрдых заданий между жителями деревни (по-местному «обложение твёрдым»). В результате полный сундук маминого полотна оказался пустым, потому что за фунт льна приходилось отдавать аршин полотна. Кстати, сестра отца, проживавшая с нами, отказалась помогать выплачивать эту грабиловку. Разругавшись в этой связи с матерью, забрав всё своё, ушла жить к своей многодетной племяннице Марфе(Маршене) Кабуш, где вскоре умерла. Несмотря на занятую отцом такую принципиальную позицию(принципиальность как черта характера досталась мне по наследству), выжить семье помогло то обстоятельство, что жили мы буквально в трёхстах шагах от леса. Кобылу на ночь пускали пастись на ричадь (пересыхающее русло у истоков реки, то же, что и мокрядь). Образования с суффиксом –адзь- (-ядзь-), ныне непродуктивным, раньше были более употребительными (челядь, рухлядь, чадь, стерлядь, голядь и др.). Рано утром, как ни в чём не бывало, отец приводил её домой.

Что касается коровы и телят, то вместе со скотиной других хозяев, пасти их приходилось на придорожной полосе, пока лесник Владимир Иванович Любовицкий во время обхода не уходил вглубь опекаемой им Боярской дачи. После скот запускался на окраину леса, а мы, пасущая детвора, играли в лапту, цурку и казаков-разбойников. Время возвращения на дневку определялось по солнцу и тени (чем ближе к полудню, тем тень короче), а в пасмурные дни – по состоянию скота.

После некоторого отдыха (спать среди дня я так и не привык), прихватив с собой кринку (гарлач), отправлялся за ягодами и за пару часов приносил от 2,5 до 3х литров земляники, которую ели всей семьёй, обычно запивая молоком. Кроме того, с ведома лесника, который приходился племянником по женской линии, отец за сезон между кустами накашивал пару возов сена. Как говорится, свой – не чужой: над виром потрясёт, а в вир не бросит.

Заливной луг по обоим берегам Росасенки с ответвлениями в сторону деревень Барсуки и Коровино вплоть до моста по дороге на Чирино лесничеством во время сенокоса сдавался в аренду дубровенским мещанам. Однажды из скошенного и отчасти высушенного сена был сооружён шалаш, в котором косцы оставались на ночь. Мне так понравилось пребывание в шалаше, что я просился тоже остаться в нём на ночь, однако в таком удовольствии было наотрез отказано. Назавтра высушенное сено несколькими рейсами за определённое вознаграждение было отвезено отцом хозяевам.

Вообще сено как товар, особенно в г. Орше, было в цене и заготавливалось горожанами во время сенокоса, то есть, в середине июня. Нагрузив воз, мы с отцом обычно выезжали притемками. В Оршу приезжали уже после восхода солнца, опрокидывали воз и ворошили слежавшееся сено. Навьючив опять воз, ехали на рынок. Однажды опрятно одетый интеллигент стал расспрашивать, откуда мы приехали, и согласился заплатить запрошенную и, естественно, завышенную цену. Приехали к нему, сгрузили сено и получили обещанные деньги. Однако некстати появившаяся супруга хозяина, взбеленившись, с ходу стала поносить его в духе пушкинской старухи, подробно объяснив ему допущенный промах. И отец, и я в связи со сложившейся ситуацией чувствовали себя не лучшим образом. По дороге домой отец обронил: «Не обманешь, не продашь».

Выехав за город, отец потихоньку задремал, а я правил лошадью и не обратил внимания на двух стоявших у дороги парней. Повернув голову в сторону отца, я опешил: протянутая сзади рука шарила по отцовским нагрудным карманам. Я стал толкать отца, а когда оглянулся, то, подсунув мне под нос кулак, парень спрыгнул с телеги и направился к своему напарнику.

Второй не менее досадный случай тоже был связан с поездкой в Оршу. По приезде в город мы остановились у дальних родственников матери, проживавших примерно в двухстах метрах от моста через Днепр при въезде в город со стороны Горок и Дубровно. Отец с хозяевами отправились на рынок, а я остался с квартирантами хозяев. Ожидая отца, я несколько раз подбегал к мосту и был очень обеспокоен. Под вечер явилась пьяная хозяйка и стала распекать квартирантов, а я вновь побежал к мосту и нашёл возле него отца, сидящего на карачках у самой воды. Кое-как я добрался с ним до избы, хозяйка стала торопить меня отправляться домой, так как дорога длинная, а уже поздновато. Расплакавшись, я стал возражать, что на ночь глядя не могу никуда ехать. Меня дружно поддержали квартиранты, в связи с чем одну из трёх пар самодурка пообещала назавтра выгнать. Затянув упиравшуюся кобылу в курятник, я с отцом улеглись на пол прямо у порога. Впотьмах приплёлся вдрызг пьяный хозяин. Отец проснулся под утро и стал упрекать хозяев в случившемся, а те как могли оправдывались. В итоге оказалось, что все деньги, которыми располагал отец, были пропиты. Обмениваясь по возвращении домой любезностями, мать обзывала отца пьяницей, а он попрекал её паршивыми родственниками.

Заслуживает внимания и такой случай. Сестра Валентина гуляла на лугу неподалёку от дома и с криком, что её обсели какие-то мошки, прибежала домой. Оказалось, что часть отроившейся пчелиной семьи незамеченной улетела с барсуковской пасеки, находившейся в лесу вблизи деревни. Уставшие от долгого перелёта, пчёлы свились клубком у ног остановившейся сестры на стебле картофельной ботвы. Родители не растерялись: быстро обрезав картофельный стебель, опустили его вместе с пчёлами в лукошко. Кружившиеся в воздухе остальные пчёлы постепенно присоединялись к большинству. Лукошко накрыли прореженной тканью, и мать, отправившись в д. Добрынь к родственникам, привезла оттуда улей, то есть еловую выдолбленную колоду длиной в полтора метра. Вечером с поставленного боком лукошка пчёлы по простыне перекочевали в улей. Однако по-настоящему заняться пчеловодством помешали события, о которых будет сказано ниже.

Мои отношения с сестрой складывались не лучшим образом, и отнюдь не по её, а больше по моей вине. Припоминается такой случай, могущий послужить подтверждением сказанному. Однажды на ужин мать налила в глубокую глиняную миску нам молока, дала по куску хлеба. Сестра в пику мне отказалась кушать, мол, сейчас не хочу, поужинаю после, а я не мог смириться с такой провокационной постановкой вопроса. Так как свободной посуды не оказалось, я положил поперёк миски ложку, разделив её таким образом на две равные части и сказал: «Ты свою половину можешь оставить на потом, а я свою буду есть». Сестра с такой постановкой вопроса согласилась, но когда заметила, что и в её половине миски молока заметно поубавилось, подняла крик и полезла ко мне драться. Я, защищаясь, естественно, не остался в долгу.

На крик прибежали родители. Сестра взахлёб рассказывала, как было дело, а я вносил лишь уточнения и поправки, доказывая, что я ни в чём не виноват. Чувствуя однако неладное, не дождавшись разбора дела, выскочил из избы и бросился бежать в лес. Отец сел на кобылу, догнал меня и посмеиваясь ехал рядом. Поняв, что от порки не уйти, я сел на луг и горько заплакал. Отец слез с лошади, дважды огрел меня путом и сказал: «Можешь идти домой, но впредь оставь такие свои проделки». Так, с помощью ремня, а иногда зуботычины и подзатыльника, используя также другие антипедагогические приёмы, с незапамятных времён воспитывалось подрастающее поколение настоящими родителями, не имеющими понятия о том, что такое педагогика.

В этой связи припоминается высказывание академика Келдыша, который, докладывая о проверке состояния науки в пределах страны, сориентировал внимание руководства на роль разных наук, которые, по его мнению, делятся на естественные, неестественные и противоестественные. К числу последних относится педагогика. С его точкой зрения нельзя не согласиться. В наше время развелось столько педагогики разных мастей и оттенков, что на изучение её по учебному плану университетов педагогического профиля отводится больше часов, нежели не так давно так же необоснованно отводилось на историю КПСС, политэкономию социализма и капитализма, диалектический и исторический материализм, научный и антинаучный, к сожалению, только утопический коммунизм.

При такой установке дело подготовки настоящих высококвалифицированных специалистов как хромало, так и поныне хромает на обе ноги. Воспитание настоящего, законопослушного человека как полезного гражданина – это прежде всего удел семьи, тогда как подготовка высококвалифицированных специалистов в соответствии с требованиями времени всецело зависит от школы. С учётом сказанного должна планироваться и проводиться работа по воспитанию и обучению подрастающего поколения. Конечно, школа всех степеней должна заниматься воспитанием с учётом изучаемого фактического материала преимущественно по истории и литературе и возрастных особенностей обучающихся. Однако, воспитание настоящего патриота, а не космополита, предполагает усвоение комплекса знаний о совершенном и совершаемом народом во главе с его выдающимися светскими и военными руководителями, деятелями искусства, отечественной литературы и культуры. При этом сведения по истории и литературе следует по возможности преподносить и внедрять в сознание обучающихся во взаимосвязи. Например, слова А.Н. Некрасова, певца скорби и печали народной из стихотворения «Поэт и гражданин»: «Иди на смерть за честь Отчизны, За убежденья, За любовь, … Иди и знай, что дело прочно, когда под ним струится кровь» следует рассматривать как продиктованные патриотическим подъёмом в русском обществе в связи с войной за освобождение славян 1877-1878 гг.

Недостатком патриотического воспитания в советское время следует признать то, что оно было зациклено на героике революции и прославлении победы в гражданской войне, тогда как в этой связи нельзя было не обращать внимание на все героическое в жизни народа и государства от Рюрика и Олега и до наших дней. Нельзя также обходить вниманием и то, что настоящие патриоты из более образованных слоёв общества, поддержавшие так называемое белое движение, сражались и гибли за единую и неделимую Россию, пущенную на распыл недалёкого ума дегенератами в печально известных Вискулях с молчаливого согласия недальновидного гаранта конституции, не сумевшего, а скорее, в угоду врагам и недоброжелателям из-за границы, не пожелавшего привлечь преступников к ответу, т.е., к суду, за нарушение основного закона страны.

На следующий год занятия всех четырех классов проводились в избе братьев Белоусовых (Конон, Аверьян и Федор). По переменкам орущая детвора выводила из терпения соседа деда Савку, который, пытаясь унять детей, сам громко кричал и ругался. Однако старанием директора Стрелкова к зиме появилось отдельное школьное помещение. Им оказалась перевезённая с хутора бывшая дьякова изба-пятистенка. Учение шло своим чередом, без особых эксцессов, если не считать того, что однажды возле школы в присутствии наиболее любопытных учеников односельчане снимали кожу с убитого накануне упоминавшимся ранее лесником Любовицким матерого волка. Зверь был смертельно ранен и бросился на охотника, который успел забраться на дуб и просидел на нём, пока волк не испустил дух.

Волкам в наших краях явно не везло. Из чащобы справа от Боярского моста по следам, оставляемым утром на росной траве по пути к водопою, их выводок дважды выслеживал проживавший вблизи за рекой на хуторе Парфененко Михаил, забирал щенят, за которых получал от лесничества приличное вознаграждение.

С годами, по мере взросления, количество запечатлевшейся разного рода информации, естественно, увеличивалось. Из впечатлений связанных с обучением в пятом классе Сватошицкой неполно-средней школы запомнилась первая двойка по немецкому языку. В отличие от других учеников я плохо запомнил и потому не смог правильно повторить немецкую фразу, предложенную преподавательницей для запоминания, а потому в дальнейшем стал более внимательно слушать и запоминать сообщаемое преподавателем. Начала геометрии преподавал директор школы Гудымов. По дороге домой я старался воспроизвести и запомнить услышанное, и на следующих занятиях, даже если меня не вызывали, поднимал руку и излагал сущность вопроса. Однако, однажды после моего ответа преподаватель простоял некоторое время задумавшись и не поставил почему-то мне вполне заслуженную положительную оценку. Оказалось, что вечером его арестовали, как врага народа на том основании, что в его доме ночевал причисленный к нацдемам и покончивший самоубийством уже ранее упоминавшийся Червяков. Скорее всего, Гудымов был арестован, чтобы получить компромат, необходимый для ареста председателя СНК Беларуси.

Следующая волна репрессий в нашей местности связана с выборами в Верховный совет СССР. Вначале в качестве депутата по нашему округу должен был баллотироваться Бокис, исполнявший обязанности начальника бронетанковых войск. Однако в связи с расправой над так называемой военной оппозицией (горько было смотреть, как недальновидные дуралеи из учеников замазывали в учебниках портреты Тухачевского, Егорова, Блюхера) он был отозван и заменен полковником Яковлевым, позже погибшим в боях на Халхин-Голе. Возле школы была сооружена трибуна, с которой с речью выступал депутат, основательно продрогший, как и немногочисленные жители деревни Сватошицы и ученики. Отогревание соответствующим образом было организовано в учительской, куда меня направила учительница географии, то ли за мелом, то ли за картой. В числе проголосовавших против было только 6 человек. Стали вычислять, кто бы это мог быть. В число подозреваемых был зачислен и отец как бывший штабс-капитан императорской армии. Но эта версия отпала, скорее всего, в связи с тем, что был написан донос, автором которого считали преподавателя Шренка и иже с ним. Вскоре был арестован и репрессирован, как враг народа преподаватель алгебры и геометрии, а также немецкого языка Белугин (во время первой мировой войны он находился в плену и немного знал по-немецки).

Наш классный руководитель, преподаватель истории, впоследствии обосновавшийся в д. Пугляи Оршанского района, женился на дочери Белугина, которая после реабилитации отца сошла с ума. Сожалея о случившемся, я всё же недолюбливал вышеназванного преподавателя как человека. Во время подведения итогов за полугодие (возможно, за третью четверть) по алгебре я получил «отлично», а по геометрии – только «хорошо», хотя последнюю любил больше и предпочитал первой.

Для того, чтобы исправить ситуацию, мне было предложено доказать одну из теорем. Начертив чертёж и обозначив буквами углы, я стал доказывать, но запнувшись, решил, что хватит мне и «4». В результате, к моему изумлению, получил «2» за ответ, а четвертную четвёрку преподаватель исправил на тройку к немалому удовлетворению ухмылявшихся одноклассников, особенно односельчан. Я сделал ещё один вывод: не возносись, чтобы не быть осмеянным.

Обучение в Сватошицкой семилетке осложнилось тем обстоятельством, что заболев в 6-м классе зимой корью, я пропустил больше месяца занятий, не мог сходу преодолеть упущенное по наукам математического цикла, и потому отдавал предпочтение гуманитарным наукам, больше других любил историю и географию. Этому способствовало также то обстоятельство, что при посещении добрынских родственников, я обнаружил хорошо иллюстрированные и доступно написанные учебники по этим дисциплинам, оставшиеся от обучавшихся по ним братьев матери Сидора, Афанасия и Андрея. Меня очень интересовали рисунки природы: северное сияние, льды полярного океана, вулканы и гейзеры Камчатки, гора Благодатная на Урале, о которой в связи с хищнической эксплуатацией природных богатств сложилась пословица: была гора высокая, стала яма глубокая.

По картам и комментариям к ним я ознакомился с славянскими племенами, проживавшими по Дунаю, Днепру, Двине и Висле, с историей Киевской державы, колонизацией смоленскими, полоцкими и витебскими кривичами, ильменскими славянами востока и северо-востока европейской России, с историей Великого княжества Литовского и единоборством Речи Посполитой и России за главенство и руководящую роль в славянском мире.

Меня интересовали обозначенные на картах разным цветом приобретения каждого из монархов в связи с расширением России. Я не мог не удивляться, что больше всех в этом отношении повезло Ивану IV Грозному, в царствование которого были присоединены территории не только Казанской и Астраханской орды, но и вся огромная Сибирь. Значительное расширение России произошло во времена Екатерины II Великой в связи с разделом Польши и присоединением Крыма и других южных территорий в результате двух победоносных войн с Турцией. С учётом сочетания данных истории и географии было прослежено складывание Российской империи вплоть до начала революционной смуты. Однако некоторые вопросы по тем временам вызывали явное недоумение. Прежде всего, это касалось восстания декабристов на Сенатской площади и некоторых других.

Затруднения по изучению близкородственных русского и белорусского языков в основном связаны с особенностями орфографии, как системы правил, устанавливающих единообразные способы передачи речи на письме. Если русская орфография базируется на морфологическом принципе, заключающемся в том, что родственные слова и составляющие их морфемы сохраняют на письме единое начертание, несмотря на различие в произношении, то в основу белорусской орфографии положен фонетический принцип, сводящийся к тому, что буквами алфавита обозначаются реально произносимые звуки, т. е., как слышится, так и пишется. В этой связи мне запомнилось, как на уроке русского языка преподавательница обратила внимание на особенности произношения прилагательных и причастий мужского и среднего рода в родительном падеже единственного числа. Для закрепления услышанного было продиктовано несколько предложений с указанной формой, правильно записанной мною, тогда как мой сосед по парте, Червинский Павел из деревни Гудово, в окончании вместо –ого писал – ово. Я не преминул напомнить ему, о чём шла речь в начале урока, и он успел исправить допущенные ошибки, прежде чем тетради собрали для проверки. Такая помощь отчасти объяснялась тем, что между нами был заключен договор по соцсоревнованию. Впоследствии такие договоры между учениками были запрещены как педологические извращения.

Посещение деревни Добрынь объяснялось тем, что там находился фельдшерский пункт, а я нуждался в лечении указательного пальца левой руки, нечаянно порезанного острым ножом, который неслучайно от меня прятали. Вследствие рожистого воспаления деформировалась фаланга, примыкающая к ладони, палец стал короче, не больше мизинца.

С одноклассниками я иногда заходил в деревню Бахово к моему двоюродному брату Фалалею Тропову, встречался с его женой и дочерью Пелагеей (Полькой). Весной, во время таяния снегов, иногда оставался ночевать у двоюродного брата Ильи Сергеевича, проживавшего в д. Сваташицы с женой и детьми Алисой, Николаем и Александром. Дело в том, что потоком воды из Быковского моха в Глинище перекрывалась дорога между Пищиками и Сватошицами. Из того же моха вода скатывалась в диаметрально противоположном направлении в речку Росасенку.

Из редких весёлых минуток тогдашней жизни особо следует отметить прослушивание на хуторе у соседа Тихона граммофонных пластинок через открытое окно по праздничным дням. Из них в памяти сохранились только сатирические куплеты в исполнении Ф.И. Шаляпина о блохе и её хозяине короле (Блоха ха-ха). Наш сосед по хутору Трофим Платонович талантливо исполнял в числе других мелодию только что появившейся песни «Широка страна моя родная», а девушки-соседки, из которых в вокальном отношении выгодно выделялась Наталья, дочь Хвядурыхi, хором подпевали. Мне почему-то запомнился местный фольклорный вариант первого куплета:

«Шырака страна мая радная,

Многа ў ей падушак, прастыней,

Пойдзем ляжам на кравацi

I будзем дзелаць маленькiх дзяцей»

Шутливо выраженное, но по-народному отражающее глубокое понимание смысла жизни, сводящееся к её воспроизведению.

Нельзя также не сказать пару слов о разразившейся после окончания третьего класса эпидемии дизентерии, унесшей на тот свет некоторых сверстников из числа односельчан и родственников, а именно Григория Поликарповича Груца и Андрея Васильевича Новикова, моего двоюродного брата по линии матери из Гривца. Отец применял по отношению ко мне и сестре профилактику, усвоенную им ещё во время действительной воинской службы, когда ему как фельдфебелю вменялось в обязанность заботиться о здоровье солдат. С этой целью покупалась бутылка водки, которая настаивалась на молотом перце. Обычно перед обедом, хотя и морщились, но не без удовольствия мы проглатывали по столовой ложке такого лекарства

К этому периоду относятся некоторые другие события, так или иначе отразившиеся в жизни нашей семьи, в частности, связанные с воровством скота. Чтобы избежать нежелательных последствий отец и мать практиковали ночное дежурство. Заслышав что-то неладное, отец открыл входную дверь. Воры (их было двое) бросились в разные стороны. При этом один из них застрял в бреши между стеной сеней и частоколом. Когда отец, вернувшийся в сени, чтобы схватить вилы, выбежал во двор, прохвост успел выбраться и убежать.

Примерно через неделю была украдена корова в соседней деревне Бородино. Поскольку обращаться в милицию было нецелесообразно (она в основном занималась борьбой с кулаками и подкулачниками), жители деревни провели самостоятельное расследование. По свежему следу они явились в нашу деревню с обыском у подозреваемого молодого лоботряса Кулешова Алексея Ивановича. Прежде всего их насторожило то, что в избе был тщательно вымыт пол, но обыск не прояснил ситуацию, пока один из пришедших не решился заглянуть на печь. За спиной лежавшего как ни в чём не бывало старика, обнаружилось коровье мясо. Рассвирепевшая толпа прибила до полусмерти сына, который вскоре отдал Богу душу, досталось и старику. Выданного им сообщника Михаила Куртузика от расправы спасли родственники жены, спрятав его у себя. После смерти сына отец пошёл в примаки к вдове Пелагее, в связи с чем деревенский «поэт», точнее острый на язык Храмцов Филипп сочинил забавную частушку: «Iван Куляшоў Пелагейку найшоў, Пелагейка-душа палюбiла Куляша».

Вторая попытка развивалась следующим образом. Я пригнал на постой корову и перезимовавшую тёлку. В это время мимо проезжала подвода с чиринцами, среди которых находился полупьяный Матвей по прозвищу Куцый. Обратив внимание на тёлку он, куражась, громко заяви: «Хороша телушка, я за ней приду», чем вызвал смех своих попутчиков, преимущественно женщин. Утром, когда мне предстояло гнать скот на выпас, отец, выходивший ночью по нужде до ветра, обратил внимание на искривлённый пробой и пришёл к выводу, что ночью кто-то пытался проникнуть в хлев. Тогда я рассказал о вчерашнем эпизоде. Удивлённый отец обозвал этого ворюгу «сукиным сыном», употребив и ряд других не менее «лестных» эпитетов. Вскоре однако этот Матвей, как и соучастники чиринской банды Тарас и Макар, были убиты главарём её Курлаем, который, по слухам, также был убит сообщниками где-то в Сибири. В итоге с воровством и бандитизмом в нашей округе было покончено. Жители стали спать спокойно.

Настоящей отдушиной в духовной жизни крестьянства, особенно молодёжи, было появление немого кино. Когда предстояла демонстрация картины, сходилась вся деревня, от мала до велика, за исключением ветхозаветных старушек преимущественно из числа бывших монашек, которые это новшество считали бесовским наваждением. В летнее время по вечерам, когда основательно смеркалось, на стену чьей-либо избы вывешивался экран-простыня. Напротив ставилась скамейка с аппаратурой, приводившейся в действие динамо-машиной, вертеть которую приходилось по очереди вручную. В этой связи запомнился такой эпизод. Героиня фильма грохнулась наземь. Обслуживавший динамо-машину парень, бросив крутить ручку заявил: «Ну и чёрт с ней, пускай лежит». У одних это вызвало смех а у других, в том числе и у меня – разочарование.

Аналогичный случай, как мне рассказал мой односельчанин Храмцов Пётр Николаевич, произошёл много позже, на целине в период её освоения. Ему как члену партии на общем собрании коллектива было поручено выступить с призывом ехать на целину. Он выступил, но пожелавших поехать туда оказалось менее, чем намечалось по плану разнарядки. Руководство заявило ему: «Мол, плохо агитировал, придётся ехать самому». Как на редкость порядочный человек (за время многолетней дружбы в этом я убеждался не однажды), он дал согласие, но при этом заявил, что больше партийному руководству верить отказывается. На целине, работая завхозом, он заодно отвечал за проведение культурно-массовых мероприятий, в числе которых была демонстрация на открытом воздухе кинофильмов, в том числе и фильма «Чапаев» для работников совхоза и местных скотоводов-кочевников. Последние в начале демонстрации вели себя достаточно спокойно, но когда на экране появился устремившийся прямо на зрителей Чапаев на лихом коне с саблей наголо, нервы аборигенов не выдержали, с криком «Ой, шайтан, шайтан» они разбежались по степи.

Из других мероприятий запомнилась встреча Нового года с ёлкой и конфетами в бумажном пакете в качестве подарка для каждого ученика, общее собрание учителей и учеников в связи со столетней годовщиной гибели А.С. Пушкина. Курьёзным с точки зрения детской психологии было появление в школе партийного ортодокса Бенде. Примерно на 15 минут он появился в нашем 7-ом классе на уроке истории, который проводил наш классный руководитель Лобченко. Мы не столько слушали преподавателя, сколько как завороженные смотрели на кобуру с наганом на ремне у этого пройдохи.

Как стало известно после разоблачения культа личности И,В. Сталина, он не случайно рыскал по Республике, выискивая компромат для сталинских держиморд, которые, по их признаниям, работали без брака, давали стопроцентную раскрываемость, карая на право и на лево больше правых, чем в чём-то виноватых. Кстати, обосновавшись в послевоенное время в Ленинграде, упомянутый Бенде предлагал для опубликования письма Якуба Коласа, которого вслед за Янкой Купалой, собирались репрессировать преимущественно за «Новую землю», жемчужину белорусской поэзии, объявленную критикой тех лет кулацкой поэмой.

Вспоминаются также и некоторые другие события, не учитывать последствия которых в дальнейшей жизни было нельзя. Общеизвестно, что хозяйство водить – не разиня рот ходить. В связи с наступлением ранней весны отец поторопился выгодно продать остатки сена. К сожалению, наступило затянувшееся похолодание, а кормить кобылу было нечем. Использование в качестве корма освободившейся из под снега на пастбище прошлогодней травы не отвечало предъявляемым требованиям. В результате шерсть захиревшей лошади буквально кишела вшами, что, естественно, вызывало справедливые нарекания односельчан. Пришлось обращаться в ветлечебницу. Болезненно воспринимая случившееся, я боялся подходить к лошади. Вместо мази наиболее эффективным средством избавления от напасти оказалась появившаяся вскоре обильная зелёная трава.

Убедившись на собственном опыте, я стал серьёзнее относиться к таким атмосферным явлениям, как град и молния. Оказавшись однажды на окраине леса возле подростков-пастушков, облепивших из-за дождя ствол дуба, я был основательно напуган тем, что после удара грома они отвалились от дуба в разные стороны. К счастью, никто не пострадал, но разговоров в этой связи со смехом и слезами было предостаточно. В это же время, как рассказала мать, нас посетила шаровая молния, проникшая в избу через ранее разбитое стекло. Медленно двигаясь по полу, она тихо опустилась на земляной пол и бесследно исчезла. Сидевшая на настиле над ним женщина едва успела подхватить ноги.

На следующий день молния ударила в находившуюся на гумне молотилку, работавшую на конном приводе. Гумно загорелось. Подававшего в машину Ивана Листратёнка односельчане вынесли, а находившегося рядом с ним Белоусова Конона, также поражённого ударом молнии, не успели. Ранее упоминавшийся единоличник Демьян, спешивший на пожар верхом на коне, прихватил и меня с собой. Когда мы приехали, гумно уже догорало. Листратёнок лежал на мокрой земле, чтобы восстановить чувствительность тела, и заодно распекал одного из парней, который, вместо того, чтобы спасать пострадавшего человека, ухватил и выволок мешок зерна. Несчастный Конон дополз до боковой калитки и возле неё задохнулся и обгорел. Напротив с наружной стороны гумна стояла рыдающая Прасковья (Прэса) Игнатова, возлюбленная Конона. Впрочем, так устроена жизнь, что живые больше думают о живых, нежели о мёртвых. Довольно быстро у неё появился новый утешитель. Им оказался мой троюродный брат Груца Фома (Хомка), которого вскоре призвали на действительную воинскую службу. Дальнейшая судьба его, как и многих других моих родственников и односельчан, не вернувшихся домой после войны, осталась неизвестной.

По окончанию Сватошицкой семилетки я помогал отцу по хозяйству, преимущественно по заготовке сена. На ночь отводил кобылу пастись в лес. Я рано научился садиться на лошадь, опираясь большим пальцем правой ноги на её коленный сустав, и подпрыгнув, усаживался на круп. Однажды, во время бешенной скачки по лесной дороге, буквально в ноги лошади бросился перепуганный заяц. Лошадь взвилась на дыбы, и я чудом усидел, уцепившись за холку.

Вопрос о дальнейшей учёбе не поднимался, видимо, не случайно. Обстановка была тревожной, и действительно отца арестовали по ложному доносу о том, что якобы во время военной службы в Ревеле он участвовал в расстреле бастовавших рабочих. Что арест неизбежен, мы знали за несколько дней. Помню, мать достала слиток сплавившегося металла, то есть то, что осталось после пожара от отцовских крестов и медалей, и спросила, что с ними делать. Отец со слезами на глазах передал его мне, и я с сестрой его спрятали, закопав на картофельном поле у дороги, а потом никак не смогли отыскать.

Я обычно спал за перегородкой на чистой половине избы, и утром 8 августа 1938 г. ещё до восхода солнца был разбужен громким разговором в передней. Оказалось, что отца допрашивали на счёт оружия, а взятый в качестве понятого односельчанин Студнев Иван уверял уполномоченного, что об оружии не может быть речи, так как во время пожара из горящей избы выскочили лишь в нижнем белье. Отца арестовали и увезли, а я через пару часов отправился выяснять ситуацию, наивно полагая, что, разобравшись («разборка» затянулась на год и пять месяцев), отца отпустят. Оставив лошадь у знакомого еврея Бенди, отправился в милицию, но меня туда не пустили. Тогда я подошёл к тюрьме со стороны улицы (вход в неё был из внутреннего двора милиции). В течение не менее 10 минут я слышал, как громко и горячо говорил отец о своём несчастье, видимо, с кем-то из заключённых. Было предпринято ещё несколько таких попыток. Во время одной из них я застал на дежурстве уполномоченного, который арестовал отца, но он, смутившись, убежал по делам. После он был начальником паспортного стола, и выданный в начале оккупации был расстрелян немцами. В конце концов, мне сказали: «Не путайся под ногами, отца, мол, недавно перевели в оршанскую тюрьму».

Несколько дней я занимался заготовкой дров. Запрягал кобылу и, приехав на свой участок земли, распрягал её и, привязав за вожжи к телеге, пускал пастись. Сам же рубил более полноценные олешины, складывал их на воз и, увязав его, как это делал отец, возвращался домой. Но время шло, а об отце не было никаких вестей. Мать решила, что в этой связи мне необходимо съездить в Оршу. Однако 14-летнему подростку такая поездка была не по плечу, а потому со мной поехали дядя Афанасий и его жена Аксинья. Как я понял впоследствии, мне надлежало продать лошадь и повозку, но прямо об этом из опасения о нежелательных последствиях мать даже не намекнула. Потолкавшись в приёмной тюрьмы, мы вынуждены были убраться восвояси, так как от нас отмахивались, как от назойливых мух.

Бесполезность предпринятой попытки добиться свидания с отцом, как выяснилось после его освобождения, объясняется тем, что в центральной оршанской тюрьме его уже не было. Заключенные, предшественники отца по камере, заверяли его, что лучше оговорить себя, подписать всё, потому что иначе не избежать пыток и истязаний. Вызванный к следователю отец начал с того, что ему как члену прогрессивной партии было поручено взорвать в Орше мост через Днепр. Следователь, посмеявшись, заметил: «Здорово тебя обработали в камере». В ответ опешивший отец заявил, что не знает о чём говорить. Подводя итог первому допросу, следователь заметил: «Я тебя вызову ещё раз, а затем отпущу домой».

Но пути провидения, а равно следствия неисповедимы. Ночью нескольким заключённым в том числе и отцу было приказано выходить с вещами. Всех положили ниц на дно грузовой машины и приказали не шевелиться. Некоторые из заключённых, не без основания полагая, что везут на расстрел, наложили в штаны и по-малому и по-большому. Отец, насмотревшийся за четыре года войны смерти в глаза, отреагировал более-менее спокойно, насколько это было возможно. Оказалось, что их просто переправили из одной тюрьмы в другую, но заранее сообщать об этом несчастным посчитали необязательным. Допрашивая, отцу ставили в вину письменное обращение к вождю народов. Отец парировал такое обвинение тем, что ничего не писал и писать не мог, находясь в тюрьме. С этим нельзя было не согласиться.

А дело обстояло так. Переночевав после возвращения из Орши у дяди Афанасия, я утром прикатил домой, к немалому удивлению односельчан. Через сутки лошадь и телегу забрали в колхоз, и только после этого я понял, что допустил ошибку. Если жён врагов народа сажали и выселяли, то несовершеннолетних детей не трогали. Этим объяснялось поведение матери, дяди и дядины, т. е., его жены. Мне представлялся шанс продать лошадь и телегу, а деньги оставить себе на учёбу. Но, не поняв сложившуюся ситуацию, я с точки зрения здравого смысла допустил промашку. Однако, нет худа без добра. Односельчане к нашему горю стали относиться сочувственно. Ведь сначала даже родной брат отца Сергей, мывшийся в бане основного доносчика Демьяна, заявил принародно по адресу отца, что он того стоит. Об этом услужливые друзья донесли матери, которая, мгновенно отреагировав, заявила: «Хорош гусь, ради того, чтобы помыть задницу, готов продать родного брата». Это сделалось достоянием гласности и дошло по назначению.

Более здравомыслящие односельчане посоветовали обратиться непосредственно к И.В. Сталину с просьбой отпустить ни в чем неповинного человека, за которого готова поручиться вся деревня. Мать поручила это нелёгкое дело мне. Взяв листок бумаги из тетради в клетку, я, обращаясь к высокому покровителю, изложил суть случившегося. Уличенный в мошенничестве сквалыга Скупов Демьян и его сообщник, тоже единоличник, Ковалёв Родион, облыжно обвинили отца, в чём уверены все нижеподписавшиеся жители деревни. Моё сочинение с интересом слушали односельчане, отчасти изумленные таким поворотом дела и верившие в справедливость. Зачитанное и обсуждённое обращение охотно подписали почти все односельчане, за исключением двух-трёх студентов, которые посчитали, что и без того разберутся те, кому это положено.

Если арестованных из деревни Бахово вскоре расстреляли, то решение по делу отца, удостоверившись в облыжности и несостоятельности обвинения, было отложено. Нельзя было не учитывать подписанное всей деревней и подшитое к делу обращение к самому Сталину. Запечатав его в конверт, я написал адрес: Москва, Кремль, И.В. Сталину, и поехав в Дубровно, опустил письмо в почтовый ящик. Назавтра вместо Москвы, оно оказалось в отделении милиции и было по инстанции переслано в следственный отдел Оршанской тюрьмы, так что скрыть и игнорировать его было нельзя.

Сейчас некоторые потомки бывших «врагов народа» не без гордости заявляют, что достигли высокого положения сознательно умолчав о судьбе репрессированных родителей. Я рад, что не отрекся от облыжно обвиненного отца и стремился к его реабилитации.

Думаю, что изложенные факты предопределили судьбу отца и нашей семьи. Прежде всего следует отметить сокращение хозяйства. Осенью продали стельную тёлку, а весной – запасенное отцом сено. В связи с нехваткой кормов его по сходной цене купили представители Сватошицкого колхоза. Следовало подумать и о своей судьбе. Как первый ученик из односельчан я решил продолжить учёбу. Меня не могло не задеть за живое то, что мои одноклассники Сольский Николай и Ковалёв Петр поступили в Витебский медтехникум, Леонов Андрей – в землестроительный техникум, а Татьяну Груца брат Сергей устроил на Дубровенский рабфак. Мне ничего не оставалось делать, как продолжить учёбу в десятилетке.

Прихватив аттестат об окончании семилетки, я направился в 1-ую Дубровенскую среднюю школу, которая размещалась в бывшем дворце князя Любомирского. Директор школы Митрофан Андреевич Комар оказался на месте, принял мой аттестат и сказал, что я, бесспорно, буду зачислен в школу. Обратив внимание на мои ноги, а пришел я к нему на прием босиком, заметил, что на занятия следует приходить обутым.

В основном я квартировал за 15 рублей в месяц у двоюродной сестры Марфы Сергеевны, проживавшей по Берёзовской улице с сыном Петром и дочерьми Верой, Ольгой и Юлией. Старший сын её Трофим находился в г. Бобр, сначала как отбывавший заключение, а затем расконвоированный сам охранял других заключённых. Сидел я за одной партой с Олексеенко, который был годом старше и потому во время оккупации добровольно по принуждению был зачислен в полицию. Во время одного из увольнений для встречи с родителями, проживавшими в деревне Бородино, он из Кленов, где дислоцировался отряд, шёл напрямую в направлении Пищик. В пролеске между Боярской и Липецкой дачами был с оружием в руках перехвачен партизанами и расстрелян.

Заходил я иногда к однокласснику Арбузову, тоже из числа окончивших Сватошицкую семилетку, пока его родственница не указала мне на дверь. Общение с сыном врага народа грозило неприятностями её мужу-милиционеру. Отмечу ещё один аналогичный случай. Дубровенский милиционер Гудыма, уроженец д. Чирино, проезжая в санях на вороном коне прихватил меня, плетущегося в том же направлении на побывку домой. Возле деревенского кладбища он велел мне слезать, чем я был крайне удивлен и раздосадован, так как рассчитывал доехать до избы, мимо которой и проходила Чиринская дорога. Размышляя о случившемся, я пришёл к тому же выводу: по возможности все сторонились родственников репрессированных.

Из других воспоминаний запечатлелась двойка по математике и замечание учителя Чеботаревича, высокого старика с седой бородой и шевелюрой о том, что мой сводный брат Владимир учился лучше меня. Это было, безусловно, так, но полученная двойка являлась прискорбной случайностью. По весне во время паводка прорвало плотину на Дубровенской мельнице. Событие из ряда вон выходящее. В числе других я отправился обозреть произошедшее и потому не выучил урок, понадеялся, как говорится, на авось.

Запомнилось классное собрание по поступлению в пионеры. Проводил его один из десятиклассников (фамилию запамятовал). Огулом все были зачислены в пионеры, но с получением красных галстуков вышла заминка. Так как школьным бюджетом такая статья расходов в то время не была предусмотрена, предложили покупать их за свой кошт. Однако из-за безденежья никто не проявил инициативы в этом отношении.

Из других десятиклассников обращал на себя внимание Червинский Денис, который щеголял в кожаной куртке (предел мечтаний подростков), а также сын учительницы начальных классов, которая в знак памяти о незаконно репрессированном муже ходила с указательным пальцем правой руки, прижатым и приросшем к ладони. Неосознанно удивляясь мужеству этой женщины, я невольно обращал внимание на это добровольное уродство.

В то же время я пристрастился к чтению, отдавая предпочтение приключенческому жанру. Началось с того, что случайно мне попалась книга «Навстречу гибели» о трагической судьбе французского мореплавателя Лаперуза. Она потрясла меня. Увлёкшись, я перечитывал всё, что смог достать о великих географических открытиях, связанных с именами Колумба, Васко да Гамы, Магеллана, Кука и ряда других.

Затем переключился на сочинения типа «Остров сокровищ», «Всадник без головы», а также таких как «Следопыт», «Последний из могикан» Фенимора Купера и других авторов этого жанра. Затем попозже в 9-ом и 10-ом классах наступила очередь по ознакомлению с мемуарной литературой, я даже рискнул приобрести за свои кровные гроши книгу Карла Клаузвица «О войне». Отдавал также предпочтение литературе, связанной с историей английской и французской революций, наполеоновской эпохой, историей Великого княжества Литовского, самодержавия и государства Российского, большевистской революцией, Гражданской войной и так далее.

Само собой разумеется, что чтение книг (в зимнее время хозяйка, экономя электричество, ограничивала моё пристрастие), способствовало расширению познавательного кругозора прежде всего по истории и географии. Если кто-либо из учеников затруднялся ответить на поставленный вопрос, ученики из числа его доброжелателей советовали преподавателю спросить у Груцы, он, мол, всё знает. Я, конечно, отвечал как мог по существу. В конце концов это мне основательно надоело. И однажды, когда требовалось прояснить вопрос по истории партии, я ответил, что не знаю и знать не хочу. Естественно, что после такого ответа по истории мне больше тройки не ставили. Отец, освобождённый по суду из заключения в январе 1940 г., обнаружив в табеле за 9-ый класс тройку по истории, спросил меня, в чём дело. Смутившись я с ходу не смог ничего ответить. Поразмыслив, отец сам понял в чём дело.

После окончания восьмого класса летом я занимался заготовкой сена, которое, как и все остальные колхозники, приносил из леса в набитом битком мешке. Однако в отличие от женщин, обычно в обеденный перерыв рвавших траву руками или жавших серпами, я использовал косу, припрятав её в кустах. Беда, говорят, не ходит одна. Среди лета тяжело заболела мать. Я отвёз её в больницу. Женщина-врач, взглянув на кишевшую вшами голову матери, с ходу определила диагноз: сыпной тиф. Мать положили в Дубровенскую больницу, а в помощь нам родственники определили племянницу матери Новикову Ольгу Васильевну, окончившую к тому времени десятилетку. С ней я несколько раз навещал больную мать. В качестве передачи мы покупали ей в соседнем ларьке стакан киселя.

В это время началась кампания выселения с хуторов. Я помогал соседу Шляпику Ивану, впоследствии упавшему с коня и замерзшему буквально в двух шагах от дома, разбирать и перевозить избу. Меня слегка угостили, подвыпивший я сказал Ольге что-то не совсем лестное, и она обидевшись назавтра ушла. Её заменила незамужняя сестра матери тётя Агафья.

Запамятовал в какой связи, но мне припомнился рассказ отца о том, как он десятилетним подростком смастерил детскую коляску. Вместо колёс были использованы четыре насаженные на оси дубовых среза. Сооружение понравилось одногодкам Максиму и Платону Храмцовым, которые уговаривали отца продать им его. Отец уступил за сто сладких груш. Довольные приобретением братья, посадив в коляску младшего брата Игната, потащились на поле к работавшим родителям. Выяснив все обстоятельства совершившейся сделки, родители вместо ожидаемого поощрения задали незадачливым коммерсантам порку, запомнившуюся на всю оставшуюся жизнь. Так как отец неоднократно с удовольствием рассказывал об этом эпизоде, я тоже решил соорудить что-то подобное. В качестве колеса для приспособления типа тачки была использована зубчатая шестерёнка от веялки. Недостатком сооружения было то, что при движении оно громко трещало. Это и послужило отправной точкой следующих событий с тяжёлыми последствиями. После нескольких удачных рейдов лесник Храмцов Тихон выследил меня. Забрал тачку с мешком травы, пытался найти косу, но безуспешно. Мои заверения и обещания в попытке вернуть конфискованное не увенчались успехом. Тихон поволок свои трофеи к себе в дом, находившийся вблизи леса, а я крадучись шёл следом, надеясь утащить своё изобретение. Подкравшись, я готов уже был схватить его, как вдруг появившиеся дети подняли крик, и вместо тачки я схватил висевшее ружьё, сам не знаю почему, и убежал в лес. Попытка догнать меня провалилась.

Сначала я появился возле пасших скот на обочине дороги у леса. В это время там появился пьяный упоминавшийся изверг Демьян, пытавшийся избить сестру Валентину, но за неё вступилась наша соседка по хутору Прасковья, дочка Платона. Этот Демьян, повернув в лес, наткнулся на меня. Правда я был без ружья и ситуацией не владел. Взглянув на меня, он убрался восвояси, а я с ружьём направился прямиком через поле домой. Вечером в ворота постучал председатель колхоза, пришедший «со товарищи» на разбор дела, и просил меня (не требовал) вернуть ружьё. Я согласился с условием, что мне вернут тачку и мешок. Ружьё я отдал, протянув его через подворотню. Что касается обещания вернуть мне моё, то оно повисло в воздухе, как мёртвый звук в пустом пространстве. Испуганная тётя Агафья назавтра пораньше ушла и никакой замены больше не последовало. Получилось по пословице: «Як успадне худзіна, дык забудзе й родзіна». Мне самому пришлось доить корову, кормить поросят, топить печь и выполнять по хозяйству всякую остальную работу. Репрессий не последовало, несовершеннолетних не преследовали. Демьяну поделом перепало от соседей. С непредсказуемостью моего поведения (ожидалось, что я подпущу ему красного петуха) он прекратил издевательства над нами, обиженными и оскорблёнными. Через неделю выписалась из больницы мать, кроме сыпного тифа перенёсшая заболевание возвратным тифом. Жизнь вошла в свою нормальную колею, если не считать того, что мать решила не пускать меня больше в школу, но я поступил иначе и перед началом учебного года убежал из дома, опять поселившись у двоюродной сестры Марфы.

В связи с ликвидацией еврейской средней школы (в освободившемся здании разместился военкомат) вместо одного девятого класса стало два. Я попал в 9-ый «Б» и сидел на задней парте вместе с евреем Мишей по матери Росиным. Он активно занимался общественными делами по комсомольской линии и сначала уговорил меня пожертвовать 10 копеек в пользу МОПР (международное общество помощи революционерам), а затем предложил вступить в ОСОАВИАХИМ (Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству). В этой связи плотного телосложения еврейка Левина (по слухам в начале оккупации расстрелянная в городском посёлке Ляды) заметила, что это нецелесообразно, так как его отец враг народа. Но Миша возразил, что это не важно. Окрылённый успехом и приятельскими отношениями с комсомольским вожаком, которого зачастую приходилось выручать (в связи с неуспеваемостью он был оставлен на второй год), я заикнулся на счёт вступления в комсомол. Миша, замахав руками, заявил: «Даже и не думай». Оскорблённый в лучших своих помыслах я не стал об этом думать и после того, как в начале 1940 г. отец был освобождён и облыжные обвинения сняты. Судьба Миши тоже оказалась трагичной. После оккупации Дубровно он бежал к брату, работавшему кузнецом в окрестностях городского посёлка Баево. Вместе они были застрелены извергом полицейским, из числа тех, которые не до конца осознавали, что творят. Прозрение у тех из них, кто не успел удрать на Запад, наступило в основном после того, как самих их за совершённые злодеяния по суду приговорили к «вышке», то есть к расстрелу.

Ближе к окончанию десятилетки произошёл со мной следующий курьёзный случай, связанный с поведением некоторых повзрослевших и потому не в меру бойких девиц, которые развлекаясь повадились вгонять меня в краску разными надоедливыми приставаниями. Выведенный из терпения, я заявил одной из них по фамилии Хахелько: «Чего ты ко мне лезешь, чего тебе от меня надо, проститутка?» Ещё отзвук последнего слова висел в воздухе, как я схлопотал пощёчину, первую и последнюю в жизни. Начался бабий переполох: одни обвиняли меня, другие её. Решили вынести вопрос на комсомольское собрание. Страсти улеглись, так как прозвенел звонок, вернулись выбегавшие покурить ребята, а за ними преподаватель. Комсомольское собрание не состоялось, так как разбирать поведение не комсомольца на нём не полагалось. Положительным моментом произошедшего явилось то, что меня оставили в в покое. А я с гордой миной невинно пострадавшего старался не замечать не только вышеназванную девицу, но и некоторых других иже с ней. Вскоре начались экзамены, к которым, чтобы не платить за квартиру, я готовился дома.

Следствие по делу отца продолжалось полтора года. Столь продолжительный срок был предопределён очередной вспышкой сталинской инквизиции 1937-1938 гг. Обвинения, выдвинутые в доносе, были столь примитивны и смехотворны, что не могли быть приняты во внимание. Добровольная попытка оговорить себя, что диктовалось страхом перед предстоящими истязаниями, тоже оказалась не менее смехотворной и потому неприемлемой. Что касается обвинений, сфабрикованных следствием, то попытка предъявить их была нейтрализована упоминавшимся выше письмом, подписанным односельчанами. Следует также иметь ввиду, что применение при проведении дознания пыток и рукоприкладства было признано противозаконным, а применявшие такие методы сами в подавляющем большинстве оказались за решёткой. Сложившаяся ситуация правильно воспринятая отцом, сработала в его пользу. Поразмыслив, он решил ни в коем случае не делать ложных признаний, не оговаривать себя, потому что подписавшие такие признания обрекали себя на верную смерть.

Но, как говорится, не мытьём, так катанием. Единоличник не мог считаться приверженцем колхозной системы, а потому была сделана попытка доказать, что как противник такой системы он вёл против неё агитацию. С этой целью на допрос перетаскали половину жителей деревни. Заодно стали интересоваться личностью завравшегося Демьяна. В этом отношении надлежащим образом проявила себя его соседка по хутору Лизавета Алексеиха. В итоге и эта очередная попытка очернить отца была обречена на провал. В первой декаде января 1940 г. состоялся суд. Отец был оправдан, обвинения сняты, а доносчики осуждены и в зале суда были взяты под стражу. Правда, примерно через три месяца их освободили. Клеймо «врага народа» кануло в Лету. Кстати, односельчане называли меня «ахвицарёнком, капитановым Ляксеем», но ни разу никто, глядя в глаза, не назвал меня сыном врага народа.

В этой связи изрядно перепало моей первой жене, Юзефе Станиславовне, и её братьям Людвигу и Викентию Станиславовичам, так как их отец, Станислав Викентьевич Лешко, был арестован 9 сентября и расстрелян в Минске 5 октября 1937 года. Как незаконно репрессированный, реабилитирован посмертно 4 февраля 1958 г. Ветераном Отечественной войны Людвигом Станиславовичем всё это и ныне (запись производится 5.02.2007) воспринимается как незаживающая кровоточивая рана. Но трагическое и комическое иногда сосуществуют. Во время одного из застолий по случаю празднования дня его рождения одна из довоенных соседок рассказывала, что после ареста её отца соседская девчонка, встретившаяся на дворе, хлопая в ладоши и притопывая, нараспев повторяла «дочка врага народа». Через непродолжительное время был арестован и её отец и ранее обиженной представилась возможность отыграться в том же ключе. Но разыгравшаяся сцена заслуженного возмездия была приостановлена матерью первой из потерпевших. Отшлёпав своё чадо, мать предупредила его, чтобы подобное впредь не практиковалось.

Недоумение окружающих, в том числе и меня, было вызвано тем, что после освобождения отца за его счёт в столовой было организовано угощение для участников судебного заседания, на что ушли последние деньги.

Весной этого года отец был назначен старшим конюхом колхоза, в обязанности которого входила пастьба лошадей в ночное время. Кроме того, забот прибавилось в связи с кампанией выселения с хуторов, проводившейся на заключительном этапе с учётом принципа «добровольно по принуждению». Суть его сводилась к тому, что оставался лишь выход из ситуации, предусмотренный власть придержавшими. По-польски «chcąc nie chcąc» – волей-неволей. С этой целью специально выделенная бригада нахрапистых парней залезала на крышу домов, подлежащих переселению, раскрывала часть её, чтобы дождевая вода заливала помещение. Мы не минули такой участи. Встал вопрос как быть, потому что изба сгнила больше чем на половину. На семейном совете я предложил отцу приспособить для жилья сени, которые, как не отапливаемая пристройка, лучше сохранились. На четвёртую стену избы следовало использовать более менее сохранившиеся остатки старой. Отец занялся строительством, а я вместо него пас лошадей в ночное время вместе с двоюродным братом отца Михаилом Горбатиком. Пастбищем служили лесные болота, пересыхавшие в летнее время, находящиеся в лесном массиве, примыкавшем к деревне Неготино. Под утро, когда наевшиеся лошади отдыхали, я с любопытством рассматривал звёздное ночное небо и по положению Большой Медведицы научился приблизительно определять наступление рассвета.

В короткие ночи средины лета время летело незаметно, но к концу августа становилось невмоготу, особенно «воробьиными» ночами с их непрерывной грозой и зарницами. Сложенный вдвое и используемый в качестве капюшона мешок помогал лишь отчасти, не давая промокнуть до последней нитки. Как бы там ни было, до начала учебного года изба и сарай были сооружены, и мы стали деревенскими жителями на небольшом посёлке, который в шутку назывался Дралово (от глагола «драть» в значении брать, назначать за что-либо непомерно высокую плату). Соседний посёлок по указанному значению глагола «лупить» стали называть Лупово.

Заодно в обязанности отца входило доставлять почтовые отправления со Сватошиц в Дубровно и обратно. Опять-таки, в связи с занятостью отца по строительству, выполнять их приходилось мне. Так что, отдохнув пару часов после ночной смены, я запрягал лошадь и отправлялся по указанному маршруту. А потому из доставляемых газет знал о молниеносном разгроме немцами Франции и английского экспедиционного корпуса. Это не могло не огорчать, так как я питал явное пристрастие к громкозвучной истории этой страны.

Непригодные остатки некогда роскошных строений были использованы на дрова. Заодно были перевезены срезанные под корень, то есть у самого основания, пеньки берёз высоко срубленных зимой из-за высокого снега. Это, как ликвидация следов незаконной зимней порубки, приветствовалось лесником. Я назапасил этих пеньков воза на три. Зимой они были отвезены в Дубровно и проданы на рынке, а за возможность заполучить подводу отец с бригадиром Храмцовым Денисом расплачивался четвертушкой русской горькой.

Накануне войны жизнь крестьянства, смирившегося с новым колхозным строем, в основном приобрела устойчивый характер (по-белорусски «усталявалась»). В известной мере этому способствовало применение сельскохозяйственной техники, что облегчало тяжёлый труд по вспашке земли, по севу и уборке урожая. Первый из увиденных мною тракторов назывался «Фордзон» (сын Форда). Более широкое применение получил агрегат Харьковского тракторного завода, сокращённо ХТЗ. Доморощенные остряки эту аббревиатуру расшифровали иначе, а именно «хрен ты заробишь». Пищиковский колхоз за достигнутые успехи преимущественно по заготовке льна в качестве премии получил возможность приобрести трёхтонный грузовик ГАЗ (Горьковский автомобильный завод). Льна сеяли много, и он давал хороший урожай семян и волокна. Во время цветения при лёгком ветерке светло-зелёное льняное море, переливаясь, колыхалось, как вода в озере. Мне нравилось наблюдать эту величественную картину.

Но для получения льноволокна льномялки и льнотрепалки в то время не использовались. Обработка вылежавшейся льнотресты производилась вручную. Для этого её прежде всего следовало основательно высушить в специально приспособленной сушилке, которая топилась дровами, а потому были спилены не только берёзы, окаймлявшие большак, но и многолетние дубы, росшие преимущественно по левому берегу Росасенки. В их дуплах водились шершни, дразнить которых, сунув палку в дупло, повадились некоторые из моих сверстников, пока на одного из них не спикировал шершень, ударившись ему прямо в лоб.

В колхозе появилась также пчелиная пасека, а пчеловодом после обучения на специальных курсах был назначен племянник отца Егор. За достигнутые успехи возглавлявший Пищиковский колхоз Храмцов Павел Максимович был назначен председателем Сватошицкого сельсовета, и в начале карьеры повёл себя не лучшим образом. По его распоряжению были снесены ранее упоминавшиеся две церкви. Они с поблескивавшими крестами особенно зимой, в окружении покрытых инеем берёз, представляли картину незабываемой красоты. Ради сохранения её, а также учитывая пожелания верующих, их следовало сохранить. Но, к сожалению, это не волновало таких руководителей, о которых говорят «пусти дурня молиться, так он и лоб расшибёт».

Но всё же, несмотря на некоторые достигнутые успехи, следует признать, что насильственная коллективизация и связанное с проведением её раскулачивание и другие эксцессы, оставила глубокий негативный след в жизни крестьянства. Бесспорно, лучше было допустить сосуществование на некоторое время двух систем, учитывая, что единоличное фермерское земледелие было обречено прежде всего, потому что на крохотных площадях исключалось использование сложной и дорогостоящей техники. Что касается колхозов и совхозов, в основу организации которых было положено утвердившееся ранее общинное землевладение, то они, как показала мировая практика, были предпочтительнее. Однако в этом крестьянство должно было убедиться без практиковавшегося принуждения.

После реабилитации отца, которого я по-прежнему любил и уважал больше матери, в учёбе я не испытывал особых затруднений, если не считать, что на уроках физкультуры по ранжиру занимал последнее место. После команды «кругом», оказываясь в начале шеренги, подвергался разным издевательским замечаниям со стороны шедших следом девиц, и, естественно, вынужден был огрызаться. В десятом классе я опять таки сидел на последней скамейке вместе с душевнобольным Витковским из Слободы, который после войны покончил с собой из-за неразделённой любви.

В связи с перенесёнными ранее оскорблениями и унижениями я старался держаться независимо, ни перед кем не заискивал, не клянчил и не кленчил. Повторно проситься в комсомол к удивлению и недоумению его поклонников не стал, не взирая на то, что это так или иначе могло отразиться в дальнейшем. Отказался также фотографироваться на визитку, о чём после сожалел. Попытка ходатайства через военкомат о поступлении после окончания учёбы в Оршанский аэроклуб и Смоленскую артиллерийскую школу, к сожалению, из-за возрастного ценза оказались безуспешными. Полагаю, однако, что справка, выданная директором школы о том, что до окончания учёбы мне разрешается поступать в Оршанский аэроклуб, сыграла свою положительную роль. Изъятая во время проверки после возвращения из английской оккупационной зоны, меня призвали на действительную воинскую службу, тогда как другие такие же бедолаги были отправлены в тайгу на лесоповал.

И все же с позиции думающего подростка я не мог не порицать отца за его предвзятое упрямство, что негативно отразилось на его здоровье и судьбе семьи. В начале коллективизации ему предлагали заведовать хозяйством. Работа, как говорится «не пыльная», с физическими нагрузками не связанная. Переезжать в деревню было не обязательно. По-прежнему наш крупный рогатый скот пасся бы в лесу или возле него. Каждый год можно было выращивать на продажу телку или перезимовавшего бычка и тем самым скопить денег на новую избу. Следовало учитывать, что «плетью обуха не перешибешь». Перенесенные страдания и унижения, как и следовало ожидать, оказались напрасными. Все возвратилось «на круги своя». Вместо завхоза отца назначили старшим конюхом. Могло быть и гораздо хуже.

Инстинктивно я понимал, что не все благополучно в нашем отечестве. Но мои попытки выяснить у студентов из числа троюродных братьев, как могло случиться, что прославленные полководцы Гражданской войны Блюхер, Егоров, Тухачевский оказались «врагами народа», были безуспешны. От меня отворачивались или смотрели, по выражению известного поэта Маяковского «как в афишу коза». Газеты и радио вместо объективной оценки происходящего были заняты прославлением «отца народов». Но, как в последствии написал поэт А. Твардовский: «Давно отцами стали дети, Но за всеобщего отца, Мы и поныне все в ответе. И длится суд десятилетий. И не видать ему конца». Именно с этого времени у меня сложилось отрицательное отношение не только к «желтой», но и к любой прессе всех мастей и оттенков. За деньги ее представители могут белое очернить, а черное обелить. Именно ими создавался, а потом развенчивался культ личности И.В. Сталина, последовательно прославлялась личность без культа и культ без личности, а также другие «выдающиеся» горе-руководители в угоду «дяде Сэму» разрушавшие великую страну.

Blog

А. П. Груцо воспоминания и размышления о прожитом и пережитом