Geum.ru

А. П. Груцо воспоминания и размышления о прожитом и пережитом

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11
Глава III. Работа в колхозе, учеба в педагогическом институте.


Попытки устроиться до осени на более-менее приличную работу в Орше или Дубровно окончились неудачей. Пришлось поступать в колхоз. Мне выделили отцовский приусадебный участок, который я засеял отчасти ячменем, частично картошкой. Жил в своей избе совместно с семьей двоюродной сестры Марфы Сергеевны. С нами проживала ее родная, а моя двоюродная сестра Агафья. Питались вместе. Кроме работы в колхозе, мне приходилось обрабатывать приусадебные участки трех хозяйств. Хорошо, что старший сын Марфы после демобилизации исполнял обязанности участкового уполномоченного милиции, которому по штату полагалось иметь лошадь. Безлошадные соседки, а таких было подавляющее большинство, таскали плуг, впрягаясь вместо лошади. Смотреть на это было невыносимо тяжело, но таковой была послевоенная действительность. После посевной, работавший участковым милиционером старший сын Марфы Сергеевны Трофим Фомич попросил меня сопровождать его в поездке по участку, мотивируя это тем, что он затрудняется при оформлении протоколов. Окончил он всего лишь четыре класса Пищиковской начальной школы. Я согласился, и мы, переправившись в Дубровно через Днепр по наплавному мосту, направились в Застенковский сельсовет. Первая остановка была в пункте по предварительной переработке молока, где молодая замужняя пара угостила нас свежим творогом. В следующей деревне Трофим интересовался уроженцем ее, вернувшимся из плена. После разговора с председателем колхоза о лояльности поведения вернувшегося был вызван довольно крепкий старик, которому было поручено присматривать за упомянутым односельчанином. В ходе этой поездки я убедился, что такие соглядатаи, пользующиеся доверием власть придержащих, имеются почти в каждой деревне. Это для меня было новостью, которую нельзя было не учитывать. Остановившись в Застенках у председателя колхоза, мы отправились на расположенный в двух шагах разъезд Шуховцы. Проживавшие и обслуживавшие его мать с дочерью, как оказалось имели виды на моего племянника. Нас угостили. Когда пришло время уходить, он задержался и, сделав вид, что его развезло, отправил меня ночевать к председателю, который, выяснив ситуацию, от души рассмеялся. Явившись назавтра, Трофим объяснил мне, как ехать на Росасну и в каком месте ожидать его. Сам задержался примерно на два часа то ли по делам, то ли для прощания со своей зазнобушкой.

Определенный интерес представляла переправа в Росасно через Днепр. На лодку была загружена разобранная телега равномерно на нос и корму, мы с паромщиком разместились в середине. Лошадь, которую держали на поводу, плыла следом. Это было и тревожно, с одной стороны, и удивительно – с другой, так как до уреза воды оставалось всего 20-25 сантиметров. Стоило качнуть лодку и она пошла бы на дно. Проезжая через Савинское поле на Дубровно, я обратил внимание на человеческий череп, лежавший возле кольев с колючей проволокой. Развеял мое недоумение в этой связи Фомич, объяснив, что поле еще не разминировано и поэтому уклоняться от проезжей части опасно, ибо можно взлететь на воздух. По возвращении перед сном Парфеновна, подозревавшая мужа в неверности, стала дотошно расспрашивать меня о поездке, но я был на стороже и не проболтался. Осложнения были ни к чему, ведь они ждали ребенка, а за время совместной жизни нажили четырех детей (два сына и две дочери).

Заодно я готовился к вступительным экзаменам. Шестилетний перерыв отрицательно сказался на уровне подготовки. Взяв у Сулимова Николая, только что окончившего десятилетку, учебники по истории, географии, русскому языку и литературе, я старался наверстать упущенное. В основном мне это удалось, так как на вступительных экзаменах я набрал 16 баллов из 20 возможных. Явившись без вызова на занятия (Юридический институт находился напротив агентства «Белта»), я был ошарашен. Мне предложили забрать документы, так как юристы, призванные решать судьбы людей, должны быть «кристально честными». Проживавшие на оккупированной территории, а тем паче угнанные на принудительные работы таким критериям оказывается не соответствовали. Возмущенный таким отношением я забрал документы. Как мне посоветовали сочувствующие работницы канцелярии, пошел устраиваться в университет, где мне дополнительно предложили сдать экзамен по белорусскому языку с литературой и немецкому языку. Я, естественно, не был готов, а потому поспешил в пединститут.

Предварительно узнав, что директор педагогического института имени А.М. Горького Максим Васильевич Макаревич в чине полковника исполнял обязанности начальника штаба корпуса, я в военной форме без погон (гражданской одежды у меня тогда не было) зашел к нему в кабинет. Откозыряв, стал докладывать, с чем пожаловал. Внимательно выслушав меня, он спросил, на какой факультет я предпочитаю поступить. Я стал проситься на исторический, на что мне было заявлено, что при норме 25 абитуриентов уже зачислено на десять больше. В свою очередь директор предложил мне поступать на факультет иностранных языков по специальности английский язык. Учитывая, что отношение учеников к иностранному языку, в чем я убедился на собственном опыте, по Маяковскому «плевое», я возразил, мотивировав тем, что, мол, не в каждой школе по иностранному языку наберется часов на полную ставку. Мой меркантильный подход к делу был парирован предложением поступить на филологический факультет, мол, в любой школе часов по языку и литературе с избытком. Я с радостью согласился.

Был вызван декан филфака мой будущий учитель Николай Иванович Гурский, который, увидев мой аттестат, без лишних разговоров увел меня. Тогда брали и зачисляли по разным справкам недостаточно подготовленных. На факультете выяснилось, что русское отделение уже укомплектовано сверх нормы, а на белорусское отделение я идти отказался и готов был забрать документы. Николай Иванович убедил меня, что важно иметь вузовский диплом, а в школе можно преподавать любой язык. Я понял, что погорячился: поспех - людям на смех. Но мне предложили дополнительно сдать экзамен по белорусскому языку и литературе и немецкому языку. Как я сообразил потом, это была пустая формальность. Убедившись, что я собираюсь уходить, Николай Иванович пошел на уступку: уговорил меня сдать экзамен только по немецкому языку. Я был уверен, что без подготовки экзамены по данному предмету в состоянии осилить и поэтому согласился. Был вызван преподаватель немецкого языка Семижен. Как и требовалось на экзамене, я прочел текст, перевел его и ответил на поставленные вопросы. Мне поставили «удовлетворительно», хотя, по моему мнению, можно было поставить больше. Так я оказался студентом первого курса белорусского отделения филологического факультета Минского педагогического института имени А.М. Горького. Итак, волею судеб сбылась моя заветная мечта вопреки прогнозам деревенских злопыхателей, вынужденных прикусить язык.

Получив от завхоза направление в общежитие, находившееся на Старослободской улице (бывшей немецкий гараж, приспособленный под жилье), я явился к комендантше, которая заявила, что мест нет. Опять-таки получилось по поговорке: царь жалует – псарь не жалует. Место было, но комендантша хранила его небезвыгодно для себя богатому второкурснику из западников. Поставленная мною железная кровать отчасти мешала свободному проходу других проживающих и потому в мое отсутствие была выброшена ими. Несколько дней, постелив матрас, спал на полу. Наконец, один еврей, студент физико-математического факультета, имевший, как оказалось, квартиру в городе, ушел из общежития. Я занял его место, на которое претендовал и мой друг по несчастью студент одной со мной группы Наркевич Аркадий Иосифович. Как утверждают студенты: из любого безвыходного положения можно найти по крайней мере два выхода. Найденный выход состоял в том, что к моей кровати приставлялась на ночь скамейка, на которую укладывался Аркаша.

Дорвавшись до учебы, я погрузился в нее с головой. Утром, выпив вскипяченного на примусе чая с конфетами-подушечками (сахара в продаже не было), пешком мимо Суворовского училища мы добирались до института, расположенного в одной из бывших городских средних школ (сейчас одно из зданий Политехнической академии). Тем же путем возвращались в общежитие, чтобы приготовить какую-либо похлебку на обед. После обеда без выходных занимался в городских библиотеках им. В.И. Ленина и А.С. Пушкина обычно до их закрытия. Предпринятые усилия не замедлили сказаться. Только по психологии и введению в литературоведение на экзаменах получил «хорошо», по всем остальным предметам было «отлично».

Во время торжественного заседания по случаю очередной годовщины Октябрьской революции и последовавшего за ним концерта студенческой самодеятельности ко мне подсела симпатичная шатенка, выпускница факультета иностранных языков по фамилии Чага и завела разговор о студенческой жизни. Разделяя мое мнение о ее трудностях, она посоветовала, что лучшим выходом из положения было жениться и перевестись на заочную форму обучения. Всецело сосредоточенный на учебе я был не готов к такому решению своей участи и потому промолчал. Она мне понравилась и я ей тоже, но, к сожалению, мы больше не встретились. Видимо, такова судьба, ее не обойдешь и конем не объедешь. Обзаводиться семьей мужику следует только тогда, когда он в состоянии ее содержать. Жить и делать карьеру за счет даже любимой женщины, а таких после окончания войны было немало, для уважающего себя человека унизительно.

С пребыванием на первом курсе связана вторая после десятилетки неудачная попытка поступить в комсомол. По настоянию однокурсников, Секерича и Шубы я подал заявление. Рассказывая на факультетском комсомольском собрании свою автобиографию, я особо подчеркнул, что в армию был призван после окончания войны в сентябре 1945 года. Несмотря на это, последовал каверзный вопрос о правительственных наградах. Вызванный в райком комсомола для утверждения принятого на комсомольском собрании решения я не сообразил, что, когда разбирался мой вопрос, мне полагалось встать. На замечание, почему я не встал, я ответил, что ведь только что меня пригласили сесть. В итоге решение комсомольского собрания не было утверждено. За компанию не утвердили также поступавшую девушку. Комсоргу филфака студентке второго курса Прибутковой было указано впредь строже подходить к отбору поступающих в комсомол.

Несмотря на постигшую неудачу, комсомольская активность моих сокурсников «била ключом». Во втором семестре освободилось место в нашей комнате. Хотя Аркадий Наркевич не имел своей койки, было решено переселить в общежитие проживавшего на квартире у попа сокурсника Василия Метлицкого, чтобы исключить возможность религиозного на него влияния. Когда мы гурьбой явились, чтобы помочь ему переселиться, попадья растерялась, но пожелала всего наилучшего на новом месте. В ответ вместо благодарности Василь ляпнул какую-то бестактность, типа, «мы не поклонимся Богу».

Распределение иностранной вещевой помощи свелось к тому, что комсомольские вожаки Холод и Секерич взяли себе по костюму, тогда как я продолжал донашивать армейское обмундирование вплоть до окончания третьего курса. При подготовке к экзамену по психологии они, как поднаторевшие по части использования шпаргалок, проинструктировали в этом отношении и меня. Потерпев неудачу, я пришел к убеждению, подальше держаться от таких комсомольцев. Оценку «хорошо», кроме психологии, я получил по введению в литературоведение, так как не смог определить стихотворный размер, что использовалось преподавателем в качестве пробного камня. Как стало известно потом, даже Онегин не мог отличить «ямба» от «хорея», так что подобные вопросы воспринимались студентами в качестве неизбежного зла, продиктованного прихотью преподавателя.

Лето я провел в родной деревне. С питанием перебивался с хлеба на квас. Отчасти помогали родственники. Конечно, не безвозмездно: Марфе, которая успела построить себе избу, достался мой обмолоченный ячмень и заготовленное сено, а картошку выкопала тетка Агафья и забрала к себе в Добрынь. Кроме того, в нашу избу председатель Каминский поселил свою свояченицу с мужем в надежде на то, что рано или поздно я сойдусь с его старшей дочерью Марусей. Поскольку это не входило в мои планы, в отношении меня была предпринята попытка шантажа. Я до окончания рабочего дня поехал привезти скошенного мною сена. Назначенная по распоряжению председателя комиссия составила протокол, в соответствии с которым я, как нарушитель трудовой дисциплины и расхититель социалистической собственности подлежал привлечению к ответственности и аресту. Благодаря вмешательству двоюродного брата отца Ивана Евдокимовича этому облыжному обвинению не суждено было сбыться. Дальше я работал преимущественно на молотилке, которую приходилось вертеть вручную. Урожай был отменный. Колхозный счетовод мой сосед Смоленский Виктор составил ведомость, по которой каждому колхознику на трудодень полагалось солидная натуральная оплата зерном. Но не тут то было. По предписанию свыше почти весь сбор зерна предписывалось сдать в счет сельскохозяйственных поставок. Естественно, что пару дней все ходили, как будто в воду опущенные.

На втором курсе я за два килограмма гречневой муки удачно продал учебник по истории партии. Сосед по комнате первокурсник исторического факультета, собиравшийся перевестись на заочное отделение, обратил внимание, что в учебнике отдельные места, как наиболее важные, были подчеркнуты. Этим объяснялась его настойчивая просьба продать ему учебник. Кроме того, приехавшая по осени из Польши на побывку сестра привезла кое-что из живности, так что до весны я сносно прожил за счет питательной похлебки.

В июне 1949 года уже на втором курсе после сдачи двух экзаменов, я неожиданно получил телеграмму от матери из Ласосны (под Гродно), которая просила приехать и забрать ее. Было ясно, что случилось что-то из ряда вон выходящее. Махнув рукой на несданные два курсовых экзамена, я «зайцем» отправился к матери. Вот что она мне поведала по приезде. Сестра Валентина по просьбе капитана-замполита по хозяйству согласилась присматривать за его сыном, обучавшимся в Слупской школе. Вместо того, чтобы заодно самой кое-чему учиться (в пятом классе до войны осталась на второй год), она бросила порученного ее попечению ученика. Сама, самовольно вернувшись домой, устроилась кладовщицей на подсобном хозяйстве, расположенном по соседству с мельницей. За такое необдуманное ее решение пришлось тотчас отдуваться не только ей. Ее обвинили в халатности, а отца заодно в хищении и продаже муки. Обвинение в основном строилось на свидетельских показаниях упомянутой выше немки, а также на наличии женского барахла, приобретение которого не обеспечивалось получаемой зарплатой. По суду сестра получила три года, а отец все десять лет. Случилось именно то, чего он так опасался после окончания войны. Чтобы избежать ареста и суда, отцу достаточно было принять польское подданство, но, во-первых, вряд ли он догадывался об этом, а, во-вторых, я полагаю, не решился бы на такой неблаговидный поступок.

Назавтра я отправился к коменданту лагеря узнать, когда можно будет забрать мать. Оказалось, что процедура оформления репатриированных займет около месяца. Посовещавшись с матерью, утешив ее сколько можно в постигшем нас несчастье, прихватив два деревянных чемодана с висячими замками в основном с одеждой сестры, я отправился сдавать летнюю экзаменационную сессию.

Приехав в Минск и оставив чемоданы у односельчан Студневых, проживавших поблизости на территории камвольного комбината, я на «отлично» сдал экзамен по истории государства российского профессору Вороновой. С экзаменом по старославянскому языку вышла осечка. Его принимал куратор нашей группы Корзон, которого больше интересовали не мои знания, а причина несвоевременной сдачи экзамена. Не получив надлежащего объяснения, он поставил в зачетку «хорошо», хотя, как об этом свидетельствовали практические занятия, лучше меня подготовленных по этому предмету в группе не было. Застраховаться на всякий случай никогда не бывает лишним. Я отвез затем чемоданы дяде Василию Новикову в Гривец, а сам отправился опять к матери.

Явившись во второй раз к подполковнику-коменданту, я испросил разрешения находиться в лагере при матери. Он разрешил, но предупредил, чтобы поведение мое было безупречным. В ответ я заметил, что мне «не до жиру, быть бы живу», хотя это и так было яснее ясного. С репатриантами направлявшимися в Смоленскую область, мы доехали до Орши, а затем с помощью двоюродных братьев Дмитрия Тарасевича и Петра Новикова добрались пассажирским поездом до станции Зубры, в четырех километрах от которой проживали родители Петра. Не без помощи родственников из Гривца мы переехали в родные Пищики, в свою халупу, чудом сохранившуюся в пожаре войны. Все возвратилось на круги своя. Родственники из Добрыни безвозмездно отдали нам овечку, которую пришлось нести на руках. На заработанные трудодни я получил пуда полтора ячменя. Продолжая работать в колхозе, я заодно заготавливал на зиму дрова. Уезжая для продолжения учебы, запасся справкой из сельсовета, что на моем иждивении находится старуха мать. Такая справка была нужна, чтобы освободиться от платы за обучение. Она сохранилась в моем архиве, так как такая плата вскоре была отменена.

На третьем курсе я продолжал успешно заниматься. Зимнюю и летнюю экзаменационные сессии сдал на «отлично» и заслуженно получал повышенную стипендию. Кроме того, на общем собрании был избран заместителем председателя студенческого месткома, в связи с чем с разрешения его председателя трижды получал материальную помощь по сто рублей. На одном из заседаний я спросил у вновь избранного члена месткома, студента второго курса физмата Королинского, кем приходится ему командир дивизиона 695 артполка майор Королинский. Удивленный он ответил, что подполковник Королинский – его родной брат. Позже об этой встрече он написал брату, который в своем ответе на его письмо написал, что еще помнит своего «отставной козы барабанщика».

После летней экзаменационной сессии по разнорядке мне с Василием Метельским надлежало отправиться в командировку по сбору материалов для составления «Дыялекталагiчнага атласа беларускай мовы». Обследование местных говоров велось по специально разработанной программе. Мы быстро и успешно справились с заданием, но в деревне Пасека при мытье в деревенской бане у меня украли поношенные плавки. Хорошо, что у Василя, к родителям которого мы заехали по окончанию работы, оказались запасные. Его родители благосклонно приняли меня, так как из рассказов сына я, как и он, мечтал продолжить обучение в аспирантуре. Но, к сожалению, нашим мечтам не суждено было сбыться. Ему после вступительных экзаменов отказали потому, что брат его матери, угнанный на принудительные работы в Германию, не вернулся домой, а мне в той связи, что, оказавшись угнанным ,вопреки всему решил вернуться.

Отправляя меня в Минск, родители Василя положили в мой рюкзак по куску хлеба и сала и попросили ехавших на грузовой машине односельчан подвезти меня до станции. По ухабистой дороге изрядно трясло и я не заметил, как исчез мой вещевой мешок. Мне нагло заявили, что, скорее всего, он свалился за борт. Искать в машине было бесполезно, потому что можно было напороться на нож. Невелика потеря, терять приходилось намного больше. По рассказу Василя, вернувшись, эти деревенские забулдыги потешались своим геройством, взахлеб рассказывая, как облапошили несчастного студента. Далеко не всякому дано понимать, что собой представляет истинное, настоящее геройство.

Возвратившись в Минск, я в составе диалектологической экспедиции направился в г. Полоцк, изменившийся за годы оккупации до неузнаваемости. Остановились в здании бывшей школы, переоборудованном под гостиницу. Вместе с Николаем Куприянчиком и Верой Хацкевич мы, взяв на час лодку, отправились вверх по течению Двины осмотреть Борисовы камни, покоившиеся на середине реки примерно в семи километрах от города. Обогнув и осмотрев их, ознакомившись с высеченной надписью 12 века, мы вернулись обратно. Плыть по течению было одно удовольствие. Назавтра с Раисой Животкевич, впоследствии женой профессора П.П. Шубы, направились в определенные для обследования населенные пункты для собирания материалов местных говоров. Поражала крайняя нищета жителей, в основном ютившихся в землянках. В деревне Арлея я обратил внимание, что ее жители твердо произносили звук [р] (гразь, куру, гавару), тогда как в целом эта зона мягкоэрых белорусских говоров (грязь, курю, говорю). По особенностям такого произношения жители соседних деревень называли уроженцев Арлеи «рыгулями». Собранные материалы затем были использованы мною для написания курсовой работы, которая, как предоставленная на конкурс студенческих научных исследований, единственная из группы неожиданно для меня была удостоена второй категории.

После обследования говоров деревни Казимирово, что было осуществлено сводной группой во главе с начальником экспедиции Н.В. Бирилло, меня направили на расположенную по соседству железнодорожную станцию для получения проездных билетов в фешенебельном вагоне. Проведя в очереди бессонную ночь, я обозлился и взял обычные билеты в общем вагоне для всех. Сам через Витебск и Оршу решил следовать домой. После начала занятий в институте за работу в составе экспедиции я получил тысячу рублей, из которых по двести рублей отправил переводом находящимся в заключении отцу и сестре. Остаток каникул провел в деревне с матерью, заготавливая дрова на зиму и выполняя другие работы по хозяйству.

В институте практиковались встречи с ведущими белорусскими писателями и поэтами, в этой связи был приглашен Петр Федорович Глебка. Меня прочили для поступления в аспирантуру по белорусской литературе, а потому предложили подготовить доклад о жизненном и творческом пути поэта. С учетом критических публикаций послевоенной поры такой доклад был мною подготовлен. Кроме того, я рискнул остановиться на анализе стихотворения «Ночь, холодная землянка, перестрелка, тишина. Небо светлое, как склянка, топот быстрого коня», мотивы которого, по моему мнению, были навеяны стихотворением А. Блока «Ночь, улица, фонарь, аптека». Высказанные мною суждения с интересом были восприняты Петром Федоровичем и позже он в этой связи покровительственно относился ко мне во время моей работы в Институте языкознания им. Якуба Коласа.

Годом раньше в связи с 70-летием И.В. Сталина мне было поручено сделать на торжественном факультетском собрании доклад о его жизни и деятельности. Само собой разумеется, что от таких поручений не отказываются. Соответствующей литературы было предостаточно и используя ее я успешно справился с порученным заданием. Конечно, о письме вождю народов в связи с арестом отца, во избежание ненужного ажиотажа я решил промолчать. Доклад был подготовлен и прочитан на русском языке. К сожалению, в текст его вкралось несколько явных белорусизмов, в связи с чем преподавателям-русистам было указано, к их вящему неудовольствию, о недостаточной подготовке студентов белорусского отделения по русскому языку. Это прежде всего касалось И.И. Гурского, который вместо занятий с нами по русскому языку занялся подготовкой своей кандидатской диссертации «Сложные синтаксические конструкции с подчинительными союзами што и каб в современном белорусском литературном языке». Много учебного времени впустую тратилось на изучение стенографии, никому не нужной в практике работы средней общеобразовательной школы. К тому же преподавательница не соответствовала по уровню подготовки предъявляемым требованиям. Устав от такой профанации, я с разрешения заместителя декана факультета Л.Г. Сагорева вместо стенографии сдал экзамен по детской литературе.

Практику на третьем курсе я проходил в 23-ей городской школе, в начальных классах которой впоследствии обучались мои сыновья Сергей и Игорь. В этой школе работали мой учитель русского языка по Дубровенской десятилетке Володкевич Владимир Маркович, с которым я впервые встретился еще в 1947 году у памятников погибшим от чумы на Старослободской улице. Позже встречался с его женой Есфирь Соломоновной. По педпрактике если не считать некоторых замечаний по воспитательной и внеклассной работе все обошлось благополучно. На «отлично» была зачтена педпрактика на 4-ом курсе, которая проходила в 19 средней школе. Руководивший проведением ее преподаватель Тамило даже пару раз отметил проявленную мною инициативу при проведении урока, не предусмотренную планом и конспектом.

В мае 1951 года мне исполнилось 27 лет. Староста курса Лазарчук М.Л. предложил мне поступать в комсомол. Поблагодарив я отказался от такой запоздалой чести, сославшись на то, что уже вышел из комсомольского возраста.

Определенные неприятности, продиктованные отсутствием наличности были связаны, в основном с поездками на родину. Ранней весной 1951 года двоюродный брат Дмитрий Афанасьевич, служивший старшим кондуктором на станции Орша, предложил довезти меня до Минска товарником, который было поручено ему сопровождать. Указав мне место на платформе, пообещал разбудить при подъезде к Минску. С вещмешком под головой я устроился спать. Сквозь сон ощущал, что платформу таскают по путям взад-вперед. Наутро появившийся Дмитрий сообщил, что в связи с переформированием состава мы доехали только до станции Славное. Он предложил мне пересесть на товарняк, в котором в ватных штанах и фуфайках везли возвращавшихся на родину пленных немцев. Устроившись на платформе заднего вагона, я не заметил, как быстро оказался в Минске. Поезд минул пассажирский вокзал и выехал за город. Не желая опять оказаться в Германии или где-то около нее, я второй раз в жизни вынужден был прыгать с идущего поезда, предварительно сбросив вещевой мешок. Скорость была невысока, и потому приземлился я вполне удачно. Через сотню метров поезд остановился, а это значит, что мне не следовало прежде времени торопиться.

Чуть раньше железнодорожники на подъезде к Минску устроили облаву. В числе задержанных зайцев оказался и я. Нас гурьбой доставили в комнату милиции при вокзале. Старший лейтенант поверхностно ознакомившись с содержимым моего вещмешка, прикоснувшись к нему рукой, обвинил меня в том, что, спекулируя яблоками, я к тому же еще езжу без билета. Я возмутился и заявил, что никаких яблок у меня и в помине не было. Развязали мешок, а в нем оказалась картошка. Смутившийся офицер велел убираться и поменьше возмущаться, если к тому же ещё и свое рыльце в пуху. Таким дельным советом впредь грешно было не воспользоваться.

Еще один случай, сопряженный с такими поездками мог окончиться с непредсказуемыми последствиями еще в бытность на втором курсе. При возвращении в Минск я устроился на подножке вагона с тыльной стороны скорого поезда. Вещмешок с напеченными сушками и творогом привязал к наружной дверной ручке, за которую держался. Пристроив рядом небольшой деревянный чемоданчик, уставший за дорогу к станции я незаметно уснул и не заметил, как спустившийся с крыши вагона, скорее всего, уголовник, отвязал и уволок мой вещмешок. А ведь ему не составляло большого труда столкнуть меня наземь и поминай, как звали раба твоего, Господи.

Накануне государственных экзаменов всем студентам-выпускникам предложили заполнить листки по учету кадров, где, кроме вопросов конкретно касающихся самого составителя, были вопросы о его ближайших родственниках. Я обстоятельно ответил на все из них, правильно полагая, что у лжи короткие ноги. После сдачи первого государственного экзамена по научному коммунизму, который принимал слепой преподаватель по фамилии Волчек, я не стал дожидаться объявления оценок и направился в общежитие, где меня поздравили с объявленной по радио успешной сдачей экзамена на «отлично». Начавшиеся закрадываться подозрения вроде как бы были не оправданными. Все разъяснилось, когда на следующий день замдекана Шумакович при встрече заявил мне: «Не капай на мазгi, нiчога не будзе». Я понял, что аспирантуры мне не видать как своих ушей, и поэтому полагал, что по специальным дисциплинам оценка «отлично» мне не светит. Так оно по сути и случилось. Посочувствовать было некому, каждый думал о себе.

Чтобы развеяться, пережить случившееся и успокоиться, я опять направился на Полоччину, собирать диалектные материалы. Но все получилось как раз наоборот. В Полоцке оказалось, что назначенная работать вместе с аспирантом Гайдукевичем И.М. студентка второго курса Ткачук З.К. наотрез отказалась с ним ехать. Мне как старшему по экспедиции пришлось на ходу производить замену и взять ее с собой. Мы обследовали деревни Нарушево и Поцино Освейского района, в котором из довоенных построек сохранились лишь две бани. Нам предстояло обследовать еще три деревни, но мы не сошлись характерами и потому пришлось разъехаться. У меня в связи с постигшими неудачами голова была забита думами о жизни в перспективе, ее же больше интересовали, как я после понял, настоящее, а не отдаленное будущее. Она выбрала для обследования деревню Перебродье. Кроме того, занялась обследованием говора староверов, проживавших в соседней деревне, что противоречило целям нашей экспедиции. Я обследовал говор деревни Трибухи. Говор деревни Пялики обследовали вдвоем: я по фонетике и лексике, а она по грамматике.

На обратном пути в вагоне встретились выпускница БГУ Мясоедова Регина, с которой приходилось сталкиваться не только в экспедициях. Она возвращалась после посещения школы, в которой ей предстояло работать. Расспрашивая меня, она была удивлена, что вместо аспирантуры я получил назначение в Минский сельский район. Вспоминая, как любовалась моей фотокарточкой на доске отличников, она пыталась понять, почему мне не нашлось места в педтехникуме или на худой конец в городской Минской школе. Я не мог объяснить ей сути дела и отделывался шутливыми замечаниями – смех сквозь незримые миру слезы. Покидая вагон, она заявила, что хотела бы со мной встретиться после устройства на работу. Будучи свидетельницей этого разговора, моя напарница Зоя Кузьминична неожиданно пригласила меня к себе домой, но я отказался.

На следующий день, когда я сдавал материалы экспедиции, мне было сказано, что меня разыскивает ученый секретарь Института языкознания М.Р.Судник. Встретив меня в коридоре, он предложил зайти с ним к Михаилу Тихоновичу Лынькову, который на время отпуска директора упомянутого института К.К. Крапивы исполнял его обязанности. Представив меня как неплохо подготовленного по белорусистике и к тому неоднократно участвовавшего в экспедициях по собиранию диалектных материалов Михаил Романович ушел, а Михаил Тихонович предложил мне поступать в аспирантуру при Институте языкознания. Вздохнув, я подробно рассказал известному писателю, как меня в институте три года кормили пустыми обещаниями, а потом указали на дверь. Внимательно выслушав мой рассказ, Михаил Тихонович заявил, что меня в этой связи будут отстаивать, и я согласился.

Подав заявление и получив официальный вызов на вступительные экзамены, я явился в отдел аспирантуры. Оказалось, что кроме меня на три вакантных места поступает выпускник БГУ, исполнявший обязанности парторга филологического факультета. Выдав мне экзаменационный листок, начальник отдела аспирантуры Осипов заявил моему напарнику, что он не допущен к сдаче вступительных экзаменов и предложил ему забрать документы. На вопрос «Почему?», последовал ответ: «Я как старший не обязан объяснять вам ситуацию». После сдачи на «отлично» первого вступительного экзамена я принес для сдачи экзаменационный листок. Начальник отдела аспирантуры, в прошлом в чине майора возглавлявший команду, которая охраняла опального чехословацкого президента Бенеша, пристрастившего его к выпивке, сообщил мне об указании сверху евреев в аспирантуру не пускать. Поскольку я получил солидное вознаграждение за участие в экспедиции, следовало обмыть наметившийся успех. Вместе с подвернувшимися Н.В. Бирилло и А.А. Симановичем вчетвером мы посидели в ресторане. Подобная процедура повторялась после сдачи других вступительных экзаменов. В известной мере именно эти посиделки оказали решающее влияние на мою дальнейшую судьбу.

Оставшиеся деньги я сдал вернувшейся из заключения сестре, которая, добавив свои сбережения, купила у мачехи Храмцова Адама корову, причитавшуюся ей при разделе имущества с пасынком. Однако жена Адама, средняя дочь Марфы Сергеевны, движимая завистью, подбросила в пойло гвоздь. Захиревшую корову вскоре пришлось прирезать, а разбирая ее внутренности, сестра обнаружила проглоченный гвоздь.

Купленную чуть позже корову рыжей масти, как состарившуюся, пришлось сдать на мясокомбинат. Вслед за хозяйкой, тащившей корову за повод, она по наклонной плоскости взошла в кузов автомашины. Но когда сестра, сняв повод, покинула ее, из глаз коровы посыпались слезы. Похоже, что животные способны чувствовать неизбежное.