Мадина Тлостанова Деколониальные гендерные эпистемологии москва

Вид материалаДокументы

Содержание


И так далее... Первый проект, первый грант от американцев, семинары, конференции, поездки…
2. Какой Вам видится собственная идентичность? Есть ли в ней некая доминанта(ы) и если да, то в чем она(они)?
Подобный материал:
1   ...   15   16   17   18   19   20   21   22   23

И так далее... Первый проект, первый грант от американцев, семинары, конференции, поездки…

Центр гендерных исследований (ЦГИ) возникает довольно неожиданно. Весной 1998 года коллега из бюро «Гендер и развитие» ПРООН предлагает мне участвовать в проекте «Внедрение гендерных дисциплин в вузы». Предстоит ввести в одном из вузов Казахстана пилотный гендерный курс. Мы выбираем Алматинский госуниверситет им. Абая, обучаем преподавателей и читаем междисциплинарный курс «Теория гендера». Аудитория- 180 студентов факультета международных отношений. Первую лекцию читаю сама, всего восемь преподавателей читают 11 лекций. Позднее понимаю, какой это был авантюрный шаг — выносить неапробированную дисциплину на большую аудиторию. Тем не менее, начало положено.


Кроме преподавания, пишем проекты, готовим семинары для преподавателей. В попытке создать среду для развития гендерного дискурса, сообщество единомышленников, которые говорят на одном научном языке. Но создавать среду сложно – ты исходишь из имеющегося материала, прежде всего — из человеческих ресурсов. В нашем кругу появляется выражение «окучивать». Прежде, чем ждать результат от человека, надо подготовить его/ее, «окучить», насытить информацией, мотивировать своей идеей. Однако и это не всегда дает желаемый результат.

При попытке создать новую среду всегда есть какие-то структуры или человеческие границы, которые ты не можешь изменить, и в первую очередь, сознание людей. Этот процесс, как беременность, нельзя ускорить: все должно пройти постепенно. В начале 90-ых трудно было представить, что в университетах будут преподаваться гендерные курсы, возникнут гендерные исследования как научная область, а исследовательские проекты будут финансироваться. Потом оказалось, что всё возможно, было бы желание, мотивированные люди, и конечно, ресурсы.

Летом 1998 года прохожу стажировку в Университете Ратгерс, Нью-Джерси, в центре глобального женского лидерства Шарлотт Банч.

1998-2000 годы — интенсивное время самообразования, я и мои коллеги много читаем по гендерным исследованиям, переводим тексты, издаем сборники. Возможно, никогда не будет у меня уже той жажды знаний, интеллектуального драйва, как в те годы.

Если остановить рассказ в этом месте, то можно сказать, что интерес и приверженность к гендерной проблематике определились и закрепились у меня примерно к 30 годам. Последующие годы — развитие, углубление и разочарование в этой области.


2. Какой Вам видится собственная идентичность? Есть ли в ней некая доминанта(ы) и если да, то в чем она(они)?

Я живу в Казахстане 25 лет, чувствую себя в этой стране дома, но не забываю, что принадлежу к этническому меньшинству.

Я получила престижное (для своего времени и места) образование, но занимаюсь нетрадиционной, новой сферой науки — ГИ.

Я разговариваю на русском и английском, но не на татарском и казахском (что было бы логично).

Я побывала в 27 странах, но слышу порой, что «не знаю настоящей жизни».

Мне нравится бывать за границей, но я предпочитаю жить и работать здесь.

Есть вещи, которые мне не нравятся в этой стране, но я не люблю, когда ругают Казахстан.

Я спокойная женщина, но в споре с мужчинами могу быть резкой и прямолинейной.


3. По прошествии уже многих лет активной работы в гендерном движении Центральной Азии, можете ли Вы сказать, что сложился диалог и некие значимые коалиции на его основе в среде центрально-азиатских гендерных исследователей и активистов?

Да и нет. В 2002 году наш центр провел первую в регионе образовательную программу по ГИ — летнюю школу для 30 преподавателей вузов из 5 стран ЦА. Она называлась «Гендерные исследования: с Запада на Восток», то есть явно указывалось направление гендерной индоктринации. Там мы инициировали создание ЦА сети по ГИ, которая номинально существует и сегодня. В Кыргызстане прошло четыре летних школы для преподавателей вузов, существенно укрепившие потенциал кыргызских коллег. Неплохо знаю, как шло развитие ГИ в Таджикистане, мы обучали преподавателей, я рецензировала их учебные программы по ГИ. Проводили также обучение активисток, журналистов и преподавателей вузов Узбекистана. В Туркменистане знаю лишь одну женщину, связанную с ГИ. В целом же сообщество гендерных исследователей в ЦА невелико и ограничивается, по моей оценке, максимум сотней человек.


4. Как обстоит дело с наличием или отсутствием понимания (умения и готовности понять) специфики центрально-азиатского гендерного движения со стороны западноевропейских, американских и российских коллег, работающих в гендерной области? С кем из них возникает больше точек соприкосновения и диалогизирования и почему?

Прежде чем ответить на этот вопрос, мне самой хотелось бы поразмышлять о «специфике центрально-азиатского гендерного движения». Есть ли она?

Было опасение, как не оказаться последним вагоном в поезде ГИ стран СНГ. Потом пришло понимание, что в науке, как в любой сфере человеческого творчества, важны индивиды, персоналии, авторы идей и подходов. О развитии ГИ в стране я сужу по ведущим исследователям. Так, ГИ в Таджикистане для меня — это, в первую очередь, С.Касымова, в Узбекистане — М.Тохтаходжаева, в Кыргызстане — Г.Ибраева, А.Табышалиева, А. Молдошева, М.Карыбаева, А.Джумабаева, Б.Кыдырмышева и др. Какова специфика ГИ нашего региона? Можно рассуждать о ней, с точки зрения предметной области, методологии, концептуальных подходов, степени методологической аутентичности по отношению к первоисточникам — американским и европейским ГИ.

Не думаю, что американские или западноевропейские коллеги (за исключением тех, кто связан с Программой гендерных исследований Центрально-Европейского университета в Будапеште) озабочены качественным или количественным ростом ГИ в ЦА.