Geum.ru

Ii том (рабочие материалы)

Вид материалаДокументы

Содержание


Чудновский Юрий Владимирович
Щедровицкий Петр Георгиевич
Эльконин Борис Даниилович
Подобный материал:
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   ...   30

Чудновский Юрий Владимирович (1957 г.р.)

Родился в Харькове. В последнее время живу и работаю в Киеве.

О существовании методологического движения узнал от Александра Буряка, который преподавал на моем курсе архитектурного факультета в Харьковском инженерно-строительном институте. Систематически участвовал в его семинарах. С его же подачи познакомился с Олегом Анисимовым и Вячеславом Глазычевым.

Г.П. Щедровицкого впервые увидел и услышал в харьковском Доме Ученых на его открытой лекции о смысле методологии. Потом участвовал в нескольких «больших» играх, которыми руководил Георгий Петрович. Их было немного, около десяти. В частности (те, которые больше запомнились), в Харькове – по образованию, в московском Институте нефти и газа им. Губкина, в Одессе – по проблемам развития города, в Киеве – в методологическом съезде, на «Собачьих ребрах» под Свердловском в методологическом семинаре.

С ГП лично общался всего несколько раз.

В середине 80-х я провел цикл собственных образовательных игр в Харьковском институте коммунального хозяйства, принимал участие в образовательных играх Ю.Л. Воробьева, А.П. Буряка, Ю.М. Михеева.

Следующий важный жизненный этап – совместная работа с Александром Буряком по выработке региональной политики атомного ведомства сначала СССР и позднее России. В рамках этой программы был проведен цикл игр по всей территории СССР (первая прошла во Владивостоке). В этой программе был сформирован каркас специализированного типа игр – общественно-профессиональной экспертизы социально значимых решений с учетом интересов всех вовлеченных сторон.

В партнерстве с Буряком была также проведена серия разработок по проблемам развития отдельных городов и регионов, по новым экологическим подходам и основам национальной экологической политики для Украины (1992-93 гг.), интеллектуальному обеспечению управления местным и региональным развитием.

В 1995 г., опять же вместе с Буряком, запустили инициативную программу «Управление развитием малых и средних городов Украины», отдельные элементы которой работают до сегодняшнего дня.

В последнее время занимаюсь консультативной деятельностью и разработками по вопросам национальной региональной политики и политики отдельных регионов, местного самоуправления, отраслевого реформирования, а также политконсультированием.

И все это – на базе той мыслительной культуры, которую я получил, соприкоснувшись с методологическим движением. Методологом себя никогда не считал. Скорее – пользователем.

Мои формальные позиции: директор Ассоциации «Медиаполис» – Международного института урбанистки и регионального развития; член правления Фонда содействия местному самоуправлению Украины при Президенте Украины; академик-основатель Украинской муниципальной академии; член Совета старейшин Украинского муниципального клуба; эксперт проектов Евросоюза в Украине.


Щедровицкий Петр Георгиевич (1958 г.р.)

Как я уже писал в своих заметках к первому этапу своего участия в работе ММК (1974-84 гг.), в ОД играх я начал участвовать с момента формирования их замысла. Впоследствии Г.П. Щедровицкий в качестве одного из важных факторов становления ОДИ назовет свою работу в сфере спорта. Я застал ряд важных обсуждений в период 1977-79 г.г., в том числе несколько дискуссий по подготовке первой игры в Новой Утке.

В дальнейшем я участвовал в играх, проводимых Георгием Петровичем фактически до 1989 г. и прекратил участвовать в них одновременно с распадом нашего организационно-методологического тандема с С.В. Поповым.

Концептуальное осмысление игровая практика получила в моих статьях «К анализу топики ОДИ» и «Игровое движение и организационно-деятельностные игры», а также в двух незавершенных материалах, посвященных соответственно методам проектирования ОДИ и связи игровой практики с индивидуально-личностным развитием. Все они были написаны в 1984-1986 гг. и с тех пор я к этим вопросам не возвращался.

В этом плане второй этап моего участия в ММК был, несомненно, игровой. Хронологически его можно размещать либо в диапазоне с 79-го по 89-й гг., т.е. до начала реализации моего собственного проекта, получившего название Школа культурной политики, либо с 85-го по 95-й – от момента формирования нашего альянса с Поповым и до завершения проекта ШКП-1, в котором игры, без сомнения, занимали важнейшее место.

При любом варианте период нашей совместной работы с Поповым – с весны 85-го по осень 89-го – является основополагающим для моего личностного и профессионального самоопределения. Описанию и анализу некоторых событий этого периода и будет посвящен данный текст.

Первоначально многие участники ММК выступили категорически против проведения игр и этим предопределенных (с их точки зрения) искажений и редукций методологии. Однако чем больше возражений такого рода высказывали одни члены ММК, тем больше другие и новое поколение учеников ГП вовлекались в игропрактику. Уже в ходе первых игр (с И-1 до И-12 – последняя состоялась в Харькове осенью 1982 г.) появилась группа людей, постоянно обсуждавших возможность проведения собственных игр. Одними из первых стали проводить собственные игры В. Дудченко и В. Заргаров (работавший в то время на базе ИПК Минэнерго), затем Б. Сазонов (впоследствии к нему присоединился П. Баранов), А. Тюков, П. Малиновский и А. Веселов, С. Наумов, И. Жежко, Н. Алексеев и его многочисленные ученики, затем О. Анисимов, А. Левинтов, Н. Цветков (в Москве), В. Чистов, П. Ковалев и Н. Тарасов (в Екатеринбурге), Б. Хасан, В. Болотов, И. Фрумин и А. Горбань (в Красноярске), К. Вазина (в Нижнем Новгороде), А. Зинченко (в Киеве), А. Буряк, В. Воробьев, Ю. Михеев и его группа (в Харькове), В. Руттас (в Тарту).

Список можно продолжать, потому что совершенно неизвестные люди, посетив игры, проводимые – воспользуемся «балетной» аналогией— третьим составом, с воодушевлением начинали «делать» собственные ОДИ. Доходило до смешного: на одной из игр Б. Сазонова, когда он заболел, общее заседание вынужден был вести Н. Алексеев, после чего и он стал... проводить собственные игры. Обычно все это начиналось с того, что новоиспеченный игропрактик объявлял свои игры в корне отличными от игр ГП, часто присваивал им новое название (организационно-мыслительных, имитационных, коммуникационных, организационно-ролевых и т.д.), после чего полностью заимствовалась opганизационная и игровая форма, а также целые «блоки» тематического содержания (многие программы игр являлись «точными копиями» неких прототипических игр, проведенных ГП или другими игропрактиками).

Многократно описанный в воспоминаниях участников и пересказанный в байках молодых игротехников «сговор» или «заговор» между Юрием Громыко, Сергеем Поповым и Петром Щедровицким, сложившийся в поезде Киев-Москва весной 1985 г. касательно проведения собственных игр, не был чем-то из ряда вон выходящим. Это было типичное проявление обычного синдрома «автономизации». Как я уже писал ранее, этот синдром не был специфичным для нашей генерации, но в отличие от семинарской практики игропрактика давала идее «автономии» возможность реализоваться.

Участие Громыко в нашем альянсе было скоротечным: он выпал из нашей работы уже при подготовке первой игры – по экологической тематике в Пущино в мае 1985 г. с участием детей и подростков.

Там же развернулся и первый в нашем тандеме содержательный конфликт – по вопросу управления игрой, поводом для которого стала подготовленная мною тематическая программа и комментарии к сценарию игры. В ходе обсуждения возник традиционный для любой системы управления вопрос единоначалия. Проще говоря, Попов, выслушав мои предложения, со стройотрядовской простотой предложил мне либо самому стать ведущим игры, либо «не выпендриваться» со своими якобы содержательными изысками. Подумав несколько минут, я дал согласие на предстоящей игре и впредь быть «вторым», беря на себя часть функций методологического и коммуникационного обеспечения подготовки и проведения игры.

Сегодня за эту ситуацию я чрезвычайно благодарен судьбе и лично С.В. Попову: думаю, что в моей последующей биографии умение быть при необходимости «вторым» сыграло и продолжает играть существенную роль.

Подчеркну: игровая практика безусловно носит очень индивидуализированный характер – очень важным является стиль управления коммуникацией, характер отношений в команде организаторов и игротехников, используемый метод проблематизации. И с моей сегодняшней точки зрения тот факт, что наш тандем просуществовал четыре года, является удивительным феноменом и следствием доброй воли со стороны обоих участников.

Мы провели совместно около 23 мероприятий – как игр, так и школ, конкурсов и экспертиз. Почему-то в список, опубликованный несколько лет назад С.В.Поповым, вообще не попала вся серия т.н. школ управления, первая из которых прошла в Латвии осенью 1987 г., но зато попали игры ГП, в которых мы с СВ принимали посильное участие.

Все эти игры должны найти свое отражение, прежде всего, в «послужном списке» С.В. Попова.

Свои авторские игры я начал проводить лишь с марта 1989 г., хотя до того с 1984 г. провел около 20 ОДИ-образных мероприятий.

Первый период нашей совместной с С.В. Поповым, приблизительно до конца 1986 г., носил, носил «героический» характер. Мы одновременно осваивали саму технологию ОДИ, строили и поддерживали наше содержательное взаимодействие и выращивали собственную команду «игротехников», в которую вошли Т. Сергейцев, Р. Шайхутдинов, Д. Иванов, Г. Харитонова, А. Павлов, С. Андреев, а также С. Табачникова и О. Алексеев.

Также следует отметить возникновение в 1985 г. специализированной группы «экологов» и экспертов, которые участвовали в подготовке экологического форума международного фестиваля молодежи и студентов (мы провели две игры в рамках программы подготовки в июне и июле того же года): В. Бабич, Т. Бочкарева, Т. Власова, С. Горлов, Т. Калиниченко, В. Калуцков, Л. Литовченко, М. Ткаченко и А. Чепарухин.

Чуть позже – после проведения первой школы по проблемам права в Юрмале в марте 1987 года – сложилась группа юристов, сориентировавшаяся на СМД представления: С. Гейцев, А. Матюхин, Е. Мизулина, С. Мирзоев, С. Пашин, А. Семитко, С. Танцоров и В. Якушин.

Программа восстановления полной структуры ОДИ, провозглашенная нами в конце 1985 г., привела к ряду любопытных последствий – в том числе к знаменитому эпизоду «перехвата» управления игрой у Б. Хасана в Красноярске в январе 1986 г.

Несмотря на очень плотный график нашей совместной работы, уже с середины 1986 г. начали возникать внешние для каждого из нас ситуации, участие в которых естественно приводило к появлению новых обязательств, новых планов и новых смыслов, которые не становились в нужной степени интегрированными. Для меня такой самостоятельной линией была, прежде всего, работа с Союзом Кинематографистов (которую начал еще ГП в 1986 г.). Плюс игровая отработка технологии программирования – проведение специализированных сессий ситуационного анализа, целеопределения, тематизации, что затем привело к переосмыслению понятия «рамки» и рамочных техник мышления. Для С.В. Попова, вероятно, линия взаимодействия с ИПК министерства автомобильной промышленности и ЦК ВЛКСМ, завершившаяся проведением конкурса на заводе РАФ в январе 1987 г. (хотя об этом было бы правильнее спросить у него).

Хочу подчеркнуть: несмотря на то, что книга о конкурсе написана нами совместно, я не участвовал в самом конкурсе в Елгаве. Включение в подготовку и проведение конкурса в пионерлагере «Артек» (весна-87) [ок?], проекта выборов в Экибастузе (не был реализован), конкурса и выборов штаба ЦК ВЛКСМ зоны освоения БАМ (осень-87) уже не смогло восстановить уровень содержательной, а главное – организационной и политической интегрированности нашего взаимодействия. Фактически уже в тот период между нами возникла некая трещина в понимании – не столько новых технологий, складывающихся на базе ОДИ, сколько целевых и ценностных рамок нашего общего действия.

Большая часть переговоров о проведении новых игр, а затем конкурсов и экспертиз – с середины 1987 года проходила фактически без моего участия. Участники конкурсов – действующие руководители предприятий и организаций разваливавшейся советской системы ориентировались прежде всего на Попова как организационного лидера нашей команды. Ряд участников и победителей конкурсов – такие как В. Боссарт, С. Горбунов, И. Другов, П. Зайдфудим, С. Писарев, Г. Шахназарян, В. Шевченко и др., были заинтересованы в развертывании совместных проектов – в том числе как мы бы сейчас сказали «коммерческих». После создания на базе РАФа и Артека специализированных методолого-игротехнических коллективов (возглавить лабораторию методологии на заводе РАФ был направлен Сергейцев) перед ними масштабно и, как выяснилось, совершенно неожиданно возник новый спектр заказов, которые сегодня следовало бы отнести к области управленческого консультирования. Однако имевшийся тогда методологический аппарат к решению таких задач оказался совершенно неприспособлен.

Развертывание этих процессов приводило к тому, что я объективно оказался как бы вытесненным на их периферию. Не думаю, что со стороны Попова это происходило специально и сознательно, хотя и не исключаю такой возможности. Полагаю, что в тот период он достаточно низко оценивал возможности моего участия в подобных проектах. К сожалению, это не становилось и не стало предметом специального обсуждения.

Считая себя специалистами в аналитике и проектировании, мы практически не уделяли времени анализу и проектированию структуры и формата нашего партнерства, в том числе таких казавшихся мне прозаическими вопросов, как заработок и определение доли каждого, политические цели, организационное развитие.

Считая себя специалистами в аналитике и проектировании, мы практически не уделяли времени для анализа и проектирования структуры и формата нашего партнерства, в том числе таких, казавшихся мне прозаических вопросов, как заработок и определение доли каждого, политические цели, организационное развитие.

Мои попытки, начиная с 1987 г., строить т.н. онтологии «среднего» уровня – философию хозяйства, философию рынка и методологию управления – в тот момент носили исключительно постановочный характер. Попытка ассимилировать названную проблематику через институционализацию т.н. школ управления (тогда проводимых в основном на базе Мособлпассажиравтотранса, в котором была создана лаборатория проблем управления) в дальнейшем показала свою неэффективность.

С середины 1987 года С. Попов по мере роста фронта работ сориентировался на подготовку команды т.н. «профессиональных игротехников».

Проведение открытых конкурсов в Москве (на базе МОПАТ – декабрь-87), Елгаве-Риге и Артеке-Гурзуфе (март-89) сформировали совершенно новый коллектив, не имевший опыта участия ни в играх ГП, ни, тем более, в методологических семинарах и, рискну утверждать, не имевший также установки на воспроизводство методологического мышления. Столкнувшись с задачей масштабной подготовки новых сотрудников – для участия как в играх, так и в организационной работе – Попов, видимо, вновь вынужден был вернуться к проблеме единоначалия. Участившиеся между нами стычки и столкновения по содержательным основаниям для нового коллектива были совершенно непонятны и трактовались исключительно в социально-психологической или, как любил говорить ГП, «коммунальной» действительности.

Естественно, что меня эти ситуации также раздражали все больше и больше, поскольку я продолжал считать себя содержательным и идеологическим лидером, носителем парадигматического методологического содержания.

Подготовка и проведение экологической экспертизы на озере Байкал в октябре 1988 г. стало фактически нашим последним крупным совместным проектом.

С конца 1988 и, особенно, в начале 1989 г. наши отношения стали все более и более охлаждаться.

Поводом для окончательного развода стала дискуссия на внутреннем семинаре, посвященном рефлексии игры в Иркутске (она прошла в феврале того же года). Как сейчас помню, предметом дискуссии стали вопросы природы рефлексии и возможности ее осуществления из игротехнической позиции. Слово за слово, дошло до личных выпадов – Попов предложил мне либо замолчать, либо покинуть зал…

Так завершилась четырехлетняя эпопея нашей совместной работы.

Должен сказать, что с ноября 1989 г. (в ходе игры по развитию Оренбургской области) и до лета 2000 г. (когда мы с СВ запланировали и вместе провели в Крыму Школу по методологии, посвященную проблематике «управления общественными изменениями») я предпринял ряд попыток восстановить тот или иной (предлагал и новый) формат совместной работы.

Два года назад один из участников наших проектов 1985-88 гг. сказал мне, что, с его точки зрения, в тот период – на фоне распада СССР и становления новой системы политических и экономических отношений в стране – перед нашим тандемом открывались фактически безграничные перспективы. Могли бы, сказал он, «стать олигархами или, во всяком случае, поделить большую часть рынка политического и управленческого консультирования». Эти перспективы рухнули «из-за личных отношений». Может быть, мой коллега и прав. Однако всего этого не случилось, и в мае 1989 г. я создал Школу культурной политики. Но это уже совсем другая история.


Эльконин Борис Даниилович (1950 г.р.)

В 1967 г. я поступил на психфак МГУ, где двумя курсами старше учился активный щедровитянин Анатолий Тюков, заодно с ним там же я познакомился с Виталием Дубровским и Львом Щедровицким – именно познакомился, то есть узнал, что они есть.

Но еще до того от Д.Б. Эльконина, П.Я. Гальперина и других профессоров-психологов я слышал о Г.П. Щедровицком и о методологическом движении. У коллег моего отца было разное, но в целом осторожное отношение к Георгию Петровичу и к тому, что он делал. Думаю, что в этом проявлялась их реакция на его напористый характер, а не принципиальные возражения против содержания, то есть субъективная и скорее личная оценка; при этом Даниил Борисович относился к ГП мягче, чем остальные коллеги, читал его работы, даже с пометками, хотя подозреваю, не глубоко разбирался в тонкостях и схемах.

В то время отец и В.В. Давыдов уже разрабатывали концепцию развивающего обучения. Василий Васильевич очень ценил ГП, расходясь с ним по каким-то для него принципиальным соображениям. По каким именно, я не очень понимал, но ключевые слова запомнил – «кантианство» и «гегельянство» (ВВ относил ГП к кантианцам, а себя и Э.В. Ильенкова – к левым гегельянцам).

А увидел я Георгия Петровича впервые в Тбилиси году в 71-м на съезде психологов. Избытком светскости не страдая, он, едва поздоровавшись с Даниилом Борисовичем, сходу начал возмущаться бессодержательностью того, что происходило на пленарном заседании. Не помню, о каком докладе шла речь, но помню ярко проявившийся в манере говорения напор, особенно не фоне остальных участников, куда более «профессористых».

Спустя год я стал не очень регулярно ходить на семинары ММК в аудитории нашего института. Первый услышанный доклад ГП показался интересным, но чем именно, я тогда не понял. Потом был другой его доклад (с него, если не ошибаюсь, началось игровое движение), в котором Георгий Петрович как бы переонтологизировал всю предыдущую работу и говорил о том, что как мы жили, такой тип коммуникации и надо передавать, делая его особым предметом.

Затем начались игры, в обсуждении которых я (в меньшей степени, чем Виталий Рубцов, и не столь систематически) тоже как-то соучаствовал. Было интересно, трепетно, разно, но всегда любопытно. Меня занимали и содержание, и, как теперь думаю, атмосфера, тип работы с ныне хорошо описанными ритуалами типа «свободного ринга» (Толя Тюков это до сих пор любит). Тогда я понял, что это есть некие «опоры», чтобы войти в суть дела.

Мое непосредственное общение с ГП (и то, за что я по сей день ему благодарен) началось в трудный для меня момент подготовки кандидатской диссертации у Давыдова. Я не был примерным аспирантом, нарушал все сроки, просто писать «как надо» не хотелось, Василия Васильевича уже сердила моя медлительность, а я никак не мог самоопределиться, т.е. сделать так, чтобы то, что делаю, меня устраивало (используя свое особое, как сына профессора, положение, мог себе позволить не делать карьеру любым способом, а немножко подумать).

Как это зачалось, не помню, но часа четыре я в узкой компании рассказывал о сути своей работы Тюкову и ГП, который работал со мной в режиме критики, стремясь, как сейчас понимаю, инициировать мою рефлексию. Таких встреч было четыре или пять, очень длинных, они меня существенно поддержали, причем не в плане каких-то непосредственных и быстрых открытий, но через год я диссертацию сделал.

Между прочим, я тогда очень нуждался в собеседнике, но хотя Даниил Борисович в этом мне никогда не отказывал, а я его нещадно эксплуатировал, бесед с ним мне не хватало. И он знал о моих контактах с ГП, но не помню ни одной его отрицательной на это реакции: мол, надо – так надо.

Чем все это мне помогло, я сейчас сказать не могу, но что польза была, причем существенная, – это несомненно. Кстати, тогда моим дипломником был Саша Веселов, очень увлекавшийся методологическими идеями. У нас даже вышел конфликт из-за того, что в его дипломе было очень много про рефлексивный выход и тому подобное. Я счел, что это все не очень хорошо – непосредственно к теме и материалу работы не относится, а потому как бы лишнее. Может быть, я был не прав; тем не менее, обсуждение диплома Веселова, вхождение в тот тип мыслительной работы – с пониманием, но без мышления, на материале самой методологии – было мне очень важно.

Году в 82-м я на семинаре у ГП делал доклад по итогам своих исследований. Волновался как мальчишка, во время вопросов не мог удержаться на трибуне, все время подбегал к двери курить. Помню, что у меня тогда было внутреннее несогласие с ГП: некоторые аспекты моей работы он связывал с пониманием, а я – с мышлением, правда, совершенно не понимая, какая в этом для меня разница. Теперь я его спросил бы о рамке, о контексте, в котором это все существенно…

В дальнейшем мы встречались шапочно и мало, и не только в связи с тем, что из-за конфликта в институте сначала вынудили уйти Давыдова, директора, а за ним должен был уйти и ГП, но и потому, что разворачивалось игровое движение (к слову, я успел побывать на двух играх).

Тогда же я познакомился с Петром Щедровицким, он писал у Давыдова работу по Выготскому и показался мне не по годам умным. А сошлись мы с ним на «почве образования»: он пригласил меня на свои мероприятия, я его – на Эльконинские чтения. Несколько раз мы начинали систематические семинары или беседы, вели их записи, но в силу жизненных обстоятельств более плотного взаимодействия пока не получалось.

На мой взгляд, у методологии и психологии есть взаимное искрение, контакт и искра. И потому, в частности, для меня беседы с Петром всегда были полезны, после них я какие-то свои работы онтологически перестраивал, а его, помимо прочего, задевает в проблематике развития моя концепция. Для современного состояния представлений о мышлении (и в методологии, и в деятельностной психологии) это – больное место: с моей точки зрения, надо не формировать и не проектировать, а оформлять созревание процессов развития, их подхватывать, а не выстраивать. Я полагаю, что «чистое» формирование, как и проектирование, – это одна из модернистских иллюзий. Школа не умеет работать с детской инициативой, не умеет сохранять энергию человека и оформлять ее, то есть, по Выготскому, преобразовывать натуральное в культурное, не теряя энергии натурального. Отсюда и мои, и Петра обращения к психологии искусства в частности и к Выготскому – в целом.

Надо формировать или оформлять энергетику естественного движения – ее надо уметь удержать и придать ей вид, тогда получится стиль. Это трудно, надо строить особые онтологии и особые методы, чтобы, не теряя позиций, вернуться к действительному выготскианству в его основаниях. В методологии это присутствует в схеме шага развития.

Я (профессор, доктор психологических наук, президент международной ассоциации развивающего обучения) не могу считать себя участником методологического движения, это было бы неправдой в моем самоопределении: я лишь соучастник некоторых моментов этого движения, при этом их удельный вес, скорее всего, невелик. А если говорить об «этносе», то я преобразовываю, но не его, не методологию, а деятельностную теорию. К слову, на мой взгляд, Георгий Петрович был больше выготскианцем, чем сам Выготский: «щедровизм» – это одна из самых сильных выготскианских линий, где знаково и опосредованно все доведено до своей кульминации. Не только в статьях ГП о знаках и предметах, но и в игре, и в отношении к схемам.