Ii том (рабочие материалы)

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 30

И.Н. Семенов

Сычева Людмила Сергеевна (1939 г.р.)

Я окончила механико-математический факультет Уральского государственного университета (г. Свердловск) в 1961 г. и в 63-м поступила в аспирантуру по философии в Новосибирский университет. Когда моим научным руководителем стал М.А. Розов и когда я начала ходить в его семинар, я с неизбежностью узнала имя Г.П. Щедровицкого, ибо в те годы многие участники нашего семинара (см. Литература, 4) были под впечатлением его идей содержательно-генетической логики и вообще построения новой философии – в отличие от догм и цитат классиков, которыми был полон диамат. «Мы при этом вовсе не проповедовали узкий эмпиризм, мы просто хотели строить эпистемологию по образцу таких дисциплин, как физика, биология, геология» (см. Литература, 4, стр. 13). Тогда мы с большим энтузиазмом полагали, что построим новую теорию познания. Многие из нас написали тезисы на конференцию, которую так и не разрешили проводить, однако сборник тезисов «Проблемы исследования систем и структур» (см. Литература, 3) щедровитяне успели издать ротапринтом (где-то под Москвой), и моей первой печатной работой стали именно тезисы в этом сборнике («Некоторые черты формирования и развития предмета исследования на материале истории теории электричества»).

В 1964 г. вышла работа Георгия Петровича «Проблемы методологии системного исследования», которая долгое время была настольной книгой многих: во-первых, она была доступна (издана довольно большим тиражом), во-вторых, там вводилось различение объекта и предмета знания (именно проблема предмета науки была темой моей диссертации), в-третьих, там была опубликована «пятичленка» – изображение деятельности через задание пяти ее элементов (задачи, объекты, средства, процедуры, формы знания) и многое другое.

Правда, проблема предмета уже в этих первых публикациях имела разное «звучание»: Щедровицкий говорил об объекте и предмете знания, а в нашем семинаре рассматривали предмет науки. ГП задавал предмет знания через плоскости замещения: первую образует оперирование с объектом посредством тех или иных процедур, результаты оперирования выражаются в знаках, которые, в свою очередь, могут быть включены в другую деятельность и образовать следующую плоскость замещений и т.д.

В нашем семинаре предмет науки трактовался как результат рефлексии ученых при формировании той или иной науки; один и тот же объект мог изучаться разными науками, и именно для различения подходов разных наук к одному и тому же объекту сами ученые в своей рефлексии говорили о предмете науки как о чем-то отличном от объекта, принадлежащего самой действительности.

Я в кандидатской диссертации развивала мысль о том, что дискуссии о предмете науки – это замаскированная форма осознания структуры науки. Впоследствии мы отказались рассматривать рефлексию как «ухудшенную» позицию гносеолога: рефлексия стала пониматься как описание внешних параметров деятельности – в отличие от описания ее внутренних механизмов, которыми занимается философ. Наука стала рассматриваться как система с рефлексией.

В сборнике «Проблемы исследования систем и структур» были опубликованы и тезисы М.А. Розова о предмете («Предмет исследования и некоторые закономерности его формирования и развития») и И.С. Алексеева («Об элементарной клеточке системно-структурного исследования»). Игорь Серафимович чаще всех нас ездил в Москву и ходил на семинары ММК, привозя новые идеи и веяния. Он же был основным оппонентом Розова, обычно выступая с критическим докладом после какого-либо доклада Михаила Александровича. Деятельностный подход к познанию и реальности, который развивал Игорь, – прямое влияние щедровитянских семинаров (см. Литература, 1).

Георгий Петрович довольно часто приезжал в Новосибирск, всегда выступал на наших семинарах, где, кроме содержательных научных вопросов, обсуждались и организационные. Так, в 1967 г. Новосибирский и Томский университеты решили провести конференцию о структуре науки. Были сформулированы вопросы (что такое наука; какова структура науки; каковы средства и методы логико-методологического анализа структуры науки и т.п.). Был опубликован сборник статей («Проблемы исследования структуры науки», Новосибирск). Тема заинтересовала и ученых Академгородка – тезисы написал А.А. Ляпунов (они открывают сборник), Г.С. Мигиренко, Т.И. Заславская и Р.В. Рывкина. Из Москвы прислали тезисы В.С. Швырев, Б.С. Грязнов, Г.С. Батищев, Б.В. Бирюков и другие философы. Но нашей гордостью были статьи щедровитян, их было достаточно много, и каждая представляла собой не просто тезисы, а именно статьи. Все их материалы были опубликованы.

В нашем семинаре работал также И.С. Ладенко, который переехал в Новосибирск примерно в 1968 г. В 50-60-е гг. он был активным участником ММК, у него есть печатные работы того времени и воспоминания о семинарах ГП (см. Литература, 2). Между Москвой и Новосибирском Иосиф Семенович работал в Томске и Омске, где также вел семинары и сложился как самостоятельный исследователь, называвший себя впоследствии основателем интеллектики.

Какое-то время у нас работал и «докторский» семинар, где участвовали только те, кто был на «пороге» докторских защит,– Р.В. Рывкина, И.С. Ладенко, С.С. Розова.

На больших конференциях, где доминировали традиционные философы, ГП ставил задачу перед участниками своего семинара – выступать сплоченной группой. Привозили магнитофон, записывали выступления, каждый вечер собирались и обсуждали, как идет конференция, что и как надо сказать, чтобы донести свою точку зрения. Сейчас, возможно, покажется странным, что непринимаемым понятием было «деятельность» – понятие, используемое Кантом, Гегелем и, главное, Марксом. Первый тезис Маркса о Фейербахе был для нас определенным программным текстом, его идеи мы рассказывали студентам и аспирантам, идеи деятельностного подхода излагали в докладах. На Всесоюзной (точно не помню) конференции в Одессе щедровитянам даже выделили отдельную секцию и отдельное помещение – чтобы не смущали «народ» и говорили только для своих. И сегодня идея активности познания, необходимости преодоления натуралистического подхода к познанию, изложенная ГП в статье «Методологический смысл оппозиции натуралистического и системодеятельностного подходов», знакома всем аспирантам Новосибирского университета, которым преподает философию С.С. Розова.

Если наш новосибирский семинар ориентировался на разработку средств научного исследования науки, то Георгий Петрович и ММК главную цель видели в разработке методологии, что впоследствии естественным образом трансформировалось в организационно-деятельностные игры, объектом внимания которых были многочисленные проблемы социальной жизни, а не только наука. Результатом работы нашего семинара, и прежде всего, М.А. Розова (уже когда он переехал в Москву и не вел «семинарский» образ жизни), стала теория социальных эстафет как теория социальной памяти, т.е. теория механизмов, обеспечивающих постоянное воспроизводство социума, теория социальных норм, с которыми сталкиваются лингвисты, историки, правоведы и вообще любые гуманитарии. В этом плане теория социальных эстафет напоминает генетику или молекулярную биологию, претендуя на аналогичную роль и в составе социогуманитарного знания (см. Литература, 5).

Литература

1. Алексеев И.С. Деятельностная концепция познания и реальности. Избранные труды по методологии и истории физики. М., 1995.

2. Социализация идей генетической логики и становление интеллектики. В сб. 3. Методологические концепции и школы в СССР (1951-1991). Новосибирск, 1992.

Проблемы исследования систем и структур (сборник тезисов). М., 1965.

4. Розов М.А. Идеи и проблемы новосибирского семинара по философии науки // На теневой стороне. Новосибирск, 2004.

5. Розов М.А. Теория социальных эстафет и проблемы эпистемологии. Смоленск, 2006.

Черевко Кирилл Евгеньевич (1933 г.р.)

Ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН, доктор исторических и филологических наук, академик Международной академии информатизации при ООН, профессор философского факультета Университета г. Любляны (Словения, 1998 г.).

С Г.П. Щедровицким (он, как и я, заканчивал школу № 150 Ленинградского района, он – в 46-м, я в 51-м) нас познакомил мой одноклассник Никита Алексеев в конце 50-х, когда я учился в аспирантуре Института востоковедения АН СССР, где изучал звуко- и образоподражательные слова (в том числе в японском языке) и их роль в происхождении языка, а также становление японского классического письменно-литературного языка (VIII в.) в результате взаимодействия китайского письменного и японского устного языков (под руководством академика Н. Конрада).

Именно в те годы я стал посещать лингвистическую секцию системно-структурного семинара, которым по решению Георгия Петровича руководили Юрий Рождественский и Борис Сазонов. Тогда я еще только «вживался» в деятельностный подход, поэтому анализ происхождения языка с точки зрения материала – будь то «жизненные шумы» приматов или их звукоподражания и междометия – был мне более понятен. Но и акцент на функциональной точке зрения без игнорирования проблемы материала происхождения языкового мышления виделся весьма плодотворным, что привело к сотрудничеству с Борисом. Мы организовали «семинар на двоих», написали первый вариант статьи («К проблеме происхождения и развития языка»), показали ГП, к нашему подходу он отнесся отрицательно, а основания такого своего отношения к нему высказал в статье «Методологические замечания к проблеме происхождения языка» (опубликована в 1963 г.), в заключительной части которой резюмировал: «Итак, язык как особый предмет исследования не имеет происхождения в точном смысле слова. Исследовать тот объективный процесс, который мы имеем в виду обычно, когда говорим о происхождении языка, – это значит исследовать происхождение иного структурного предмета, например, “языкового мышления” или мыслительных процессов».

(Замечу в скобках, что, когда много позднее мы встретились и вернулись к вопросу происхождения уже ставшего японского письменно-литературного языка VII-VIII веков («китайского стиля японского языка»), ГП под влиянием конкретного языкового материала вынужден был пойти на «уступку» – признать, что субъекты в схеме происхождения языка необходимы, по меньшей мере, в ряде случаев).

Разумеется, критика им нашей статьи меня не оттолкнула, я продолжал участвовать в работе лингвистической секции, неоднократно встречался с Георгием Петровичем отдельно, получая от него ценные советы по методологии исследования взаимоотношения языка и мышления – темы, по которой он, начиная с 1957 г., опубликовал цикл своих известных статей. У меня сохранились конспекты весьма продолжительных бесед с ним; например, 10 октября 1966 г. с продолжением на следующий день он ставил предо мной такие задачи:

- определить минимум языковых единиц в тексте, записанном китайскими иероглифами, позволяющий считать его ставшим японским письменным языком;

- определить семиотический, теоретико-познавательный механизм текста;

- изучить, что есть соответствие для всех уровней текста, как оно выражается в их взаимодействии.

Реализуя эти конкретные рекомендации и исходя из его общетеоретических взглядов, я подчеркнул параллелизм формы и содержания мышления в своей статье «Специфика литературного двуязычия в древней Японии» (Георгий Петрович высоко оценил ее во время одной из наших встреч уже в 90-е гг.), а затем и в докторской диссертации. Кстати, в ней я учитывал и его концепцию «языкового мышления» в контексте рече-мыслительной деятельности на практике изучения становления конкретного языка (в частности, столь сложного, как японский письменно-литературный язык, который я изучал на протяжении многих лет).

И если эта концепция, на мой взгляд, чрезвычайно важна для лингвистов, то другие теоретические работы ГП могут и должны быть востребованы другими предметниками. Сошлюсь, опять же, на свой опыт. Скажем, недавно я завершил работу над очередной монографией, в начале которой обсуждаю методологию «разведения» когда-то единой исторической географии на собственно историю и географию, в чем Георгий Петрович, того уже не зная, также мне очень помог. В статье «Проблема исторического развития мышления» (на которую меня «навел» Борис Сазонов) он, в частности, пишет о том, что «первые формы идеи “истории” формировались совершенно независимо от каких-либо предметных представлений», и далее: «Такого рода история была в прямом смысле этого слова ”историей с географией”» и т.д. (см. Избранные труды, М., 1995).

А раскритикованную Георгием Петровичем статью, которая и через сорок лет после ее написания сохранила актуальность, мы все же опубликовали, причем дважды – в приложении к моей монографии «Звуко- и образоподражательные слова в японском языке и их роль в происхождении языка» (Изд-во «Научная книга» Дипакадемии МИД РФ, 2003) и в журнале «Кентавр» (№ 32, 2003) с комментариями соавторов.

Шеварев Петр Алексеевич (1892–1972)

Крупный российский ученый, психолог и педагог, доктор психологических наук, профессор, член-корреспондент Академии педагогических наук РСФСР (позднее –

СССР), видный деятель Общества советских психологов, в рамках которого в конце 1950 гг. он организовал (совместно с Г.П. Щедровицким) Комиссию по психологии мышления и логике – первую социализированную научно-общественную структуру, где публично обсуждались междисциплинарные (в философских, логических, психологических, педагогических аспектах) и собственно методологические доклады по содержательно-генетической логике, развитие которой привело в 1960-е гг. к возникновению ММК и ряда теоретических направлений в социальных и гуманитарных науках, а также в дизайне и проектировании.

В научной деятельности Петра Алексеевича можно выделить четыре основных этапа.

На первом – в дореволюционные годы, в период серебряного века русской культуры –

происходит формирование Шеварева как всесторонне образованного и высококультурного ученого-интеллигента. С 1915 г., после окончания историко-филологического факультета МГУ, он становится научным сотрудником Института психологии (при МГУ), где проработает практически всю жизнь.

На втором этапе – в послереволюционные и военные годы – он работает сотрудником, а затем заведующим отделом общей психологии Института психологии (при МГУ), где специализируется на изучении общепсихологической проблематики, в основном, в области психологии восприятия. Результаты его экспериментальных исследований константности цветов при изменении освещения имели не только фундаментальное, но и прикладное значение, в т.ч. в сфере архитектуры и дизайна, а также индустриальной и военной психологии.

На третьем этапе – в послевоенные годы – Шеварев становится соавтором фундаментального учебника «Психология» (М.,1946) и в 1947-55 гг. заместителем директора Института психологии (перешедшего в систему АПН РСФСР), где продолжает начатые ранее исследования восприятия и мышления, сосредоточившись, в основном, на психолого-педагогическом изучении математических ошибок школьников и формировании у них алгебраических навыков, что имело важное практическое значение в период подготовки реформы общеобразовательной школы на основе научных достижений.

На четвертом этапе – с хрущевской «оттепели» – Шеварев, заведуя с 1955 г. лабораторией психологии восприятия, обращается, в основном, к разработке фундаментальной проблематики онтологического статуса психического, а также синтезирует результаты экспериментов с мышлением в целях теоретико-экспериментального изучения открытых им обобщенных ассоциаций и формирования с их учетом понятий и интеллектуальных навыков на основе достижений психологии, педагогики, математики и логики. Именно в этот период к нему приходит широкое научное признание – переизбрание членом-корреспондентом АПН СССР и в руководство Общества психологов, а также назначение заместителем директора (1958-1961 гг.) Института психологии АПН СССР.

Это позволяет ему откликнуться на предложение молодых творчески мыслящих ученых, психолога В.В. Давыдова и философа Г.П. Щедровицкого, возглавить фактически созданную ими Комиссию по психологии мышления и логике при Президиуме Общества психологов. Петр Алексеевич (руководя ее работой номинально) тактично сглаживал неизбежно возникавшие в дискуссиях противоречия между энергичными в своем энтузиазме разностратовыми участниками Комиссии, а главное – был дипломатическим буфером между зачастую строптивыми докладчиками и осмотрительным руководством Общества психологов и Института психологии, где происходили заседания Комиссии, инновационное ядро которой вышло из руководимого Г.П. Щедровицким логического кружка, трансформировавшегося позднее в ММК.

Комиссия создавалась в сложных социально-общественных условиях «оттепели» и внутри методологических дискуссий в философской и психологической стратах. Переговоры Щедровицкого и Давыдова с Шеваревым велись осенью 1957 г., а затем состоялись переговоры Шеварева с директором Института психологии академиком АПН А.А. Смирновым, после чего в марте 1958 г. прошло первое заседание созданной Комиссии. Сначала ее заседания проходили в Институте психологии два раза в месяц, потом раз в неделю; Петр Алексеевич участвовал в них сначала постоянно, а затем (из-за возраста) эпизодически вплоть до 1968 г. Помню, как в середине 60-х он, всегда с большой ответственностью относившийся к взятым на себя обязательствам, задавал содержательные вопросы докладчикам, хотя в дискуссию обычно не вступал, подчеркивая свою сугубо психологическую позицию, в отличие от логико-методологической – членов ММК.

Научное наследство Шеварева – фундаментальные исследования в области изучения такой исходной и базовой для психологии феноменологической реальности, как ассоциативные процессы души. Открытие им механизмы обобщенных и правилосообразных ассоциаций логически завершили двухтысячелетнюю ассоцианистскую традицию в философии и психологии, восходящую к Аристотелю. Его труды (как и других классиков философии и психологии) энциклопедически образованный Шеварев читал в подлинниках, ориентируясь как в классических, так и в современных исследованиях мышления. Его проявлявшаяся на заседаниях эрудиция способствовала развитию гуманитарной культуры членов Комиссии по психологии мышления и логике.

Непосредственный предмет исследований Петра Алексеевича в классических трудах – выделенные им вариативные, или обобщенные связи на фоне и в отличие от традиционно изучавшихся в эмпирической психологии простых – единичных или константных – ассоциаций. Эти обобщенные связи соответствуют обычно какому-либо правилу, т.е. являются по своей сути правилосообразными ассоциациями и обусловливают возможность практического применения соответствующего им правила к самым различным конкретным случаям, подходящим под данное правило. В результате экспериментального исследования различных видов обобщенных связей Шеварев предложил детальную классификацию ассоциаций и выявил условия возникновения правильных (и отклоняющихся от них ошибочных) ассоциаций.

Подчеркну, что в последнем случае особенно выделяются ассоциации, возникающие независимо от субъекта. На основе выявления условий образования ассоциативных связей Шеварев разработал пути и способы обучения, предохраняющие от формирования у учащихся ошибочных ассоциаций, что существенно содействует повышению эффективности обучения. Тем самым он модернизировал ассоцианизм в психолого-педагогическом контексте с позиций, корреспондирующих с логико-нормативным подходом, методологические основы которого параллельно разрабатывали в содержательно-генетической логике применительно к научному мышлению Н.Г. Алексеев, И.С. Ладенко, В.С. Швырев, Г.П. Щедровицкий и др. По своему конструктивному масштабу значение для становления ММК психолого-педагогических исследований П.А. Шеварева в области обобщенных ассоциаций мышления сопоставимо с изучением его ориентировки в процессе управляемого формирования умственных действий и понятий в научной школе П.Я. Гальперина (Н.Ф. Талызина, З.А. Решетова, И.П. Калошина, И.Н. Семенов, В.Л. Данилова, И.И. Ильясов и др.) и теоретического мышления в научной школе Д.Б. Эльконина – В.В. Давыдова (Л.А. Венгер, А.З. Зак, А.В. Захарова, А.К. Маркова, Н.И. Непомнящая, В.В. Рубцов и др.).

Важно отметить, что позднее в ММК социально-нормативный подход к логико-психологическому и методолого-педагогическому изучению и формированию мышления был конструктивно реализован c иных – системодеятельностных – позиций на материале теоретико-экспериментальных исследований решения различных видов задач: арифметических – Г.П. Щедровицким и С.Г. Якобсон, алгебраических – Н.Г. Алексеевым и А.С. Москаевой, физических – В.М. Розиным и творческих – Н.Г. Алексеевым, И.Н. Семеновым, Э.Г. Юдиным и др. Таким образом, творческое сотрудничество П.А. Шеварева с Г.П. Щедровицким и другими членами Комиссии (Н.Г. Алексеев, А.В. Брушлинский, О.И. Генисаретский, В.В. Давыдов, В.П. Зинченко, В.А. Костеловский, И.С. Ладенко, А.А. Леонтьев, В.А. Лефевр, А.М. Матюшкин, А.С. Москаева, Н.И. Непомнящая, Н.С. Пантина, Я.А. Пономарев, В.М. Розин, В.Н. Садовский, Б.В. Сазонов, В.С. Швырев, Э.Г. Юдин, С.Г. Якобсон и др.) носило не только формально-организационный характер (что само по себе было чрезвычайно важным в плане социализации новаторских идей содержательно-генетической логики), но имело и содержательное взаимодействие по линии критического соотнесения с научно-психологическими традициями (в особенности, с ассоцианизмом и бихевиоризмом), конструктивное преодоление достижений которых послужило необходимым фоном для разработки будущими участниками ММК социально-нормативного подхода к изучению мыслительной деятельности.

Основные публикации:

1. Шеварев П.А. К вопросу о природе алгебраических навыков // Ученые записки Государственного института психологии. Т. 2. М., 1941.

2. Шеварев П.А. Опыт психологического анализа алгебраических ошибок // Известия АПН РСФСР. Вып. 3. М.-Л., 1946.

3. Шеварев П.А. Обобщенные ассоциации в учебной работе школьника. М.: Изд-во АПН РСФСР, 1959.

4. Шеварев П.А. К вопросу о структуре восприятия // Восприятие и понимание. Известия АПН РСФСР. Вып. 120. М., 1962.

5. Шеварев П.А. Обобщенные ассоциации в процессах мышления // Исследования мышления в советской психологии. М.: Наука,1966.

И.Н. Семенов

Blog

Ii том (рабочие материалы)

Содержание

И.Н. Семенов