Geum.ru

Ii том (рабочие материалы)

Вид материалаДокументы

Содержание


Пахомов Юрий Вильевич
Суханов Евгений Павлович
Сухих Олег Владимирович
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   ...   30
М.А. Пронин



Пахомов Юрий Вильевич (1953 г.р.)

Первое прикосновение к методологии случилось в 1973 г., когда меня, тогда еще слушателя подготовительного отделения психфака МГУ, приятели затащили в Институт психологии, где Г.П. Щедровицкий выступал с докладами по исследованию мышления. Затем, уже студентом, я заходил иногда в тот же институт «на» Георгия Петровича – было интересно и зрелищно: этакий интеллектуальный театр. Среди старшекурсников были члены его кружка, с ними я общался на одной из летних психологических школ. Восхищал полет идей, слегка настораживала эзотеричность языка, но желания примкнуть у меня не было. Яркие воспоминания остались от семинаров Виталия Дубровского на психфаке. На них многие, в том числе и я, приходили не по «долгу учебы», а потому что интересно. Под влиянием этих ярких, но непонятных «методологов» я что-то читал. Больше всего запомнились книги Владимира Лефевра – «Конфликтующие структуры», «Алгебра конфликта». До сих пор считаю, что в смысле интеллектуальной поэзии это – настоящие шедевры. Читал работы самого ГП – чтобы понять, что он делает. Но его действия в аудитории производили на меня гораздо большее впечатление, чем научные труды: игр тогда еще не было, но привкус событий такого рода уже отчетливо присутствовал на затеваемых им дискуссиях.

Через несколько лет, когда у меня возникла чувствительность ко всякого рода чудесам, интерес к методологии обострился. Обострилась готовность откликнуться на чудо, готовность тянуться к тому, кто был к нему причастен. Природа не терпит пустоты. И такой человек – выходец из страны чудес – появился. Им оказался Петр Щедровицкий.

И была цепочка ситуаций, которые привели меня на первую игру. Когда я работал в пединституте, меня всегда поражали различия между университетским факультетом психологии и нашим психфаком. Наш был блатной: на нем учились дети больших педагогов и психологов, чье поведение отличала принятая среди начальников или чиновников дипломатия. Особенно это бросалось в глаза на защите дипломов или курсовых работ: выходит студент, говорит бессмысленные вещи, но хорошо поставленным голосом, даже с некоторым артистизмом. И все гладко движется к своему счастливому завершению.

Я не мог понять: в чем тут дело и как такое возможно. Меня заинтересовала сила слова, основанная не на его смысле, а на его событийности. Хотелось овладеть силой слова как силой, творящей событие. И вот в связи с этим моим интересом знакомые посоветовали мне съездить на игру, потому что там, якобы, такие моменты специально высвечиваются.

С такой установкой я поехал на игру в Вильнюс в 1985 г., посвященную созданию факультета психологии в Вильнюсском университете. Ее вел ГП, Петр был в нашей группе игротехником. Если говорить о впечатлении «изнутри», то мне с поразительной остротой удалось вдруг почувствовать не то что силу слова – власть над ситуацией. Власть над событиями, которыми можно управлять и вести их в нужную тебе сторону. После одного такого момента, переломного, меня потянуло к методологии. Ну, и от ГП был такой хоть и скрытый, но мощный месседж: «Ты мне нравишься, ты должен быть с нами».

Я вернулся с игры, пошел на следующей день на работу. И мой шеф начал на меня наезжать: «Мы тебе командировку оплатили, давай рассказывай, где ты был и что вы там делали, чему ты там научился». Ну, я и организовал нападение на него сотрудников, и его благополучно затоптали. «Вот это да! – думаю, – никогда раньше этого не умел!»

Довольно быстро эта способность сдулась как воздушный шарик, но ностальгия осталась. Я старался сблизиться с Петром, чтобы понять: что со мной произошло и как мне вернуть и удержать свои достижения. Он говорит: «Мышление надо развивать». Я понял это буквально, прочитал все книжки про мышление, которые написали психологи, и… ничего мне это не дало. Но с тех пор стал теснее общаться с Петром, по возможности участвовал в том, что он делал. Петр давал мне задания, в основном организационные, по факультету, при котором я работал. У меня это не очень получалось. И еще я, естественно, активно интересовался играми. Он начал меня приглашать. Параллельно посещал семинары Сергея Попова, Олега Анисимова. Познакомился с Юрой Громыко и устроил сына в созданный им колледж – кстати, для сына до сих пор считаю это большой образовательной удачей.

Тогда же Петр создавал ШКП. Я в нее поступил вне конкурса, «по блату» (давно с Петром тусовался), и заодно стал стажером. А потом из института перешел туда на работу: шел 89-й год, начинали рушиться многие государственные структуры, и вопрос, как зарабатывать деньги, стоял очень остро. А тут представилась возможность не решать его: я перехожу в Школу, получаю зарплату – и у меня опять нет никаких проблем. Сейчас я думаю, что это спасительное тогда обстоятельство не пошло мне на пользу.

В Школе для меня на первом месте были не культурная политика и не стремление обрести новую профессию. Я считаю, что ШКП, как и факультет психологии, стажеров не профессионализировала. Но я находился под сильнейшим очарованием чудес, творимых Петром на играх и в аудиториях. С большинством стажеров происходило то же самое. Меня интересовала практика игр. С одной стороны, как мир ярких и необычных событий, а с другой – как возможность чему-то научиться. Когда глядишь на то, что может делать в аудиториях ГП или Петр, это, конечно, впечатляет. И очень хочется самому сделать нечто подобное. Некоторые стажеры пытались делать «то же самое», подражали внешне, выглядело это нелепо: похожие фигуры речи, фигуры поведения, но по содержанию – совершенно пустые слова. А Петр всегда вытягивал из разных областей глубокие и проработанные вещи, извлекал самую сердцевину. Конечно, очень хотелось этому научиться. Что-то получалось, и это подталкивало дальше…

Не знаю, можно ли научиться этому в обычных ситуациях. А вот в экстремальных условиях, в ОДИ, научиться чему-то проще. Крайне интересно, когда ты можешь трех человек одновременно слышать и понимать. Да еще понимать, куда все это можно собрать и как тут же выдать им обратно. А когда за такую работу еще и деньги получаешь, то тебя не волнует вопрос, как эти диковинные способности можно употреблять во «внешнем мире».

В ШКП создавалась интенсивная среда для интеллектуального развития, своего рода «питательный бульон», насыщенный способностями, темами, идеями. Специально никто ничему не учил, но были возможности учиться: на сколько напряжешься в своем ученическом усилии, столько и возьмешь. На 90 процентов эту среду создавал Петр. И как организатор, и как образец, и как источник идей, с которыми потом приходилось бороться – с их обилием, пестротой и необходимостью все это быстро проглотить. Потому что если не пытаться понять и освоить то, что услышал на лекции или семинаре, это может плохо кончиться. С другой стороны, в Школе была простроена довольно действенная система мотиваций – через конкуренцию с другими, через публичность самопредъявления. Одним из факторов притяжения была и просто жизнь молодежной тусовки ШКП: как очень точно заметил однажды Петр, «ни в каком другом методологизированном сообществе вы не увидите столько красивых девушек».

В кругу стажеров обсуждались всякие волнующие или непонятные детали методологии и игротехники. У нас возникали самые противоречивые версии относительно того, что произошло на игре, что сказано на лекции и почему так, а не иначе. И все это активно переваривалось в разговорах друг с другом.

Ставились перед стажерами и задачи менеджерского типа. Я организовал за время стажерства две игры. Получилось не очень здорово, да и тем, что чему-то научился на этом опыте, похвастать не могу. Была также учеба «по книжкам». Я штудировал работы Аристотеля о силлогизмах – «Аналитику» и «Топику». Работа с литературой считалась важной составляющей, но от нее мало что осталось в памяти. Были у нас и попытки самостоятельно что-то делать. Стажеры собирались небольшими «кружками по интересам», устраивали обсуждения и семинары. Например, брали видеозаписи игр и устраивали разные игрища по поводу этих записей. Останавливаем пленку и генерим предположения по поводу того, что через пять минут произойдет, какой будет сделан вывод, какое действие предпримет руководитель игры.

У меня до какого-то момента были иллюзии, что я, соприкасаясь с методологией, учусь и становлюсь методологом. Потом иллюзии ушли. Пытаясь разобраться в методологии, я много читал. Проштудировал кандидатскую диссертацию Георгия Петровича. Понял. Классно! Но, медитируя над более поздними текстами, в какой-то момент я понял и другое: бесполезно. Сколько ни пишут методологи, понятности не прибывает и не возникает ничего нового, что я мог бы вытащить из этих писаний. Сломался я на работе Георгия Петровича о теории деятельности в «кирпиче», где описывалось, чтó есть традиционное представление о системах, которым пользуются биологи и инженеры, – и ему противопоставлялось альтернативное представление, методологическое, «другое». Но что это за «другое», я ни из текстов не мог вытащить, ни из людей, оно так и осталось для меня тайной. Тогда я вернулся к своим давним мыслям: мол, здесь слово является не тем, что надо понимать, а тем, что действует и создает событие. Бессмысленно пытаться понимать тексты. Практика игр является, видимо, концентрацией того, что сложилось как форма жизни в семинарах, когда это культивировалось в маленьких группах. Эта форма жизни и есть то содержание методологии, которое бесполезно пытаться вычитать и понять. Оно вообще никогда не войдет через уши и через мозги, без живого и личного участия в событиях. Поэтому читать и слушать бесполезно, нужно просто включаться и участвовать!

Как бы то ни было, я понял, что я не методолог и что неправильно воспринимать то, что происходит в ШКП, как учебу. Никогда не считал себя частью методологического сообщества. Когда-то хотел этого и стремился к эпицентру, но понял, что теми путями, которыми двигаюсь, я туда не приду. Я и сейчас не очень ясно понимаю, что такое методологическое сообщество: все просто, пока ты внутри этого методологического мира. Вокруг рыбы – вода, и она не задается вопросом, что это такое.

Я упоминал уже, что мой переход на работу в ШКП был не самым удачным решением: довольно долго я мог себе позволять не думать о том, как, собственно, жить дальше и чем зарабатывать на жизнь, а когда пришлось думать об этом, то было некогда. Так я ушел из Школы, а куда – непонятно, и кто я по профессии – тоже непонятно. Нахальства, конечно, я набрался предостаточно: устроился в коммерческую фирму и сразу вскружил голову и себе, и своим работодателям; с моим приходом все зашевелилось, началась какая-то революция в стакане воды. Прошло два-три месяца – и фейерверк погас…

Года, наверное, с 93-го я мало с кем из Школы общался, а в 96-м приехал на «семейную» игру, может, она неудачно сложилась, но прошла не как игра. И это меня окончательно расхолодило.

Плодом моих отношений с методологией стали две книжки. Первая – «Логика естествознания». На мой взгляд, это была интересная, но абсолютно провальная попытка написать школьный учебник по метапредмету для «упаковки» в него знаний по естественнонаучным дисциплинам. Вторая – «Игротехнический букварь» – написана не так давно по заказу Петра. В ней я честно написал обо всем, что понял про работу игротехника; огромное удовольствие доставила работа с художником-иллюстратором, который, как мне кажется, сделал невозможное...

С 2000 г., после нескольких лет пестрых и беспорядочных заработков, я поступил на работу в компанию, которая занимается бизнес-консалтингом. Компания замечательная, профессионально и по-человечески я в ней вполне счастлив. Игротехнический опыт в работе очень пригодился, хотя его пришлось несколько трансформировать. У меня всегда были «скоростные» проблемы в групповой интеллектуальной работе. В ШКП, поскольку практиковаться приходилось постоянно, удавалось поддерживать себя в форме. Теперь же в «игротехнические» ситуации попадаю реже, поэтому часто не догоняю. Выливается это в то, что проводимые под моим началом интеллектуальные штурмы идут довольно хаотично, и сам процесс выглядит непрозрачным для участников. Но результат работы я выдаю примерно такой же, просто собираю его не на глазах изумленной публики, а немного погодя, задним числом.

Довольно непросто отделить опыт, полученный от погружения в методологическую жизнь, от опыта, полученного до или после. Во всяком случае, сегодня я могу быстро учиться многим вещам и быстро вхожу в любую «интеллектоемкую» область. Могу с любой сложной вещью работать: выдергивать ее из гущи жизни, описывать, проектировать. Пожалуй, основное убеждение, которое я вынес из методологии: нет пределов возможностям человека расти, обретать новые способности, становиться другим. Неважно, в какой семье ты родился, где учился и сколько тебе лет, – все зависит от воли и желания. И еще: каждый может сам создавать ту реальность, в которой работает и живет, даже навязывать ее окружающим, как бы распространять вокруг себя. Вот это я вынес из методологии, раньше во мне этого не было.

Сейчас до меня доходят лишь слабые отзвуки каких-то событий в жизни методологов. Очевидно, что после смерти Георгия Петровича сообщество утратило центр притяжения и каркас. Раньше для любого, кто так или иначе причислял себя к методологам, ГП был абсолютным и непререкаемым авторитетом. И его учеников в народе чаще называли «щедровитянами», чем «методологами». Теперь все иначе. Где сегодня границы методологии, куда все это движется – я не понимаю. Но, во всяком случае, для меня это наше российское явление: в первую очередь, интеллектуальный подвиг одной конкретной личности, и уже во вторую – событие в истории мировой мысли или в истории страны.


Суханов Евгений Павлович (1937 г.р.)

После окончания Института физкультуры в 1969 г. я был зачислен старшим инженером в теоретико-методическое отделение проблемной лаборатории ГЦОЛИФК (впоследствии одно время заведовал лабораторией кафедры биомеханики этого института, затем завучем Школы Высшего спортивного мастерства). Возглавлял проблемную лабораторию автор монографии «Проблемы периодизации спортивной тренировки» профессор Л.П. Матвеев, а одним из научных сотрудников был Дима Аросьев, который и привел меня (тогда или годом позже) в семинар Г.П. Щедровицкого.

Это было время, когда власть придавала большое значение победам советских спортсменов на международной арене и потому поощряла поиски средств повышения спортивных результатов. Укреплялись существующие институты в Москве и Ленинграде, открывались новые, большое внимание уделялось научным исследованиям, в спорткомитетах создавались подразделения по управлению этой деятельностью.

Туда пришло много бывших членов разных сборных команд, закончивших спортивную карьеру, среди них много знакомых и даже друзей Д.А. Аросьева. Многие были людьми «девственными» в науке, поэтому нуждались в помощи людей, оснащенных знаниями. Дима старался затащить своих высокопоставленных знакомых на семинар Георгия Петровича, а его или подобных ему специалистов приобщить к сфере спорта. В частности, ему удалось включить в созданный при спорткомитете методический (научный) совет В.В. Давыдова.

Основной проблемой, которая тогда волновала всех позиционеров сферы спорта, была такая: как организовать подготовку спортсмена, чтобы в нужный момент он показал максимальный результат. И было три носителя артикулированного подхода к ней.

Лев Павлович Матвеев, профессор ГЦОЛИФК, автор идеи управления спортивной формой с помощью нагрузки (хотя спортивная форма и нагрузка на тот момент были скорее смыслами, чем понятиями, не были отработанными).

Дмитрий Александрович Аросьев с принципом «маятника»: ритмической регламентации всей жизни спортсмена перед конкретным соревнованием.

И Константин Львович Чернов, доцент кафедры лыжного спорта в малаховском филиале Смоленского института физкультуры, предложивший понятие работоспособности, определяемой через физиологические функции, или режимы функционирования спортсмена.

Наиболее внедренной в практику была идея Матвеева, который фактически обобщил передовой тренерский опыт, описав тренировочный процесс в привычных показателях (вес штанги, скорость бега, сложность упражнения) и простых правилах, например, чем ближе соревнования, тем меньше должен быть объем и выше интенсивность тренировочной работы. На этом делалась куча диссертаций в разных видах спорта, и это давало чиновникам средство контроля за тренером, который должен был так писать планы тренировок, чтобы они соответствовали научным разработкам.

Инженерный подход Аросьева срабатывал в разных спортивных видах, но освоить его было сложнее: надо было «сжиться» с понятием специализации, применять его к любой стороне жизни и тренировки спортсмена, все разложить по этапам подготовки; чтобы так могли работать тренеры, требовалась методическая разработка, чем Дима, реализуя свой подход, не занимался.

Наиболее «теоретическими» были воззрения К.Л. Чернова, а так как для их применения на практике требовалось описание разных состояний спортсмена, то обсуждали это, в основном, физиологи.

Мне была ближе концепция Чернова: я считал, что тренирующий эффект возможен, если функции организма приближаются к границам его возможностей и спортсмену не остается ничего другого, как либо «перескочить» на более высокий уровень, либо «выпасть в осадок». Это предположение вызывало кучу вопросов: где эти границы, у всех ли они одни и те же, как близко и как часто надо к ним приближаться, чтобы организм мог перестраиваться, какова длительность перерывов, чем они должны заполняться и т.д. Своими соображениями я поделился с Аросьевым, по понятию нагрузки подготовил возражения Матвееву, но хотя даже перешел работать к Чернову, никакого продвижения в предлагаемом направлении не произошло.

Так или иначе, благодаря этим трем личностям Георгий Петрович, для которого начало 70-х было временем «прессования» со стороны власти, оказался принятым в сферу спорта. С помощью Аросьева ему удалось провести несколько семинаров в ГЦОЛИФК и даже в спорткомитете, а по рекомендации Чернова его приняли на кафедру педагогики Смоленского филиала инфизкульта (который стремился обрести статус самостоятельного учебного вуза). Я думаю, что Константин Львович – не имевший амбиций и лидерских качеств Димы, уважавший умных людей и прежде всего заинтересованный в развитии своих идей – считал свою помощь Щедровицкому скорее наградой, а не тяжкой нагрузкой.

В Малаховке ГП сразу же занялся организацией нормальной (с его точки зрения) жизни, то есть семинара, посещать который стали студенты, некоторые сотрудники – иногда даже проректор по науке! – и люди, которые имели то или иное отношение к спорту и которых, в основном, интересовали те или иные понятия.

Например, кандидатская диссертация С.В. Брянкина была связана с такими понятиями, как потенциал, запас, резерв, возможности. Е.Г. Кобякова, по спортивной специализации хоккеиста, интересовало различение техники и тактики, что значимо в играх, где технический прием может быть элементом тактики, а элемент тактики может стать техническим приемом. На примере борьбы как одного из видов единоборств А.М. Юркевич и С.В. Брянкин обсуждали различия между спортом, дракой и военным сражением, в частности, как правила ограничивают действия противников, как достигается победа, где и как в поединке проявляются технические приемы, тактика и стратегия. Например, Люба Битехтина, член сборной страны по фехтованию (впоследствии она работала в НИИ ОПП и защитила кандидатскую диссертацию), утверждала, как вспоминает Виталий Дубровский, что выигрывала соревнования в том числе и потому, что имела… понятие фехтования!

Кроме них, участвовали в работе семинара ученики ГП – Роман Спектор, Анатолий Тюков; попытался сделать доклад по технике спортивных действий и я, но провалился.

Долго удержаться в Малаховке Юре не удалось: существенная разница в уровне знаний и профессионализма между ним и остальными преподавателями заставила коллектив кафедры выдавить его из института. Но благодаря заработанной к тому времени репутации и с учетом очередного олимпийского цикла – приближалась Московская Олимпиада! – был привлечен спорткомитетом к подготовке тренеров, для занятий с которыми методологи получали в свое распоряжение базу спорткомитета в Подольске.

С первого же посещения семинара ГП я испытывал огромное к нему уважение и симпатию, поначалу за ясность и четкость мысли, в дальнейшем и за бескорыстное служение истине. Я старался не пропускать ни одного занятия с его участием. Но достаточно быстро уровень обсуждения на них заставил меня задуматься о своей образовательной ущербности и обоснованности претензий на вхождение в методологическое сообщество, а окончательно свою мыслительную несостоятельность я осознал на игре (она проходила в Московском институте нефти и газа), на которой обсуждались проблемы высшей школы. После этой игры я все реже посещал семинары и уже не вылезал с вопросами…


Сухих Олег Владимирович (1939 г.р.)

Я родился в поселке Ягодное Магаданской области, в 1964 г. закончил Пятигорский институт иностранных языков, в котором и начал профессиональную деятельность. Там же познакомился с В.П. Литвиновым, который спустя несколько лет организовал мне командировку в МГУ, где Г.П. Щедровицкий проводил одну из своих игр, тогда еще ИМИ (интеллектуальные методологические). С первой же встречи Георгий Петрович произвел на меня огромное впечатление своей энергетикой и высоким уровнем методолога.

Следующей игрой, в которой я участвовал, была уже ОДИ по теме «Проектирование вуза нового типа» (Пущино, 1984 г.). Включился в работу группы «Молодой специалист», где мы обсуждали методологические основания проектирования молодого специалиста – выпускника вуза, и от нее выступил с докладом на пленарном заседании. Георгий Петрович поддержал наши предложения, в которых мы рефлексивно рассматривали модель подготовки и модель деятельности, отмечали их противоречия и несовпадения, предлагали включить рефлексивный анализ в структуру профессиональной подготовки специалиста и перейти от «знаниевой» модели к деятельностной. В дальнейшем эти наработки использовались в подготовке преподавателей иностранных языков в ПГЛУ (кстати, на 3 года раньше, чем в Гарварде: см. Zeichner K.M / Liston D.P., Teaching student teachers to reflect. Harvard Educational Review. 1987. Vol. 57. Iss.1, pp. 23-48).

Многие годы я участвовал в деятельности пятигорского семинара по герменевтике, которым руководил Виктор Петрович Литвинов. Несколько раз в нашем семинаре участвовал и ГП, привнося в наши дискуссии необходимую остроту. Мне его методологические разработки дали очень много в плане понимания оргдеятельностных структур, в том числе в методологии науки.

Будучи профессором кафедры теории и методики обучения межкультурной коммуникации Пятигорского лингвистического университета, я часто рассказываю нашим старшекурсникам о Георгии Петровиче, цитирую, ссылаюсь на его работы в своих научных статьях. Его несомненная заслуга – разработка теории и практики оргдеятельностных игр. Я убежден, что ОДИ как форма коллективной мыследеятельности должна намного шире практиковаться в разработке образовательных и дорогостоящих технологических проектов.