Geum.ru

Совестью

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   ...   44

Рань­ше та­кие свет­лые ду­ши, как у Мить­ки, в мо­на­стырь оп­ре­де­ля­ли. Бы­ло, и не на­все­гда. Пом­нит­ся, и по­эт Алек­сандр Яков­ле­вич Яшин, не без чьей по­мо­щи по­шла про­кла­ды­вать по зем­ле свою яс­ную рус­скую до­ро­гу ны­неш­няя во­ло­год­ская ли­те­ра­ту­ра, то­же в мо­на­стырь в дет­ст­ве был оп­ре­де­лен — прав­да, все­го на год. А ведь не ме­шал, по­ди, тут мо­на­стырь-то.

...Но мо­на­сты­ря, ува­жае­мый Сер­гей Ми­хай­ло­вич, нынче для Мить­ки, мо­жет,и, увы, что нет... Взять бы та­ко­го се­бе — свои под­рос­ли. Де­ло бы­ло бы. Уж он бы дос­мот­рел за мальчон­кой, от лю­бых бы школ-улиц де­лом-ра­бо­той-зем­лей от­вел бы. Это уж точно! Так и сво­их мальчишек дер­жал. Те­перь ор­лы, брат! Гор­дись, Сер­гей Ми­хай­ло­вич!.. Гор­жусь-гор­жусь... А сколь­ко с ма­те­рью их­ней спо­ров бы­ло, ко­гда ос­тав­ля­ла она ра­бо­ту, что­бы до­мом, семь­ей рас­тить ре­бят до шко­лы. Да и по­том с ключом на шее в шко­лу его мальчиш­ки не хо­ди­ли — и мать до­ма бы­ва­ла, и он сам все­гда на по­ло­же­нии дом­ра­бот­ни­ка. Так что и в Мить­ке бы чело­ве­ка они со­хра­ни­ли. Но раз­ве Мить­ку мать от­даст... Как-то он за­ик­нул­ся ей: мол, так и так — да­ли бы нам мальчон­ку по­гос­тить в Мо­ск­ве на зи­му. Так та чуть ли не сле­зы сра­зу: “Как же вы­хо­дит, Сер­гей Ми­хай­ло­вич, од­ну-то ме­ня ос­тав­лять зачем? Двое нас с ним на всем све­те —боль­ше, считай­те, ни­ко­го и не­ту..." Да и Мить­ка тут сра­зу на­по­пят­ную — до это­го все о Мо­ск­ве мечтал, а тут по­ти­хонь­ку-по­ти­хонь­ку и за мать спря­тал­ся.

Да раз­ве ко­гда мать от сы­на или сы­на от ма­те­ри про­сто так от­лучить?.. Дру­гой раз и мать-то на мать не по­хо­жа — уве­рен, что у та­кой ма­те­ри о ре­бен­ке толь­ко от­мет­ка в пас­пор­те ос­та­лась, а вре­мя при­хо­дит по­след­нее сло­во про­из­не­сти: "Гра­ж­дан­ка та­кая-то ли­ша­ет­ся ро­ди­тель­ских прав..." — и тут те­бе все, за­топ­тан­ное бы­ло в грязь, про­пи­тое, уничто­жен­ное ку­ла­ка­ми, пал­ка­ми, вдруг вы­ры­ва­ет­ся из не­бы­тия сто­ном, та­кой страш­ной бо­лью, что лучше бы ни­ко­гда и не слы­шал это­го ма­те­рин­ско­го: “Нет! Нет! Нет!.."

Как-то при­шлось Мо­ро­зо­ву по­бы­вать и на та­ких страш­ных су­дах, ко­гда де­ти­шек от ма­те­рей бес­пут­ных от­би­ра­ли. Раз по­бы­вал, два, три, а даль­ше не смог. Чес­т­ное сло­во, не смог...

А де­ти­шек са­мих возь­ми­те — ведь ничего-ничего, ка­за­лось, от та­кой ма­те­ри к ним и не при­хо­ди­ло ни­ко­гда. А за­жи­вут си­ня­ки-увечья, уви­дят мать и в крик:

— Ма-моч-ка-а-а...

Что это? Ка­кие не­уби­вае­мые свя­зи ме­ж­ду род­ны­ми людь­ми жи­вут через все по­ру­хи?

— Ма-моч-ка-а-а...

—Сы­ночек... Кро­ви­нуш­ка...

Ужас! Кровь в жи­лах сты­нет!.. А ес­ли бы до­га­дать­ся ко­му да еще и эту не уби­вае­мую ничем, род­ную связь ме­ж­ду людь­ми из­вес­ти, вот то­гда бы у нас на­ши по­те­ри в мир­ное вре­мя не мил­лио­на­ми, а сра­зу де­сят­ка­ми мил­лио­нов подсчиты­ва­лись...

... Вот так вот, ува­жае­мый Сер­гей Ми­хай­ло­вич, ни­ка­ки­ми свои­ми усы­нов­ле­ния­ми вам од­но­му мир не спа­сти — мир ме­нять на­до. Над этим и тру­ди­тесь даль­ше. А мир гро­зен! И увы, гря­зью на­пичкан. Ну, в шко­лу Мить­ка пой­дет — мать при­обу­ет, при­на­ря­дит. Тут и Мо­ро­зов смо­жет все вре­мя книж­ка­ми, пись­ма­ми до­б­рую па­мять у мальчон­ки под­дер­жи­вать. И шко­ла в го­ро­де у них ничего — учите­ля есть ми­лые, и ста­рые и мо­ло­дые. Здесь, по рай­ону, сло­во "учитель" по­ка еще не за­ма­ра­ли, не за­бы­ли преж­них сель­ских учите­лей, что на­род к све­ту ве­ли... Лад­но, свои во­семь клас­сов Мить­ка от­бу­дет. Мо­жет, и всю сред­нюю шко­лу за­кончит, ес­ли жи­вую ду­шу в нем ничто до это­го не при­кончит. А ес­ли вось­ми­лет­ка? То в ПТУ. И не здесь — здесь, в го­ро­диш­ке, ПТУ ни­ка­ко­го нет — в об­ла­ст­ной центр, в об­ще­жи­тие, Мить­ке то­гда на­до по­да­вать­ся. Вот тут-то те­бя без ма­те­ри и ок­ру­жат вся­кие стра­сти. А жаль пар­ниш­ку, ой, жаль, ес­ли его ду­ша из­ма­ра­ет­ся — ду­ша ра­ни­мая, чут­кая: из­ма­ра­ет­ся чем — по­ка­тит­ся вниз от го­ря, от сты­да — по­ка­тит­ся к ви­ну. И все!.. Ой, гос­по­ди-гос­по­ди!.. Но все рав­но, Мить­ка, сто­ять на­до — сто­ять и вы­сто­ять...

Тут Мо­ро­зов сам пре­рвал свои мыс­ли и по­тре­во­жил мальчон­ку:

— Мить­ка, а ты ще­ночка на­ше­го еще пом­нишь?

— П-пом­ню. О-очень п-пом­ню, — ото­звал­ся мальчон­ка. — П-пись­мо от н-не­го п-по­лучишь, м-мне с-ска­жи. Х-хо­ро­шо?

— Ко­нечно, ска­жу — как же без те­бя. Вме­сте ведь пе­ре­жи­ва­ли. Точно?

— Т-точно, — за­ключил Мить­ка этот раз­го­вор.

А с ще­ночком вы­шла у них вот ка­кая ис­то­рия... Дав­но не дер­жал Мо­ро­зов со­бак — рань­ше дер­жал ла­ек, со­бак в тай­ге не­за­ме­ни­мых. Но по­до­шла к кон­цу его лес­ная про­мы­сло­вая жизнь, и с лай­ка­ми он рас­стал­ся. Стар­ший сын вы­рос при со­ба­ках, а млад­ший со­бак воз­ле се­бя не ви­дел, но чув­ст­ва тро­га­тель­ные к ним пи­тал. Так и поя­ви­лась у них до­ма так­са, ры­жая, смеш­ная, но очень ум­ная. Так­су эту Мо­ро­зов по всем пра­ви­лам к охо­те под­го­то­вил, по­лучил ей раз­ные по­ло­жен­ные охот­ничьи ди­пло­мы, а там при­шло вре­мя и раз­во­дить щен­ков. И щен­ки у них поя­ви­лись — то­же в до­ме но­вая жизнь, за­бо­ты, хоть и не ко­ни-ло­ша­ди, а все рав­но и та­кое хо­зяй­ст­во в по­ряд­ке са­мо­го чело­ве­ка дер­жит... Но щен­ки под­рос­ли, и при­шло вре­мя пе­ре­би­рать­ся им на но­вые мес­та жи­тель­ст­ва.

Щен­ков от их­ней не­пло­хой охот­ничьей со­ба­ки бра­ли толь­ко охот­ни­ки. Кто-то про­сил щен­ка за­ра­нее, при­ез­жал смот­реть, вы­би­рать еще то­гда, ко­гда ку­тя­та толь­ко-толь­ко от­кры­ли гла­за. А на од­ну со­бачку-ко­бель­ка при­сла­ли за­каз из­да­ле­ка, из дру­го­го го­ро­да, и в этом за­ка­зе значилось: возь­мут лю­бо­го щен­ка. И по­след­ний ще­ночек-ко­бе­лек у Мо­ро­зо­ва еще ка­кое-то вре­мя ос­та­вал­ся до­ма. Ос­та­вал­ся он воз­ле ма­те­ри, чув­ст­во­вал се­бя хо­ро­шо и, ско­рей все­го, и не ду­мал гру­стить по сво­им се­ст­рен­кам и бра­тиш­кам, уже при­жив­шим­ся в дру­гих мес­тах. На­вер­ное,этот по­след­ний ще­нок при­нял для се­бя и дом, где ро­дил­ся, сво­им един­ст­вен­ным и по­сто­ян­ным до­мом, а по­то­му и вы­ка­тил из ящи­ка-спаль­ни на­встречу сво­ему бу­ду­ще­му хо­зяи­ну, ско­рей все­го, толь­ко для то­го, что­бы по­зна­ко­мить­ся, а там вер­нуть­ся об­рат­но в ящик дос­мат­ри­вать до кон­ца свой ще­нячий сон. Но бу­ду­щий хо­зя­ин на об­рат­ном пу­ти к его ящи­ку ще­ночка ос­та­но­вил и уп­ря­тал в сум­ку. И все это про­изош­ло как-то не­лад­но и буд­то да­же не­доб­ро, что Мо­ро­зо­ву хоть от­би­рай ще­ночка об­рат­но.

Хо­зя­ин щен­ка обе­щал на­пи­сать-из­вес­тить, как со­бачка до­бе­рет­ся, при­жи­вет­ся на но­вом мес­те, но пи­сем не бы­ло. С тем Мо­ро­зов и прие­хал в про­шлом го­ду в де­рев­ню и гру­ст­но по­ве­дал Мить­ке эту ис­то­рию. Осе­нью в Мо­ск­ве Мо­ро­зов все-та­ки по­лучил от хо­зяи­на щен­ка пись­мо: мол, все в по­ряд­ке, все хо­ро­шо, — и ус­по­ко­ил­ся. Ус­по­ко­ил­ся да, чес­т­но го­во­ря, и при­за­был уже эту ис­то­рию — при­за­был на­пу­ган­ную ме­сячную со­бачон­ку, ко­то­рую чужая тя­же­лая ру­ка за­пи­хи­ва­ла в не­зна­ко­мую сум­ку... Но вот про­шла зи­ма, и в начале это­го ле­та они встре­ти­лись с Мить­кой — и пер­вое, что спро­сил у не­го мальчон­ка:

— Д-дядь С-се­жа... А щ-ще­ночек п-пись­мо п-при­слал?

Вот те­бе и Мить­ка! Вот и па­рень! Всю зи­му пом­нил, бес­по­ко­ил­ся! И на­ко­нец, до­ж­дал­ся от­ве­та!

— Ах ты, Мить­ка-Мить­ка! Чудо го­ро­хо­вое! — вслух за­ключил Мо­ро­зов свои вос­по­ми­на­ния.

— Ч-­что М-мить­ка? — пе­ре­спро­сил его мальчон­ка из-под сво­ей кор­зин­ки, ко­то­рую так и нес все это вре­мя на го­ло­ве.

— А то, что по­ра, брат, сни­мать с го­ло­вы кор­зин­ку и ис­кать гри­бы.

Мить­ка, из­ба­вив­шись от сво­ей но­ши, ог­ля­дел­ся по сто­ро­нам и да­ле­ко впе­ре­ди об­на­ру­жил дя­дю Жо­ру.

— К-ку­да ушел. Д-да­ле­ко.

— Ничего. Мы его сейчас вер­нем. По­стой, — Мо­ро­зов на­кло­нил­ся к мальчиш­ке и по­шеп­тал ему на ухо. Сра­зу по­сле это­го Мить­ка со­рвал­ся с мес­та и исчез в мо­ло­день­ком со­снячке.

Мо­ро­зов ос­та­вал­ся на до­ро­ге и ждал до­не­се­ния раз­вед­ки.Мить­ка вско­ре вер­нул­ся, вер­нул­ся воз­бу­ж­ден­ным и за­ки­вал го­ло­вой — мол, все в пол­ном по­ряд­ке. И толь­ко то­гда Мо­ро­зов ок­лик­нул Со­ко­ло­ва:

— Ге­ор­гий Ва­лен­ти­но­вич! А Ге­ор­гий Ва­лен­ти­но­вич! Тут об­ще­ст­во пред­ла­га­ет вам кое­-чем по­лю­бо­вать­ся.

Со­ко­лов бы­ст­ро ото­звал­ся и со­глас­но явил­ся на зов. В кор­зин­ке у не­го бы­ло не­сколь­ко по­до­си­но­ви­ков. Мо­ро­зов взял один гриб и но­жом лов­ко вскрыл у не­го шляп­ку. Со­ко­лов аж ах­нул — как же так, раз­ру­шить ра­зом та­кую кра­со­ту:

— Се­ре­га! Да что ты? В уме ли? Та­кой гриб!

— Чер­ви­вый он, бра­тец! Лю­бо­пыт­ст­вуй, — Мо­ро­зов раз­вер­нул раз­ре­зан­ную шляп­ку гри­ба и по­ка­зал дру­гу ко­по­ша­щих­ся там "зве­рей". — Не рас­страи­вай­тесь, Ге­ор­гий Ва­лен­ти­но­вич, лес воз­мес­тит вам по­те­рян­ное. Ну-ка, Дмит­рий, ука­жи дя­де Жо­ре вол­шеб­ную троп­ку.

Мить­ка сно­ва ныр­нул в мо­ло­день­кий со­снячок у до­ро­ги, сле­дом за ним по­лез и Со­ко­лов. Мо­ро­зов по­преж­не­му ос­та­вал­ся на мес­те и ждал, что бу­дет даль­ше... И вот со­стоя­лось. За со­сен­ка­ми сначала за­охал, а там уж и за­шел­ся вос­тор­гом-бла­жен­ст­вом его друг:

— Чудо! Чудо-­чудо! Се­ре­га! Иди сю­да! Ой, ты смот­ри, что тут! Чуде­са! Чуде­са про­сто!..

Мо­ро­зов знал, от­ку­да сейчас это удив­ле­ние, — здесь, в мо­ло­день­ком со­снячке, сре­ди бе­ло­го бо­ро­во­го мха и шли как раз в это вре­мя це­лой семь­ей-от­ря­дом бе­лые гри­бы-бо­ро­ви­ки. Шли дру­гой раз так буй­но, что толь­ко с это­го од­но­го мес­та мож­но бы­ло со­брать це­лую кор­зин­ку гри­бов. О том, что гри­бы-бо­ро­ви­ки есть тут и те­перь, и до­ло­жил Мо­ро­зо­ву Мить­ка-раз­ведчик...

Со­ко­лов охал и ахал дол­го, но по­нем­но­гу сти­хал и вот, на­ко­нец, явил­ся из со­снячка к Мо­ро­зо­ву счас­т­ли­вый, све­тя­щий­ся на­стоя­щей ра­до­стью-счас­ть­ем и по­ста­вил к но­гам сво­его дру­га кор­зин­ку бе­лых гри­бов. Мо­ро­зов, ко­нечно, при­ки­нул сра­зу, что Ге­ор­гий Ва­лен­ти­но­вич там, в со­снячке, не раз­ду­мы­вал, не сор­ти­ро­вал свои тро­феи, а по­то­му в кор­зин­ку и по­шли все гри­бы, ка­кие бы­ли здо­ро­вы­ми на вид, но рас­страи­вать дру­га не хо­тел и ос­та­вил кор­зин­ку с гри­ба­ми та­кой, ка­кой дос­та­лась она ему да­ром-по­дар­ком... "Лад­но. До­ма раз­бе­рем. Пусть та­щит", улыб­нул­ся про се­бя Мо­ро­зов, а вслух оп­ре­де­лил:

— Ну, что, брат Ге­ор­гий, еще по­со­би­ра­ем или до­мой?

— Еще-еще, — за­хо­ро­хо­рил­ся Со­ко­лов.

Они пе­ре­ло­жи­ли со­б­ран­ные гри­бы Мо­ро­зо­ву в за­плечник и по­бре­ли даль­ше, к сле­дую­ще­му гриб­но­му мес­ту.

Гриб-бо­ро­вик шел нынче спо­ро, бо­га­то и по осен­ним ут­рен­ним хо­ло­дам уже не так бы­ст­ро по­ра­жал­ся чер­вем-па­ра­зи­том. Сре­ди се­дых уп­ру­гих бо­ро­вых мхов тем­но-бу­рые шляп­ки гри­бов дру­гой раз вы­гля­ды­ва­ли лишь са­мы­ми ма­ку­шечка­ми-пя­тачка­ми, и эти бу­рые ма­ку­шечки-пя­тачки Со­ко­лов с не­при­вычки еще и про­пус­кал, не за­мечал. Но тут его вы­ручал гла­за­стый Мить­ка. Он на­хо­дил за дя­дей Жо­рой про­пу­щен­ный гриб, ок­ли­кал то­го, и они уже вдво­ем начина­ли "прочесы­вать" все во­круг. Ско­ро и за­плечник, и при­хвачен­ные с со­бой кор­зин­ки бы­ли пол­ны.

— Все! От­бой! — за­ключил уже сам Со­ко­лов, и они, до­воль­ные, на­хо­див­шие­ся по ле­су, ус­та­лые, спус­ти­лись к лес­но­му озе­ру. Пре­ду­смот­ри­тель­ный Ге­ор­гий Ва­лен­ти­но­вич дос­тал из сво­его рюк­зачка не­боль­шой ко­те­лочек и бы­ст­ро при­стро­ил его на па­лочке-та­ган­ке над ко­ст­ром, раз­вес­ти ко­то­рый до­ве­ри­ли ге­рою-раз­ведчику это­го пре­крас­но­го дня — Мить­ке.

Мо­ро­зов дав­но не вос­тор­гал­ся гри­ба­ми так, как нынче его друг, по­за­быв­ший бы­ло со­всем лес­ные тро­пы, — он ви­дел грибов мно­го, час­то, да и пре­ж­де, до этих мест, по­ка еще очень бо­га­тых на бе­лый гриб-бо­ро­вик, он то­же ни­ко­гда осо­бен­но не за­яв­лял вслух о сво­их ра­до­стях при встрече с лес­ны­ми да­ра­ми. Он це­нил эти да­ры, пом­нил, они ос­та­ва­лись с ним и но­вы­ми лес­ны­ми тро­па­ми, встречами, но­вы­ми крас­ка­ми, за­па­ха­ми, зву­ка­ми. С та­кой па­мя­тью все­гда ожи­вал для не­го лес по зи­ме, в го­ро­де, ко­гда и до ле­са, и до вес­ны — про­бу­ж­де­ния жиз­ни в ле­су бы­ло, ох, как да­ле­ко...

Ко все­му, чем де­ли­лись с ним лес, озе­ра, Мо­ро­зов от­но­сил­ся с почте­ни­ем и бла­го­дар­но­стью, и тут он боль­ше це­нил и в дру­гих лю­дях не охи и ахи — "ах,ка­кая ягод­ка!" — а уме­ние ос­та­но­вить се­бя, не обор­вать эту чудес­ную яго­ду всю до кон­ца...

Тут как-то го­да три­-четы­ре под­ряд, в их­нюю де­ре­вуш­ку зачас­ти­ли два ле­нин­град­ца. Пре­по­да­ва­ли они у се­бя, в се­вер­ной сто­ли­це, му­зы­ку. От­пус­ка у них бы­ли пе­да­го­гичес­кие, по­боль­ше, чем у ка­ких-ни­будь там ра­бочих-ста­ночни­ков, хо­тя в пред­став­ле­нии Мо­ро­зо­ва му­зы­каль­ные ин­ст­ру­мен­ты все рав­но бы­ли не­на­мно­го тя­же­лей ин­ст­ру­мен­тов сле­сар­ных или то­кар­ных. Часть от­пус­ка эти ле­нин­град­ские му­зы­кан­ты про­во­ди­ли ци­ви­ли­зо­ван­но, в со­от­вет­ст­вую­щем му­зы­каль­но-куль­тур­ном об­ще­ст­ве. Там, ра­зу­ме­ет­ся, они и по­из­дер­жи­ва­лись, и, су­дя по все­му, имен­но по­это­му, ос­та­ток сво­его лет­не­го от­пу­ск­но­го вре­ме­ни ста­ли по­свя­щать этим озер­но-лес­ным мес­там.

На­ши вез­де­су­щие де­ре­вен­ские баб­ки-дачни­цы, по­об­тер­шие­ся еще зи­ма­ми и по го­ро­дам, а по­то­му знав­шие те­перь и раз­ные го­род­ские по­ряд­ки, оп­ре­де­лен­но ут­вер­жда­ли, что эти му­зы­кан­ты при­бы­ва­ли к нам, на озе­ро, считай, со­всем без де­нег — ес­ли на до­ро­гу толь­ко что ос­тав­ля­ли... Но при­бы­ва­ли все­гда к нам с мя­со­руб­кой. Эта мя­со­руб­ка ка­ж­дый вечер и пе­ре­кручива­ла на рыб­ные кот­ле­ты ме­ст­ных щук, до­бы­тых ле­нин­град­ски­ми ры­бо­ло­ва­ми-лю­би­те­ля­ми.

Щук му­зы­кан­ты ло­ви­ли ог­ла­шен­но. Арен­дуя у ка­кой-ни­будь из на­ших ба­бок под ту же ры­бу лодчон­ку, они вдво­ем в од­ной лод­ке с ут­ра по­рань­ше от­прав­ля­лись на про­мы­сел и без ус­та­ли, сме­няя друг дру­га за вес­ла­ми, хле­ста­ли и хле­ста­ли озе­ро спин­нин­га­ми.

Снасть у них бы­ла гру­бая, но очень креп­кая, и под­це­пив­ших­ся щук му­зы­кан­ты без вся­ких ин­тел­ли­гент­ных сен­ти­мен­тов во­лок­ли в лод­ку на тол­стой лес­ке, как на ка­на­те. Ни о ка­ких под­сачках, ни о ка­ком ста­ра­тель­ном вы­ва­жи­ва­нии, ни о ка­кой дос­той­ной борь­бе с ры­бой не мог­ло быть тут и речи.

На­блю­дая на во­де этих му­зы­кан­тов-до­бытчиков, Мо­ро­зов вся­кий раз со­мне­вал­ся: "А име­ют ли во­об­ще эти лю­ди хоть ка­кое-то от­но­ше­ние к ис­кус­ст­ву?" На во­де му­зы­кан­ты зве­ре­ли, и ес­ли бы не их­ний ин­тел­ли­гент­ный речевой про­нонс да не перчат­ки, в ко­то­рых они греб­ли вес­ла­ми и кру­ти­ли спин­нин­го­вые ка­туш­ки, что­бы сбе­речь свои му­зы­каль­ные ру­ки, то мож­но бы­ло бы сме­ло посчитать, что на озе­ре ору­ду­ют про­фес­сио­наль­ные во­ры-крас­нуш­ни­ки, дор­вав­шие­ся до сво­их крас­ных то­вар­ных ва­го­нов с бо­га­тым, фар­то­вым то­ва­ром (по то­вар­ным же­лез­но­до­рож­ным ва­го­нам, кра­шен­ным тем­но-крас­ной крас­кой, и на­зва­ние во­ров, спе­циа­ли­стов в та­ком про­мыс­ле, ка­кой был еще в по­сле­во­ен­ные го­ды).

По­началу щук му­зы­кан­ты ло­ви­ли очень мно­го, и все боль­ше хо­ро­ших, уве­си­стых рыб. Щу­ка­ми рас­плачива­лись они за лод­ку, за дом, где квар­ти­ро­ва­ли, за хлеб, за кар­тош­ку, и за весь прочий харч, не­об­хо­ди­мый к ры­бе. Та­кой харч был у на­ших ба­бок — вот щу­ка-ва­лю­та и шла в ход. Ну, а ос­тав­шая­ся от ва­лют­ных опе­ра­ций до­быча от­прав­ля­лась в мя­со­руб­ку.

Рыб­ные кот­ле­ты му­зы­кан­ты кру­ти­ли пря­мо на ули­це, при­стро­ив мя­со­руб­ку к ка­кой-ни­будь дос­ке и сме­няя воз­ле нее друг дру­га, что да­ва­ло по­вод на­шим шут­ни­кам, прав­да, не очень ве­се­ло, шу­тить: “Что у них в Ле­нин­гра­де, мол, опять бло­ка­да?"

Ви­ди­мо, щучьи кот­ле­ты, по­треб­ляе­мые в ог­ром­ном ко­личес­т­ве, си­лы и энер­гии на­шим до­бытчикам все-та­ки при­да­ва­ли, и на­зав­тра они сно­ва с ут­ра по­рань­ше греб­ли вес­ла­ми, ма­ха­ли спин­нин­га­ми и к вечеру подсчиты­ва­ли свои бо­га­тые тро­феи.

На­блю­дая по­доб­ное спин­нин­го­вое из­бие­ние ры­бы, Мо­ро­зов как-то и при­за­ду­мал­ся: а не ра­зо­ри­тель­на ли и та­кая вот, со­всем спор­тив­ная, снасть для их­не­го озе­ра — ведь по вес­не, в са­мый щучий не­рест, ред­ко кто из ме­ст­ных ры­бачков-бра­конь­е­ров мог подсчиты­вать свою днев­ную до­бычу-раз­бой так, как эти при­стой­ные ры­бо­ло­вы-спорт­сме­ны, подсчиты­ваю­щие свой днев­ной улов в пят­на­дцать-два­дцать щук?

Как-то Мо­ро­зов по­про­бо­вал за­го­во­рить с эти­ми спин­нин­ги­ста­ми-до­бытчика­ми о куль­ту­ре и эти­ке спор­тив­ной рыб­ной лов­ли — за­го­во­рил де­ли­кат­но, ин­тел­ли­гент­но по­ин­те­ре­со­вал­ся: чита­ли ли эти про­све­щен­ные лю­ди хоть ка­кие-ни­будь кни­ги по час­ти рыб­ной лов­ли, то есть бы­ла ли у них хо­тя бы воз­мож­ность при­об­щить­ся, кро­ме му­зы­ки, еще к од­ной, и по­жа­луй, са­мой глав­ной куль­ту­ре, к куль­ту­ре от­но­ше­ния к жи­во­му. Но со­бе­сед­ни­ки его та­ко­вой раз­го­вор не под­дер­жа­ли, от­ве­ти­ли как-то не­хо­ро­шо, брезг­ли­во по от­но­ше­нию к озе­ру, к ры­бе, ко­то­рую са­ми и по­жи­ра­ли тут, воз­ле этой вот во­ды: мол, они не лю­би­те­ли читать что-то там о ка­ких-то рыб­ках-птичках — мол, это удел пен­сио­не­ров, а ес­ли уж хо­ти­те прав­ду, то и лю­дей про­сто не очень, про­сти­те, раз­ви­тых... Ха-ха! "Ры­бо­лов-спорт­смен" и прочее...

Мо­ро­зов не воз­ра­зил, но, не умея ос­тав­лять без за­щи­ты лес, во­ду, так же де­ли­кат­но, но уже с оп­ре­де­лен­ной стро­го­стью на­пом­нил, что, мол, и для это­го озе­ра, ме­ж­ду прочим, су­ще­ст­ву­ют нор­мы до­бычи для од­но­го чело­ве­ка на день, и та­кое пра­ви­ло, по ко­то­ро­му тех же щук, еще не дос­тиг­ших оп­ре­де­лен­но­го раз­ме­ра, сле­ду­ет тотчас от­пус­кать об­рат­но, а не про­пус­кать через мя­со­руб­ку.

Это за­мечание, ви­ди­мо, по­дей­ст­во­ва­ло, и му­зы­кан­ты не­мно­го при­утих­ли — по край­ней ме­ре, боль­ше не кричали с причала на всю де­рев­ню, сколь­ко и ка­ко­го раз­ме­ра щук вы­дер­ну­ли из во­ды се­го­дня... Скры­вать свои ус­пе­хи у этих "спорт­сме­нов" бы­ли ос­но­ва­ния, ибо круп­ные щу­ки по­след­нее вре­мя почти не ло­ви­лись, и по­из­дер­жав­шие­ся на куль­тур­ных ку­рор­тах ин­тел­ли­гент­ные лю­ди во­всю да­ви­ли щу­рят-не­до­ме­рок.

Ко все­му прочему эти му­зы­кан­ты уме­ли еще и вос­тор­гать­ся вслух по по­во­ду раз­ных при­род­ных да­ров... Как-то в ле­су, воз­ле ягод­ной по­ля­ны, по­встречал Мо­ро­зов од­но­го из му­зы­кан­тов-до­бытчиков, ко­то­рый ис­хо­дил гром­ки­ми вос­тор­га­ми воз­ле чер­нично­го кус­та:

— Ой, ка­кая ягод­ка! Ой, ка­кая ягод­ка!

Мо­ро­зов был то­гда в ле­су с сы­новь­я­ми, и его мальчиш­ки тут же ух­ва­ти­ли и ос­та­ви­ли се­бе это "ой, ка­кая ягод­ка!". А там и по­шло по де­рев­не но­вое имя для ле­нин­град­ских му­зы­кан­тов, боль­но уж охочих до дар­мо­вой ры­бы, гри­бов, ягод — "Ягод­ки". "Ягод­ки" да "Ягод­ки". "Ой, ка­кие ягод­ки!"

Вот те­перь, по­сле причита­ний Со­ко­ло­ва над со­б­ран­ны­ми гри­ба­ми, Мо­ро­зо­ву и вспом­ни­лись эти "ягод­ки" с их оха­ми и аха­ми и обя­за­тель­ной не­на­сыт­ной мя­со­руб­кой, вечно при­кручен­ной к дос­кам-сто­лу воз­ле жи­ли­ща "яго­док" — му­зы­кан­тов из Ле­нин­гра­да...

С дет­ст­ва ос­та­лась у Мо­ро­зо­ва не­мно­го, так ска­зать, при­блат­нен­ная по­го­вор­ка... Что по­де­ла­ешь, ес­ли дет­ст­во его шло, рос­ло, тя­ну­лось к све­ту и зна­ни­ям в си­рот­ском мо­с­ков­ском ра­бочем дво­ре во­ен­ной и по­сле­во­ен­ной по­ры, где ря­дом с пес­ня­ми из ре­про­дук­то­ра и па­те­фо­на бы­ли и пес­ни, и при­сказ­ки с не­кой блат­ной ро­ман­ти­кой... Жад­ность фрае­ра сгу­би­ла!.. И все — и это оз­начало на их то­гдаш­нем, дво­ро­вом язы­ке, что на­до во­вре­мя ос­та­но­вить­ся, и не толь­ко в на­бе­ге на ка­кой-ни­будь сад-ого­род, но и даль­ше, в де­лах серь­ез­ных, боль­ших, чело­вечес­ких.

Как-то, во вре­мя та­ко­го же вот бо­га­то­го гриб­но­го по­хо­да, ко­гда гри­бы об­сту­пи­ли их со всех сто­рон и гро­зи­ли вот-вот уто­пить сво­ей плот­ской мас­сой всю чело­вечес­кую по­ря­дочность и ос­та­вить лю­дям толь­ко жад­ность, а сле­дом за людь­ми — лишь ра­зор, Мо­ро­зов, по­за­быв, что ря­дом с ним не толь­ко сы­но­вья, но и мальчон­ка Мить­ка, по па­мя­ти дет­ст­ва ка­те­го­ричес­ки про­из­нес: “Хва­тит, брат­цы — жад­ность фрае­ра сгу­би­ла!" И тут же, на это­го "фрае­ра", явив­ше­го­ся как-то из во­ен­но­го дет­ст­ва, ря­дом с ним, буд­то из под зем­ли гри­бом-бо­ро­вичком вы­рос вдруг Мить­ка и, почти не заи­ка­ясь, гром­ко по­вто­рил толь­ко что ска­зан­ное дя­дей Се­ре­жей:

— Х-хва­тит! Ж-жад­ность фрае­ра сгу­би­ла!

И взрос­ло­му дя­де-вос­пи­та­те­лю ничего боль­ше не ос­та­ва­лось, кро­ме как, крас­нея про се­бя, объ­яс­нить мальчон­ке и про­ис­хо­ж­де­ние этой при­го­вор­ки и ее смысл. И мальчон­ка при­го­вор­ку за­пом­нил, и те­перь, по­па­дая в по­хо­жие си­туа­ции, ко­гда те же лес­ные да­ры са­ми про­си­лись к те­бе в кор­зин­ку, гром­ко, и, как дя­дя Се­ре­жа, твер­до, ус­та­нав­ли­вал сам для се­бя гра­ни­цу доз­во­лен­но­го:

— Жад­ность фрае­ра сгу­би­ла!

Мо­ро­зов в та­ком случае гро­зил мальчон­ке ку­ла­ком — мол, я те­бя, ес­ли еще раз ус­лы­шу. Но Мить­ка, зная, что эти уг­ро­зы толь­ко так, для по­ряд­ка, озор­но сме­ял­ся в от­вет.

... Мо­ло­дец, Мить­ка! Мо­ло­дец! И тут уже что-то у не­го соз­да­ет­ся вы­страи­ва­ет­ся свое, твер­дое! Лиш­не­го ни­ко­гда не возь­мет ни у те­бя, ни в ле­су! Ос­тав­лять дру­гим, ле­су, во­де уме­ет! А ведь шиш еще — еле пол­за­ет, в шко­лу еще не хо­дит... Мо­ро­зов лас­ко­во по­смот­рел на мальчон­ку, при­тих­ше­го воз­ле чуть жи­во­го огонь­ка-кос­тер­ка с не­боль­шой па­лочкой-кочереж­кой в ру­ках.

Мить­ка сейчас был весь в сво­ей соб­ст­вен­ной, не­дос­туп­ной ни­ко­му из взрос­лых, по­то­му что по­за­бы­той ими на­все­гда чудес­ной дет­ской сказ­ке-прав­де... Что на­до бы­ло еще ему сейчас для его счас­тья, по­коя?.. Два боль­ших, взрос­лых чело­ве­ка со­бой, про­сто сво­им при­сут­ст­ви­ем, бе­рег­ли для мальчон­ки его дет­ский ска­зочный по­кой. Ничто и ни­от­ку­да сейчас не гро­зи­ло ему, и он за­мер воз­ле кол­дов­ской иг­ры-ше­по­та язычков не­то­ро­п­ли­во­го лес­но­го ог­ня... И не на­до ему тут для его вос­пи­та­ния, на­став­ле­ния, ничего боль­ше — ни­ка­ких слов, нра­воучения, при­ме­ров — взрос­лые лю­ди про­сто бе­рег­ли его дет­ский ска­зочный мир, и это бы­ло ку­да боль­ше, ку­да важ­ней, чем вся, при­ду­ман­ная взрос­лы­ми так на­зы­вае­мая до­шко­ль­ная пе­да­го­ги­ка...

Copyright © 2023. All rights Reserved.