Этап опроса свидетелей Международного неправительственного трибунала по делу о преступлениях против человечности и военных преступлениях в Чеченской Республике

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   25   26   27   28   29   30   31   32   ...   45
взялись покрыть верные коллеги – все члены силовой тройки разделили участие и ответственность за операцию в Чечне: и Грачев, и Ерин, и Степашин. Конечно, если бы кто-нибудь в этой стране задумывался о действующем законодательстве, он все-таки пришел бы к выводу, что, вообще-то говоря, армию нельзя использовать в конфликтах такого рода. По закону могут быть использованы только внутренние войска, и Ерин располагал достаточно мощными войсками. Но внутренние войска не имеют ни авиации, ни танков, – для конвоирования заключенных и разгона демонстраций это как-то не нужно, и даже лагеря можно охранять без тяжелого вооружения и артиллерии. Военачальники же понимали, что хотя партизанская война и "не в традициях чеченского народа", но артиллерия им там будет нужна... Вот еще три человека, которые непосредственно ответственны за принятие решения и за дальнейшее руководство действиями в Чечне.

Дальше я полагаю, к ответственным можно причислить едва ли не каждого генерала, за исключением командира дивизии Кандалина, ушедшего в отставку, или, например, Эдуарда Аркадьевича Воробьева. Не мое дело определять степени вины, я здесь выступаю как свидетель, но, разумеется, отягощены виной и немалой непосредственные исполнители, прежде всего так называемые контрактники, так называемый ОМОН, летчики, участвующие в операции. Мне очень трудно себе представить, чтобы с воздуха на бреющем полете было не видно: легковая машина или броневик движется по шоссе, и что за толпа собралась на перекрестке, и какие домики стоят там, куда сейчас по нажиму кнопки полетит ракета. Я спрашивал военных специалистов, и они утверждают, что операция при поддержке авиации не начинается, если не существует точных указаний о расположении целей. Вообще приказ о бомбежке это дело серьезное.

Что касается приказов. Мне абсолютно достоверно известно, что войска, вошедшие в Грозный 31 декабря 1994 года, на уровне высших командиров в ранге полковника и подполковника (следовательно, на уровне командира бригады) не располагали никакими письменными указаниями и приказами. Когда я спросил об этом у знакомых мне военных в чине генерал-лейтенанта и генерал-майора, должен ли быть приказ, они очень уверенно сказали мне: "Если затевается операция такого масштаба, то каждого взводного муштруют не меньше недели. Он получает полнейшую инструкцию, куда он идет, в каких условиях наступает, когда отступает, с кем имеет связь и кто его запасной связник и его запасной начальник. И все это прорабатывается на картах".

Офицер, со слов которого я это говорю, рассказывал, как он попал в плен. Они держались ночь на вокзале, понесли (254) огромные потери – их осталось совсем мало в живых и осталось два или три БТРа. Они загрузили эти БТРы ранеными (а вначале было, если я не ошибаюсь, не менее пятнадцати машин), положили трупы, сколько поместилось. Оставшиеся в живых сели на броню и попытались вырваться из города. Поначалу все шло неплохо. Они вспоминали, как они входили в город. Но вот доехали до перекрестка – направо или налево? Давай направо! И почти все оказались убитыми, а немногие – в плену. Поехали бы налево, может быть, остались бы живы...

Вот так была спланирована эта операция, и говорить здесь о приказах, о выполнении воинского Устава уже просто не приходится. Кто несет ответственность за это? На этот вопрос должны ответить в том числе военные эксперты.

М. ПОЛЯКОВА. Могли быть причастны к принятию таких решений по своему должностному положению, скажем, глава администрации президента, министр иностранных дел или, предположим, Лобов?

С. КОВАЛЕВ. Лобов и министр иностранных дел Козырев входят в состав Совета безопасности. Правда, один из них – постоянный член Совета безопасности, секретарь Совета безопасности Лобов, следовательно, он член Совета безопасности с правом голоса. Министр иностранных дел Козырев не постоянный член Совета безопасности, в голосовании в то время он участия не принимал. Я не знаю, высказывал ли он одобрение или порицание этого чудовищного, варварского плана. Это надо спрашивать у самого Андрея Владимировича Козырева. Я постеснялся спросить его об этом. Что касается главы администрации президента – я не могу ничего сказать. Я не знаю, являлся ли Сергей Александрович Филатов членом Совета безопасности. Но он постоянно, и после начала конфликта, говорил, что не причастен к разработке каких бы то ни было планов действий этого рода. То же самое говорил мне и советник президента господин Сатаров. Надо сказать, что как раз разговор с господином Сатаровым взволновал и обеспокоил меня в высшей степени. Когда мы встречались с ним в Кремле (это была незапланированная встреча), я сказал ему: "Георгий Александрович, что же делается? Ведь войска идут, значит, стрельба будет". Он ответил: "Мои полномочия кончаются внутри Садового кольца. Но я вам должен сказать: я почти уверен, что никакой стрельбы не будет. Это создание переговорного фона". Цинизм этого замечания вызвал мое неодобрение. Я сказал, что нельзя вести переговоры на таком фоне, это не переговоры. "Ну да ладно! Хоть стрелять-то не будут, вы уверены?" – "Я надеюсь, – сказал он мне. – А (255)