Юридический архив

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Юридический архив, 474.18kb.
• Юридический архив, 388.52kb.
• Юридический архив, 608.56kb.
• Юридический архив, 884.2kb.
• «Государственный архив современной истории Чувашской Республики», 96.08kb.
• «Архив ФиО», 6711.16kb.
• Исторический архив, 1953.98kb.
• Архив известного харбинского востоковеда, выпускника Восточного Института 1903 года,, 1278.29kb.
• Злобина Г. Р. Ргали, 164.78kb.
• Юридический архив е. Жигарев, почетный академик раен, доктор юридических наук, профессор, 261.73kb.

ЮРИДИЧЕСКИЙ АРХИВ


Б. МОЛЧАНОВ,

доктор юридических наук, профессор


ДОКТРИНА СУБЪЕКТИВНОГО ВМЕНЕНИЯ В ТРУДАХ УЧЕНЫХ РОССИИ В 40 – 70-е годы ХХ в.


С середины 1930-х годов в СССР изменяются официальные установки в уголовной политике в направлении постепенного отказа от социологических представлений о преступлении и наказании. В постановлениях ЦК ВКП(б) и СНК СССР начиная с постановления от 8 июня 1934 г. «О дополнении положения о преступлениях государственных (контрреволюционных и особо для Союза ССР опасных преступлениях против порядка управления)» статьями об измене Родине¹ вместо термина «мера социальной защиты судебно-исправительного характера» используется термин «наказание».

Окончательно дифференциация наказания и мер медицинского характера была зафиксирована в решении Пленума Верховного Суда СССР по делу Данилова 13 июля 1944 г., гласившем: «Наказание не может быть применено к лицу, которое не признано виновным. Одним из обязательных условий признания виновности является вменяемость обвиняемого. Поэтому к лицу невменяемому не может быть применено наказание»². В Курсе уголовного права, выпущенном Всесоюзным институтом юридических наук в 1938 г., отмечается, что «марксистско-ленинская теория права не отрицает вины, как предпосылки личной ответственности за совершенные преступления»; меры, которые УК относит к мерам социальной защиты судебно-исправительного характера, являются не чем иным, как наказанием, меры же медицинские принципиально от них отличны: их цель – лечение.

Среди документов рассматриваемого периода отметим приказ Наркомюста СССР Рычкова от 15 апреля 1938 г. № 35 «О результатах проверки работы Научно-исследовательского института судебной психиатрии им. проф. В.П. Сербского», в котором указывалось, что институт «в своей экспертной работе, разрешая практические вопросы о вменяемости, лишил это понятие почти всякого юридического значения, подчиняя в основном свои экспертные заключения не юридическому критерию невменяемости, установленному ст. 11 УК РСФСР, а соображениям о целесообразности тех или иных мер воздействия на испытуемого, не понимая при этом принципиального различия между понятием наказания и понятием мер социальной защиты медицинского характера» (Р. Орлов, 1938).

Таким образом, к концу 1930-х годов в советском уголовном праве сложились вполне современные представления о невменяемости. В соответствии с «Основами» в 1960 г. была принята новая редакция УК о невменяемости в сфере материального уголовного права. Период действия УК 1922 г. и первое десятилетие действия УК 1926 г. целесообразно рассматривать как один период, в течение которого сформировались представления о невменяемости, полностью воплотившиеся только спустя двадцать лет в Основах 1958 г. и УК 1960 г. Основы 1958 г. в ст. 11, оставив то же содержание психологического критерия, расширили содержание медицинского, включив в него дополнительный признак – слабоумие.

Сказанное позволяет сделать вывод о том, что в России доктрина субъективного вменения получила глубокую теоретическую разработку в трудах русских криминалистов и нашла отражение в уголовном законодательстве того времени. Высокий уровень законодательной техники позволил сконструировать нормы, регулировавшие основные правила субъективного вменения логично, в удобной для практики форме. В советский период российское уголовное право не признавало понятия уменьшенной вменяемости, так как доктрина исходила из того, что вменяемость не может иметь степеней. Вменяемость оценивалась как признак субъекта преступления, и поэтому не могло быть субъекта преступления частично, в уменьшенном размере.

Перечисленные выше послереволюционные (советского периода) формулы невменяемости отразили позиции, господствовавшие в науке права и психиатрии. В доктрине уголовного права одни юристы считали основанием уголовной ответственности виновно совершенное лицом деяние (впоследствии – состав преступления), другие – опасность личности (О.Ф. Шишов, 1982). До середины 1930-х годов доминировала последняя точка зрения. Утверждалось, что в основу карательной политики пролетарское государство кладет науку об обществе, марксизм. Поэтому в новой системе уголовного права не место идеалистической метафизике о «свободной воле», «моральной вине» преступника и о наказании как возмездии, искуплении за учиненное преступление. Единственной целью уголовно-правового принуждения объявлялась защита пролетарского государства, а единственным критерием для построения необходимой для этого системы мер – критерий целесообразности: как наиболее удачно организовать борьбу, исходя из того, что «salus revolutiae suprema lex» (А.А. Пионтковский, 1924).

Наказанию как возмездию, противопоставлялись меры социальной защиты, направленные не на то, чтобы покарать или наказать преступника, а на то, чтобы защитить общество путем предупреждения новых преступлений как со стороны их совершившего, так и со стороны неустойчивых элементов общества. В соответствии с постулатами позитивной школы основанием уголовной ответственности выдвигалась не вина, а социальная опасность преступника. По мнению Н. Скрыпника (1924), назначая меру социальной защиты, суд исходит не из наличия злой воли преступника, его вины, а из того, что учиняемое им действие или бездействие является общественно опасным, подрывает власть трудящихся и установленный ею правопорядок.

С. Доброгаев (1922) отмечал, что понятия вменяемости и преступления весьма условны, каждая эпоха вкладывает в них свое содержание, поэтому суд должен понять человека, впавшего в «преступное состояние», во всей глубине его индивидуальной жизни и помочь этому «морально заболевшему, а может быть и хронически больному человеку» стать честным гражданином. Автор считал, что, как Великая французская революция через Пинеля сняла кандалы с душевнобольных, так русская революция должна уничтожить наказания для преступников как социально больных членов общества; девизом российской юстиции должно стать «не наказание, а лечение и перевоспитание».

В общий уголовно-правовой контекст (с социологической точки зрения) ставил проблему вины и вменяемости А.Н. Трайнин (1929): «…вокруг возмездия и на помощь возмездию образуется густая сеть вспомогательных институтов и понятий, замыкающих борьбу с преступностью в абстрактную, оторванную от жизни так называемую «юриспруденцию понятий», гнет которой начинает ощущать даже западно­европейская практика; в реальной жизни все эти фетиши юриспруденции – и вменяемость, и виновность, и причинная связь, и соучастие, и так далее – являются лишь критериями опасности и защиты, при помощи которых суд только и может вести плодотворную борьбу с преступностью». Так как практическое значение невменяемости заключается в установлении тех случаев, где нецелесообразно применение рассчитанных на нормальную психику мер социальной защиты, то и суду следовало бы независимо от биологического или психологического критериев выслушивать заключение экспертизы о применимости к данному лицу общих мер социальной защиты.

Важным этапом в развитии советского уголовного законодательства и его институтов является принятие Верховным Советом СССР 25 декабря 1958 г. Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик. Они более четко на общесоюзном законодательном уровне закрепили термин «невменяемость» как основание, устраняющее признание лица субъектом преступления. Согласно ст. 11 Основ, не подлежало уголовной ответственности лицо, которое во время совершения преступления находилось в состоянии невменяемости, когда оно не могло отдавать отчета себе в своих действиях или руководить ими. Такое состояние может иметь место вследствие хронической душевной болезни, временного расстройства душевной деятельности, а также слабоумия или иного болезненного состояния.

При этом понятие невменяемости рассматривалось как совокупность медицинского и юридического критериев, характеризующих психическое состояние лица во время совершения общественно опасного деяния. Медицинский критерий, таким образом, характеризуется различными видами психических заболеваний, подразделяющихся на четыре группы, которые предусматривают по степени тяжести и длительности лечения наиболее распространенные психические болезни. Юридический критерий невменяемости, в свою очередь, состоит из двух самостоятельных признаков – интеллектуального и волевого. Первый характеризуется неспособностью отдавать отчет в своих действиях, второй – неспособностью данным лицом руководить своими действиями¹.

Основы 1958 г., как и предшествующее советское уголовное законодательство, признавали субъектом преступления только вменяемое лицо, которое по своему психическому состоянию способно отдавать отчет в своих действиях и руководить ими, т.е. вполне психически здоровый и нормально мыслящий человек, способный нести уголовную ответственность за совершенное уголовное деяние. К лицу, признанному невменяемым, суд мог применить принудительные меры медицинского характера. Не подлежало наказанию также лицо, совершившее преступление в состоянии вменяемости, но до вынесения судом приговора заболевшее душевной болезнью, лишившей его возможности отдавать себе отчет в своих действиях или руководить ими.

К такому лицу по назначению суда могли быть применены принудительные меры медицинского характера, а, выздоровев, оно могло подлежать уголовному наказанию. Указанная статья, оставив содержание юридического критерия, расширило содержание медицинского, включив в него дополнительный признак – слабоумие. Необходимо заметить, что, в отличие от Основ 1958 г., ни УК РСФСР 1922 г., ни УК РСФСР 1926 г. в соответствующих статьях термины «вменяемость», «невменяемость» не употребляли².

Законодательное закрепление способности и неспособности лица понимать характер своих действий и руководить ими ограничивается лишь понятиями вменяемости и невменяемости. Никакие иные понятия, отражающие степень указанной способности, действующему уголовному закону того периода неизвестны. Однако судебно-следственная и психиатрическая практика нередко встречались со случаями, когда оценка психического состояния правонарушителя в рамках известной дилеммы «вменяем» или «невменяем» противоречила объективным данным. Имелись в виду правонарушители с «пограничным» состоянием психики (что никем в настоящее время не оспаривается), которых нельзя с достаточным основанием отнести ни к вполне вменяемым, ни к полностью невменяемым.

Отмеченное обстоятельство вновь обострило в уголовно-правовой науке и практике проблему так называемой уменьшенной (пограничной) вменяемости. Среди теоретиков, большинство которых критически относились к понятию вменяемости (пограничной) с психическим расстройством, были и его сторонники. Профессор В.С. Трахтеров внес предложение о введении в уголовное законодательство понятия уменьшенной вменяемости. «Необходимо, – писал он, – выделить уменьшенную вменяемость, дать ей в законе особую обрисовку. Сделать это возможно, ибо уменьшенная вменяемость уже не есть то «каучуковое», растяжимое понятие, каким оно так недавно еще признавалось».

В последующие годы число ученых, поддерживавших правомерность понятия уменьшенной (ограниченной, пограничной) вменяемости, росло. Под уменьшенной (ограниченной, пограничной) вменяемостью понимали такое состояние психики лица, когда его способность осознавать свои действия или руководить ими в момент совершения преступления не утрачена вовсе, но, в отличие от нормы, понижена (ослаблена) вследствие тех или иных психических расстройств (некоторые формы психопатий, неврозы, дебильность, остаточные явления органического поражения головного мозга, психофизическое недоразвитие и другие явления психопатологии).

Среди правонарушителей оказывается немалое число лиц с указанными психическими расстройствами. Так, по данным 3. Вышинской и Г. Борзенкова, из виновных, подвергшихся судебно-психиатрической экспертизе, 16,9% имели не исключающие вменяемости отклонения в психике¹. Указанная формула невменяемости в УК 1960 г. (ст. 11) практически воспроизводила редакцию формулы невменяемости Основ 1958 г. Уголовная ответственность лица, совершившего общественно опасное деяние в невменяемом состоянии, исключалась, так как оно не являлось субъектом преступления. Аналогично решался данный вопрос и в уголовных кодексах других союзных республик.

Еще одним прорывом в сфере учета наличия психических аномалий в рамках вменяемости при решении вопросов ответственности и наказания являлась судебная, следственная, экспертная практика по делам несовершеннолетних. Но этот прорыв был совершен скорее вопреки материальному закону, чем на его основе. Дело в том, что в ст. 392 УПК РСФСР было предусмотрено положение, согласно которому правоприменителю предписывалось выяснить, не имеет ли место умственная отсталость несовершеннолетнего и если имеет место, то в состоянии ли такой подросток полностью сознавать значение своих действий и руководить ими.

Пленум Верховного Суда СССР в Постановлении от 21 марта 1968 г. истолковал эту норму как позволяющую не только смягчить наказание такому несовершеннолетнему, но и в соответствии со ст. 10 УК РСФСР освобождать его от уголовной ответственности или наказания с применением принудительных мер воспитательного характера. Эта позиция была сохранена и во всех последующих постановлениях Пленума Верховного Суда СССР и Пленума Верховного Суда России по данному вопросу, несмотря на очевидно расширительный характер толкования.

Ради справедливости отметим, что экспертной практике известны случаи, когда в 70-е и последующие годы ХХ в. следователь или суд назначали самостоятельную психологическую экспертизу для выяснения личностных особенностей обвиняемого, которые могли способствовать совершению преступления. Эти данные использовались в обвинительных заключениях и приговорах при характеристике личности. Но эти случаи были весьма редкими при толковании закона.

В литературе эта позиция также нашла полную поддержку, а разработанные специалистами рекомендации для следователей и судей¹ инициировали формирование широкой практики психологических экспертиз, предметом которых являлась «возрастная вменяемость» или аномалии возрастного развития в рамках способности к уголовной ответственности². Парадоксально вместе с тем то, что довольно ограниченные рамки УК редакции 1960 г. в части возможности учета особенностей личности аномалийных преступников при решении вопросов ответственности и наказания сочетались в течение ряда лет в практике с гораздо более широким использованием данных о психических аномалиях при решении процессуальных вопросов.

Суть парадокса очень точно определена в литературе как наличие широкого круга ситуаций, когда «с точки зрения уголовного закона наличие психических аномалий не является существенным при назначении наказания, а для обеспечения права обвиняемого на защиту они значимы»³. В частности, для надзорной судебной практики остаточные явления раннего органического поражения головного мозга с изменениями со стороны психики в виде значительного снижения интеллекта, неразвитости речи и тому подобного являются безусловным основанием для вывода о невозможности осуществления лицом права на защиту без участия адвоката. Но при этом надзорная практика не содержала указаний на то, что при новом рассмотрении дела аномалии личности в рамках вменяемости надо оценивать и с точки зрения значимости для назначения наказания⁴. Аналогичная позиция была и у некоторых процессуалистов, комментировавших подобную практику⁵.

Однако следует заметить, что в УК РСФСР 1960 г., как и в уголовных кодексах других союзных республик, во всем уголовном законодательстве рассматриваемого периода, отсутствовала, во-первых, сама формула вменяемости как важный признак субъекта преступления, являющегося одним из оснований для привлечения лица к уголовной ответственности, во-вторых, не выделялись лица с психическим расстройством, не исключающим вменяемости. Тем самым в теории уголовного права и уголовной политике не была разрешена проблема личности аномалийных преступников.

Однако УК 1926 г. знал понятие сильного душевного волнения как смягчающего обстоятельства и понятие тяжких преступлений против личности, совершенных в состоянии сильного душевного волнения, в качестве привилегированных составов. Через экспертную практику (в случаях постановки соответствующего вопроса следователем или судом) наличие этих норм позволяло учитывать, но далеко не всегда, наличие психических аномалий в рамках вменяемости как обстоятельство, способствующее сильному душевному волнению, т.е. косвенно как смягчающее обстоятельство¹.

Но эта возможность существовала лишь по делам об аффективных преступлениях. Применительно же к обычной практике экспертиз вменяемости существовала схема, при которой в описательной части заключения нередко указывались выраженные психические аномалии в рамках вменяемости, а в регулятивной части делался лишь вывод о последней. Таким образом, данные о психических аномалиях оставались без использования для выводов об ответственности и наказании.

В 60-е годы ХХ в. в юридической литературе все острее ставился вопрос о том, чтобы вновь вернуться к рассмотрению проблемы «ограниченной» вменяемости, изучить проблему «частичной» вменяемости, обсудить вопрос о целесообразности введения в советское уголовное законодательство «нормы об уменьшенной вменяемости», закрепить в законе «ограниченную», «специальную» вменяемость и невменяемость.

В постреволюционный период, как отмечалось нами ранее, работа над исследованием влияния биологических факторов на преступное поведение была свернута. Более того, клеймо «буржуазное учение» довлело над всеми, кто хоть как-то пытался говорить на запретную тему, даже эзоповым языком¹. Однако это не означало, что не имели широкого распространения взгляды относительно «криминальных тенденций» тех или иных групп психически неполноценных лиц². Такая установка была представлена на европейском семинаре по психиатрическому лечению преступников в 1958 г., на котором основатель общества «Новая социальная защита» М. Ансель выступил с докладом «Социальная защита и психиатрическое лечение преступников», в котором отмечалось: «Для аномальных преступников, которые в силу своего дефекта обнаруживают антисоциальность и впадают в преступление, система смягчения ответственности – смехотворна»³.

В соответствии с таким подходом к проблеме на семинаре была выработана программа социальной защиты, которая в качестве «мер безопасности», например, для уменьшенно вменяемых сексуальных психопатов предлагала применять стерилизацию и кастрацию (по данным Стэнли, например, к январю 1958 г. в 30 штатах США были стерилизованы 31 038 больных с умственной недостаточностью⁴). Предпринимались попытки доказать, что советскому уголовному законодательству был известен институт уменьшенной вменяемости, что прямое указание на состояние уменьшенной вменяемости якобы содержится в таких употребляемых в законе терминах, как «явная несознательность», «малая политическая сознательность», «невежество и несознательность»⁵.

В марте 1960 г. во Всесоюзном институте по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности состоялась встреча юристов и судебных министров, где академик Д.Р. Лунц сделал доклад о судебно-психиатрической оценке психических аномалий, не исключающих вменяемости. Этот доклад вызвал бурное обсуждение. Ряд юристов высказали мнение о необходимости законодательного закрепления понятия о промежуточных формах между вменяемостью и невменяемостью, что позволит наиболее верно и справедливо подходить к назначению наказания лицам с некоторыми психическими аномалиями¹.

Толчок к новому обсуждению проблемы уменьшенной вменяемости, а вместе с ней и проблемы психических аномалий, не исключающих вменяемости, дала дискуссия, состоявшаяся в 1965 г. во Всесоюзном институте по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности. Некоторые участники этой дискуссии предлагали узаконить категорию уменьшенной вменяемости и тем самым определить положение в уголовном процессе лиц, занимающих промежуточное положение между вменяемыми и невменяемыми, что позволит правильно подходить к назначению им наказания (И.Б. Михайловская, И.Л. Петрухин, В.И. Каминская). О.В. Кербиков считал, что указание в законе на уменьшенную вменяемость было бы очередным шагом в расширении компетенции эксперта-психиатра, который должен будет ее определять.

Но большинство юристов и психиатров, принимавших участие в этом обсуждении², выступали против введения понятия уменьшенной вменяемости, так как, с их точки зрения, юридический критерий этого состояния отсутствует, ее положения легко можно переносить на любого душевно здорового человека, а сам термин мало что дает, так как не раскрывает содержания психических аномалий (Я.М. Калашник, Е.М. Холодковская, В.Б. Алексеев, Г.В. Морозов, В.Н. Кудрявцев).

Тем не менее все участники дискуссии признавали необходимость изучения психических аномалий, не исключающих вменяемости, так как это позволит более полно судить о личности преступника, дифференцировать наказание, а также определять наиболее эффективные меры воспитательного воздействия на осужденных в местах лишения свободы.

Одним из ярых противников законодательного закрепления уменьшенной вменяемости, как известно, был Р.И. Михеев. Он считал, что сложную и многогранную методологическую проблему диалектики социального и биологического в личности преступника неверно низводить до уменьшенной вменяемости. Подобная трактовка юридической квалификации и судебной психолого-психиатрической оценки психических аномалий и психофизиологических особенностей личности преступника, не исключающих его вменяемости, является слишком узкой и упрощенной, а, по существу неточной. И это – спор не о терминах, считал Р.И. Михеев¹, а о методологическом подходе к разрешению проблемы взаимодействия социального и биологического в личности преступника в советском уголовном праве, криминологии, уголовном процессе и исправительно-трудовом праве.

Р.И. Михеев утверждал, что нет теоретической, а тем более практической нужды «втискивать» в институт вменяемости, вместо его однозначного понимания, всевозможные трактовки психических аномалий и психофизиологических особенностей личности, потому что, какая бы ни была вменяемость, раз она есть, следовательно, есть и субъективная предпосылка вины и уголовной ответственности.

Впоследствии в защиту уменьшенной вменяемости выступили С.Ф. Семе-нов (Ограниченная вменяемость, 1966 г.); И.Е. Авербух и Е.А. Голубев (1970 г.), З.А. Астемиров (Относительная невменяемость, 1970); Н.Т. Михайловская (1973 г.), Ю.К. Сущенко (1973 г.), Ю.С. Богомягков (1980 г.), В.П. Емельянов (1980 г.), Н.И. Фелинская (1982 г.), Л.И. Глухарева (1983 г.), Т.К. Белокобыльская (1984 г.); О.В. Полубинская (Частичная вменяемость, 1985); Ю.М. Антонян и С.В. Бородин (1987 г., 1998 г.), Г.В. Назаренко (1993 г., 2001 г.), Н.Г. Иванов (1994 г., 1998 г.), И.А. Кудрявцев (1995 г.), Д.В. Сирожидинов (1998 г.), Л.М. Балабанова (1998 г.), В.Г. Павлов (2000 г.) и др.

В 1972 г. на межвузовской научной конференции в Волгограде, посвященной 50-летию первого советского Уголовного кодекса, с предложением о законодательном закреплении категории уменьшенной вменяемости выступил Ю.К. Сущенко. «Под уменьшенной вменяемостью следует понимать, – указывал он, – такое состояние психики лица, когда его способность осознавать свои действия или руководить ими в момент совершения преступления не утрачена вовсе, но в отличие от нормы понижена (ослаблена) вследствие тех или иных психических аномалий (некоторые формы психопатий, неврозы, дебильность, остаточные явления органического поражения головного мозга, психо-физическое недоразвитие и другие явления психопатологии)»¹.

Однако Ю.К. Сущенко, по мнению В.П. Емельянова, ошибочно пришел к выводу о том, что «уменьшенная вменяемость обусловливает и меньшую степень вины». Он также считал необходимым применять к лицу, совершившему преступление в состоянии уменьшенной вменяемости, наряду с наказанием принудительные меры медицинского характера².

В советской уголовно-правовой науке долгое время специальных разработок концепции уменьшенной вменяемости не проводилось. Вопрос обсуждался только в связи с криминологическим изучением влияния психических аномалий на преступность. Необходим был комплексный подход к изучению этой проблемы. Попытка раскрыть сущность уменьшенной вменяемости с уголовно-правовых позиций была предпринята, в частности, в статье Л.И. Глухаревой «Понятие уменьшенной вменяемости в уголовном праве»³. Автор указывала, что на трактовку сущности уменьшенной вменяемости в науке сложилось, по крайней мере, две основные спорные точки зрения. Согласно одной из них уменьшенная вменяемость рассматривается как некая промежуточная величина между вменяемостью и невменяемостью.

«Множество едва заметных переходных ступеней, – писал в свое время Л.З. Слонимский, – отделяет полное душевное здоровье от совершенного его расстройства и по мере этих последовательных ступеней уменьшается вменяемость»⁴. Такое ошибочное понимание было воспринято позже некоторыми советскими учеными¹. Подобная характеристика уменьшенной вменяемости находится в противоречии с логическим законом исключенного третьего.

В уголовном праве понятия «вменяемость» и «невменяемость» тесно связаны с такими основными категориями права, как «виновность» и «ответственность». Позиция названных авторов не укладывается в рамки общепризнанной схемы и предполагает наличие какого-то третьего элемента, которого не может быть. Ведь лицо либо может быть ответственным, либо нет. Поэтому Л.И. Глухарева права утверждает, что такая трактовка уменьшенной вменяемости не может быть признана правильной. Согласно другой ее точке зрения, уменьшенная вменяемость есть разновидность, вариант вменяемости. Это мнение представляется правильным.

Сторонники такого понимания исследуемой проблемы полагают, что уменьшенная вменяемость, будучи тем же состоянием, что и вменяемость, обусловливает возможность быть ответственным за содеянное. Уменьшенная вменяемость характеризует количественный сдвиг психических процессов в рамках одного качества – вменяемости. Поскольку вменяемость – это способность лица отдавать отчет в своих действиях и руководить ими, то, следовательно, в рамках нормы она может быть повышенной или пониженной. В результате пороков, неполного развития, ограничения сознания и воли лица способность его к адекватному поведению может быть значительно снижена. В подобных случаях и вменяемость лица является ограниченной или уменьшенной².

Кроме этого, представляется уместным вспомнить, что в соответствии со ст. 49 действовавшего в то время УПК РСФСР допускалась ответственность лиц, которые по своему психическому состоянию не могли осуществлять свою защиту. В связи с этим отмечается непоследовательность уголовно-процессуального законодательства, поскольку эти же лица в силу своего психического состояния не признавались уменьшенно вменяемыми. Лица с физическими и психическими недостатками упоминались также в ст. 126 УПК РСФСР, требовавшей проводить предварительное расследование по делам таких лиц. Поэтому справедливы были суждения о том, что нерешенность вопроса об уменьшенной вменяемости в отечественном законодательстве отрицательно сказывается на практике.

В тот же период исследования психиатров и генетиков стали выявлять и хромосомные аномалии. В связи с этим профессор Н.Ф. Кузнецова отмечала и прозорливо предполагала: «Не исключено, что встанет вопрос еще об одном виде невменяемости – хромосомно-аномальной этиологии. Возможно, возникнет необходимость вернуться к обсуждению целесообразности введения в уголовное законодательство института уменьшенной вменяемости»¹.

Анализ отечественного уголовного законодательства свидетельствует о том, что законодатель, отражая общественно-экономические реалии развития общества, учитывая достижения медицины, науки уголовного права, постоянно обращался к уголовным нормам, определявшим уголовную ответственность психически неполноценных субъектов преступления. Однако споров и полемики по этому вопросу среди ученых-юристов и психиатров меньше не стало.