Юрис Леон Хаджи

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 40 41 42 43 44 45 46 47 48

- Урсула! - закричал он.

- Я здесь, - сказала она от изножья кушетки. - Ты совсем проснулся, дорогой?

- У меня руки скованы!

- Это часть нашей игры. Верь мне.

  Он попытался ерзать, но без толку, так как ноги его тоже были связаны.

- Мне это не нравится! Освободи меня!

- Но ты же все испортишь. Артисты уже здесь. Их всего трое. Ты один, я другой. Удивлен?

  Кабир тяжело задышал, его пронзила внезапная испарина, а звуки и свет продолжали нестись мимо него. Он почувствовал руку на своей голой спине.

   - А я - еще один, - сказал голос.

  Кабир повернул голову, чтобы увидеть говорящего, но для этого он был слишком тучен.

- Угадай, - сказал голос.

- Мне это не нравится! - воскликнул он.

- Но, дорогой, нам это стоило такого труда, - успокаивала Урсула.

  Его перевернули на спину. Над ним стоял человек в дьявольской маске из костюмерной. Он медленно снял ее. Эфенди выпучил глаза. Его тело заблестело испариной от страха.

- Султан! Султан! - закричал он.

- Ах, но ведь он не может тебя услышать, дорогой мой, - сказала Урсула. - Он совсем мертв и ждет в твоем катере, когда ты к нему присоединишься.

  Она прибавила громкость. Ибрагим пихнул его и с лязгом выхватил кинжал.

- Поговорим! Давай поговорим, - взмолился Кабир.

- Да, говори, пожалуйста, - сказал Ибрагим.

- Деньги. Столько золота, что ты в нем сможешь плавать. Миллионы! Миллионы!

  Ибрагим присел на край кушетки, приложил острие кинжала к его шее и чутьчуть надавил.

- Сколько же миллионов ты имеешь в виду? - спросил Ибрагим.

- Миллионы, миллионы. Пять, десять... больше...

- Но если я возьму деньги, то за мной придет полиция.

- Нет, нет, нет. Я дам тебе деньги. Наличными. Позвоню, и их сейчас же принесут.

- Слышишь, Урсула? Он хочет дать мне денег.

- Он врет. У него с банкиром кодовые слова.

- Я не лгу! Я не хитрю! Я честный!

  Ибрагим сильно ударил его по лицу тыльной стороной ладони, схватил его за короткие завитушки волос на затылке, дернул лицом кверху и взглянул в его полные ужаса глаза. Кабир плакал и неразборчиво что-то лепетал. Подобие улыбки проскользнуло по губам Ибрагима. Ему ужасно хотелось продлить агонию эфенди. Что делать? Высечь его кнутом? Ибрагим почувствовал дрожь от внезапного приступа дурных чувств. Гремела музыка, и огни отбрасывали дикие отблески. О Аллах, я же этим наслаждаюсь, подумал Ибрагим.

  Он показал ей знаком, чтобы уменьшила звук.

- Хорошо. Вот сейчас мы сможем услышать самые последние удары его сердца.

  Наступила тяжелая тишина. Ни звука, лишь усиленное дыхание всех троих и по временам хныканье Кабира.

- Когда я жил среди бедуинов, я видел, как мой дядя, великий шейх Валид Аззиз, отомстил парню, который соблазнил одну из его любимых дочерей. Если сделать как надо, он просто захлебнется собственной кровью, и мы в самом деле услышим, как воздух выходит из его тела.

- Партнер... ты полный партнер во всем... возьми это все... Мне ничего не надо... ничего... миллионы...

  Острие кинжала скользнуло ниже кадыка к тому месту на шее, где сходятся ключицы и слегка выпячивается дыхательное горло. Движением вниз Ибрагим вонзил острие в горло Кабира.

- Сознаюсь во всем... пощади...

- Но каждый раз, как ты открываешь рот, лезвие входит чуть глубже, вот так.

  Наружу выступил кружок крови. Ибрагим подержал кинжал в этом положении, наслаждаясь агонией Кабира. Урсула, подойдя ближе, плюнула на него. Лезвие погрузилось чуть глубже...

- Ты слишком этим наслаждаешься, Ибрагим.

- Да, верно.

- Я не желаю быть зверем вроде него. Кончай его.

- Скоро... скоро...

  Послышался тихий свист - это воздух выходил из его проткнутого горла, смешиваясь с растущей лужей крови и переходя в бульканье. Ибрагим еще раз нажал на лезвие и подержал его без движения. Теперь кровь била струями.

- Ты начинаешь делать из этого бардак, - сказала она. - Прекрати.

- Лишь чуть дольше. Видишь, жизнь начинает покидать его.

  Кабир попытался говорить, но кровь хлынула у него из горла.

- Это черт знает что!

- Ааа! Ааа! Ааа! - заорал Ибрагим, вытащил нож и воткнул его в сердце эфенди по самую рукоятку. - Ааа! Ааа! Ааа!

  Он вытащил кинжал и стоял, тяжело дыша в ликовании. Урсула склонилась к нему и закрыла глаза.

- Теперь займемся любовью, Урсула!

- Ты с ума сошел!

- Да, я сошел с ума! Сбрось свою одежду, и займемся любовью!

  Он пинком сбросил тело Кабира с кушетки, и оно покатилось по ступенькам. Он швырнул ее на кушетку и прыгнул на нее. Это было как тысяча безумств боли и счастья в тысяче раев и адов. Было это, была она, и она была совершенно чудесна.

  Ибрагим завернул Кабира в листы пластика, а Урсула смыла следы. Они вытащили тело из дока и без церемоний швырнули его в катер с отравленным Персом. Пока он привязывал якорь к ногам Кабира, она сунула тарелки Султана в мешок, чтобы утопить их вместе с уликами. Через минуту они поспешили к середине озера.



  И Урсула, и Ибрагим оставались в Цюрихе, как будто ничего не произошло. Про Кабирэфенди стало известно, что он без всякого объяснения исчез, и прошло уже несколько дней, даже недель. Две недели его никто не видел, и все подумали, что он смотался в Саудовскую Аравию. Когда стало ясно, что он пропал, разобраться в темном деле было уже невозможно. Не было ни тела, ни свидетелей, ни явного преступления. Произвели обычные для такого случая расследования, и в окончательном полицейском отчете было сказано, что эфенди и его телохранитель исчезли без правдоподобного тому объяснения. Для швейцарцев этого было достаточно, чтобы закрыть дело.

  Когда выпал первый зимний снег, арбитражная конференция беспорядочно распалась. Мучительно холодным декабрьским днем фрау Эмма Дорфман и Франц проводили хаджи Ибрагима в аэропорт для долгого полета обратно.

  Урсула оставалась в Цюрихе еще несколько недель, а потом тихо выскользнула из страны, чтобы вернуться к тому занятию, сливки с которого в виде Кабира она снимала годами.

  Глава семнадцатая

  Пока в Цюрихе шла конференция, полковник Фарид Зияд добыл признания почти от всех Мстителейлеопардов, арестованных на Ясельной площади. Тем, кто сотрудничал с ним, приговоры к тюремному заключению - "борцов зазаменили "добровольной" службой в подразделениях федаинов свободу", и отправили на тренировки для набегов на Израиль.

  Остальные после недель допросов и пыток получили длительные тюремные сроки. Кроме выбивания зубов и жестоких избиений, Фарид Зияд усовершенствовал излюбленные способы причинения мучительной боли. Они были порождениями пустыни и ее зноя.

  Жертву привязывали на столе, накрывали влажной тканью и обрабатывали горячим утюгом от ног до груди. Меняя температуру утюга, добивались того, что ожоги лишь ненамного увеличивались с каждым нажатием.

  Другой излюбленный способ мучить Зияд приберегал для самых упорных мятежников. Их просто заворачивали в толстое одеяло, связывали и выставляли на полуденное солнце. Когда жертва от жары лишалась сознания, ее возвращали к жизни, чтобы она набралась сил для следующего заворачивания.

  Все это получил Джамиль. Зубы ему вышибли, он был весь в синяках. Его десяток раз обрабатывали утюгом, пока его тело не распухло от гноя. И еще десяток раз заворачивали в одеяло.

  Примерно в то самое время, когда хаджи Ибрагим делал в Афинах пересадку на самолет, два стражника притащили Джамиля к Зияду. Парнишка ужасно страдал, но был в сознании настолько, чтобы чувствовать боль.

- Ну, грязное вонючее животное, я больше не собираюсь с тобой возиться. Знаешь, что я собираюсь с тобой сделать, Джамиль? Я собираюсь отдать тебя твоему отцу в подарок.

  Джамиля поместили в тайный огороженный маленький загон в дальнем углу тюрьмы, где один из тюремщиков держал несколько дюжин кошек. Джамиля засунули в большой джутовый мешок, туда же бросили шесть кошек, и мешок зашили.

  Когда Фарид Зияд стал колотить мешок палкой, кошки взбесились. Он колотил и колотил, пока не затихли крики Джамиля.

  Кошки в конце концов ободрали его до костей. Лицо, глаза, половые органы были выдраны. Оставшееся представляло собой пропитанный кровью ком мяса, в котором ничего нельзя было разобрать. Гроб запечатали, и на следующий день распространили сообщение, что Джамиля послали с секретным заданием против евреев. Он наступил на мину, гласил рассказ, и его тело было так изуродовано, что нельзя хоронить в открытом гробу. Гроб передали хаджи Ибрагиму, когда он приземлился в Аммане, во время официальной военной церемонии, заслуженной героем.

  На время АкбатДжабар забыл, что хаджи Ибрагим - предатель, еврейский шпион, человек, явно купленный за несколько дунамов апельсиновых рощ.

  Похороны Джамиля превратились в крики и рыдания пятидесяти тысяч беженцев, заполнивших шоссе к Иерихонской мечети и несших гроб над головами. Агарь рыдала в истерике и несколько раз теряла сознание. С этого дня ее стали звать УммДжамиль - мать Джамиля, почетное имя, заслуженное его смертью.

  Сотни плакатов с фотографиями Джамиля покачивались вместе с лозунгами юной "революции". Когда Джамиля положили покоиться на почетном месте на кладбище при мечети, бывшие Леопарды, а ныне освобожденные из тюрьмы борцы за свободу, произвели салют над его могилой, а священник произнес клятву отмщения сионистам, убившим юношу.

  Первое мученичество палестинцев свершилось.



  КОНЕЦ ЧЕТВЕРТОЙ ЧАСТИ





  Часть пятая. Нада



  Глава первая

  Пока отец был в Цюрихе, я проводил время среди бедуинов племени альСирхан. Восточная пустыня Иордании, граничащая с Ираком и Саудовской Аравией - удаленное место без всяких следов цивилизации на сотни миль в любом направлении. Благодаря положению профессора доктора Нури Мудгиля я был принят шейхом альБаки, главой большого клана, и со мной обращались так, как если бы я был одним из его сыновей.

  Шейх альБаки и его сыновья учили меня езде на лошади, соколиной охоте, следопытству, а главное, как читать пустыню. Каждый день начинался звуками размалывания кофе, знаменующими еще один круг борьбы за выживание, борьбы, определявшей нашу жизнь.

  До того, как я попал к альСирханам, я всегда был фантазером. Что бы ни давала мне судьба - Яффо, Кумран, АкбатДжабар, - мне казалось, что потом будет лучше и однажды все злоключения закончатся в прелестной вилле снова в Табе, а может быть, я даже уеду в большой университет в Каире или Дамаске. Но пустыня и бедуины приучили меня к мысли, что коечто в жизни окончательно и бесповоротно.

  В условиях жестокой жары и нищеты легче жить, найдя хоть какуюнибудь тень, видя миражи и позволяя фантазии овладеть сознанием. Благодаря бедуинам я узнал, почему арабы усвоили пассивное восприятие немилосердности жизни. Все предопределено судьбой, и мало что можно сделать, кроме как принять горечь своей доли и ждать облегчения на пути к раю.

  АльСирханы не притворялись равноправным обществом. Рождались, жили и умирали запертыми в жесткой кастовой системе, оставаясь на одном месте от рождения до смерти и не протестуя. Внутри этой бронированной согласованности изредка заключались браки между семьями с разных стоянок.

  Лицо и тело шейха альБаки представляло дорожную карту шрамов, удостоверяющих его мужество и превосходство. Он держал полдюжины юношейрабов. Рабство было вне закона, но до альСирханов было далеко, и их не достигали правила обычного общества. Трое рабов пасли его баранов, один был личным слугой. Двое других, кастрированные, были евнухами, охранявшими его жен и гарем наложниц. Двоих он купил у семей внутри клана, остальных захватили во время набегов.

  Я появился в то время, когда шейх альБаки замирился с соперничавшим племенем после восьми лет кровавой межплеменной войны. Началось с того, что один влюбленный похитил девушку у альСирханов в племя, находившееся за границей Саудовской Аравии. Мир настал лишь после того, как женщину убили в качестве жертвы за позор альСирханов. Мир между недавними врагами был отмечен большим праздник братства.

  Здесь все казались озабоченными сексом, но мало что можно было в этом смысле делать. Женщины были закрепощены еще больше, чем в Табе. Их труд был еще тяжелее, они выполняли всю черную работу. Старым женщинам позволялось сидеть у костра с мужчинами, и с ними обращались уважительно, но у остальных не было никаких радостей. Они часто впадали в истерику, ведь рыдания были, в общем, единственным средством облегчить горе. Я заметил, что бедуинские женщины очень любят друг друга, и я уверен, что это тайный способ получать удовольствие.

  Здесь законы чаще исходили не из Корана, а из сурового порядка жизни.

  Можно убить, но только лицом к лицу.

  Можно красть, но не у своих.

  Насиловать - не преступление, если женщина из враждебного племени.

  Обманывать вполне допустимо, если обманывают человека из другого племени.

  Строгими законами предписывалась месть. Нередко наказание значило лишение руки или ноги. Жизнь ужасна, и законы выживания порождают жестокость.

  Пустыня - злой хозяин, но она - в исключительной собственности бедуина, и вступая в пустыню, вы в его власти. Милосердие - не для тех, кто нарушает его правила.

  Я хорошо запомнил уроки, избежал неприятностей и даже заслужил некоторое уважение, будучи единственным грамотным в клане.

  Настоящее удовольствие наступало вечером у костра, когда пили кофе и пересказывали байки о набегах и личном геройстве. Иногда к нам присоединялась семья дервишей клана, чтобы, пользуясь своими способностями колдунов, пляской изгонять злых духов. Они кружились в трансе, ходили босиком по горячим углям в костре и слабели. Так они еще раз доказывали свою магическую силу.

  Все происходило с нарочитой замедленностью. Непрекращающееся воспроизведение картин прошлого давало возможность забыться и помогало справиться с реальностью каждодневного существования.

  Приводящие в трепет восходы солнца нередко заставали нас с шейхом альБаки одних, оставшимися последними у костра.

- Богатство и собственность - то, что Аллах раздал несправедливо, - говорил он мне. - У нас часто умирают, но в пустыне это не трагедия. Главное, Ишмаель, мы свободны. Крестьянин - раб своей земли. Горожанин - раб денег и машин. Это дурные общества. Бедуинам они не нужны.

  Может быть.

  Значительная часть доходов племени поступала оттого, что бедуины были "покровителями" той части трансарабского нефтепровода, которая тянулась по их территории. Когда Сауды для сокращения расходов предложили новый способ, настало время напомнить им об этом. Мне как раз предстояло отправиться в свой первый набег, чтобы перерезать часть нефтепровода, когда пришло известие, чтобы я вернулся в АкбатДжабар.

  Не могу сказать, что уезжал с огорчением, ведь мне так хотелось снова увидеть хаджи и Наду. Но теперь я был умнее, потому что уже знал, как навечно связаны вместе араб и фатализм.



  Глава вторая

  Вернувшись в АкбатДжабар, я понял, что своей смертью Джамиль одержал надо мной такую победу, какой никогда не добился бы живым. Он стал мучеником. Это причинило мне порядочно неудовольствия. Всю жизнь я прилежно трудился, чтобы стать любимцем отца. Меня знали как самого умного, самого храброго, того, кто будет преемником хаджи Ибрагима. Я превзошел своего старшего брата Камаля и отодвинул в сторону Омара. Я был как свет в жизни отца. А теперь что-то в этом изменилось. В АкбатДжабаре в кафе висели большие портреты Джамиля рядом с фотографиями великих арабских вождей.

  Иорданцы продолжали свой набор и принуждали Мстителейлеопардов и членов других банд вступать в партизанские группы, чтобы переходить границу и совершать набеги на евреев. Они возложили на сионистов вину за убийство Джамиля и назвали в его честь батальон федаинов.

  Мои родители, всю жизнь едва обращавшие на него внимание, погрузились в траур. Фотография Джамиля висела на почетном месте в нашей лачуге. Цветы, никогда не украшавшие нашего дома в Табе, стояли теперь в маленьких вазах возле его портрета, и перед ним горели ритуальные свечи.

  Теперь Агарь гордилась тем, что ее называли УммДжамиль, мать Джамиля. Самым странным было поведение моего отца. Чувство вины, никогда не отягощавшее Ибрагима, запало теперь ему в душу. Он побил Джамиля. Он способствовал его убийству. Теперь он горевал. Подозреваю, что ему хотелось убедить себя в том, что его сына на самом деле убили евреи.

  Внезапно я оказался младшим братом Джамиля. Каждый гладил меня по голове. Был ли я горд этим?

  Вы говорите, что Ишмаель жесток. Разве не было у него сочувствия к убитому брату? Не заблуждайтесь насчет меня. Может быть, я был мальчиком в глазах всех, но я был проворный и сильный, и вам не захотелось бы иметь со мной дело. Я пришел к пониманию, что жизнь не так важна, как мученичество.

  Мне надо было вернуть свое положение.

  Сказать по правде, будучи у бедуинов альСирхан, больше всего я скучал по Наде. Нами владеет мысль о защите женской чести. Не ради женщины, а ради гордости и чести мужчины. Но я любил Наду подругому. Я любил ее саму. Это не была сексуальная любовь. Я любил ее потому, что она была хорошая и всегда вызывала мое восхищение.

  Я любил глаза Нады, полные любопытства. Когда мы были с ней наедине, я любил смотреть, как эти глаза наполнялись грустью. Я любил смотреть, как она умывается у ручья и заплетает свои длинные густые каштановые волосы. Я любил смотреть, как она ходила, покачивая бедрами. Я любил ее белые зубы, когда она откидывала голову назад и смеялась.

  Я хотел когданибудь жениться на девушке вроде Нады. Но пока я не женился, защита ее чести оставалась главным делом моей жизни. И я любил свою сестру и не горевал о брате. По крайней мере я не такой лицемер, как мои родители. Агарь я еще мог понять. Но я не мог понять хаджи Ибрагима и молился, чтобы его сознание вины прошло.

  Постоянно думая о Наде, я скоро обнаружил, что в мое отсутствие что-то определенно было между ней и Сабри. Обычно Ибрагим такие вещи чуял издалека, но он уже был не тот после возвращения из Цюриха. Огонь внутри него потускнел. Должно быть, там случилось с ним что-то страшное. К его страданиям прибавился еще и Джамиль.

  Агарь, Рамиза и Фатима, возможно, что-то знали о Наде и Сабри. Женщины хранят между собой много тайн. Как и в Табе, в АкбатДжабаре женщины из разных кланов постоянно дрались и ругались между собой, и порой рты их были как помойки. Но существовала черта, которую женщины никогда не переступали, имея дело друг с другом. Их собственная верность была равносильна собственной жизни, и они редко сплетничали с мужчинами о женских делах.

  Приход в нашу жизнь Сабри Салама был благом во многих отношениях. Все мы могли бы умереть, если бы не его умелость и изобретательность.

  В Европе отец истратил все, полученное от продажи древностей. Правда, у нас еще был в запасе наш арсенал оружия, но понастоящему наше существование зависело от заработка Сабри и его побочных доходов. Он никогда не жаловался и все отдавал отцу.

  Сначала я чувствовал угрозу. Сабри получит слишком много отцовской благосклонности. Но это прошло. У Сабри была своя собственная семья в Газе, и он постоянно говорил о своем желании соединиться с ними. А давние подозрения Ибрагима всегда держали его вне нашего узкого круга.

  Была еще эта история с тем, что он спал с иракским офицером, а может быть, и с другими. Иногда я испытывал при нем физическую неловкость. Но в его поведении не было ничего такого, что могло бы стать причиной нашего беспокойства.

  Тем не менее меня очень занимало, что же было между ним и Надой? А так как Ибрагим видимо забыл обо всем, я решил как следует разобраться в этом.

  Сабри работал в Иерихоне в большом гараже. Когда-то в этом здании был склад, из которого собранный в Западном Береге урожай увозили в Иорданию и Саудовскую Аравию. Во время войны место было заброшено, а потом в нем устроили гараж для постоянного потока экипажей, пересекавших мост Алленби в Амман и оттуда.

  Куда бы ни ехали грузовики и товары, для Сабри всегда находилось дело, и для нас это было очень хорошо. Позади находилась маленькая комнатка, где спали он и еще один механик, сменяя друг друга на ночных дежурствах. Никто не стал бы укорять его за то, что он не хотел возвращаться в нашу сутолоку в АкбатДжабаре. Лагерь был грязен, семьи дрались между собой, и по ночам постоянно раздавался крик.

  Я заметил, что Нада обычно выскальзывала из дома перед заходом солнца в те дни, когда Сабри оставался в Иерихоне. И не нужно было быть пророком, чтобы сообразить, зачем.

  Однажды вечером я подождал минут пятнадцать после того, как она ушла, и направился в город. Гараж был на ночь заперт. Я обошел его кругом и попробовал заднюю дверь. Она тоже была заперта. Я попробовал несколько окон, но все их заело накопившейся годами грязью.

  Осмотрев здание, я нашел опору и вскарабкался на крышу. Люки были на замках. С помощью палки мне удалось оторвать проржавевшие петли.

  Я повис на руках и спрыгнул в кузов грузовика. Переждав, когда утихнет боль от падения, я осторожно двинулся к комнате Сабри.

  Через дверь были слышны звуки. Сабри и Нада издавали все звуки любовников. Я медленно потянул ручку. Потом распахнул дверь.

  Они лежали бок о бок на полу на его матрасе. СЛАВА АЛЛАХУ, ОНИ БЫЛИ ОДЕТЫ! Руками они обхватили друг дружку, а их интимные места прижимались через белье и ритмично двигались. Он освободил руку, чтобы взять ее за грудь, а она обхватила его за спину. Они стонали и пыхтели, как будто делали все это на самом деле.

Blog

Юрис Леон Хаджи

Содержание