Юрис Леон Хаджи
| Вид материала | Документы |
- Абелес леон игнатьевич, 11950.78kb.
- Статье мы коснемся некоторых аспектов историографии отношений молодого Крымского ханства, 247.04kb.
- Л. Н. Толстого в 1880-1900-е гг. («Смерть Ивана Ильича» / «Крейцерова соната» / «Хаджи-Мурат», 190.94kb.
- Леон Уитни: «Психология собаки. Основы дрессировки собак», 2658.87kb.
- Дато Сери Абдулла бин Хаджи Ахмад Бадави, премьер-министра Малайзии и председателя, 153.2kb.
- И. С. Тургенев «Записки охотника» Н. С. Лесков «Левша», «Человек на часах» Л. Н. Толстой, 8.33kb.
- Программа ижевск 2011 Всероссийская студенческая научная конференция, 1061.95kb.
- С. Шапшал несколько слов о караимских князьях челеби, 60.08kb.
- Модель Эрроу–Дебре, 196.62kb.
- Программа тура, 258.26kb.
Тиктак, тиктак, тиктак.
Ибрагим возненавидел нелепо высокие потолки и полированные стены помещений комитета. Сорок заседаний. Сорок потерянных дней. Слова вырывались над большим столом красного дерева со скоростью и силой летней молнии. И так же быстро рассеивался их смысл. Лозунги повторяли затасканную пропаганду с регулярностью швейцарских часов, издающих звон со своих швейцарских шпилей.
Бум. Египет требует для себя юг пустыни Негев по соображениям безопасности. Иордания возражает.
Бум, бум. Сирия требует западную Галилею как неотъемлемую часть своей оттоманской истории. Ливан возражает.
Бум, бум, бум. Иордания требует ратификации аннексии Западного Берега. Все возражают.
Бум, бум, бум, бум. Ливан требует аннексии восточной Галилеи. Сирия возражает.
Бум, бум, бум, бум, бум... демократический диалог... инструкции от моего правительства... братство... единство... протокол... жизненные обстоятельства... подкомитет подкомитета просит дополнительно изучить...
Слова свистели, как рапиры дуэлянтов, взвизгивали, лязгали. Ярость и презрение отражались от возвышенных потолков, утомляя и оскорбляя разум. Можно было сделать разумные выводы, но они тонули в эхе. Египтяне видят вещи посвоему. Те же самые слова сирийцы слышат подругому. Иракцы не слышат вовсе.
Нет, они не порочные лжецы, думал Ибрагим, пока проходили часы. Они естественные лжецы, честные лжецы. Мысли, возникающие из ливней слов, пусты, как пустыня без оазиса.
Теперь это изменилось, потому что мы вне комитета, стоим прямо перед Международной арбитражной комиссией, и все внезапно онемели.
- Ваш комитет пришел к какомунибудь заключению о том, каковы должны быть границы Палестинского государства? - спросил доктор Банч.
- Нам еще осталось уладить некоторые разногласия.
- Я тысячу раз просил вас прийти в эту комиссию, по одному, и изложить ваши личные соображения.
- Но мы этого не можем сделать. Мы подписали договор о единстве.
- Ваш комитет достиг единой позиции о статусе Иерусалима?
- Мы работаем над этим.
- Доктор Банч, мы увязли в словесном болоте! - воскликнул Ибрагим с отвращением.
- Мы же не в джунглях, - ответил египетский делегат. - Мы должны следовать правилам спокойных обсуждений. Не вынуждайте нас пересмотреть ваш мандат, хаджи Ибрагим.
- Значит, у вас нет позиции в этих вопросах? - нажимал доктор Банч.
- Мы работаем над этим в комитете.
- Международная арбитражная комиссия призывается к порядку, - сказал доктор Банч. - Я просил вас прокомментировать различные предложения, внесенные Государством Израиль; а именно, оно выразило готовность вести переговоры о репатриации разлученных семей и согласилось для начала на численность в сто тысяч человек. Государство Израиль не возражает относительно выплаты компенсации за оставленные арабские земли, которые возделывались до начала войны, и согласилось освободить замороженные счета, а также гарантии собственности в драгоценностях, хранимых в израильских банках. Ну, так какой же позиции достиг ваш комитет по этим предложениям?
- Чтобы прояснить дело, доктор Банч: мы не признаем существования сионистского государства. Стало быть, мы не можем разговаривать с тем, существования кого мы не признаем.
Да ведь они же разговаривают с евреями, по одному, в тайных местах по всему Цюриху!
- Как можно решить вопросы без переговоров лицом к лицу?
- Мы не можем говорить с тем, у кого нет лица. Либо сионисты принимают наши требования, либо будет вечная война.
- Но в чем ваши требования?
Молчание.
Тиктак, тиктак, бум, бум, бум.
- Я хочу вести переговоры о возвращении! - ответил Ибрагим.
- Я считаю это шагом вперед, - ответил доктор Банч.
Все делегаты встали.
- Это оскорбление законных арабских правительств! Вы даете этим самозванцам незаслуженные права. Мы требуем, чтобы их полномочия были аннулированы.
- Да я и не подписывал ваш дерьмовый договор о единстве.
- В этом-то и дело! Вы незаконны!
- Мы здесь уже согласились о полномочиях каждой делегации, - сказал доктор Банч, - и никого не будем переголосовывать. Беженцы с Западного Берега имеют полное право быть на этой конференции.
- Вот видите! Он на стороне сионистов и предателей!
* * *
Хаджи Ибрагим сжал руки перед собой и зашагал к первому мосту, где река Лиммат величественно вытекала из напоминающего драгоценность Цюрихского озера. Некогда на этом месте стояла римская таможня. Когда-то этой же дорогой ходили Ленин и Эйнштейн, Юнг и Джеймс Джойс, Гёте и Рихард Вагнер.
Можно было бы подумать, что это город великих мыслителей и патриотов, но большей частью таким людям просто случалось проходить здесь от одного места до какогонибудь другого. Это был не Париж, а всего лишь удобный кров для лишенцев, временное убежище разочарованных.
Громоздящиеся тарелки с едой сейчас же разогревали его голодный живот. Даже в студенческом пансионате были большие кучи картофеля и говядины. Ибрагим умолял Аллаха простить его, но не мог удержаться от толстых ломтей ветчины - профанации его религии. Блюда с клецками, струделем, котлетами, жареной колбасой, многослойные торты...
Вечерний концерт оркестра на набережной доносил звуки вальса Штрауса до пожилых пешеходов и слушателей, лица которых все как одно были словно зафиксированы в бетоне. Смеющиеся и влюбленные появлялись редко.
Двухвагонные трамваи двигались как по воздушной подушке, а люди передвигались рядом с транспортом с изысканной аккуратностью. Сигналов не было слышно, ибо все были терпеливы. Ни ароматов кардамона и специй, ни споров покупателей и продавцов. Цена - значит, цена. И все остальное тоже было в порядке. Герани в горшках, подстриженные деревья, слабо мерцающие скамейки, тенты возле кафе, урны, пятиэтажные дома с плоскими фасадами, красиво обрамляющие оба берега реки. Тихо скользили речные такси, не издавая иных звуков, кроме хлопанья швейцарского флага. Даже утки проплывали строем.
Здесь все было законченно. Ни трущоб, ни дворцов. Каждый травяной газон - в полном порядке. Страна построена, сделана и безукоризненно отделана.
Ибрагим добрался до Мюнстерского моста, второго в цепочке из пятнадцати мостов, сшивающих между собой берега реки. По обе стороны моста низкий горизонт протыкали шпили двух соборов. Собор Богоматери с огромными часами обрамлял древний, обнесенный стеной Старый город. Прямо через дорогу от Ибрагима стояли сдвоенные башни Гроссмюнстера. Соборы напоминали две враждующие крепости, готовые извергнуть на мост полки воинов с палицами, копьями и алебардами, чтобы завладеть им.
Ибрагим сел за знакомый столик в знакомом кафе и заказал свое ежедневное кофе симпатичному официанту, каждый день принимавшему его в этот час. Шейх Таджи, у ко-торого сегодня не было заседания комитета, снова не пришел. Стало быть, уже третий день он не показывался в доме, где они жили. С самого начала появление Ахмеда Таджи в Цюрихе произвело некоторую сенсацию изза его пустынной одежды и журчащих сентенций. Он нашел себе жилище в стороне от дома в Старом городе, в Нидердорфе, уютном райончике, налаженном для греховодства.
Там и нашел его Фавзи Кабир. Это было всего на расстоянии короткой поездки на роллсройсе от благонамеренной бедности меблированных комнат Универзитетштрассе до поместья в Цолликоне.
Этот сын пустыни, часто посвящавший свои сентенции терпению, собственное терпение утратил к концу пятнадцатого заседания своего комитета. И кто упрекнет его за это? Ибрагим заметил, что он начинает сдаваться, но не смог его остановить. Для Ибрагима Палестина была внезапным ударом, болью, голодом. Для шейха Таджи Палестина скрывалась за туманом и становилась все более неясной по мере того, как измышления нашептывались в уши, желавшие слушать.
Однажды Таджи похвалился новыми золотыми часами. Они с Ибрагимом стали спорить, выхватили кинжалы, плакали, проклинали, их чуть не выгнали. После этого в разговорах между ними появилась напряженность. Через неделю - сшитый на заказ костюм, а однажды вечером он истратил несколько сотен долларов.
Каждый вечер, когда они покидали Зал конгрессов, других делегатов ждали цепочки лимузинов. Как-то, охваченный подозрениями, Ибрагим последовал за шейхом, завернул за угол и пошел вверх по Бетховенштрассе к ждавшему роллсройсу. Раскол их хрупкой коалиции оставался лишь делом времени. Дезертирство Таджи стало бы жестоким ударом. Ибрагим молил Аллаха дать ему мудрость обратиться к тому серьезно, и время для этого близилось.
Хаджи печально оглядывался вокруг, пока официант, его новый друг Франц, выкладывал содержимое подноса. Франц выложил четыре разных ломтя роскошного торта; их Ибрагим не заказывал, но их всегда снимали со вчерашней выкладки. Ибрагим с благодарностью улыбнулся, и Франц робко заморгал глазами, - славный христианин, набожный человек с пережитками. Они заговорили на ломаном арабском и ломаном немецком.
Он подождал, откусил кусочек. Тиктак, тиктак, бум, бум, бум, бум, бум, бум. Шесть часов. Должен появиться Чарльз Маан.
Ибрагим смотрел на женщин вокруг, на шляпки, туго посаженные на их тугие прически. И на мужчин с их тугими воротничками и шляпами, всегда черными, и обычно с тросточками, с механическим ритмом постукивающими по улице.
Неужели можно быть настолько удовлетворенным, что манеры становятся безмятежными, без всякого гнева и протеста? Может быть, можно и ему остаться в таком месте навсегда? Что он умеет делать? Может быть, ему удалось бы раздобыть какуюнибудь одежду и стать разукрашенным швейцаром. Нет, даже это невозможно. Чтобы повыситься до швейцарского швейцара, надо всю жизнь работать, заводить неприятные знакомства. Даже и в этом случае арабская одежда была бы слишком кричащей. Почему никто никому никогда не кричит?
Сегодня бюджет нарушен, но он все же позволил себе роскошь еще одной чашки кофе. Швейцарское кофе хорошее, даже чуточку страстное, но оно, конечно, не вызывает тех чувств и ощущений, что арабское. Он опустошил тарелки. Чарльза Маана нет.
Чарльз был верным другом и союзником. С ним не надо было думать о хитростях и обманах, грязных делишках. Какую оценку они заслужили? Без них конференция была бы чистым фарсом. Они вынуждали главные арабские делегации к всякого рода уклончивым маневрам, публичным обещаниям, а иногда и к смущению. За это их невзлюбили.
По мере того, как тянулась конференция со всей ее тщетностью, Чарльз все больше склонялся к дискуссиям с христианскими учреждениями. Христиане были вне досягаемости арабов, и те не могли ни помешать, ни принудить, ни обойти. Точной переписи беженцев не было, но кто-то предположил, что христиане составляют около десяти процен-тов населения лагерей, и их можно спасти. С благословения Ибрагима Чарльз сделал выбор в пользу христианского варианта.
Наблюдатель из Ватикана монсиньор Гренелли со второй недели присутствовал в Цюрихе и доверительно сообщил Чарльзу, что послал своему начальству благоприятный доклад.
Наблюдателю становится ясно, что все арабские делегации, за исключением таковой от беженцев с Западного Берега, приняли намеренный план держать беженцев взаперти в лагерях с целью привить им ненависть к евреям. Они игнорируют любые гуманные решения ради увековечения конфликта с Израилем...
С другой стороны, Израиль выказал искреннюю готовность обсудить все аспекты ситуации, но арабские страны отказываются встретиться непосредственно с евреями, хотя известно, что во многих случаях имеют место тайные встречи... Любой арабский лидер, проявивший готовность открыто иметь дело с израильскими официальными лицами, встречает выраженное противодействие.
...решительно необходимо, чтобы мы вмешались через различные организации по помощи и благотворительности, дабы вызволить наших христианских братьев и сестер из этих лагерей...
Доклад уже месяц как был в Риме, когда монсиньор Гренелли внезапно был отозван для консультаций. Чарльз не знал, что именно обсуждается и когда монсиньор вернется. Случайная записка или послание из вторых рук указывали, что в Ватикане что-то затевается.
В половине седьмого Франц взглянул на Ибрагима и понимающе пожал плечами. Да, сегодня вечером без верного союзника. Становилось прохладно. Он вышел из кафе, запахнув пальто, прошел мимо Гроссмюнстера, поднялся по узенькой Кирхгассе и взобрался по ступенькам на крутой холм, откуда с университета открывался еще один потрясающий вид на столкнувшиеся горы, озеро и аккуратный городок под ними.
Ему не хотелось идти в меблированные комнаты. Он стал забавной причудой для студентов, большинство которых ему нравилось, но в этот вечер ему не хотелось нового повторения мяса с картошкой и бойкой болтовни на чужом языке, смысл которой он мог уловить лишь иногда. Не хотел он и проходить сквозь муки своего ломаного немецкого в гостиной с последующим одиночеством в своей комнате в мансарде.
Ему пришло в голову позвонить Эмме Дорфман. Эмма была пухленькая вдова, хозяйка маленького магазинчика, где продавались канцелярские и школьные принадлежности, журналы, табак. Она и ее покойный муж несколько лет жили в Каире, где он работал десятником в фирме по монтажу заводского оборудования. Ибрагима привлекли ее обрывки арабского языка, остальное произошло само собой. У нее была маленькая уютная квартирка над магазином, вся в безукоризненных салфетках и вышивках. Эмма была мало привлекательна для постоянных клиентовмужчин. Она довольствовалась тем, что перебрасывалась несколькими шуточками со студентами, деятелями ее церковного прихода, вдовойматерью и вдовойсестрой. На Ибрагима она смотрела как на нежданный, сбитый ветром плод, случайно упавший как раз там, где и нужно.
Во время его посещений раз или два в неделю Эмма суетилась вокруг него, наполняла его вечно пустой желудок чуть менее ласково, чем кормили в меблированных комнатах, и оказалась теплой и приятной партнершей в постели. У нее были крупные аппетитные ягодицы, вызывавшие у Ибрагима приступы примитивной страсти, а ее большие груди были настоящей колыбелью. К тому же она вовсе не была толстой швейцарской куклой и удерживала его от проституток, на которых отнюдь не был рассчитан его бюджет.
Важнейшим элементом этой дружбы было то, что ей хотелось расположения Ибрагима много сильнее, чем ему - ее, так что у него оставался еще управляемый ресурс возможностей.
Ибрагим помешкал на углу Шмельцбергштрассе и Штернвартштрассе и спустился по переулку к спальням фрау Мюллер. Подчиняясь импульсу, он повернулся кругом и пошел обратно к необароккской, неопсевдозамковой огромности здания университета, где возле входа стояли телефоныавтоматы.
- Алло, фрау Дорфман слушает.
- Эмма, это Ибрагим.
- О, рада тебя слышать. У тебя все в порядке?
Ибрагим издал самый длинный в жизни вздох.
- Я хотел бы зайти.
- Боже мой, Ибрагим, почему же ты не позвонил раньше? Раз ты был вчера вечером, я совсем не ждала, что ты так скоро зайдешь опять. Боюсь, мама с сестрой проделали уже весь путь от Зелленбюрена. Придешь завтра?
- Может быть.
- Ибрагим, у тебя все в порядке?
- Все отлично.
- Мне так жаль, Ибрагим.
Он закрыл глаза, стиснул зубы и едва не пустил слезу.
- Мне очень одиноко, - сказал он, не в силах сдержаться. - Ты мне нужна.
Она ни разу не слышала от него таких слов, потому что он никогда не говорил их ни ей, ни комунибудь еще.
- Ибрагим, дай мне часок, чтобы отослать их, а потом поспеши, пожалуйста.
- Спасибо, Эмма.
* * *
Ибрагим дал ей себя обнять и прижаться к нему, и Эмма была так счастлива. Он только сам прижался к ней, все время вздыхал, и она гладила его, ни о чем не спрашивая. Наконец он заснул глубоким сном с храпом, прерванным телефонным звонком.
- Это тебя, - сказала Эмма.
- Прости меня, что не встретился с тобой сегодня и что так поздно звоню. Ты видел вечерние газеты, слушал радио? - спросил Чарльз Маан.
- Нет.
- Таджи дезертировал.
Ибрагим отбросил одеяло и сел, мысли его путались.
- Где эта сволочь?
- Он уже вне страны. Он неожиданно объявился в аэропорту вместе с Фавзи Кабиром и принцем Рахманом. Он сообщил прессе, что принял назначение советником Саудовской королевской семьи по делам беженцев. Он уезжает вслед за своим племенем, семьей, всеми. Он упомянул нас с тобой как внесших на конференцию коррумпированное влияние, и так далее. Улетел на личном самолете Рахмана.
- Что это значит для нас, Чарльз?
- Это значит, что лучше тебе начать думать о себе.
- Я остаюсь, - крикнул Ибрагим. - Я останусь до тех пор, пока они не вышвырнут меня вон или убьют меня!
Глава четырнадцатая
Хаджи орал. Целый месяц после дезертирства Ахмеда Таджи он стучал кулаком по столам во всех комитетах. Он требовал ответа на мучившие его вопросы. Он обращался к сочувствующим репортерам и ставил под сомнение честность делегатов. Он прочел лекцию в университете в переполненной студентами и преподавателями аудитории, разоблачая намеренное торпедирование конференции арабскими делегациями, и произнес запретное слово "Израиль". Он в одиночку пошел в Международную арбитражную комиссию и потребовал позволить ему прямые переговоры о возвращении первых ста тысяч и размораживании их авуаров.
Пока Ибрагим предпринимал свой поход одного человека, арабские делегации объединились в яростной контратаке, ставя под сомнение не только его политику, но и личные качества. Не значится ли Ибрагим в сионистских платежных ведомостях? Не балует ли он себя ненормальными сексуальными удовольствиями? Здоров ли он умственно?
Цюрихская осень становилась все холоднее.
Дождь барабанил по косой крыше мансарды. Ибрагим поднялся с молитвенного коврика на полу, взглянул вниз на пустынную блестящую улицу, растянулся на спине на кровати и заворчал. Стук в дверь.
- Да, войдите.
Вошел Чарльз Маан; на маленький квадратный столик он выложил содержимое бумажного пакета. Появилась обычная провизия бедняка: салями, хлеб, сыр, несколько сладких кексов, немного дешевого вина.
- Гляди, два апельсина. Яффские апельсины, никак не меньше.
- Ну, мы богачи, - сказал Ибрагим, садясь.
Они очистили кожуру и поели. Ибрагим заметил, что Чарльз в мрачном настроении.
- Ну что, Чарльз?
- Неужели так заметно?
- Продавец верблюдов из тебя получился бы совсем неважный.
- Монсиньор Гренелли вчера вечером вернулся из Рима.
Ибрагим скрыл пронизавшую его волну страха. Он возился с пробкой винной бутылки, приказывая себе взять себя в руки.
- Он привез хорошие новости? - спросил Ибрагим.
Чарльз Маан кивнул.
- Меня просят приехать в Ватикан по приглашению папы.
- Папы. Фью! Это впечатляет. И ты знаешь, чего хочет папа?
- Да.
- Ну так расскажи, Чарльз.
- Мне предстоит разработать план удаления всех арабовхристиан из лагерей, их переезда и реабилитации.
- Но это же чудесно! - сказал Ибрагим, быстро занявшись извлечением пробки из бутылки с вином. Она хлопнула. Он разлил, и ему удалось скрыть дрожание рук. - Это и для меня будет хорошо. Я могу предъявить это Международной арбитражной комиссии и потребовать того же от Египта и Сирии. Понимаешь, все, что они сделали, это туманные обещания переместить наших людей. А это заставит их согласиться перед Международной арбитражной комиссией. Вроде договора.
- Ну, ну, Ибрагим, - возразил Чарльз. - Ты же знаешь, что любой договор будет соблюдаться до тех пор, пока он удобен. Ни одна арабская страна не считает себя понастоящему связанной договорами.
- Но это же оружие. Это заставит их в первый раз быть откровенными, - ответил Ибрагим.
Чарльз взял Ибрагима за руку и опустил свой стакан.
- Папа поставил условие. Он не станет вмешиваться, если это будет означать открытую борьбу с арабским миром. Все должно делаться под столом.
- Твой проклятый Ватикан! Все в тайне!
Чарльз предложил ему сигарету, он отказался.
- Разве для вмешательства не достаточно, что они - гуманитарная организация? Ты же отлично знаешь, что никакой папа не может открыто бросить вызов исламу. Чего ты хочешь, хаджи, еще ста лет войны, как при крестоносцах?
- Нет, конечно. Все это вполне разумно, - сказал Ибрагим, успокаиваясь. - Евреи участвуют в этом деле?
- Они тихо согласились разморозить некоторые авуары.
- И они позволят комунибудь из христиан вернуться в Израиль?
- Не без признания и формального договора.
- Понимаю, - сказал Ибрагим. - А какие из арабских стран согласились принять христиан?
- Никакие, - ответил Чарльз Маан.
- Как же тогда все это получится?
- Поищем еще гденибудь в мире. Это будет частью моей работы - найти для них новое место. Коекого примет Америка. Известно, что в Центральной Америке, в Гондурасе, требуются лавочники. Кто знает? Я не знаю. Тридцать, сорок тысяч... мы им найдем место.
- Ты начнешь свою работу, когда кончится конференция?
- Конференция кончилась, хаджи. Понастоящему, она и не начиналась. Это всегда было не более чем упражнение, игра.
- Когда ты уезжаешь, Чарльз?
- Когда ты дашь свое благословение.
- Так вот зачем ты сюда приезжал - вытянуть христиан! Так уезжай!