Юрис Леон Хаджи
| Вид материала | Документы |
- Абелес леон игнатьевич, 11950.78kb.
- Статье мы коснемся некоторых аспектов историографии отношений молодого Крымского ханства, 247.04kb.
- Л. Н. Толстого в 1880-1900-е гг. («Смерть Ивана Ильича» / «Крейцерова соната» / «Хаджи-Мурат», 190.94kb.
- Леон Уитни: «Психология собаки. Основы дрессировки собак», 2658.87kb.
- Дато Сери Абдулла бин Хаджи Ахмад Бадави, премьер-министра Малайзии и председателя, 153.2kb.
- И. С. Тургенев «Записки охотника» Н. С. Лесков «Левша», «Человек на часах» Л. Н. Толстой, 8.33kb.
- Программа ижевск 2011 Всероссийская студенческая научная конференция, 1061.95kb.
- С. Шапшал несколько слов о караимских князьях челеби, 60.08kb.
- Модель Эрроу–Дебре, 196.62kb.
- Программа тура, 258.26kb.
- Да, именно так, - согласился хаджи Ибрагим.
- Съезд созовем в Хевроне, - сказал Таджи.
- Хеврон был бы ошибкой, - быстро сказал Чарльз Маан. - Ваш лагерь изолирован с юга, у главного опорного пункта Абдаллы на Западном Береге. Зачем забираться в логово льва?
- Чарльз прав, - сказал Ибрагим. - Хеврон - ловушка, готовая захлопнуться. Что касается меня, то Иерихон чертовски близок к мосту Алленби. А в Рамалле ваши люди - самые организованные среди беженцев. Как насчет Рамаллы?
- Рамалла! Едва ли она в Палестине, - воскликнул Таджи.
. - Братья мои, - произнес Чарльз Маан, показывая мягким тоном, что проблему он уже обдумал. - Я предлагаю Вифлеем
- Вифлеем?
- Вифлеем?
- Вифлеем.
Шейх приложил руку к сердцу, демонстрируя искренность.
- Вифлеем - город божественной святости для вас, брат мой Чарльз. Однако за исключением одного чистого дня в году он всегда имел репутацию города самых отъявленных проституток в Палестине.
- Что за страшные вещи вы говорите! - вскинулся Ибрагим.
- Он говорит правду, - сказал Маан. - Вифлеемские проститутки - известное дело. К счастью, об этом знают только в Палестине. Для внешнего мира, к которому нам надо обратиться, общеизвестное имя "Вифлеем" звучит священно. Уверяю вас, оно возбудит любопытство в зарубежной прессе.
Таджи схватился за бороду и задумался. Он взглянул на Ибрагима, кивнувшего в знак одобрения.
- Пусть будет так! Через месяц в Вифлееме. Давайте вернемся к себе и со всей тщательностью выберем наших делегатов, а потом соберем демократический съезд.
Чарльз Маан выбросил вперед свою руку в табачных пятнах, чтобы скрепить договор. Шейх Таджи схватил ее, хаджи Ибрагим присоединил свою руку. Трое положили свободные руки поверх трех других и ритмично пожали их, и в первый раз за многие месяцы рассмеялись.
Глава десятая
Отбор кандидатов хаджи Ибрагимом и его друзьямиконспираторами шел незаметно, как пустынный мираж. Нигде не назначали конкретного числа делегатов. Надо было отобрать лишь тех, кто мог клятвенно обещать, что на съезде будет голосовать за "резолюцию о возвращении".
Отец позвал Джамиля и дал ему шанс искупить свою ошибку. Мстителямлеопардам надлежало присмотреть за лагерем и не позволить сформироваться какойлибо оппозиции после того, как будет объявлен отцовский список делегатов. Джамиль жаждал действий и воспринял идею как вливание крови. Разумеется, были и выражения недовольства, но всякий недовольный получал от Леопардов "поцелуй" - не слишком тонкий намекпредупреждение: прибитую к двери дохлую кошку, собаку, крысу, змею.
Имея на местах около семисот предварительно поклявшихся делегатов, Чарльз Маан собрал прессконференцию в Восточном Иерусалиме, где западные и арабские органы печати имели свои корреспондентские пункты. Он сделал краткое сообщение о том, что через два дня в Вифлееме соберется съезд беженцев Западного Берега с семьюстами демократически избранными делегатами. Просьбу назвать делегатов он отклонил.
Иорданцы были застигнуты врасплох. Они все еще не оправились от бунтов, которыми были встречены их парады. Это, а также неудача с признанием аннексии со стороны мирового сообщества, временно принудило их к робости. Когда пресса спрашивала иорданских министров в Аммане, им не оставалась ничего другого, как заявлять, что у них нет возражений против встречи беженцев.
Несмотря на все предосторожности, несколько людей Абдаллы всетаки проникло в списки делегатов.
Отец поручил Джамилю, чтобы Леопарды и подобные им из других лагерей следили за порядком в зале. Кроме того, они должны окружить Ясельную площадь и обеспечить безопасность. Когда мы отправились в Вифлеем, в воздухе зловеще запахло.
Приближаясь к городу, мы увидели солдат Арабского легиона, пробирающихся от шоссе по обрывистой местности. Делегаты прибывали во всякого рода разбитых экипажах, какие только были на Западном Береге. Ясельная площадь была заполнена Мстителямилеопардами и другими шайками. Но на крышах было полно солдат Арабского легиона, и их было отлично видно.
Не столь людно было на Пастушьем поле. Беженцы прибыли с молитвенными ковриками и с чем-то вроде тентов, со своим хлебом и питьем. Это в самом деле было сборище бедняков.
Как и Иерихон, Вифлеем видел более славные времена. Все тяготело к церкви Рождества и гроту Рождества Иисуса. Площадь обрамляли лавочки, в которых было все для автобусов с паломниками: прилавки полнились вырезанными из оливкового дерева распятиями, христианской символикой, вифлеемскими кружевами и вышивкой. На площади множество разносчиков, нищих и карманников смешалось с паломниками и Мстителямилеопардами под бдительным оком Арабского легиона.
На дальней стороне площади стояла "Восточная звезда" - облезлое, заброшенное здание бывшего кинотеатра, где должен был состояться съезд. Отец полагал, что от нападения иорданцев кинотеатр защищен присутствием множества иностранных репортеров. Здание было каменное, но легко могло бы воспламениться изнутри, и он был уверен, что мозги не одного иорданского главаря таили намерение сжечь нас живьем. Войдя, делегаты должны были развернуть свои молитвенные коврики, и служба безопасности обыскивала их - нет ли бомб, зажигательных средств, автоматов и других смертоносных вещичек.
Зал наполнялся, техники возились с неисправной системой звукоусиления. Когда наконец ее включили, она заорала среди каменных стен так, что я зажал уши. Театр раздевался и наполнялся дурными запахами, так или иначе приличествовавшему собранию беженцев. Как только руководители заняли свои места на сцене за длинным столом, отец отозвал меня в сторону.
- Найдика такое местечко в театре, где будешь очень маленьким. Могут быть неприятности. Если так случится, то не пытайся пробраться ко мне, а отправляйся обратно в АкбатДжабар и защити женщин.
Я нашел за дверью узенькую каменную лестницу и пробрался наверх в переднюю и небольшую комнатку. Несколько раз мне приходилось бывать в кино в Рамле, и я понял, что нахожусь в кинопроекционной. Через маленькие отверстия был виден весь зал. Было там и наружное окно, выходящее на Ясельную площадь. Оттуда был виден Джамиль с его "отрядами". Я понимал, что новые семена ненависти, посеянные в лагерях, взошли здесь, в Вифлееме, в виде этих шаек. Нетрудно представить, что таким же станет и будущее, если отцу не удастся то, чем он сейчас занимался.
- Слушайте, о братья, - начал шейх Ахмед Таджи, казавшийся могучим в одолженной новой развевающейся одежде, - мы собрались здесь как демократическое братство, потому что мы отлично знаем, что одинокий человек - это волк, и что одной рукой нельзя аплодировать. Месть священна, ненависть благородна. Но то, чего мы жаждем, волей известных обстоятельств следует отложить. Мы не вернемся на нашу землю потому лишь, что евреи хотят пустить нас назад. Нет, нас это не обманет. Мы не вернемся изза того, что они дадут нам школы и больницы. Мы никогда не поддадимся столь очевидному подкупу. Мы вернемся только так, чтобы можно было молча работать до момента возмездия. Мы будем обманывать врага, пока наша сила не вырастет в недостижимой пропорции, и тогда проткнем его раскаленным копьем.
Шейх Ахмед Таджи был в редкостной форме. Он обращался не к разуму, но убеждал, и ценность его слов измерялась только их количеством.
- Терпение высушивает океаны, разъедает горы. Аллах - с терпеливыми. Терпение - ключ к спасению. Мы, жертвы, должны изменить нашу великую страсть, пока снова не окажемся на нашей священной земле. Тогда, и только тогда, начнем мы нужные действия. Давайте же вернемся и будем жить среди шакалов, пока не будем готовы.
Его язык выговаривал слова без смысла, и говорил он лишь для того, чтобы возбудить чувства...
- Мы были жертвами несчастья, а когда несчастье унижает человека, любой встанет на ноги, и пути обидчика растут, как горы. Мы катаемся в пыли. Наши животы пусты. Изза любой крохи еды возникают ссоры. Каждый кусок - тревога. Бедность озлобляет нас.
Покажите ваши зубы, о мои братья, и любой испугается вас. Они нас жуют, но не могут проглотить. Все мы знаем, что чувствует другой, потому что мы - как один брат, а ничто не знает о стволе дерева лучше, чем его кора. Что выпало вам, выпало и мне. Никто из нас не защищен от злой судьбы. Если бы настало нам время плакать, мы увидели бы, что есть и еще более несчастные братья, лишившиеся зрения. Если бы настало время бежать, то у других не оказалось бы для этого ног.
Мы, кто вкусил сладость жизни, должны вкусить и ее горечь. Но за горем всегда следует радость, как птица за ветром. Лишь временем отделяется радость от печали. И настало время перевернуть страницу. Но вспомните, братья мои, если мы не вкусили горечи, то как оценим сладость?
Становилось все труднее следить за цепочкой слов шейха Таджи без мысли и содержания, причудливо сплетенных в подъем и спад эмоций. Тем не менее его речь была принята с энтузиазмом.
К трибуне подошел Чарльз Маан - полный контраст с первым оратором. Его костюм западного покроя был помят, как и само его маленькое, худое тело. Он поднял доклад на многих страницах, открыл его своими прокуренными пальцами и стал читать бесстрастно, но резко, как будто у него вместо языка была бритва. Его доклад был бесстрастным анализом причин, по которым мы стали беженцами. Для собрания это был момент истины, ведь никто и никогда еще не говорил таких слов слушателямарабам. У Чарльза Маана было особое положение христианина и школьного учителя, его хладнокровие приклеивало беспокойных людей к стульям, и они слушали, раскрыв рот.
- Лидеры арабского мира должны нести главную ответственность за наши трудности, - сказал он. - Они, и богатые палестинцы, сбежавшие прежде чем прозвучал первый выстрел, и муфтий, пытавшийся править нами через террор и убийства, - это нечестивая троица. Они говорили нам: "Братья, мы работаем для вас, и победа совсем близка". Это была первая ложь, подорвавшая наше существование.
Ропот одобрения докатился до кинопроекционной. Я думаю, все до последнего делегаты благоговели перед храбростью Чарльза Маана.
- Резня в ДейрЯсине была намеренно раздута сверх всякой меры, так же как ложные сообщения о еврейских зверствах. Кто здесь по секрету шепнет мне на ухо, что его жену на самом деле обесчестили, а ребенка бросили в колодец и он утонул? Это была ложь, порхавшая от лживых языков к лживым ушам.
...Все решительно отказались сделать шаг вперед и заговорить с евреями о путях к миру. Это тот мир, которым теперь наслаждаются сто пятьдесят тысяч наших братьев, кто остался в Израиле. Разве их жизнь, их, ваших родных, моих родных, в еврейском государстве не кладет конец лживой пропаганде арабских лидеров, твердивших, что всякого, кто останется, евреи убьют?
Подавив страх, несколько человек стали подниматься.
- Чарльз Маан говорит правду!
- Нас предали!
- Смерть лжецам в Дамаске!
Маленький учитель поднял руки, призывая к спокойствию.
- Нас обманули, послав на войну, к которой мы не были готовы и которая не была нам нужна. Она разрушила сельское хозяйство, вызвала безработицу, черный рынок и голод, принудила нас уехать. Как только наши доблестные армии нарушили границы Израиля, а его поселения подверглись нападениям с целью грабежей, у евреев не осталось обязательств защищать враждебное арабское население. Верит ли ктонибудь из вас, что мы не уничтожали бы евреев, если бы победили в войне?
Ропот слушателей перерос в рев.
- Что с нами сделали евреи по сравнению с тем, что сделали с нами арабы? В сирийских лагерях беженцев нет санитарии, не распределяют одежду, есть только еда от международных благотворительных организаций. В Сирии ни один палестинец не может передвигаться за пределами лагеря, где он живет. Сотни наших людей брошены в сирийские тюрьмы без обвинения и суда. Их попытки организоваться были зверски подавлены.
Ливанцы приняли наших самых богатых граждан, купивших свою респектабельность за доллары и фунты. Но лагери там не лучше, чем те отвратительные крысовники, в которых живем мы. Знаете ли вы, где можно получить помощь от Красного Полумесяца? Ее открыто продают на улицах Бейрута. Ливанцы великодушны. Они позволяют нашим людям работать. Вы увидите, как наши дети подметают улицы, убирают туалеты, разносят еду, моют посуду в кафе. Но вы не увидите их в школах, ибо учить палестинского ребенка запрещено. Да, великодушные ливанцы позволяют нашим людям оставлять лагерь и снимать жилье, но плата за него вдвое выше, чем для их собственных граждан. Во многих ливанских лагерях питьевая вода гнилая, а продажа воды грабит наших людей до последнего пенни. Послушайте, о братья, заявление, сделанное Ливанским комитетом беженцев, - сказал он, поднимая его. - Они укоряют иерусалимского муфтия и лидеров арабских стран за их обещания! Не евреев, а арабов! Читайте и плачьте. Нужно ли мне рассказывать об Иордании, братья мои? Разве мы не знаем горечи этого рассказа?
- Смерть Абдалле!
- Смерть Арабскому легиону!
- Будьте осторожны, - сказал Чарльз Маан, - будьте осторожны. У Абдаллы есть уши среди нас. Уши, которые надо отрезать и замариновать. - Он перевернул страницу своего доклада, взглянул вниз со сцены и заговорил, как будто ударяя молотком. - Перехожу к нашим собственным палестинским братьям на Западном Береге. Они, более чем ктолибо другой, загнали нас в эти лагери. Плата за все имеющееся жилье была повышена на 500 процентов. Мы даже не можем похоронить мертвых, не заплатив налог на могилу. Несмотря на тот факт, что эти лагери содержит только Красный Полумесяц, мы обязаны платить муниципальный налог ближайшим городам. Нет ни работы, ни образования, и то, что еще не сделано с нами нашими собственными людьми, завершают иорданцы.
- Смерть нашим братьям!
- Я еще не кончил, потому что надо еще сказать о самом худшем. Мы живем в раю по сравнению с лагерями в Полосе Газы, находящимися под контролем всемогущих египтян. Знаете ли вы, что значит для беженца получить разрешение на поездку из Газы в Египет? Сначала надо дать взятку полудюжине чиновников, чтобы получить документы. Затем на границе надо заплатить непомерный таможенный налог или оставить египтянам все ваши пожитки. Наших мальчиков среди ночи вытаскивают из лагерей и заставляют служить в египетской армии, обучают в ужасных условиях и бросают в бой совсем неподготовленными. Мы даже не можем представить себе, сколько наших людей брошено в тюрьмы и замучено насмерть. Каждый день больше ста человек умирают от туберкулеза, дизентерии, тифа или холеры. А что произошло, когда мы попытались организовать беженцев в Газе? Иерусалимский муфтий по египетскому приказу заслал туда своих убийц. Если человека бросили в тюрьму, его жена, дочери, сестры и мать ждут прихода египетских солдат, которые их обесчестят и изнасилуют!
- Чарльз Маан лжет!
- Смерть Чарльзу Маану!
Кресла, едва закрепленные на месте, стали швырять в сторону сцены.
- Ага! Вот и собаки Абдаллы! В точности по сигналу!
С самодельными дубинками, спрятанными под одеждой, приблизились Мстителилеопарды, но уже началось столпотворение и масса людей бросилась к выходу.
В этот момент мой отец, бессмертный хаджи Ибрагим альСукори альВаххаби, вытащил Чарльза Маана с трибуны, взошел на нее, достал огромный пистолет и выстрелил в воздух перед микрофоном. Звук был как от залпа десятка орудий, и эхо от него, отразившись от каменных стен, едва не пробило наши барабанные перепонки. Все машинально попрятались кто за что.
- Любезнейше удалите предателей, и мы продолжим, - сказал он успокоительным тоном. Его приказ не выполнили, пока он не выстрелил еще несколько раз. - Пожалуйста, братья мои, мы еще не закончили наши дела. Это демократический съезд. Вернитесь на свои места.
Последний выстрел заставил всех шмыгнуть на свое место, и порядок был восстановлен.
- Мы совершили грех! - сказал отец. - После четырнадцати веков ненависти мы в конце концов намеренно, расчетливо и высокомерно, приняли войну, которую, как мы полагали, не могли бы проиграть. Мы не защищали нашу землю!
...Никто из нас не был совсем ослеплен ярким светом гостеприимства арабских лидеров, и это вдвойне относится к нашим братьям на Западном Береге.
- Кайф, - сказал отец, смягчая голос. - Для нас слово глубокого смысла. Оно означает ничего не делать, ничего не говорить, ни о чем не думать. Мы обманываем себя, говоря, что кайф - это совершенная форма терпения; понастоящему кайф - это философия намеренного бездействия, полусонного существования, не выходящего за пределы личной фантазии. Мы погружаемся в кайф, полубессознательное состояние, чтобы облегчить реальность нашего страдания. Мы - люди, запертые в своем собственном сознании. А ключи перед вами. Мы потерпели неудачу в испытании войной, но смеем ли мы потерпеть неудачу снова? Говорили, что нет надобности учить наших детей, их жизнь научит. Можете ли вы сказать, чему учит жизнь наших детей?
Хаджи Ибрагим завладел тишиной и держал ее в своих руках. Я никогда не слышал, чтобы он так говорил. Должно быть, это умение пришло от многих часов размышлений, и слушатели смотрели на сцену, как будто они слушали пророка.
- В нашем вымышленном мире нам нравилось видеть себя такими высокими, что тысяча лестниц не достанет до нашей головы. Мы считаем себя благородными людьми, скорее умрем от голода, чем станем просить о помощи... нашей левой руке не нужна наша правая рука... лучше умереть с честью, чем жить в унижении. Нам хотелось думать, что голова без гордости заслуживает отсечения. Если мы верим во все это, то почему же мы принимаем жизнь как паршивые собаки в этих проклятых лагерях?
Наше время кайфа кончилось, братья мои. Мы должны перейти бурную реку. Мы больше не можем доверять свою судьбу ворюгам, которые бросили и надули нас. Мы не можем убаюкиваться лживой музыкой мести. Мы должны набраться мужества сознаться, что совершили ужасную ошибку. Только это отопрет те ящики, в которые мы сами себя заперли, и позволит нам ступить на ту дорогу, что поведет нас обратно к нашим домам и землям. Иначе нам придется еще десятилетиями довольствоваться лживыми обещаниями, наши бороды станут белеть, а наши животы и умы - протухать, и даже стервятники не захотят подобрать наши кости...
А что до евреев, то они не побежали в 1948м и не побегут в будущем. Сладкий сон о новом арабском вторжении - жестокий обман, потому что невозможно бросить отчаянных людей в море, не уничтожив при этом самих себя. Плата за вооруженную победу над евреями может быть только на словах, а не на крови. С евреями мы должны встретиться с искренним желанием мира, и тогда весь свет будет с нами. Мы больше не можем позволить себе роскошь получать самую большую радость в жизни оттого, что убили еврея. Мы должны выглядеть разумными. Мы должны установить доверие, и я верю, что с евреями можно иметь дело. Настоящая война, которую нам надо выиграть, - это вступить в честный диалог с евреями, и единственная победа, которой надо добиться, - это победа в умах Запада.
Кто-то зааплодировал в конце речи отца. Когда улеглось впечатление от суровых отцовских слов, я понял, что он старается плыть против течения, против многих веков закаменелой ненависти. Мне стало очень страшно, что какаянибудь горячая голова покусится на его жизнь. А потом страх уступил место все большей гордости. О хаджи Ибрагим, такой великолепный, такой отважный. Какой еще человек - от пустыни до моря - встал бы перед своими братьями и посмел бы говорить такие слова?
- Нам нужно проголосовать резолюцию этого съезда, - сказал Чарльз Маан. - Я вам ее зачитаю. "В этом съезде участвовали делегаты, реально представляющие беженцев Западного Берега, наиболее пострадавших от войны. Мы выражаем наше убеждение, что мы должны иметь равный голос в нашей собственной судьбе. Мы выражаем требование переговоров о возвращении в наши дома и о размораживании нашего имущества независимо от того, кто политически управляет Палестиной. Мы выражаем нашу волю сесть и говорить с представителями Государства Израиль о прекращении нашего изгнания. Мы выбираем делегацию, которая представит нас в Международной арбитражной комиссии в Цюрихе позже этим летом. Делегация будет состоять из хаджи Ибрагима альСукори альВаххаби, гна Чарльза Маана и шейха Ахмеда Таджи".
Голосование прошло как спад напряжения. Главное, руководители сумели удержать съезд, говорили грубые слова, раскрыли умы и приняли благоприятную резолюцию - все за один день. Делегаты шествовали к столу на сцене и брали баллотировочные шары: белые - за, черные - против. Предсъездные надежды сбывались.
Голосуя, делегаты делали взносы в большую коробку для затрат на встречу и отправку делегации в Цюрих. Я ждал в кинопроекционной, пока сосчитают деньги, а делегаты выходили из зала. Мне послышалось разочарование. Деньги не соответствовали затратам, и намного меньше денег было на поездку.
- Ктонибудь знает, сколько это будет стоить? - услышал я через все еще не выключенный микрофон.
- Все зависит от того, сколько будет продолжаться встреча в Цюрихе. Во всяком случае, много тысяч долларов, - сказал отец.
- За мой авиабилет заплатит одно католическое благотворительное учреждение, оно же и приютит меня в Цюрихе, - сказал Чарльз Маан. - Но я не могу отправиться один.
- Нас погубили, - вздохнул шейх Таджи. - Мы по горло в долгах.
- Какнибудь Аллах позаботится, - сказал отец.
- Думаю, может быть Аллах нас не слышит, - ответил Таджи.
- Может быть, я смогу помочь Аллаху, чтобы он нам помог, - сказал отец. - Я знаю некоторые тайные средства, так что не отчаивайтесь.
Я уже собрался уходить из кинопроекционной, когда воздух внезапно наполнился свистками, криками военных команд и топотом башмаков, быстро перебегавших мощенную камнем площадь. Я подбежал к окну! Солдаты Арабского легиона выскакивали отовсюду, хватая, колотя дубинками, оттаскивая Мстителейлеопардов и другие шайки, легко узнаваемые по головным повязкам. Я увидел, как моего брата Джамиля утащили четыре иорданских солдата и швырнули в один из десятка армейских грузовиков, стоявших перед церковью Рождества. Отец, шейх Таджи и Чарльз Маан выскочили из театра. Полдюжины солдат Легиона направили на них оружие и увели их.