Юрис Леон Хаджи
| Вид материала | Документы |
- Абелес леон игнатьевич, 11950.78kb.
- Статье мы коснемся некоторых аспектов историографии отношений молодого Крымского ханства, 247.04kb.
- Л. Н. Толстого в 1880-1900-е гг. («Смерть Ивана Ильича» / «Крейцерова соната» / «Хаджи-Мурат», 190.94kb.
- Леон Уитни: «Психология собаки. Основы дрессировки собак», 2658.87kb.
- Дато Сери Абдулла бин Хаджи Ахмад Бадави, премьер-министра Малайзии и председателя, 153.2kb.
- И. С. Тургенев «Записки охотника» Н. С. Лесков «Левша», «Человек на часах» Л. Н. Толстой, 8.33kb.
- Программа ижевск 2011 Всероссийская студенческая научная конференция, 1061.95kb.
- С. Шапшал несколько слов о караимских князьях челеби, 60.08kb.
- Модель Эрроу–Дебре, 196.62kb.
- Программа тура, 258.26kb.
Под конец мы поняли, что Омару, может быть, вовсе и не надо было уезжать. Иорданцы ввели военную регистрацию и составили палестинские подразделения Арабского легиона. Но хотя они находились под командованием британских офицеров, эти войска вскоре зарекомендовали себя слабой дисциплиной, массовым дезертирством и доставляли лишь одно беспокойство. Они отказывались усмирять волнения беженцев и отнюдь не выказывали преданности иорданскому королю. И вскоре англичане признали, что боевая их ценность равна нулю.
Палестинские батальоны расформировали, а солдат передали в регулярные иорданские войска. Между обеими группировками шла непрерывная борьба. За несколько месяцев задумка развалилась, и палестинцев больше не призывали.
Теперь упор делали на создание крупных сил федаинов и начало диверсионных рейдов через границу с Израилем. В школе Вади Бакка мальчиков начинали тренировать с девятилетнего возраста.
Хотя наши отцы сохраняли свою традиционную власть и уважение, понастоящему сознание детей контролировали учителя. Отцы не протестовали, раз мы, входя в дом, все еще становились на колени, целовали им руку и почитали их мудрость.
Учеников разбили на ячейки по возрасту и присвоили революционные клички. Все они стали чьиминибудь "сынами".
Ибн Нимер - "сын тигра". Были сыновья льва, шакала, орла.
Были сыновья бури, огня, молнии.
Были сыновья Мохаммеда или недавнего мученика, не вернувшегося из рейда в Израиль. Было не менее дюжины Ибн Джамилей, названных по имени моего брата.
Были сыновья храброго, благородного, достойного доверия, свирепого.
Каждый день они разносили охапки листовок, оклеивали стены объявлениями, рисовали лозунги. А главное, составляли хребет демонстрантов, готовых бунтовать по любому предлогу и по первому сигналу.
Я никак не могу оправиться от ужаса, испытанного при виде их зачетных церемоний, исполняемых перед родителями. После демонстрации "воинской удали" и личной храбрости церемония заканчивалась откусыванием голов змеям. У них с подбородков капала кровь, а они жарили мертвых животных для победного праздника. В других школах детей заставляли душить щенков и пить их кровь.
Меня настолько охватило отчаяние от отъезда Омара и от моей собственной несвободы, что я мало думал о Наде. А ей уже было двадцать лет, она находилась за гранью того возраста, когда большинство девушек выходит замуж. Агарь воспринимала это как несчастье, ведь незамужние и бездетные дочери считались семейным позором.
Нада была очень красива, многие юноши ее возраста и вдовцы постарше добивались ее, но Ибрагим всем давал от ворот поворот. На их пыл он отвечал, что Нада должным образом выйдет замуж за человека с положением, но не раньше, чем все мы вернемся в Табу. Неужели он на самом деле верил в это? Во всяком случае, было совершенно ясно, что ему не хочется ее отпускать.
Федаины зазывали к себе девушек, и Нада начала склоняться к ним. Это было бы серьезнейшим разрывом с традицией, влекущим за собой конфликт между отцами и дочерьми. Я всегда считал себя ответственным за Наду и решил, что лучше бы мне позаботиться о ней более тщательно.
* * *
Мы с ней поднялись на Гору Соблазна, как делали уже много раз. Жалко, что отец не позволяет ей ходить в школу для девочек. Она была бы очень способной ученицей, способнее даже некоторых ребят. Все это было страшно несправедливо, ведь у нее полно свободного времени.
У федаинов Нада становилась все активнее. Она примкнула к другим девушкам в возрасте от шестнадцати до двадцати лет, вышедшим изпод власти отцов. Они ходили слушать секретные лекции учителей, Братства и этих психованных маргиналов - коммунистов.
Я собирался сурово ее предостеречь, но чем больше об этом думал, тем больше мне казалось, что лучше ее переубедить. Едва я начал, она сказала:
- Не хлопочи, Ишмаель. Я уже приняла присягу, - ошеломила она меня. - Теперь я дочь революции. Моя группа называется "Маленькие птички". Я - Соловей. Знаешь, почему? Кроме тебя, только они слышали, как я пою.
- Опасно слишком втягиваться в это дело.
- Мне все равно, - кратко ответила она.
- Ну, отцу-то не все равно.
- Отцу? А отцу есть до меня дело?
- Ну конечно.
- Многие чудесные парни пытались за мной ухаживать. Он их всех разогнал.
- Только лишь изза нашего положения.
- Отцу нужно, чтобы я хранила его честь, вот и все, - сказала Нада. - И вообще, мне все равно, что ему нужно.
- Что ты имеешь в виду, что тебе все равно, что ему нужно?
- Только то, что сказала.
Конечно, я знал, что Нада с перчиком, но она редко это показывала. Может быть, только один я и знал, какой у нее огонь внутри. Ну, может быть, еще Сабри немножко. Находясь дома среди женщин, она едва роняла слово и всегда не жалуясь делала свою работу.
- Надо это обсудить серьезно, - сказал я как можно мужественнее. - С этой компанией не попала бы ты в беду.
- Я всегда тебя выслушаю, Ишмаель, но я решилась кое на что.
- А именно?
- Может быть, мы никогда не выберемся из этого места.
Мы помолчали.
- Положение огорчительное, - сказал я наконец. - Но не делай глупостей.
- Я знаю, как ты думаешь о федаинах, но это первые, кто обращается со мной как с равным человеческим существом, как с личностью с собственной гордостью и достоинством. И вот я их соловей, а Хала - их голубка, Сана - синяя птица. Нам никто не говорил до сих пор ничего подобного. Мы все поем вместе. Рассказываем всякие истории. Смеемся. Ребята узнают, что они не собаки и скоро станут мужчинами.
- О, я-то видел их мужество, - сказал я не совсем честно. - Перед тем, как выехать в рейд, они разъезжают в открытых грузовиках и расстреливают в воздух свои боеприпасы, чтобы подбодрить себя. К тому времени, как они добираются до израильской границы, они бросают свои винтовки и убегают в другой лагерь.
- Время покажет, проявят ли они храбрость. Кто потвоему выведет нас из АкбатДжабара? Отец? Он стареет у нас на глазах. Нет, Ишмаель, нас освободят только федаины. Они вернут нас в родные места.
- Какие места? Кто мы потвоему?
- Палестинцы - самые образованные, самые умные в арабском мире...
- Дерьмо! Каждый образованный палестинец с парой долларов в кармане давным давно бросил нас и сбежал. Посмотрика вниз, Нада, что ты видишь? Гордых и достойных людей?
- Вот как раз поэтому мы и должны повернуться к федаинам.
Я зажал уши руками. Нада взволнованно смотрела мне в глаза. Я успокоился и слегка потряс ее за плечи.
- Нада, ты сказала, что будешь слушать меня. Так слушай. Я эти призывы слышу в школе каждый день и целыми днями. Изза наших ужасных страданий мы легко верим в слова, не имеющие смысла. Кто эти федаины, что хотят повести нас за собой? Что они знают об управлении? Что они знают о свободе? Что они знают о разуме, об истине? Они обворовывают вдов и калек. Орудуют на черном рынке. Торгуют гашишем. И если они свой бандитизм заворачивают во флаг революции, значит, это и делает их благородными?
Настала ее очередь зажать уши руками. Я оторвал их.
- Они засылают мальчишек моего возраста в Израиль, в отряды смертников. Они уходят, без карт, не зная своих целей, без надлежащей тренировки. Находят случайного еврея, ребенка, женщину, и убивают. Неужели ты веришь, что это вернет нас в Табу?
- Сионистские собаки украли у нас родину!
- Помолчи и послушай меня хорошенько, Нада. Ты знаешь Вадди, фотографа? Ну, знаешь ты его?
- Конечно, знаю!
- И я знаю. Он работает для федаинов. Парень попадает в отряд смертников, потому что семья продает его за сотню долларов, или на него давят и его мужество ставят под сомнение. Когда он приступает к тренировкам, его фотографируют. Зачем? А затем, что когда еще он тренируется для выполнения задачи, они печатают плакаты с его изображением, чтобы расклеить их на стенах, так что в тот момент, когда его убивают в Израиле, новый мученик уже готов.
- Я не верю этому!
- О, это еще далеко не все, Нада. За три недели до задания его посылают в Наблус или Вифлеем жить с проституткой и доводят гашишем до прострации. Потом его швыряют через границу, как кусок собачьего мяса, потому что федаинам вовсе не нужно, чтобы он вернулся обратно. Им нужны мученики. И это - твоя революция? А твои доблестные командиры федаинов? Ты гденибудь слышала, чтобы они возглавляли какойнибудь рейд? Нет, черт возьми. Они - циники, посылающие бессловесных крестьянских парней на смерть, чтобы поддерживать ненависть, и покрывают их рэкетирство. Приходи к нам, дорогой наш маленький соловей, пой для нас, сочиняй стихи о великой борьбе. Мы дадим тебе твой первый настоящий дом вдали от дома. Мы позволим тебе бегать на шоссе и демонстрировать вместе с мальчишками. Разве не прекрасно? Тобой пользуются, Нада!
- Прекрати, Ишмаель!
- Я говорю правду!
- Я знаю, - крикнула она. - Ты не понимаешь! Мне надо уйти из дома! Я задыхаюсь там! У меня хоть какиенибудь друзья...
- Но, Нада, это ведь люди того же сорта, как те, что втравили нас в эту переделку. Они ведут нас в вечность кровопролития и ужаса. Они ничего для нас не добьются. Единственное, что им дорого, это их счета в банке. Все эти рейды - лишь для того, чтобы увековечить ненависть, и неважно, сколько мальчишек они забьют, как скот. И им нравится, когда евреи отвечают и кого-то из наших детей убивают. Им это нравится!
- Не кричи, - сказала она, встав и уходя от меня. Она свернула на тропинку, так что мы волейневолей видели АкбатДжабар. - Скажи мне, есть ли другой способ. Отец попытался подругому, а они его уничтожили. Сколько еще нам здесь жить? Что будет с тобой в твоей собственной жизни, Ишмаель?
И я вдруг стал метаться взад и вперед и колотить себя кулаками по лбу.
- Я в ловушке! - закричал я. - В ловушке!
- Мы всегда были в ловушке, Ишмаель! С того дня, как родились.
- Я в ловушке! - кричал я снова и снова, и мое эхо стало пугать меня. Вскоре я замолчал.
- Это верно, - сказала Нада, - не очень-то я верю в эту революцию. Но ты лучше послушай меня, братик мой.
Я боялся ее слов.
- Пойдем, давай поднимемся повыше и сядем там, где не надо будет глядеть вниз на эту гадость, - сказала она.
Я позволил ей взять меня за руку. Она всегда так проворно карабкалась среди камней, даже босиком. Мой припадок странно утомил меня. Я повесил голову и закусил губу.
А Нада была очень уверена в себе.
- Ты вот плачешь о себе, а теперь поплачь обо мне. Мне никогда не позволяли свободно вздохнуть, всю мою жизнь. Мой ум, мой голос, мои желания всегда были заперты в тюремной камере. В нашем доме мне нельзя войти в общую комнату и говорить. Никогда, за всю свою жизнь, мне нельзя было там поесть. Мне нельзя одной пойти дальше колодца. Я никогда не могла почитать настоящую книгу. Мне нельзя петь и смеяться, если поблизости мужчины, пусть это даже мои собственные братья. Мне нельзя дотронуться до мальчика, даже слегка. Мне нельзя возражать. Я не смею ослушаться, даже когда права. Мне нельзя учиться. Мне можно делать и говорить только то, что разрешают другие.
Я помню, как однажды в Табе я видела маленькую еврейскую девочку, вместе с родителями ждавшую на шоссе автобус. У нее в руках была кукла, и она ее мне показала. Она была очень красивая, но не могла ничего делать, только открывать и закрывать глаза и плакать, когда ей нажимали на спинку. Я - эта кукла.
Слушаться... работать... что такое радость, Ишмаель? О, любимый мой брат, я видела в Табе, как ты бегал по полям. Я вижу, как ты входишь в комнату и заговариваешь - даже с отцом. Вижу, как ты читаешь. Как это чудесно - читать и не бояться, что тебя за это выдерут. Я смотрела, как ты каждый день один отправлялся в Рамле в школу... садился в автобус... уезжал... и не возвращался до темноты! Я вспоминаю, как не раз ты с братьями отправлялся в кино в Лидде, а я забивалась в уголок и плакала. Я помню, как ты уезжал на эльБураке, сидя позади отца и ухватившись за него, и вы скакали навстречу ветру. Я помню... помню...
Из меня сделали ком, у которого как будто нет чувств. Мои чувства порабощены с того времени, как я была маленькой девочкой: стыдно... шлепок... запрещено... шлепок... стыд, стыд, стыд. Даже мое тело мне не принадлежит. Мое тело существует для того, чтобы хранить честь отца. Оно не мое! Я не могу им пользоваться в свое удовольствие. А когда меня продадут в замужество, мое тело будет принадлежать моему мужу и делать то, что он захочет и когда захочет. У меня нет голоса и в этом. А ты думаешь, что ты в ловушке, Ишмаель!
- Думаю, мне будет стыдно, - промямлил я.
- О, брат мой, быть женщиной в нашем мире - это больше, гораздо больше. От этого чувствуешь боль, пока не станешь такой же, как наша мать и больше уже не можешь чувствовать боль. А я вот могу разговаривать с ребятами и девчонками, петь и ходить на демонстрации. И какое мне дело, что они значат, эти демонстрации? Я их соловей. Я смотрю на мальчиков и улыбаюсь. Я прохожу мимо и касаюсь их. Я флиртую. Сабри мне показал, что есть в жизни коечто ужасно дикое и прекрасное. Почему же мне этого не узнать?
- Я не могу одобрить такой... разговор.
- У тебя была когданибудь девушка?
- Не буду тебе отвечать.
- Ну, делал ты это?
- Только с вдовыми женщинами.
- Это было чудесно?
- Нада!
- Так было?
- Ну, если только преодолеешь страх, и если вдова с пониманием, ну, тогда да, это невероятно чудесно.
- Значит, ты это делал. Ты это чувствовал. Во всем этом мне отказано, но ты это чувствовал. И снова будешь делать, когда будет возможность.
- Разговор становится опасным, - сказал я.
Нада не слышала меня. Она была в экстазе. Она раскачивалась взад и вперед с закрытыми глазами.
- Я вижу себя и юношу. Не знаю, кто он, но мы пришли вдвоем к источнику. Мы сбрасываем с себя одежду и глядим друг на друга. Я смотрю на его священное место. Оно великолепно.
Она открыла глаза и улыбнулась.
- Когда ты был маленьким, я всегда смотрела на твое священное место. Все девочки любят менять пеленки своим маленьким братьям, чтобы взглянуть на их священное место и даже поиграть им. Я хочу почувствовать все у мужчины. Хочу все потрогать. Все поцеловать. Я хочу, чтобы юноша смотрел на меня с изумлением, потому что я - прекрасна.
- Нада, пожалуйста, будь осторожна. Пожалуйста, будь осторожна.
- Я не умру как Агарь, Рамиза или Фатима, я не стану штепсельной розеткой. Я не позволю держать себя в клетке.
- Пожалуйста, - снова сказал я ей, как в молитве, - будь осторожна, пожалуйста, будь осторожна.
После того, как ушли от нас Омар и Джамиль, отец стал ощущать перемену семейных ветров. Когда Нада исчезала из дома, это замечали. В эти дни она подолгу отсутствовала, и нетрудно было понять, где она. Маленькие птички федаинов были как пушинки, всегда в полете. Хаджи это не нравилось. Назревало столкновение.
Однажды утром после тог, как мы поели, отец собрал нас вместе. Для такого времени дня это было необычно. Мы входили один за другим, становились на колени и целовали ему руку. Мы с Камалем заняли свои места по обе стороны от него, а женщины на стульях вдоль стены.
- Нада, - сказал Ибрагим, - встань.
Она сделала, как было ей сказано.
- Мне очень посчастливилось найти для тебя место в доме чиновника Объединенных Наций. Он знаменитый и высокочтимый сириец, господин Хамди Отман. Хотя по своей религии он алавит, его очень любят в кругах ЮНРВА. У него трое маленьких детей. Ты будешь за ними ухаживать. Я договорился, что каждые два месяца ты сможешь приезжать к нам повидаться. Это во многих отношениях для тебя удача. Отманы - очень добрые люди. Они побывали на Западе. А здесь так тесно. Теперь у тебя будет собственная комната, которую тебе придется делить лишь с еще двумя девушками. Я знаю, что тебе это должно очень понравиться. - Ответом было молчание. - Да, Нада, тебе это понравилось.
- Да, отец.
- Хорошо, в таком случае мне нравится, что тебе понравилось. Я знаю, что честь клана Сукори на первом месте в твоем уме и сердце. Перед тем, как ты уедешь, чтобы гарантировать скромность, твоя мать острижет тебе волосы, и с этих пор ты будешь на людях появляться под покрывалом. Теперь ближе к делу. Господин Отман и его жена скоро заедут за тобой.
Хаджи Ибрагим встал и вышел.
Женщины тут же начали плакать, это часто случалось со всеми ними, кроме Нады. Мне никогда и ни у кого не приходилось видеть в глазах такой ярости. Она оставалась недвижной, пока Агарь состригала ножницами ее чудесные каштановые волосы и они падали к ее лодыжкам. Ей обрили голову, мать повязала ей платок и выбежала, чтобы собрать ее пожитки.
Мне надо было побыть одному. Не хотелось говорить даже с доктором Мудгилем. Я пошел на Гору Соблазна. Да смилостивится надо мной Аллах, но я, кажется, начинал ненавидеть хаджи Ибрагима. Рядом с Джамилем и Омаром не будет фотографии Нады. Это просто подлое увольнение.
В моей голове вихрились миллионы планов побега. Я отправлюсь в Амман, украду Наду и сбегу вместе с ней. Мы углубимся в пустыню и найдем прибежище среди бедуинов альСирхан. О, проклятье. Что тогда скорее всего произойдет? Наду заставят выйти замуж за старого шейха.
Бейрут. Раздобыть деньги на путевые документы будет трудно. Я могу их украсть. Но это займет время и потребует организации. Если бы мы и добрались до Ливана, то не смогли бы пойти к своим. Ибрагим разыскал бы нас и приехал бы за нами.
Каир. Невозможно парню с женщиной так далеко уехать. И все равно мы не смогли бы попасть в Египет.
Может быть, сбежать в другой лагерь беженцев? Эта мысль внушала отвращение.
Дамаск. Набравшись смелости, мы можем отправиться пешком в Дамаск. Но мы будем вне закона. Коекто из нашего лагеря попробовал, и их бросили в тюрьму и подвергли пыткам. Наду там изнасилуют.
Куда деться? Мы в западне! Мы пленники!
Багдад... но это уж и вовсе сумасшествие.
- Ты не разговаривал со мной с тех пор, как Нада уехала в Амман, - сказал отец.
- Прости меня, отец.
- Ты считаешь, что я был жесток с Надой.
- Нет, отец, ты был очень добрый и любящий.
Он сильно меня ударил, но я даже не почувствовал.
- Чего ты хочешь для твоей сестры? Жизни в АкбатДжабаре?
- Не знаю.
- Да ладно тебе, Ишмаель, у тебя же всегда на все есть ответ. Чего ты для нее желаешь? Зачем они потвоему пускают девушек к федаинам? Для благородной революции?
- Не знаю.
- У тебя в Бейруте две сестры. Я устроил их замужество с хорошими людьми. Теперь они вместе с мужьями, детьми и своими семьями. Я же для них сделал благо. А что я здесь могу сделать для Нады? Она моя последняя дочь. Что за жизнь могу я ей устроить на этом месте? Ты не думаешь, что я хочу устроить для нее хороший брак?
- Разреши мне забрать Наду в Бейрут, - попросил я. - У Омара есть работа. Я тоже найду. Мы будем заботиться о Наде. Мы будем смотреть, чтобы она была под защитой, и найдем ей подходящего человека.
- Без меня! Отпустить мою последнюю дочь! Ты говоришь как федаины. Разрушить семью! Позволить ей умереть! Они надувают этих девушек, делают из них прелестных маленьких птичек, чтобы они стали для них проститутками. Они разрушают наши семьи.
- Да, отец, нет, отец, да, отец, нет, отец.
- Очнись!
- Да, отец.
- В свое время ты узнаешь, что я сделал единственно возможное для Нады, чтобы сохранить нашу честь.
- Да, отец.
Я даже не мог попытаться сказать отцу о том, чтобы дать Наде свободу найти человека, которого она любит, любить его и жить вместе, пусть даже в АкбатДжабаре. Вот почему ее тянет к федаинам... в компанию головорезов.
Он никогда не поймет, и я совсем не был уверен, что его побуждения честны. Неужели он в самом деле боится, что какойнибудь парень уведет Наду? Не был ли он втайне рад, что не дает ей выйти замуж, отговариваясь АкбатДжабаром? Он создал для себя ложь, чтобы держаться за Наду. Я думаю, он любил ее тайным и не совсем здоровым образом.
Глава восьмая
Привет, Ишмаель!
Наконец-то пишет тебе твой старый товарищ Сабри Салама. Это письмо я писал по частям много месяцев, но не мог его послать, пока не нашел того, кому мог бы полностью доверить, чтобы письмо попало прямо в твои руки. Как ты увидишь, в нем немало тайного и доверительного.
Привет твоему любимому, благородному и сострадательному отцу хаджи Ибрагиму.
Привет твоим великодушным и любящим братьям Камалю и Омару.
Пользуясь этой чудесной возможностью, хочу, чтобы твой отец знал, что я не вор. Я все время хотел вернуть деньги, которые выручил продажей вашего оружия. Я не могу заплатить их сейчас же, но скоро для этого настанет время.
С тех пор, как мы расстались больше двух лет назад, мои приключения мало отличались от похождений Синдбадаморехода.
Продав оружие бессовестному торговцу, я переехал в Амман и дал там знать, что я хороший автомобильный механик. А поскольку машины всегда ломаются в пустыне на Царском шоссе по пути в Дамаск, мне нетрудно было договориться о поездке в обмен на ремонт.
Я пустился в путь с, двумя большими опасениями. Вопервых, что мои документы доведут меня только до Сирии, и оказавшись там, я дальше никуда не смогу податься, разве что в лагерь беженцев. Вовторых, что при мне большие деньги. Я понимал, что меня обыщут, хоть я и бедно одет. И я придумал способ, хорошо мне послуживший. Я перевел деньги в купюры американской валюты большого достоинства, туго завернул их в пластиковый мешочек и проглотил. Каждый день я доставал мешочек из своих испражнений, чистил его и глотал снова. Меня обыскивали много раз, но денег так и не нашли. Запомни это, если придется отправиться в путь.