Geum.ru

Юрис Леон Хаджи

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   29   30   31   32   33   34   35   36   ...   48

   Это был кошмар. Самым ужасным в этом кошмаре были сотни лагерей по всему Западному Берегу Палестины. Мы были палестинцами и в Палестине, но наши соотечественники не шевельнули пальцем, чтобы позаботиться о нас. Мало того, они обращались с нами как с прокаженными.

   Избранный от нескольких тысяч "заблудших", Хаджи Ибрагим стал в АкбатДжабаре одним из лидеров. Вместе с четырьмяпятью другими старыми мухтарами он отчаянно стремился внушить нашим людям некое подобие достоинства.

   Среди нас были ремесленники. Были столяры и медники, сапожники и портные. Было несколько учителей и торговцев. И однако мы ничего не делали. Не посадили цветочка. Не открыли школы. Не следили за порядком. Не подыскивали земли для возделывания. Не делали попыток создать производство. И даже не собирали и не удаляли собственные отбросы.

   Мы гнили - и жаловались. Мы проклинали евреев. Нас одолевала жалость к самим себе. Мы дожидались, когда виноватый и всем обязанный нам мир придет и спасет нас, ибо спасти себя сами мы не были способны.

   Большинство дней и половину ночей отец сидел на собраниях, одно собрание за другим. Каждая попытка его с немногими сторонниками организовать лагерь и ответственно управлять им разбивалась о горячие схватки за племенные права. Главным доводом было то, что если мы сделаем чтонибудь для себя, то для евреев и внешнего мира это станет знаком нашего примирения с изгнанием. А пока мы ничего не делаем, можно продолжать плакаться всему миру, а арабским лидерам - обличать еврейское государство.

   Ибрагим сто раз приходил в нашу лачугу, ругаясь, полный отчаяния изза нашей спячки и отсутствия достоинства. Когда некоторые лагери передвинули к границе, он понял, что это было сделано для того, чтобы перемещенные могли день и ночь смотреть на свою украденную землю и копить ненависть.

   Как-то раз вечером, после особенно горькой встречи с шейхами и мухтарами, мы с отцом прогуливались у подножия Горы Соблазна, откуда было видно скопище глиняных лачуг.

   - Ишмаель, - прошептал он, - нас предали. Мы пленники в собственной стране. И нас сделали пленниками сознательно. Знаешь, кто в конце концов возглавит эти лагери? Самые безжалостные убийцы. Один Аллах знает, что за породу людей мы здесь выводим, и один Аллах знает, к каким бедам они нас приведут. Наша ненависть к евреям сделает нас слепыми ко всякой попытке снова стать порядочными людьми.

   Он положил руку мне на плечо.

   - Ишмаель, мы с тобой каждый день будем ходить в Иерихон. Будем смотреть и слушать. Гденибудь в этом городе ктонибудь поддерживает связь с евреями и знает, как добраться до Гидеона. Посмотрим, нет ли способа переговорить с евреями и вернуться в Табу. Иначе нам останется лишь подохнуть в этом страшном месте.

  

   Глава вторая

   Я узнал, что Иерихон - город старый, ему почти десять тысяч лет. Собственно Старый город, обнесенный стеной, насчитывает почти девять тысяч лет. Иерихон почти всегда был городом арабским. В те древние времена нас называли ханаанеями. В первый раз ханаанскую землю у нас отняли, когда Иисус Навин завоевал ее больше трех тысяч лет назад.

   Спасибо, что Мохаммед и Коран исправили все то, что евреи наврали про Иерихон в своей так называемой Библии, оказавшейся фальшивкой. Царь Давид, которому евреи не доверяли, написал свой знаменитый "23й псалом" о Вади Иерихон, где назвал ее "долиной тени смерти". Давид стал мусульманским святым и пророком. Обладая даром предсказания, он должно быть видел АкбатДжабар и другие лагери вокруг Иерихона - вот почему он так его и назвал.

   Марк Антоний принес Иерихон в дар Клеопатре. Иисус хорошо знал страну, ведь он исходил все вокруг. Он ходил и по самим улицам Иерихона, там он вернул зрение слепому нищему.

   У Ирода, чистокровного арабского царя, правившего евреями, был в Иерихоне дворец для отдыха с горячими бассейнами, где он топил своих родственников, угрожавших его трону.

   Город этот весьма знаменит, но в те дни он выглядел не очень-то хорошо.

  

   Нам пришлось продать Абсалома - мы больше не могли его прокормить. Это был замечательный ослик, он стал моим приятелем. Мы подолгу разговаривали, когда ходили от пещеры к нашему источнику и в Иерихон. Крестьяне часто жестоки к своим осликам, но у Абсалома был хороший хозяин. Нада плакала навзрыд, когда его продали. Я, конечно, скрыл свои слезы.

   Мы с хаджи Ибрагимом каждый день ходили из АкбатДжабара в Иерихон и прислушивались к разговорам, стараясь найти ниточку к тому, кто, может быть, имел дела с евреями по ту сторону границы перемирия. Мы не пропускали ни одного кафе, киоска, магазина, вертелись возле уличных разносчиков. Мы общались с нищими, торговавшими изпод полы такими вещами, как гашиш. Мы прислушивались к разговорам у автобусных остановок, управления Красного Креста, на мосту Алленби, в иорданских военных лагерях, даже в мечетях.

   Когда казалось, что мы напали на след вероятного агента евреев, надо было быть особенно осторожными. В нашем мире двум человекам нередко хватало и десяти минут, чтобы запросто сказать друг другу "здорово!" Если же для встречи не было повода, то полчаса могли продолжаться бесплодные иносказания и пословицы, за которыми следовал десятиминутный разговор, чтобы вежливо расстаться, никого не обидев. Работали мы тщательно и усердно, но месяц поисков принес нам полное разочарование.

   Однажды вечером, поздно вернувшись из Иерихона, я доложил отцу, что не нашел ничего нового. Он в отчаянии развел руками и повернулся спиной. Я был в ярости от неудачи. Найти контакты с евреями стало для отца навязчивой идеей. И меня глубоко расстраивало, что я не могу ему в этом помочь.

   Были и другие причины, по которым мне нужно было добиться успеха. Сабри завоевал себе местечко в сердце моего отца. Большой умелец по части автомобильной механики, он был один на тысячу, кто мог работать в Иерихоне. Когда он раз в неделю отдавал отцу свой заработок, Ибрагим гладил его по голове и говорил, какой он славный парень.

   Джамиль тоже все больше становился на виду. Он целыми днями околачивался поблизости с шайкой юнцов, и говорили они лишь о мщении. Их бравады поощряли старшие, пичкая их сражениями, которых никогда не было, и подвигами, которые никогда не совершались. Пока что хаджи Ибрагим не прислушивался к голосам мести, но если слушать эти разговоры день и ночь, один Аллах знает, когда у него переменится настроение.

   Когда в долину спускалась ночь, я уходил через лагерь к подножию Горы Соблазна, чтобы выбраться из людской толчеи. Я забирался на скалы, чтобы не смотреть вниз на АкбатДжабар. Иногда мне чудилось, что я снова на своем выступе в пещере до того, как начались здесь все эти несчастья.

   На Горе Соблазна небо никогда не было совсем ясным изза огней в лагерях и городе. И я мог там размышлять, как делал Ибрагим на могиле пророка в Табе. Однажды ночью я стал изо всех сил думать о нашей проблеме, прижавшись к камням, чтобы заснуть.

  

   Я проснулся от звуков музыки, издаваемых пастушьей флейтой. Был не день и не ночь, но все вокруг меня исходило странным, мягким сиянием - голубым, фиолетовым и желтым, казалось, оно пульсировало и исходило от скал. Я пошел по направлению к музыке, и там, за ближайшим валуном, сидел толстенький маленький человек с бахромой серебряных волос вокруг лысины.

   - Добрый вечер, - сказал я вежливо. - Да благословит Господь нашу встречу.

   - Он благословил, Ишмаель, - сказал он, отложив флейту в сторону.

   - Откуда вы знаете, как меня зовут? - спросил я.

   - Потому что я мусульманский святой и пророк, - ответил он. О, как это меня напугало! - Ты слышал об откровении, Ишмаель?

   Мой рот издал дрожащее "да".

   - Кто... вы? - прокаркал я.

   - Я Иисус, - сказал он.

   Мой первый порыв был убежать, но какая-то неведомая сила удержала меня на месте.

  - Не пугайся, мой маленький друг.

  Кто бы он ни был, он хороший человек, и я почувствовал себя вне опасности.

  - Вы совсем не похожи на то, как вас изображают, - осмелился я сказать.

  - Это идолы, - отрывисто сказал он. - Разве я выгляжу высоким и с рыжей бородой?

  - Нет.

  - Если бы было так, то я наверняка был бы не Иисус. Не знаю, откуда пошла молва о моей внешности. И я совсем не понимаю, почему человек моего вида не может быть таким же святым, как эти идолы.

  И вдруг он пропал.

  - Где вы? - воскликнул я.

  - Здесь! - чудно отозвалось эхом через каменные стены.

  Я рискнул взглянуть на себя. Мои лохмотья исчезли! На мне было чудесное черное с белым одеяние, отделанное золотом, и нагрудник из драгоценных камней.

  - Здесь, - звал голос, - здесь...

  Внезапно меня стало поднимать от земли. Я почувствовал под собой качание и, посмотрев вниз, увидел себя верхом на чудесном огромном звере, и мы поднимались над утесами Горы Соблазна. Животное скакало огромными прыжками, хотя ничего не было под его копытами, и голубые молнии вылетали из его ноздрей, не производя никаких звуков.

  Он повернул ко мне лицо и улыбнулся. Это был Абсалом! И это был не Абсалом. Он был такого же цвета, как текущий мед, и на нем было покрывало из той же чудесной ткани, что моя одежда. Конечно же, это был Абсалом, но его лицо напомнило мне Наду, а его большие копыта были усеяны алмазами. На нем не было седла, и я приник к его гриве, заплетенной в блестящие черные косы трех футов длиной.

  - Здесь... здесь... - звал голос, пока мы поднимались прыжками, покрывавшими сотню миль.

  Я стал чувствовать себя на Абсаломе в полной безопасности, когда мы во весь опор погружались в пояс комет с длинными хвостами. Когда они оставались позади, я различал, что у каждой было лицо мусульманского святого, но странным образом похожее на стариков, умерших в Табе. Из комет мы попали в яростные зарницы, производившие шум и искажавшие небо.

  Мы попали к морю, гладкому, как кожа Нады, и Абсалом заскакал по морю, а потом через огромные пещеры в тысячу футов высотой, и их соляные сосульки были украшены серебряной пылью. После пещер мы мчались в полной темноте. Ветер был наполнен ароматом мирры.

  - Теперь можешь слезть, Ишмаель.

  Стоя посреди вселенной, я без колебаний подчинился. Абсалом исчез, но я не чувствовал страха. Передо мной возникла дорожка, обрамленная большими алебастровыми кирпичами, и я вошел в лес оливковых деревьев со стволами из слоновой кости, а листья у них были из сверкающих рубинов, и плоды казались кошачьими глазами.

  Флейта позвала меня с дорожки к брызжущему водопаду, стекавшему в бассейн с вином. За ним был большой открытый луг, покрытый разноцветными лепестками роз и самой мягкой травой, какую мне приходилось видеть. Иисус сидел среди роз.

  - Где мы? - спросил я.

  - В первом раю, - ответил Иисус. - Дальше я идти не могу.

  - Но на небесах ты ведь можешь пойти куда угодно!

  - К сожалению, не раньше, чем Аллах окончательно распорядится обо мне. Когда я пришел в первый раз, Аллах заверил меня, что я и мои последователи могут неограниченно пользоваться небом. Мне доставляло хлопоты изгнать всех, кто населял землю и умер до моего рождения. Больше всего мне хотелось выбросить евреев. Я когда-то был еврейским рабби, ты знаешь. Однако моим именем была названа целая религия, и Аллах отдал им небеса, потому что они одни из всего человеческого рода знали истину. Мы могли ходить везде до седьмого рая, пока он не пришел.

  - Кто он?

  - Мохаммед.

  - Ты знаешь Мохаммеда?

  - Ну конечно. Пока он не пришел, меня считали сыном Аллаха. Мохаммед яростно спорил целые столетия, и меня в конце концов понизили до мусульманского святого и пророка.

  - Так кто же ты, Иисус? Еврей, христианин, мусульманин?

  - Я истинно верующий. Понимаешь, ныне только исламу принадлежит небо.

  - Но почему ты не можешь выйти за пределы первого рая?

  - Я все еще отказываюсь согласиться с заявлением Мохаммеда, что всех неверных надо заживо сжечь. Мне удалось убедить Аллаха оставить неверных хотя бы в первом раю. Но Мохаммед, надо сказать, настойчив. Он желает всех других сжечь.

  - А христиане знают, что ты на самом деле мусульманин?

  - Они бы отказались в это поверить, по крайней мере пока Аллах не вынесет об этом окончательного решения. Мне не хочется беспокоить Аллаха, потому что, в конце концов, ему же приходится присматривать еще за семьсот пятьюдесятью четырьмя миллиардами триллионов других планет, не говоря уже обо всех солнцах и всех этих сумасшедших кометах.

  - Но если есть лишь одно настоящее небо, то куда же уходят люди со всех этих других планет?

  - У всех них есть свое седьмое небо. Одно на планету, вот так. Но я ведь пришел, чтобы помочь тебе справиться с твоими трудностями, Ишмаель, - сказал он, внезапно сменив тему небесной политики. - Скоро ты увидишь золотую лестницу, - сказал Иисус. - Взойди по ней, и найдешь ответ.

  - Но это загадка, которую невозможно отгадать, - возразил я.

  - Все, что выше, чем здесь, - загадка. Если бы мы не говорили загадками, никто нас не понял бы.

  И сразу за ним появилась золотая лестница. Теперь я испугался.

  - О, Иисус, - воскликнул я, - помоги мне! Что есть истина небес?

  - Истина в том, что Аллах один. Он - все добро, и он - все зло. В каждом из нас он поместил равную меру того и другого. Тебе дан ум, чтобы вести войну внутри самого себя и удовлетворять только себя. Положись на собственную душу. Найди свой собственный ответ, и ты будешь свободен.

  - Это самая ужасная загадка из всех!

  - Однажды ты ее разгадаешь. А теперь взбирайся, Ишмаель. Чтобы получить ответ, тебе надо забраться на уровень, на который ты однажды взбирался, и там ты найдешь ответ.

  - Но... но...

  - Больше ни о чем не спрашивай. Действуй своим умом. А мне надо идти. Мне еще предстоит долгий путь, а лошади у меня нет.

  Поначалу поднятие по золотой лестнице было удовольствием, чудом. Но с каждой ступенькой мое тело становилось все тяжелее, а руки и ноги все менее надежными. Я поскользнулся! И лестница исчезла! Я взбирался по обрыву - ужасному обрыву, борясь и потея, хватаясь за него и бормоча от страха. Без сил я упал на выступ, в крови и слезах.

  Передо мной была странная дверь. Когда я добрался до нее, она открылась. Я оказался в комнате, огромной, как царский дворец, но там ничего не было, кроме малюсенького старинного горшка с надписью: ПЕПЕЛ ПРОШЛОГО.

  И в этот момент я стал погружаться. Я падал, и все чудные зрелища, запахи и звуки, которые я слышал, смешались вместе и передразнивали меня. Я увидел, как появилась планета Земля. Я падал все быстрее. Огни АкбатДжабара возникли как дальняя вспышка, становившаяся все больше и больше. Меня разобьет на миллион кусков! Ниже... ниже... ниже... О Аллах, помоги мне!

  

  Луч солнца открыл мне глаза. Я знаю! Я знаю! Я кинулся с Горы Соблазна в АкбатДжабар, падая и обдирая в кровь руки и колени. Задыхаясь, я вбежал в нашу лачугу, схватил хаджи Ибрагима за руку и потащил его вон.

  - Отец, - прошептал я ему на ухо, - я знаю, как связаться с евреями.

  

  Глава третья

  Я не мог рассказать хаджи Ибрагиму о своем путешествии в первый рай. Семья поверила бы мне, и возникла бы жуткая ревность оттого, что Иисус нанес свой персональный визит именно мне.

  Будучи мухтаром Табы, отец наслышался за своим столом в кафе многих удивительных историй. Мы не глумимся над тем, что кажется фантазией. Нам и в самом деле трудно сказать, где кончается фантазия и начинается действительность. Один только мой отец обычно подвергал эти истории сомнению, но никогда не говорил этого в лицо рассказчику, ведь это могло его обидеть.

  Я был в полной уверенности, что мое путешествие произошло на самом деле и раскрыло глубокую тайну. Но в глазах Ибрагима мне всетаки не хотелось показаться глупым. Я решил одолеть проблему логикой, ведь он был одним из немногих, кто мог бы это оценить.

  - Смотри! - воскликнул я показывая на вывеску под окном второго этажа на противоположной стороне улицы. Надпись гласила: "Доктор Нури Мудгиль, профессор археологии".

  - Во имя пророка, скажешь ты мне, в чем дело? - спросил Ибрагим.

  - Помнишь, дети в Табе болтались у шоссе? Что они делали?

  - Попрошайничали, - ответил он.

  - А еще?

  - Продавали напитки и еду.

  - А еще что?

  - Сыну не полагается задавать отцу загадки. Как раз наоборот.

  Что же еще они продавали? - настаивал я.

  - Наконечники для стрел, черепки.

  - А кто их покупал?

  Ибрагим начал понимать мою игру.

  - Большей частью евреи покупали, - сказал он.

  - Да простит мне Аллах мое ужасное непослушание - что я был в киббуце Шемеш против твоей воли, но мне надо рассказать тебе, что я там увидел. Евреи устроили целый музей древностей. В Табе все дети знали, что евреи купят все, что относится к древностям. И я узнал, что и в других киббуцах есть музеи. Евреи с ума сходят по музеям.

  Лицо отца просветлело. Я взволнованно нажимал.

  - Помнишь, раз или два в год ктонибудь находил сломанную вазу или урну? Мы ее всегда брали в Иерусалим, потому что торговцы из Старого Города давали хорошую цену. И вот я увидел, что те вещи, что мы продавали семье Баракат, попадают в конце концов в музей в Шемеше. Помнишь, я читал тебе в палестинской "Пост", как раз перед войной, что евреи заплатили десятки тысяч фунтов за несколько свитков, найденных около Кумрана?

  - Ага, - сказал отец.

  - По дороге к Мертвому морю - сотни пещер, много их и на иорданской стороне. Пустыня покрыта холмами, скрывающими древние города. Неужели бедуины не рыскали по этим местам? Неужели он их не покупает? - сказал я, показывая на вывеску доктора Нури Мудгиля. - И неужели он не продает их евреям?

  Я видел, что мои доводы попали в цель.

  - Может быть, ты и прав, - сказал он.

  Мое сердце бешено колотилось, пока я доставал из одежды один из предметов, ко-торые мы с Надой нашли на скалах над нашей пещерой. Это была металлическая палочка длиной около фута со сдвоенной головой горного козла на конце. Ибрагим развернул бумагу и завернул снова.

  - А другие вещи? - спросил он.

  - Остальное лучше попридержать, - сказал я.

  - А ты умеешь шевелить мозгами, Ишмаель.

  - Когда будете торговаться, уходи, независимо от того, что он предложит.

  - Это ты мне рассказываешь, как торговаться! - заорал он.

  - Нет, конечно. Я всего лишь покорное дитя. Подумай только вот о чем. Выслушай его предложение и дай понять, что есть еще и другие подобные вещи.

  - Это я и собираюсь сделать, - сказал Ибрагим и перешел улицу, велев мне подождать.

  * * *

  Хаджи Ибрагим поднялся по лестнице с обвалившейся штукатуркой на второй этаж. Там было четыре офиса, принадлежавшие единственному в Иерихоне врачу, единственному адвокату и экспедитору сельскохозяйственных грузов с Западного Берега в Иорданию. У четвертого офиса значилось имя доктора Нури Мудгиля. Ибрагим постучал и вошел.

  Это была просторная комната, беспорядочно заваленная книгами и бумагами. Вдоль двух стен стояли длинные скамьи, на которых чистили и мыли найденные предметы. На одной из скамеек лежало несколько черепков, видимо находившихся в процессе восстановления большой вазы. На другой валялись чертежи и размеры древностей. Стены были покрыты аттестатами, документами и фотографиями, изображающими маленького изуродованного человечка на раскопках и банкетах или произносящего доклад в университете. Читать документы хаджи Ибрагим не умел, но внимательно всматривался в фотографии. Почти на всех них Нури Мудгиль был среди западных людей, многие из которых, похоже, были евреями. Умница Ишмаель, подумал он, что решил, что этот человек возможно ведет дела с евреями.

  Дверь маленького внутреннего кабинета открылась. У доктора Нури Мудгиля была сильно изуродована нога, и под левой подмышкой его поддерживал костыль. Правая рука была усохшей.

  - Сердечный привет в этот благословенный день, - сказал доктор Нури Мудгиль. - С благоволения и благословения всемилостивейшего Аллаха, который есть и всемогущий Иегова, один и единственный незримый Бог, и истинный Бог семи небес над нами, нашей собственной плывущей планеты со всей ее многочисленной и разноцветной фауной и флорой и всех других видимых небесных созвездий над нами и вокруг нашей земли.

  - Аллах самый великий. Все благодарности и хвалы ему. Да будет благословен этот день, когда меня привели в ваш офис со всеми его бесконечными чудесами, - отвечал Ибрагим.

  - Есть ли в моей скромной рабочей комнате чтонибудь, что соблазняет взор столь благородной личности, как вы?

  - Все здесь говорит о человеке, одаренном великими и необычайными дарованиями, на кого ниспослано великое благословение, так что все - это то же самое, что и чтонибудь.

  - Ваш глаз, я вижу, остр, и ваш язык принадлежит человеку, знающему наизусть много сур Корана, - продолжал археолог.

  - Коран - это самые святые слова и прославленное послание, - сказал Ибрагим. - Эта блаженная книга всегда могла довести меня до слез и страха перед всемогущим Аллахом.

  - Да, - продолжал Нури Мудгиль, - это, конечно, величественное и сильнейшее чудо для всех праведных людей, населяющих эту планету.

  В эту минуту торговец кофе, который всегда находится гденибудь поблизости, вошел с кофейным финджаном, чашками и тарелкой липких сладостей на подносе.