Юрис Леон Хаджи

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Абелес леон игнатьевич, 11950.78kb.
• Статье мы коснемся некоторых аспектов историографии отношений молодого Крымского ханства, 247.04kb.
• Л. Н. Толстого в 1880-1900-е гг. («Смерть Ивана Ильича» / «Крейцерова соната» / «Хаджи-Мурат», 190.94kb.
• Леон Уитни: «Психология собаки. Основы дрессировки собак», 2658.87kb.
• Дато Сери Абдулла бин Хаджи Ахмад Бадави, премьер-министра Малайзии и председателя, 153.2kb.
• И. С. Тургенев «Записки охотника» Н. С. Лесков «Левша», «Человек на часах» Л. Н. Толстой, 8.33kb.
• Программа ижевск 2011 Всероссийская студенческая научная конференция, 1061.95kb.
• С. Шапшал несколько слов о караимских князьях челеби, 60.08kb.
• Модель Эрроу–Дебре, 196.62kb.
• Программа тура, 258.26kb.

   * * *

   Доставив в пещеру корм для осла и козы, Ибрагим и Сабри отправились в Восточный Иерусалим, чтобы продать грузовик. По Иерихонской дороге они приехали к окраине Гефсиманского сада у Рокфеллеровского музея.

   Отсюда дорога ВадиэльДжоз поворачивала и уходила в большой овраг, поднимавшийся до демилитаризованной зоны на горе Скопус. Эта улица, обрамленная импровизированными гаражами, была знаменита махинациями черного рынка, проститутками и наемными убийцами. На этой самой дороге попал в засаду и был перебит конвой еврейских врачей и медсестер, направлявшийся в госпиталь Хадасса.

   Хаджи Ибрагим сразу насторожился. Улица пахла опасностью. Если он продаст грузовик и будет при больших деньгах, он может никогда не уйти отсюда живым. Он велел Сабри повернуть назад и вернуться на дорогу, а потом остановился на боковой дороге в Кедронской Долине возле Гробницы Авессалома.

   - Отправляйся обратно до ВадиэльДжоз и приводи сюда покупателей по одному, но не говори им, куда ведешь, а то за тобой потянется десяток родственников, - наставлял Ибрагим.

   Ибрагим знал, что покупатели первого захода скорее всего затеют с ним игру, чтобы сторговаться в пользу окончательного покупателя. Их задача в том, чтобы ругать машину и сбить цену. Сабри вернулся с сирийским офицером, дезертиром, который открыл процветающий бизнес, скупая оружие у других дезертиров. Львиную долю своего арсенала он переправил евреям, державшим оборону противоположной стороны города.

   - Мотор похож на ослиную задницу в бурю, - высказался он.

   - Столь скромное транспортное средство явно недостойно столь благородного человека, - отвечал Ибрагим.

   Несмотря на отвратительное состояние грузовика, сириец сделал унизительное предложение.

   - Я бы дал больше проститутке за одну ее улыбку.

   Когда сириец ушел, Ибрагим велел Сабри отвести машину на другое место - возле Львиных ворот стены Старого Города. Следующий потенциальный покупатель лил оскорбления потоком, указывая на двадцать настоящих или воображаемых недостатков грузовика, но показался Ибрагиму более обещающим.

   - Эту машину катали в дерьме, - заключил он. - Она ничего не стоит, разве что на детали.

   Ибрагим лишь велел Сабри переехать на третье место возле Могилы Девы. Теперь он знал, что вдоль ВадиэльДжоз высказались все, а они узнали, что хаджи Ибрагим - торговец хладнокровный.

   Пятый потенциальный покупатель, он был "из хорошей старинной палестинской семьи", выразил испуг, что видит краденый грузовик. Он заявил, что он честный человек, у него большая семья и он не станет рисковать тюрьмой ради темных делишек. Однако... изза необычных времен...

   Ибрагим понимал, что это и есть настоящий покупатель, человек, который купил и продал десятки грузовиков, принадлежащих чьейнибудь армии. Он также разделял бизнес с одним бедуином, который рыскал по пустыне в поисках брошенных грузовиков и раздевал их на запчасти.

   Сделали пробную поездку. Сделанные Сабри ремонты выдержали ее великолепно. Далее пошли жалобы на бедность, и торг продолжался больше часа. В конце концов сошлись на почтенной сумме в триста британских фунтов, отказавшись от арабских денег. Последовали веселые восклицания, свидетельствовавшие, что сделка совершилась. Для Ибрагима это была неожиданная удача. Он сможет купить в Иерихоне осла и козу, и еще останется достаточно денег, чтобы снабжать пещеру несколько месяцев.

   Когда покупатель отогнал грузовик, Ибрагим, убедившись, что за ними не следят, вместе с Сабри пошел на главную улицу Сулейман Роуд, шедшую вдоль стены до конечной остановки автобуса.

   - Ты мне сделал хорошее дело, - отрывисто сказал Ибрагим. Он дал Сабри пятифун-товую банкноту. - Проведи вечер в городе. Завтра встретимся на базаре в Иерихоне.

   Сабри понял это как знак того, что ему все еще не доверяют полностью. Ибрагим не желал ходить со всеми этими деньгами и с Сабри рядом с ним: а вдруг он покажет на него грабителям. Ибрагим знал, что все "перспективные" покупатели оплачены, и будет нормально, если и Сабри получит свое. Сабри проглотил обиду с улыбкой, притворился удивленным пятифунтовым подарком и ушел развлекаться.

  

   За БабэльВад все еще шли горячие споры, и для нормального автобусного сообщения она была закрыта. Ибрагим поехал сначала на север, к городу Рамалла, и сел на автобус, шедший параллельным рейсом внутри арабской территории. Маршрут заканчивался в миле от форта Латрун, у внешнего расположения Арабского легиона. Местные крестьяне и торговцы вразнос устроили на обочине дороги базар для торговли с военными. Через несколько сот ярдов далее по дороге по направлению к форту сторожевой пост преграждал дорогу всем, кроме солдат. Ибрагим направился прямо к часовому.

   - Стой! Дальше нельзя!

   Он вытащил свою волшебную фальшивку от полковника Хаккара на бланке Иракской армии и с властным видом протянул ее часовому. Часовой не умел ни читать, ни писать. Еще двое неграмотных часовых разглядывали бумагу, один из них держал ее вверх ногами, затем позвали офицера. На него она произвела должное впечатление.

   Через полчаса Ибрагим уже пробирался сквозь всяческие кольца безопасности к самым дверям форта.

   - Чего тебе надо? - спросил дежурный офицер.

   - Я Ибрагим альСукори альВаххаби, мухтар Табы. Я желаю подняться на крышу, чтобы посмотреть на свою деревню.

   - Это тщательно охраняемая военная зона. Тебе здесь нечего делать.

   - Я желаю подняться на крышу, чтобы посмотреть на свою деревню.

   - Это невозможно. Уходи, пока я тебя не арестовал.

   - Я не уйду, пока не увижу свою деревню. Я требую, чтобы мне дали поговорить со старшим командиром.

   Спор продолжался уже горячими словами, и лишь дерзость Ибрагима удерживала его от серьезных неприятностей. Отражаясь от бетонных стен, слова привлекли внимание старшего английского офицера, подполковника Честера Бэгли.

   - Что у вас там за проблема? - спросил Бэгли.

   - Этот человек говорит, что он мухтар деревни, что дальше по дороге. Он хочет посмотреть на свою деревню с крыши.

   Бэгли внимательно оглядел Ибрагима. Лохмотья в эти дни были на всех и не служили верным знаком положения. Осанка и достоинство Ибрагима выдавали человека, некогда пользовавшегося властью. Наконец, он внимательно прочитал письмо Ибрагима.

   - Пойдемте со мной, - сказал он и повел Ибрагима вниз в свой кабинет.

   Ибрагиму предложили сесть, а Бэгли продолжал рассматривать письмо, набивая свою трубку.

   - У вас есть еще какиенибудь документы?

   - У кого теперь есть документы?

   - Это письмо - подделка, - сказал Бэгли.

   - Разумеется. Без нее меня и моей семьи давно не было бы в живых.

   Наглец, подумал Бэгли.

   - У нас уже было два кровавых сражения за этот форт, и кажется, будут еще. Откуда мне знать, что вы не заберетесь на крышу, чтобы изучать наше расположение?

   - Вы имеете в виду, что я шпион?

   - Ну, у вас же в самом деле мало что имеется, чтобы доказать обратное, не так ли?

   - Господин... полковник...

   - Бэгли, Честер Бэгли.

   - Полковник Бэгли, я должно быть самый глупый шпион в мире, не так ли?

   - Или самый умный в мире.

   - Ага, вот это уже достойно, весьма достойно. В нескольких минутах езды отсюда несколько деревень. В любой из них подтвердят личность хаджи Ибрагима альСукори альВаххаби.

   - Мой дорогой друг, ведь кругом война...

   - С моим полным почтением, полковник Бэгли. Я знаю каждый окоп и пулеметную точку вокруг Латруна, а также названия ваших частей. Думаю, я смог бы с точностью до пяти снарядов рассказать вам, что находится в ваших арсеналах. То же самое знают евреи. Дело не в цифрах или секретах. Просто у вас здесь слишком большая сила, чтобы евреям с ней потягаться. Относительно Латруна нет секретов.

   На момент Честер Бэгли был ошеломлен неожиданной и беспрецедентной искренностью араба. Он закурил трубку.

   - Полковник, я страстно желаю увидеть Табу, и это желание поглощает меня. Один Аллах знает, будет ли еще у меня возможность этого. Я не из тех, кто просит, сэр, так что пожалуйста не заставляйте меня просить.

   - Вы немножко сумасшедший, что явились сюда так, с этой... нелепой подделкой. Вас легко могли повесить или расстрелять.

   - Разве это не говорит о глубине моей мечты?

   - Вы сумасшедший, - повторил Бэгли. Он отдал Ибрагиму письмо. - Вам лучше и дальше это держать у себя, но ради Бога не показывайте тому, кто умеет читать. Пойдемте со мной, хаджи Ибрагим.

   Чубуком трубки Бэгли постучал в соседнюю дверь и вошел. За столом командира сидел иорданский полковник Джалуд. Ибрагим сразу же распознал в нем потомка бедуинов, загоревшего от солнца и службы настолько, что нельзя было сказать, где кончается его кожа и начинается хаки его формы. Полным полковником Арабского легиона он стал не благодаря чьей-то милости. За парой глаз, пустыней превращенных в щелочки, угадывались высокомерие и жестокость. Напомаженные волосы блестели, а огромные усы являли гарантию мужественности. В системе отношений между англичанами и Легионом арабы обычно занимали более высокое положение, чем английские "советники". На самом же деле балом правил англичанин. Тот факт, что Латрун отразил две отчаянные и кровавые атаки евреев, кажется, подтверждал, что именно подполковник Честер Бэгли продумал и построил оборону и, вероятно, командовал боями.

   Бэгли говорил так же мягко, представляя просьбу Ибрагима.

   - Я не могу этого обещать, - рявкнул Джалуд. - Это не посетительский день в Наскальном Куполе. Заприте этого человека и приведите ко мне тех идиотов, что позволили ему проникнуть в форт.

   - Это не станет хорошим предзнаменованием для местного населения, тогда как кризис все еще не прошел. Личность хаджи Ибрагима и его популярность легко подтвердить. Человек был мухтаром четверть века. Это было бы хорошим жестом.

   - Хороший жест? Он проник в секретное военное сооружение. Выставьте его отсюда, пока у него не было больших неприятностей.

   - Я возьму на себя ответственность, - нажимал Бэгли.

   Диалог привел Ибрагим в восторг. Ясно, что настоящий командир форта - Бэгли, несмотря на его низший чин. Полковник Джалуд не желал ерошить свои перья и тем более брать на себя риск, если бы его сделали ответственным за оборону. Джалуд продолжал спорить на тонкой пограничной линии. Поскольку Бэгли настаивал, полковник Джалуд плел для себя паутину защиты на всякий случай, чтобы не стать объектом какихнибудь будущих упреков.

   Пока шел разговор, глаза Джалуда раздевающе осматривали Ибрагима. Люди в лохмотьях нередко скрывают свое настоящее богатство. Ибрагим приготовился к возможному обыску с раздеванием. Прежде чем идти к форту, он спрятал свои деньги на поле недалеко от автобусной остановки. Единственной ценной вещью, которая была заметна, был усыпанный драгоценностями кинжал. Глаза Джалуда перестали бегать и остановились на оружии.

   - Это серьезная просьба, - сказал Джалуд. - Я очень рискую. Так что это должно быть так же важно для меня, как и для тебя. Жест за жест.

   Надо было мне спрятать и этот проклятый кинжал, подумал Ибрагим.

   - У меня нет ничего, чем можно сделать жест, - сказал Ибрагим. - Аллах знает: нельзя раздеть голого.

   - Может быть, мои глаза меня дурачат, - ответил Джалуд, не отводя глаз от кинжала.

   - Это моя честь.

   - Хранители чести - это люди с золотыми нитями в одежде.

   Оскорбление укусило.

   - Это цена, которую я не могу заплатить, - сказал Ибрагим.

   - Я, конечно, могу его у тебя просто забрать, и у тебя вовсе не останется чести. Где была твоя честь, когда надо было защищать свою деревню? Катись отсюда, пока у тебя цел язык и ногти на руках.

   - Полковник Джалуд, я буду настаивать, чтобы вы позволили этому человеку увидеть свою деревню.

   Джалуд откинулся в кресле и закрыл подлокотник, на который он швырнул свой ремень с пистолетом.

   - Ну ладно, это мой дерьмовый день. Пусть собака пойдет на крышу и полает на свою деревню. У нее пять минут. - С жестом, обозначающим "царское" позволение, Джалуд вернулся к бумагам на столе.

   Ибрагим плюнул на пол, и плевок пришелся на носок ботинка полковника. Едва он двинулся к двери, Джалуд вскочил на ноги.

   - Влагалище твоей матери - верблюжий оазис!

   Ибрагим вернулся к столу Джалуда и положил пальцы на рукоятку кинжала. Он выхватил его из ножен так стремительно, что никто не успел схватиться за пистолет. Острие вонзилось в стол полковника так, что дерево треснуло. Пальцы Ибрагима вцепились в край стола, глаза его глядели прямо в глаза Джалуда.

   - Возьми, - с вызовом сказал Ибрагим.

   Глаза Джалуда метнулись к тонко улыбающемуся Честеру Бэгли. Бэгли вечно вертится возле него со своими мягкими, любезно настаивающими "просьбами". Это же не просьбы, это приказания! Он кипел гневом на англичан за их власть над его войсками. С другой стороны, ему не хотелось пройти через еще одну оборону форта без Бэгли. Его, великого полковника Джалуда, запугивает крестьянин! Если Бэгли захочет, Джалуда могут обидеть и унизить.

   Полковник попытался набраться мужества, чтобы дотянуться до воткнутого кинжала, но мужества не было. Он плюхнулся в свое кресло.

   - Пойдемте, - сказал Бэгли, освобождая кинжал и возвращая его Ибрагиму. - Я лично сопровожу вас на крышу и обратно к вашему автобусу.

   Рука полковника Джалуда угрожающе потянулась к телефону, но англичанин мягко взял трубку из его рук и вернул ее на место. Когда Ибрагим выходил из кабинета, Бэгли повернулся от двери и взглянул на Джалуда, остававшегося в полушоке.

   - Зачем, черт возьми, все вы из всего затеваете эту кровавую игру? - сказал он и захлопнул дверь за собой.

  

   Глава седьмая

   Я Ишмаель,

   А ты смеешься и говоришь,

   Кто этот маленький глупый крестьянский мальчик?

   Но прежде чем твой смех захватит тебя... вспомни...

   Я был в Эдеме

   Я видел величие

   Какого тебе не видать

   Все твои годы

   И при всем твоем уме

  

   Ужасно тихо

   Не движется ничто живое

   Кроме капли утренней росы

   И змеи, скользящей из своего гнезда,

   Чтобы погреться в теплых лучах

   Тихо, так тихо, так тихотихо

  

   Но ты не бываешь одинок

  

   Ночные твари, летучие мыши и совы

   Простились с нами

   И в вышине

   Стервятник, коршун

   Канюк или орел

   Принимается за свое патрулирование кругами

   Скользя на волнах поднимающегося кипящего воздуха

   Потом... накреняется... кричит... хватает

   Зазевавшегося зайца

  

   Утренняя прохлада уступает место

   Безжалостному легиону всепожирающей жары

   Я отправляюсь к нашему источнику

   Извергающему прохладную, чистую чудесную воду

   И вижу парад маленьких лисичек

   И диких ослов и коз

   И надменных туров

   Они радостно поглощают воду

   Мы всегда сведены вместе

   Шакалом и гиеной

   Их жутким кровожадным лаем и воем

   Я ухожу

   А газель пробегает мимо быстрее падающей звезды

  

   И даже в пламени полдня

   Когда кажется все мертво

   Я не одинок

   Геккон, ящерка и хамелеон

   Это мои добрые друзья

   Я зову их по именам

   Когда они чистят нашу пещеру от сороконожек

  

   Я видел как полдневный горизонт за Иорданом

   Вдруг почернел

   Когда низкий далекий гул переходит в грохот

   И плотная стена саранчи

   Обрушивается подобно мстящему войску

   Над морем

   И разбивается о горную скалу

  

   Ты никогда не одинок

  

   А вечером я вылезаю из пещеры и забираюсь высоко

   На выступ скалы это мой выступ

   Отсюда мне видно гору Нево

   Над Мертвым морем

   То место где Моисей смотрел на Землю Обетованную

   И умер...

   Темное небо светлеет

   Вода превращается в ужасную лазурь

   И пурпур течет в жилах через бесплодные горы

   И все они сплавляются вместе

   В неистовстве внезапных красок

   Гимне умирающему солнцу

  

   И вот уже темнее темноты

   И каждую ночь

   Чистота десяти триллионов звезд

   Не запятнанная светом людей

   Насмешливо выставляется

   Задавая вопросы

   Над которыми людям остается лишь думать

   Иногда ночью я считаю сотню комет

   Мчащихся от бесконечности к бесконечности

   И теперь я так же вечен как они

   Я пустыня

   Я бедуин

  

   И ты все еще думаешь что я маленький глупый крестьянский мальчик?

   Ну, ты никогда не увидишь моей пещеры и моей скалы

   Но помни

   Величайшие древние знали о моей пещере

   И сидели на моей скале

   И видели звездный дождь

  

   Что за сокровища спрятали ессеи в глубине моей пещеры?

   Какой потерпевший поражение иудейский мятежник бежал сюда от римлян?

   Я сижу на троне где сидел царь Давид

   Когда бежал от Саула

   Я сижу где сидел Иисус

   Уйдя в пустыню

  

   Я знаю то что тебе не узнать никогда

   И когда меня призовут в рай

   Наверно Аллах позволит мне вернуться к этой пещере и к этой скале

   Навсегда...

  

   Мы, арабы, - люди бесконечно терпеливые. Добавьте это к природному недостатку целей и стремлений - и вот вам сочетание обстоятельств, сделавшее нашу жизнь в пещере довольно приятной. По крайней мере так было вначале. У нас был запас продуктов на несколько месяцев, дрова, вода и мелкие звери и птицы в дополнение к нашей диете.

   Обычные заботы - сбор дров, охота, охрана, ежедневные прогулки к источнику. Мы построили из камней несколько запруд. Когда верхняя заполнялась, вода перетекала в следующую, а оттуда в следующую. Пойманная вода в конце концов оказывалась в цистерне, сделанной в плотной породе, и здесь могла сохраняться сколько угодно.

   Большей частью мы восхитительно бездельничали. Часто, когда полуденная жара делала труд невозможным, мы разбредались по своим выступам, карнизам и нишам, и просто часами глазели на море и пустыню.

   Я лучше узнал своих братьев. Камаль, наверно, затаил неприязнь ко мне за то, что я занял его место в естественном семейном порядке. Но ему не хватало и изобретательности, и храбрости, чтобы тягаться со мной. В знаниях он дошел до предела своих возможностей и был обречен на посредственность. Ему за двадцать, и он лишен честолюбия, го-товый вечно чахнуть в пещере, если уж такова воля Аллаха. В своей семье он также не был хозяином. Курятником тайно правила Фатима. Мне Фатима очень нравилась. Она смешила нас и была способна вести дом так же, как Агарь.

   Трое из четырех наших женщин стали настоящими узниками пещеры. Преодолевать веревочную лестницу было непросто. Маму втаскивали и опускали на блоках, и однажды веревка лопнула и она упала с высоты десяти футов. К счастью, она упала на свой мягкий зад. Фатима и Рамиза, забеременев, больше уже не покидали пещеру. Они не возражали, ведь арабские женщины даже в обычные времена редко оставляют пределы своего дома, и то лишь для того, чтобы сходить к колодцу и к общественной пекарне. А за пределами деревни они могут быть только в сопровождении мужчины - члена семьи. Это Сунна, наш обычай.

  

   Беременность Рамизы заботила моих братьев, опасавшихся, как бы ребенок мужского пола не разрушил семейную династию. Я-то не слишком беспокоился. Мы ведь жили в пещере, вдали от всего человечества, и что мог отобрать у нас новый единокровный брат?

   Меня больше интересовал Сабри. Мне лично он нравился. Он был очень умный и подавал всякого рода превосходные идеи, хотя я был рад, что он всетаки не настоящий брат, и мне хотелось бы, чтобы он не был таким толковым.

   Свободного времени было так много, что Омар и Джамиль частенько разыскивали меня, чтобы я учил их читать и писать. Хаджи Ибрагим сначала насмехался над этим, но, не имея настоящего повода возражать, позволил урокам продолжаться. Тогда-то я получше и узнал их.

   Омар приближался к своему двадцатилетию. Его научили торговать у нас в лавочке и работать в кафе и магазине. Кажется, быть рабочей пчелкой устраивало его больше всего. Выполняя поручения, выстаивая лишние дежурства, делая лишние ходки к источнику, он получал похвалы от всех нас и по временам внимание отца. Такая награда, кажется, была ему достаточна. Он был прост, учился медленно, и судьба его - так и быть обыкновенным всю жизнь. В семейном порядке вещей он не представлял для меня угрозы.

   Другое дело Джамиль, возрастом между Омаром и мной. В семье он всегда был темной лошадкой, загадкой. Он был самый неразговорчивый, наименее дружелюбный и самый замкнутый. По возрасту и положению в семье Джамиль был обречен быть пастухом, а позже крестьянином, потому что когда настала моя очередь пасти, я от этого отвертелся - пошел в школу. Думаю, Джамиль втайне невзлюбил меня за это. Мы никогда не дрались, но он бывал угрюмым и уходил в себя.