Geum.ru

Л. соболев его военное детство в четырех частях

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 87. Деньги
Часть четвертая. Мирная жизнь
Подобный материал:
1   ...   77   78   79   80   81   82   83   84   85

Глава 87. Деньги



Как-то Ленька с Генкой и Славкой Друговым играли в люру возле Славкиного дома. Небо хмурилось, и слегка накрапывал дождь. Поэтому друзья были в ботинках, что было удобно для этой игры. Стояло полное безветрие, и люра очень хорошо слушалась удара. Подошли братья Подымовы и подключились к игре. Через несколько минут пошел дождь. Расходиться по домам не хотелось, и кто-то спросил: «Где бы спрятаться от дождя?» Ленька, как всегда, с готовностью предложил выход: «Пошли ко мне. Дома никого нет. Мама на работе, бабушка где-то ходит. Эдик на секции».

Все тут же побежали в землянку и продолжили игру на кухне. Было тесно. Пятачок, образованный столом, сундуком, печкой и кроватью, вмещал только одного играющего. Остальные стояли в проходах, дожидаясь своей очереди. Через несколько минут игры у Феди люра, отлетев от неудачно подставленного ботинка, упала за сундук. Люра у двоюродного брата Вовки была самая красивая, сделанная из козлиной шкуры. Не желая с ней расставаться, Федя стал прыгать вокруг сундука, то ложась на него, чтобы залезть рукой в щель между ним и стеной, то падая на пол перед ним и пытаясь подлезть под него ладонью.

Наконец, сообразив, что нужно какое-то приспособление, Федя оглянулся на печь, увидел кочергу, схватил ее и, опустившись на колени, начал лихорадочно выгребать кочергой из-под сундука все, что там было. А были там залежи пыли, паутины, обрывки каких-то бумаг и тряпок, пропавшие ложки, вилки и ножи. Ленька с ужасом смотрел на растущую гору мусора и удивлялся тому, как они жили рядом с таким рассадником заразы. Мусора становилось все больше, но люра не появлялась.

И вдруг кочерга застряла. Федор начал двигать ею влево, вправо, медленно вытягивая наружу какой-то негабаритный предмет, оказавшийся под сундуком. Ленька с любопытством наблюдал за кочергой и думал: «Что там еще может быть?» Через мгновение из-под сундука показалась грязная тряпка, завязанная в узел и прячущая что-то в своем нутре. Федор отбросил кочергу и, будто коршун, почуявший добычу, лихорадочно набросился на тряпку, развязывая ее узлы. Он даже забыл встать с коленей, таким заразившись азартом! И, как выяснилось, не зря. Он уже знал, что держит в руках – пальцы нащупывали что-то знакомое.

Разорвав узлы, он развернул тряпку и открыл пачку красных купюр. Ленька не знал и не понял сначала, что это такое. Помня о вечных жалобах бабушки на отсутствие денег, Ленька и подумать не мог, что этот узелок может иметь к ней какое-то отношение. Что касается маминых денег, то Ленька уверен был, что она бы не стала хранить их таким способом. Он слышал о ее мечтаниях насчет постройки деревянного дома вместо землянки, но знал и то, что она все покупала в автохозяйстве, а деньги за покупки с нее вычитали из зарплаты. Кроме того, она и работает в автохозяйстве всего год, какие тут могут быть накопления для дома?

Все эти мысли, мгновенно промелькнув в Ленькиной голове, еще не поселили в ней уверенности, что деньги принадлежат его семье. Он понимал, что землянка, кухня, сундук - все принадлежало им. Но это почему-то не убеждало его, что и деньги автоматически становятся собственностью семьи. Ленька с недоумением посмотрел на толстую пачку купюр и, не зная, как надо реагировать на находку, осипшим голосом попросил Федора: «Положи деньги обратно. Они не твои и не трогай». Но тот, дрожа от волнения, и не думал выпускать из рук добычу. Сам еще не зная, что он хочет и будет делать с этой неожиданной находкой, ушлый парень первый же свой жест рассчитал очень верно. Нельзя было вызывать зависти и ажиотажа. И он знал, что для этого надо сделать.

Быстро вскочив на ноги, Федя выхватил из пачки и по очереди сунул каждому из ребят по одной купюре. Они были красного цвета и назывались «тридцатки». Остальную пачку он затолкал в карман своих штанов. Ленька, оказавшись с купюрой в руках, все же пытался остановить Федора: «Не надо трогать. Положи назад». Но не тут-то было. Федя, забыв о своей люре, весь дергаясь от волнения, ринулся к выходу, увлекая всех призывным кличем: «За мной, на рынок!» Ленька, влекомый общим порывом, едва поспевал за Федором. Задыхаясь на бегу, он пытался что-то внушить этому откровенному вору: «Федя, мне ведь попадет. Давай, вернемся и положим все на место».

Но Федя, шагая быстрее всех, успокаивал его: «Не дрейфь! Никто ничего не узнает! А мы зато сейчас гульнем на рынке так, что тебе и не снилось!» До рынка они добежали быстро. Перед воротами Федя остановился, обернулся и объявил пришедшую ему гениальную и подкупающую мысль: «Свои деньги не тратьте. Они ваши. Тратить буду я. С чего начнем? Арбузы, дыни, колбасы? Выбирайте». Со всех сторон раздалось: «И арбузы, и дыни, и колбасы – мы все хотим!» Дальше их фантазия не пошла.

Ленька слышал эти восторженные голоса, но они не доходили до его сознания. Его голова была как в тумане. Догадываясь, что свершилось что-то ужасное и что он в этом происшествии, может быть, главный виновник, Ленька все еще лелеял надежду на то, что все это его не касается и что деньги под сундуком оказались случайно, и что дома никто даже не обратит внимания на случившееся. А то, что скрыть случившегося не удастся, Ленька уже понимал. На полу осталась кочерга, валялись горы мусора, дом не закрыт, все двери на распашку.

Первый, кто войдет в дом, сразу все увидит. И будет, конечно, это бабушка. И если эти деньги ее, а, как бы Леньке не хотелось, он понимал, что это ее деньги, то реакции от нее можно будет ждать какой угодно. Пока эти мысли мелькали в его голове, Федя мчался по рынку, увлекая за собой всю ватагу соучастников преступления. На ходу покупая и расплачиваясь, он вручил одному спутнику арбуз, второму дыню и помчался к мясному прилавку в крытый павильон.

Свернув налево к колбасному изобилию, Федор бросил небрежно продавцу: «Пять кругов московской сырокопченой». Раздав каждому по кругу, он выбежал из павильона. «Пошли в тень», - скомандовал он. У него с собой оказался нож, которым он распластал на скобки арбуз и дыню. Когда все наелись до отвала, Федя встал. У каждого в кармане была красненькая тридцатка, а в руках – круг копченой колбасы. Федя уже успокоился и, приняв какой-то план, объявил: «Ладно, ешьте свою колбасу, а я пойду. У меня дела есть кой-какие. Вечером встретимся. Не дрейфь, братва, все будет в норме!» Последние слова относились, прежде всего, к Леньке, но по голосу говорящего чувствовалось, что он успокаивает и себя самого. Видно, начинал понимать суть происшедшего.

Ленька сидел понурив голову, уже на сто процентов осознавая свою вину в случившемся, и думал только об одном: «Как появиться дома? Что сказать? Чего ожидать?» Ответа он не находил ни на один вопрос. Федя скрылся. Остальные поднялись и молча побрели с рынка домой. Набитые желудки всех остудили и начали приводить в чувство. Для колбасы в желудках не было места, ее положили за пазуху. Вряд ли она кому-то согревала душу. По лицам друзей видно было, что каждый уже понял неблаговидность поступка, в котором только что участвовал.

Шли всю дорогу молча. Так же молча разбрелись по домам. Когда Ленька вошел во двор, двор был пуст. Пройдя через весь двор, по дорожке, которая никогда не была такой длинной, он сразу свернул в избу. «Преступника всегда тянет на место преступления». Этой поговорки Ленька еще не знал, но ноги сами, помимо его воли, доказывали ее справедливость. Он остановился перед сундуком в тайной надежде увидеть брошенную на пол кочергу, вытащенный из-под сундука мусор – все в том виде, как он оставил здесь эти следы преступления всего час тому назад. Но пол был чист. Идеально чист! Все раскрылось!

Назад уже ничего не вернуть! Что делать? Куда спрятаться? Чувствуя приближение часа расплаты, Ленька оглянулся на печку, переступил порог второй комнаты и полез под бабушкину кровать. Он отодвинулся к самой стене, втиснулся в нее спиной, попытался расплющиться и слиться со штукатуркой. С кровати чуть ли не до пола свисало покрывало и кружевная накидка. Леньке хотелось чувствовать себя здесь в безопасности, но у него не получалось. Его бил озноб. Он ждал возмездия с минуты на минуту. И оно скоро явилось.

Оно явилось в образе бабушки. Ленька услышал ее шаги от самого порога сеней. Каждый ее шаг ударом вонзался в его голову – виски сдавило болью. Она не скрывала своей злости и ненависти. Голос ее был твердый, действия продуманы и безжалостны. Покрывало поднялось над кроватью, перед глазами у Леньки возникла кочережка. Та самая кочерга, свидетельница всего случившегося. Ленька закрыл от нее лицо руками. Бабушка, даже не разбираясь за что его цеплять, стала тащить вора из-под кровати на свет и суд божий.

Леньке было больно, но сильнее боли были дрожь и страх. Голос бабушки только изрыгал короткие ругательства: «Ах, ты, ворюга! Бандит проклятый! Безотцовщина! Знала я, что добра от вас не будет! Но такого не ждала! Нехристь ты окаянный!»

Сыпля подобными словами, она, наконец, крепко подцепила Леньку кочергой за пояс и выволокла на свет из-под кровати. Тут же, боясь, что он вырвется из ее рук, бабушка крепко ухватилась левой рукой за его левую руку, подняла правой рукой с пола заранее припасенный мешок и начала хлестать им Леньку по спине.

Острота и боль ударов пронизала его насквозь. Как потом выяснилось, в мешок было положено несколько, разбитых по этому случаю, кирпичей. Мешковина не очень-то сглаживала острые углы и силу ударов от кирпичей. Бабушкина рука была тверда, решительность подогревалась ненавистью, которую вызывал этот воришка, разрушивший всю ее многолетнюю мечту. Из ее отдельных слов Ленька узнал, что в узелке давно уже хранилось шестьсот рублей, отложенных на покупку барана. Она, оказывается, всю жизнь мечтала о курдючном баране и даже договорилась о его покупке глубокой осенью, перед зимой, сразу на убой.

А теперь ее мечте не суждено было сбыться! Спина у Леньки горела огнем! Боль после каждого удара разрывала грудную клетку. Он чувствовал прилипшую к спине рубаху. Бабушка остановилась, когда увидела, что серая в мелкую клеточку рубашка вся стала красной. Может быть, она вспомнила сцену с зеленым помидором и объяснения со своей дочерью? Остановилась, но выпускать Леньку из рук не собиралась. Крепко держа его перед собой теперь уже двумя руками, она трясла его за плечи и начала задавать, наконец-то, нужные вопросы: «Где деньги? Кто нашел их под сундуком? У кого они сейчас? Говори, все равно узнаю! Не успели еще все потратить!? На колбасу много не потратишь! А то, может, отдали кому? Говори, убью!»

Ленька, вконец обессилев, еле удерживаясь на ногах, не собираясь никого выгораживать, да к тому же окончательно осознав не только свою вину, но и вину тех, кто ел на бабушкины деньги арбуз и дыню, кто прятал за пазухой круги колбасы, перечислил всех участников его позора. Бабушка, прежде чем действовать, еще уточнила у него: «Кто выгреб деньги? А, Федька Подымов! Знаю этого жулика! У него, значит, они теперь? Сколько он раздал? Каждому по тридцатке? Ну-ка, пошли к Подымовым!»

Она как в клещах держала Ленькину руку и чуть ли не бегом тащила его к главному жулику. Не останавливаясь, она сходу толкнула калитку. Та оказалась, как всегда, запертой. Тогда бабушка остервенело начала барабанить в нее. Вскоре калитка распахнулась, и перед ними появился хозяин дома. Бабушка, как орлица, сразу налетела на него: «Отдай деньги, кулак, или в тюрьму сядешь! Мало тебя пощипали, хочешь, чтобы и самого увезли?» Похоже, он искренне удивился: «Что случилось? Какие деньги? Объясни толком. Ей богу, ничего не знаю». Из дверей появилась его жена. Выглянул и тут же скрылся Вовка. Бабушка не поверила в непричастность хозяина: «Ах, он не знает! У Федьки и Вовки своего спроси! Если тебе не отдали, значит, у них еще деньги! Шестьсот рублей в узелке украли! Вот, Ленька наш, тоже с ними был».

Хозяин побледнел. Он явно испугался. Испугался правде, в которую сразу поверил. Если это так, то сидеть ему в тюрьме. Он знал, что после раскулачивания любая жалоба на него обернется тюрьмой. Не слушая больше бабушку, он резко повернулся и, хромая больше обычного, быстро пошел к дому. Раздался его грозный рык: «Федька, Вовка, ну-ка подите сюда!» Те вылезли из сарая, где пытались спрятаться. Не рассусоливая, хозяин сразу взял быка за рога: «Где деньги? Выкладывайте все сюда! Куда спрятали? А ну, тащите ко мне! И чтоб до копейки! Да побыстрее!»

Скоро узелок с деньгами был в его руках. Вместе с бабушкой они пересчитали всю пачку. Не хватало стадвадцати рублей. После совместных подсчетов выяснили, что по тридцатке осталось у Леньки, Генки и Славки. Тридцатку оставили на рынке. Вырвав узелок из рук Подымова – старшего, бабушка схватила Леньку за руку и, не сказав ни слова на прощание, потащила его к Генке. Генка уже ждал их. Он, как потом выяснилось, видел их идущими к Подымовым и уже знал, что обратным ходом они зайдут к нему. Чтобы не втягивать в неприятную историю своих многочисленных родственников, Генка крутился во дворе и держал наготове руку в кармане. Как только бабушка распахнула калитку, всегда открытую, в отличие от подымовской, Генка, не дав ей рта раскрыть, тут же протянул в ее сторону зажатую в кулаке тридцатку. Бабушка, не задавая вопросов, выхватила купюру и повернула назад.

Ленька висел на ее руке. Оставался Славка Другов. Он был дома и не собирался сопротивляться или прятаться. При виде Леньки с бабушкой, он все понял и тут же протянул им «свою» купюру. Войдя в свою избу, бабушка, все еще не веря внуку, зло спросила его: «А ты куда девал тридцатку?» Ленька молча запустил руку в карман и вытащил из него смятую бумажку. Он за все время экзекуции о ней и не думал, и не вспоминал. Теперь, протягивая бабушке красную купюру, Ленька подумал о ней как о чужой, ему не принадлежавшей и безразличной. И вернул он ее именно с таким чувством. Взяв тридцатку, бабушка, наконец, выпустила его руку из своей.

Она вдруг, как на подкошенных ногах, растратив все силы, и физические, и душевные, тяжело опустилась на табуретку. Положив все деньги на стол, стала медленно их считать. Видно, убедившись, что все деньги, кроме истраченной тридцатки, на месте, она крепко связала их в узелок и молча вышла из избы вместе с ним. На Леньку она даже не оглянулась. Он ей больше не был нужен. А он от полного бессилия не знал, что делать. Только теперь он в полной мере ощутил свою спину. Ему казалось, что там не спина, а сплошная рана. Он боялся пошевелиться – при малейшем движении он невольно вскрикивал.

Рубашка начинала присыхать к спине, и малейшее ее движение вызывало режущую боль. Снять бы ее, но как? Руки, не то, что поднять их, случайным движением дергали рубашку, отрывая ее от подсыхающих ран. И что там, под рубашкой? А кто обработает раны? Лечь бы сейчас и уснуть – ноги не держат. Но потом вообще рубаху от спины не оторвешь. Он, с трудом удерживая спину в прямом состоянии, опустился на табуретку. Вяло текли угрюмые мысли. Ленька, виноватый, пристыженный, униженный и избитый, покачивался на табуретке и думал: «А, что, пожалеть разве себя? Вот он я бедный, несчастный. Сижу тут один, ни жив – ни мертв. И никто не пожалеет. Вляпался в скверную историю и никому до меня нет никакого дела. Будто я один на белом свете. Некому ни успокоить, ни утешить. А как теперь в глаза людям смотреть? Все ведь теперь знают, что я вор. И свои и чужие! Весь город! Жить не хочется! Стоп! Остановись, подумай и рассуди спокойно. Уже не маленький, чтобы жалеть себя. Это раньше, когда мать наказывала, от обиды хотелось умереть. Вот умру, думал, тогда узнаете, тогда пожалеете, что наказали, что сильно обидели и что не любите. Да, тогда поздно будет! Глупости это все! Так только несмышленыши думают, да слабовольные! Дети, одним словом! Давно ведь уже знаю, что жалость к себе последних сил и разума лишает, еще больше унижая и делая неспособным к самоанализу. А он в такой ситуации очень важен. Так что жалости мне ни от кого не нужно. Виноват, значит терпи и делай выводы. А вывод простой – не развешивай в следующий раз уши. Не будь олухом. Не доверяй первому попавшемуся. Умей отказать и на своем настоять. И смотри людям прямо в глаза, даже, если виноват. Этим только покажешь всем, что вину осознал, пережил и готов искупить своим хорошим и правильным поведением».

Эти заклинания ему пришлось выполнить уже через несколько минут. На его счастье во дворе через окно промелькнул силуэт брата. Эдик вошел веселый, нагруженный фехтовальным снаряжением. Начав что-то возбужденно говорить Леньке, он сразу осекся и в испуге спросил: «Что случилось? Почему ты так сидишь? Говори, что со спиной?» Ленька, не имея сил объяснять, попытался пошутить: «Вот, опять жду тебя, чтобы ты спину мне обработал. Сам не могу – не достаю. Давай быстрей, а то рубашка присохла к спине».

Эдик, видя что Ленька свои шутки произносит чуть ли не сквозь слезы, не стал терять времени на расспросы. Достав бутылку водки, он отлил из нее немного в блюдце и окунул в него чистый носовой платок. Не отжимая платок, он стал осторожно прикладывать его к засохшим пятнам на Ленькиной рубашке, размачивая их. Закатывая рубашку снизу, он сантиметр за сантиметром поднимал ее вверх и освобождал спину. Ленька терпел, постанывая. Когда вся рубаха была поднята, Эдик не удержался: «Ужас! Сплошное месиво! Кровь, лохмотья кожи, коросты и синяки! Кто тебя так отделал, опять твоя любимая бабушка? Я сейчас убью ее!»

Но Ленька вовремя охладил брата: «Спасибо, не надо. На этот раз я действительно виноват и, причем, очень сильно. Ты лучше обрабатывай спину, обрабатывай. А я тебе обо всем расскажу. Ты должен знать. Только маме не говори, чтобы не огорчать ее. Если бабушка сама ей расскажет, то пусть так и будет. А ты молчи. Только разведи марганец и растолки побольше белого стрептоцида. А я лягу на живот и буду говорить. Сил уже нет сидеть. Да и стрептоцид у сидящего будет сыпаться». Пока Эдик разводил марганец и толок таблетки стрептоцида, Ленька улегся на живот и стал дремать.

Он уже начал засыпать, когда Эдик разбудил его прикосновением к спине смоченным в марганце платком. Было больно, но Ленька знал, что надо терпеть и не дергаться. Еще на влажной спине стрептоцид держится лучше. Потом подсыхает, образуя крепкую корку. Коротко, опуская позорящие его подробности, Ленька рассказал брату о сути происшедшего. Эдик молчал. Ленька чувствовал колебания брата в оценке событий. Ему и реакция бабушки стала понятна, и желание осудить ее за такую жестокость, проявленную к внуку, не проходило. В конце концов, сраженный признанием Леньки в том, что виноват во всем только он и никто другой, Эдик успокоился, не желая умалить чувства самопожертвования младшего брата.

Обработав Ленькину спину, Эдик прикрыл ее сухой простыней и велел: «Спи. Тебе надо отдохнуть и забыть обо всем». Ленька сразу уснул и, причем на всю ночь, не проснувшись даже на ужин. Наутро, увидев мать, оставшуюся дома, Ленька не понял, знала она о случившемся или нет. Во всяком случае, сама она его не расспрашивала ни о чем. И он был благодарен ей за эту деликатность – ему не хотелось матери рассказывать о бабушке, то есть о ее матери, как о злодейке, не упомянув о себе, как о воре. Самое лучшее в его ситуации было обойтись без объяснений. И мать дала ему такую возможность.

А что касается воровства, так это происшествие в детстве на всю жизнь так его напугало, что он с тех пор как огня боялся ненароком быть уличенным даже в намерении украсть, а не то что бы в самом деле взять чужое, или даже поднять что-либо на улице. Когда он бывал в гостях у родственников, а бывал он у многих из них и часто, то даже к книжному шкафу боялся подойти, а не то что бы книгу взять с полки без разрешения. Даже у себя дома он не позволял себе трогать вещи ни детей, ни жены. У чужих же людей, знакомых и сослуживцев Ленька передвигался по квартире только по их приглашению, в противном случае оставался у порога в течение всего визита к ним.

Как-то на одном из пляжей Черного моря, уже собираясь уйти, он поднялся с топчана и в метре от него, в песке увидел чьи-то наручные часы. Ленька долго спрашивал у рядом лежавших, не их ли это часы. Все отказывались. Многие посматривали на него с усмешкой. Кто-то предлагал взять часы себе и «не мучиться». Тогда он пошел к будке спасателей, отдал им часы и попросил их объявить о находке по громкоговорящей связи. Те с готовностью согласились и взяли часы. Ленька, уходя с пляжа, долго прислушивался, не прозвучит ли объявление, но так и не услышал его. Он шел и оправдывал спасателей: «Наверное, радиоустановка сломалась. Вот починят ее и объявят о находке». Ему самому себе не хотелось признаваться в своей наивности и нечестности спасателей. А тем более не хотелось жалеть, что не взял находку себе.

А самого Леньку, его семью, квартиру, дачу, гараж, машину грабили, обворовывали, обманывали, поджигали, кажется, всю жизнь. Первый раз у него украли подаренные мамой в честь окончания десятого класса часы «Победа» и тоже на пляже. Только не Черного моря, а его любимого Тобола. Он, в радостном возбуждении по поводу окончания школы, сложил все свои вещи на травке и вместе с друзьями - одноклассниками рванул к воде. Когда стали одеваться, карман, в котором лежали часы, оказался пуст. Было обидно – мамин подарок! А самый последний ущерб нанесла ему серия поджогов на даче и в гараже. Сгорела машина, баня, теплица, веранда. В промежутке между первым и последним была масса подобных случаев, но Ленька не перестал быть лопухом или, выражаясь более уважительно, не потерял веру в людей. Оказывается, человек упорно цепляется за эту «веру в людей», чтобы не утратить смысла самой жизни – в самом деле, как жить среди людей, не веря им, - хотя жизнь бьет его за эту самую веру в нее нещадно и на каждом шагу.

Часть четвертая. Мирная жизнь