В. П. Макаренко бюрократия и сталинизм

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Педагогика сегодняшнего и завтрашнего дня, 93.42kb.
• Виталий Семенович Макаренко (1895-1983). Мой брат антон семенович. [Воспоминания], 697.94kb.
• Социальная организация и бюрократия основные вопросы Организация: сущность и характерные, 230.75kb.
• Антон Семенович Макаренко Педагогическая поэма, 7312.23kb.
• 1. биография а. С. Макаренко, 329.71kb.
• Частичная библиография сталинизма часть I источники, 461.87kb.
• Алексей землянский мастер, 142.59kb.
• Курс лекций: Учеб пособие, 8.8kb.
• «классовая борьба, сталинизм, постмодернизм». Обсуждение статьи д. Бенсаида, 378.13kb.
• А. С. Макаренко Положение о x международном конкурс, 358.8kb.

229


одни и те же виды продукции учитывались дважды и трижды на различных стадиях обработки статистических данных. На основе такого учета возникали ни о чем не говорящие глобальные результаты. Ими время от времени пользовалась бюрократия для доказательства преимуществ социализма перед капитализмом. Объем сельскохозяйственного произ­водства систематически фальсифицировался, особенно после катастрофических последствий первых лет коллективиза­ции. Остается неясным, в какой степени Сталин и другие члены правительства знали действительное положение дел в стране.

Спасением от реальной нищеты населения становились все новые и новые аресты и репрессии. Рабочий класс попол­нялся за счет сельского населения, изгнанного из деревни. Инженеры или агрономы, заикнувшиеся о невыполнимости поставленных планов, обвинялись в саботаже. В 1932—1933 гг. в результате коллективизации вспыхнул страшный голод. Он унес несколько миллионов жизней. Голод 1891—1892 гг., радикализировавший интеллигенцию и повлиявший на раз­витие освободительного движения, не шел ни в какое сравне­ние со сталинским голодом.

Зато пропаганда в это же время твердила, что страна переполнена саботажниками, вредителями, скрытыми кула­ками и подкулачниками, злорадствующими интеллигентами старого покроя, троцкистами и агентами мирового империа­лизма. Голодающий человек запросто мог попасть в конц­лагерь за воровство для себя или детей горстки колхоз­ного зерна. Участились случаи людоедства. Лагеря росли как на дрожжах и окончательно стали звеном социалистиче­ской системы хозяйства. Как правило, они создавались там, где условия труда и жизни были невероятно тяжелыми,— на Севере и в Сибири.

И все же тяжелая промышленность развивалась. Ценою громадных мук, эксплуатации и насилия. В хаосе псевдопла­нирования и официальной лжи. Второй пятилетний план был намного более реален, нежели первый. Именно в эти годы были созданы основы индустриальной мощи страны.

Данный факт до сих пор используется как главный аргу­мент оправдания сталинизма его внутренними и внешними сторонниками. Не только коммунисты, но и многие буржуаз­ные политические лидеры и ученые до сих пор считают, что сталинский социализм был попросту формой, с помощью которой отсталая Россия относительно быстро прошла эпоху промышленной модернизации. И в этом состоит «историче­ский смысл» и оправдание сталинизма.

Действительно, в 30-е гг. было построено много промыш­ленных объектов, особенно в сфере тяжелой и военной про­мышленности. Эти объекты строились на основе использо­вания массового полицейского принуждения и подневоль­ного бесплатного труда. Побочным следствием таких мето-

230


дов стало опустошение культуры и укрепление чисто поли­цейского режима. Поэтому, утверждение: все человеческие И материальные затраты были оправданы — по меньшей море голословно. Есть ли критерии, на основе которых можно сравнивать «расход людей и средств» для индустриализа­ции страны, на который пошел Сталин, с затратами других политических лидеров, формулирующих те же цели? Или же социалистическая индустриализация, осуществленная под руководством Сталина, не имеет себе равных в истории с точки зрения таких расходов? И потому сама по себе является критерием и даже недостижимым «идеалом»?

На эти вопросы пока нет ответов. Но нет и никаких эмпирических данных для противоположного суждения: страна могла создать свою промышленность иным, т. е. ле­нинским способом. Истории известны различные методы индустриализации. Все они так или иначе связаны с со­циальными расходами. Однако трудно найти метод, анало­гичный сталинскому.

Существует мнение, что западно-европейский способ ин­дустриализации не мог быть применен в России и других слаборазвитых странах, поскольку страны Западной Европы выкачали большое количество средств из колоний к началу индустриализации. Но и этот аргумент не подтверждается фактами индустриализации стран, до недавних пор находив­шихся на периферии технической цивилизации. Япония, на­пример, смогла стать индустриальной страной (правда, не без больших материальных расходов), ничуть не заимствуя советский опыт индустриализации.

Видимо, следует исходить из того, что до революции Россия была страной бурного и интенсивного развития про­мышленности. Однако империалистическая война, револю­ция и гражданская война затормозили это развитие. Темпы промышленного роста в последние два десятилетия царского режима были достаточно высокими. После революции они резко упали. И только спустя несколько десятилетий кривая промышленного роста возвращается к прежним показате­лям. Сталинская индустриализация приходится на низшую точку кривой. Она была связана с миллионами жертв и раз­рухой общества. Утверждать, что все эти жертвы были не­обходимы для того, чтобы Россия с запозданием на десятки лет вернулась к дореволюционным темпам промышленного развития — не более, чем историософская фантазия.

Таким образом, если кто-то вслед за Гегелем думает, что исторический процесс обладает некой имманентной целе­сообразностью, независимой от намерений его участников, и что история имеет некий скрытый смысл, который прояв­ляется задним числом, то тогда такому мыслителю нужно иметь мужество принять следующее утверждение: главной целью революции в России было не освобождение труда, не воплощение в жизнь гуманистических принципов марксиз-

231


ма, связанных со свободным развитием каждого индивида, и не социалистическая индустриализация. Единственным смыслом революции, если принять фаталистический подход к истории советского общества, было укрепление и расшире­ние силы государства и связанной с ним бюрократии. С этой точки зрения, сталинский режим, без всяких сомнений, был намного эффективней царского режима.

Уже шла речь о том, что прежде всего была подавлена воля к сопротивлению бюрократическим тенденциям рево­люции всех классов и слоев общества — пролетариата, кре­стьянства и интеллигенции. Затем ликвидированы все фор­мы общественной жизни, не навязанные государством. После ликвидации внутрипартийной оппозиции пришла пора унич­тожить последнюю политическую силу, Которая еще могла противодействовать патерналистско-бюрократической едино­личной власти Сталина. Этой силой была партия. Первона­чально она выступила средством подавления всего общества, поскольку бюрократические тенденции революции преобра­зовались в бюрократизацию партии. Но эта бюрократизация захватила еще далеко не всех ее членов. Процесс уничто­жения ленинской партии тянулся с 1934 по 1939 г. И стал новым рекордом режима в его борьбе с обществом.

К 1934 г. Сталин сосредоточил в своих руках всю пол­ноту власти. XVII съезд партии, если судить по стенограмме, был фестивалем песнопений и стихов в его честь. Активной оппозиции уже не было. Однако в партии еще оставалось зна­чительное количество старых большевиков. Они пока не стали орудием в руках вождя, хотя и отдавали ему надле­жащие почести. Эти люди завоевали авторитет в партии и государстве не по милости вождя, а на основе своих личных заслуг — организационных и политических или просто чело­веческих достоинств. Такие люди всегда небезопасны, ибо могут стать ферментом политического брожения и даже противодействия режиму, едва к тому подвернется возмож­ность. Поэтому необходимо было уничтожить их потенци­альную, а не реальную опасность.

Первым шагом на этом пути стало убийство С. М. Киро­ва. В докладе на XXII съезде КПСС Н. С. Хрущев дал по­нять, что оно было политической провокацией Сталина. Та­ким способом решались две проблемы: устранялся соперник и создавался повод для массовых репрессий. Сразу после гибели Кирова началась первая волна преследований пар­тийных работников. Вначале арестовывали членов бывших оппозиционных групп, а затем и верных слуг Сталина. Зи­новьева и Каменева приговорили к тюремному заключению. Потом начались массовые расстрелы во всех больших горо­дах, в первую очередь в Ленинграде и Москве. Особенно чудовищные размеры террор приобрел в 1937 г.

В августе 1936 г. состоялся первый показательный про­цесс, на котором были приговорены к смертной казни Зи-

232


новьев, Каменев, Смирнов и др. В январе 1937 г.— второй, на котором было раскрыто «предательство» Радека, Пята­кова, Сокольникова и др. В марте 1938 г. на скамью подсу­димых сели Бухарин, Рыков, Крестинский, Раковский, Яго­да и др. Последний до этого был руководителем репрессив­ного аппарата и организатором предшествующих процессов. Незадолго до этого состоялся закрытый процесс над воена­чальниками во главе с маршалом Тухачевским.

Обвиняемые признавались в самых фантастических зло­деяниях. Шпионаже и заговорах с целью убийства Сталина и других членов правительства. Продаже империалистиче­ским державам различных частей Советского Союза. Убий­ствах и отравлениях целых деревень. Промышленном сабо­таже, вредительстве и организации голода в стране. Почти все были приговорены к смертной казни и убиты сразу после процессов.

Репрессии партийных работников и военачальников — одна из главных тем, которые сегодня волнуют обществен­ное сознание. О них пишут писатели и мемуаристы, исто­рики и журналисты. Но показательные процессы — только незначительная часть массовых убийств, основным объектом которых стала партия. Счет арестам шел на миллионы. Смерт­ным приговорам — на сотни тысяч. Широко применялись пытки. Обычно ими пользуются для дознания правды. В этом же случае они преследовали противоположную цель — выбить ложные показания тысяч людей о совершенно неве­роятных преступлениях. Следует учитывать, что в русском судопроизводстве пытки были отменены еще в конце XVIII в. Хотя время от времени применялись в особых обстоятель­ствах (к примеру, во время польского восстания 1863—1864 гг. и революции 1905—1907 гг.).

Сталинские палачи-следователи были абсолютно свобод­ны в выборе и применении методов физического воздей­ствия к подследственным. Заставляли их признаться в таких «преступлениях», о которых сами следователи знали, что они никогда не совершались. Не было такого преступления, в котором бы не признался обвиняемый. В следственном ка­бинете или на показательном процессе. Перед молодым че­кистом или остолбеневшей публикой.

Немногие не ломались в руках палачей. Но и они обычно вступали на путь ложных признаний после угрозы репрес­сиями членам семей. Эти угрозы, как правило, приводились в действие. Никто не мог быть уверен в себе, ибо не сущест­вовало такой степени личной преданности вождю, которая гарантировала бы личную безопасность.

Под пули шли целые райкомы, обкомы, крайкомы и нар­коматы. А за ними — новые составы партийных комитетов, которые едва успевали отмыть руки от крови. Жертвами репрессий оказались почти все старые большевики и бли­жайшие сотрудники Ленина. Наркомы, члены Политбюро и

233


Секретариата ЦК. Партийные работники всех уровней. Уче­ные и писатели. Артисты и экономисты. Военные и юристы. Инженеры и врачи. А за ними, в свою очередь, палачи, вы­полнившие свою часть работы,— высшие офицеры НКВД и НКГБ и те партийные работники, которые принимали осо­бенно рьяное участие в репрессиях. Офицерский курпус армии был обескровлен, что послужило одной ив причин поражений Советской Армии в первые годы войны.

Репрессии велись по плану: сверху спускались контроль­ные цифры в обкомы и райкомы. Если не выполнялся план, местное партийное руководство и офицеры НКВД и НКГБ подвергались репрессиям. Но и те, кто его выполнял и пере­выполнял, тоже со временем могли быть убиты «за истреб­ление партийных кадров». Такого типа обвинения Сталин, со свойственным ему зловещим юморком, предъявлял к тем партийным деятелям, которые без остатка были преданы ему и лично участвовали в массовых репрессиях (напри­мер, Постышеву).

Кто плохо работал — мог быть репрессирован за сабо­таж. Кто хорошо работал — за то, что хорошей работой он хочет скрыть свое прежнее вредительство. В одном из своих выступлений Сталин специально подчеркнул, что многие враги народа хорошо работают с целью обмана партии. Ока­залось также, что почти все старые партийные кадры, вклю­чая сотрудников Ленина, состояли из шпионов, агентов ми­рового империализма и врагов народа, которые ни о чем ином не думали, кроме уничтожения Советского государства.

Бухарин — единственная жертва чудовищного полити­ческого спектакля, не признавшая обвинения в разработке плана убийства Ленина. Хотя и он признался в несуществую­щих преступлениях несуществующей организации; утвер­ждал, что его «контрреволюционная организация» была со­здана преступными методами против «радости новой жиз­ни». Под нею имелся в виду сталинский режим. Эти слова неплохо отражают атмосферу процессов. Чтобы получить такие показания, Бухарина даже не пытали, а только при­грозили репрессиями семье.

Главным, но не единственным результатом репрессий было опустошение всех сфер общественной и политической жизни, включая партию. Погибло большинство делегатов XVII съезда ВКП(б),— искренних сталинистов. Этот съезд уже не столько решал социальные проблемы, сколько молил­ся на вождя. Погибла почти треть писателей, множество артистов и художников. Вся страна была охвачена су­масшествием, которым заразил ее Сталин со своими сорат­никами и любимцами.

Но репрессии не удержались в рамках СССР. Их жерт­вами стало множество коммунистов из других стран. В наи­большей степени это коснулось Компартии Польши. В 1938 г. решением Коминтерна она была распущена как прибежище

234


троцкистов и других врагов. Почти все ее члены были уничто­жены. Партийный актив пошел в тюрьмы и лагеря, из кото­рых вернулись немногие. Остались в живых только те счаст­ливцы, которые не могли приехать в Советский Союз на казнь. Из-за того, что сидели в польских тюрьмах. Те, кто отказывался ехать, публично объявлялись Коминтерном агентами польской тайной полиции. Нередко коммунистов выдавали в руки тайной полиции по указанию Коминтерна. Эта практика довольно широко применялась в нелегальных компартиях по отношению к различным «уклонистам». Жертвами пали венгерские, югославские, болгарские и не­мецкие коммунисты. Часть из них Сталин отдал гестапо после заключения Пакта о ненападении с Германией.

Концлагеря увеличились до небывалых размеров. Люди уже привыкли к тому, что арест, смертный или каторжный приговор не имеют ничего общего с хорошей или плохой работой человека. Был или не был он членом какой-нибудь оппозиции. Любит или не любит вождя. Политическая жесто­кость стала нормой социальной жизни, в которой пропало различие между действительностью и иллюзией. Была со­здана вторая действительность — нереальная и чудовищная. Обычные человеческие критерии в ней потеряли значение. Даже критерии «нормального» патриархально-бюрократи­ческого деспотизма.

Все писатели, историки, обществоведы и просто нормаль­ные люди, которые вчера и сегодня размышляют об этом кровавом карнавале, небывалом в истории, стоят перед во­просами, на которые ответить нелегко.

Как можно объяснить сталинскую страсть к уничтоже­нию своего собственного народа? В ситуации, когда никакая реальная опасность уже не угрожала ни ему, ни режиму. Все возможные очаги сопротивления в партии можно было подавить без массовых репрессий. Есть ли рациональный смысл в убийствах, ослабивших экономическую и военную мощь страны, поскольку наиболее квалифицированные кад­ры были уничтожены?

Как понять совершенное отсутствие сопротивления в обществе, где все подозревались, не исключая и самых рья­ных исполнителей репрессий? Почему люди, которые не раз ставили свою жизнь на карту в борьбе с царским режимом, отличавшиеся мужеством и отвагой в гражданской войне,— почему ни один из них не пошел открыто против вождя? Почему все, как овцы, шли под нож мясника?

Если предположить, что участники показательных про­цессов принуждались к признанию в несовершенных пре­ступлениях для пропаганды,— то как объяснить, что такие же признания требовались от сотен и миллионов людей, да­леких от политики и даже не помышлявших о ней? Зачем потребовалось тратить огромные усилия на получение фан­тастических сведений от анонимных жертв, досье которых

235


навсегда пропали в архивах МВД и КГБ и уже никогда не будут использованы публично?

И наконец — как можно объяснить, что именно в эти годы Сталину удалось укрепить культ собственной личности, от которого до сих пор не могут освободиться многие совет­ские люди? Почему многие западные интеллигенты, кото­рым ничто не угрожало, по собственной воле поддались гип­нозу сталинизма? И без сопротивления проглотили чисто пропагандистские яства, изготовленные певцами сталин­ского режима?

Все эти вопросы существенны для понимания той особой роли, которую сыграла в укреплении сталинского режима деформированная и догматизированная революционная тео­рия — марксизм-ленинизм.

Что касается первого вопроса, то большинство западных историков считают, что главной целью репрессий была лик­видация партии как потенциального средства политической жизни. Силы, которая со временем могла найти свою соб­ственную форму политической жизни. Вместо того, чтобы быть пассивным орудием власти. И. Дойтшер, например, считает, что сталинские репрессии, наиболее ярко проявив­шиеся в показательных процессах, были просто местью мень­шевиков большевикам. Основным доказательством этого те­зиса является тот факт, что почти все старые большевики пали жертвами сталинского погрома. А главным государ­ственным прокурором был бывший меньшевик Вышинский. Главным партийным пропагандистом — бывший бундовец Д. Заславский.

Эта гипотеза весьма сомнительна. Впрочем, как и другая, которую Дойтшер выдвинул в своей монографии о Троцком. Он утверждает, что высшая партийно-государственная бюро­кратия, несмотря на свои — уже довольно значительные к этому времени — привилегии, не была удовлетворена. Она не могла ни накапливать богатства, ни передавать привиле­гии и богатство своим детям. Возникала угроза уничтожения новой бюрократией общественной собственности. В данный период это опасение высказывал и Троцкий. Сталин осознал угрозу. И начал культивировать репрессии, чтобы противо­действовать образованию нового привилегированного слоя. Предотвратить преобразование этого слоя в новый класс, который уничтожит существующую систему собственности.

Нетрудно убедиться, что эти гипотезы повторяют сталин­скую версию репрессий. Обосновывая их необходимость, он утверждал, что «враги народа» стремятся к реставрации ка­питализма в России. Но тот же Дойтшер в биографии Ста­лина выдвигает и третью версию, которая ближе к истине и соответствует мнению других историков: Сталин хотел уничтожить все возможные системы власти, в том числе — власть партии. Хотя активной оппозиции уже не существо­вало, однако любое обострение ситуации могло возродить ее

236


заново. Поэтому нужно было уничтожить в партии все центры власти, образующие потенциальную конкуренцию режиму личной власти.

На основе этой гипотезы, конечно, можно объяснить по­казательные процессы. Но трудно объяснить массовость реп­рессий. Были убиты и брошены за колючую проволоку гро­мадные массы людей, которые не имели никаких шансов и просто не стремились образовать какую-то альтернативную систему власти. Политический феномен массовых репрессий не объясняют и иные версии, распространенные в художест­венной и мемуарной литературе. Как-то: потребность в стре­лочниках, на которых можно было свалить просчеты эконо­мической и социальной политики. Или его личная мститель­ность и садизм. Безусловно, эти свойства характера могли коснуться сотен людей, которых знал вождь. Но ни в коем случае не миллионов.

В литературе и пропаганде имеет хождение и такая точка зрения, в соответствии с которой трагедия 30—40-х гг. толкуется как случайная: социальных целей, для достижения которых были убиты миллионы, можно было достичь дру­гими средствами. Тогда возникает вопрос, что считать глав­ной целью: построение социализма или укрепление госу­дарства? Однако эта альтернатива была снята уже в 20-е гг. Предполагалось, что укрепление Советского государства тождественно строительству нового общества. А такое отождествление есть главный стереотип бюрократии и важ­нейшая гарантия ее укрепления. Оно приводит к конструи­рованию внутренних и внешних врагов. Что, в свою очередь, способствует отождествлению целей государства с целями общества. Следовательно, цели репрессий соответствовали естественному преобразованию бюрократических тенденций революции в норму политической жизни партии и госу­дарства.

Давно известно, что законы в общественной жизни про­являются как тенденции. Указанная тенденция вела не к уничтожению тех или иных потенциальных соперников в борьбе за власть. А к истреблению последних носителей демократических традиций общественно-политической мыс­ли и борьбы, которые складывались на протяжении всей истории освободительного движения в России. Надо было уничтожить социальный организм, порождающий демокра­тию. И противопоставить ему государственный механизм нового социалистического Левиафана. Преобразование же государства в механизм, естественный объект наряду с дру­гими объектами, соответствует материальным и политиче­ским интересам любой бюрократии. И потому высказыва­ние Сталина на приеме в честь Победы в Отечественной войне о советских людях как винтиках государственного механиз­ма и социальной почве его власти было далеко не слу­чайным.

237


Но, пожалуй, самое главное в том, что массовые репрес­сии уничтожили веру в марксизм-ленинизм как теорию осво­бождения человека. Которая не имеет ничего общего ни с каким культом. Тем более — культом вождя и насущных политических задач партии и государства. Ведь все эти за­дачи, в той или иной степени, пропитаны прагматизмом и оппортунизмом — естественными политическими установ­ками любой бюрократии. Стремление уничтожить все формы социальной жизни, не навязанные государством,— ее не менее значимая политическая установка. Она имеет глубо­кие корни в политической истории России. Устояла и перед революцией. И заново возродилась и окрепла при сталинском режиме. Здесь все граждане сводились к роли пассивных орудий государства. Изолированных друг от друга.

Принцип — гражданин есть собственность государства — важная характеристика бюрократического управления. Он не должен иметь никаких иных авторитетов, кроме началь­ников и вождя. Даже если эти авторитеты относятся к сфе­ре идеологии. Поставим вопрос так: в каждый конкретный момент времени чей авторитет больше в массовом полити­ческом сознании и поведении — властвующего политическо­го вождя или основоположника теории освобождения чело­века? В необходимости делать такой выбор и состоит пара­докс сталинизма.

Дело в том, что все формы сопротивления бюрократи­ческим тенденциям в партии и государстве, все фракции, ревизионизмы и уклоны в партии ссылались обычно на ту же самую идеологию, носителем которой выступала партия. Поэтому специфика сталинской деформации марксизма-ле­нинизма может быть определена следующим образом: всем должно быть ясно, что никто не имеет права самостоятель­но ссылаться ни на конкретные высказывания Маркса, Эн­гельса, Ленина, ни на внутреннее содержание этой теории. Это право — исключительная принадлежность вождя.

Аналогичные процессы можно обнаружить в истории ре­лигии. Хорошо известно, что в средние века существовал запрет на самостоятельное комментирование священного писания. Текст Библии всегда был источником разнообраз­ных ересей, направленных против верховной духовной влас­ти. Не менее хорошо известно, что партия с самого начала была идеологическим организмом, связи между членами ко­торого определялись общим символом веры и общими цен­ностями. Марксизм, однако, отрицает веру не только как средство связи между людьми, но и как средство интегра­ции своих сторонников. Но по мере его распространения и общих модификаций массовых движений, о которых уже шла речь, марксизм стал верой наряду с другими. Преобразо­вание марксизма в веру, исключающую постоянный кон­такт между теорией и практикой, стало принципом органи­зации партии. Произошла институционализация марксизма.