В. П. Макаренко бюрократия и сталинизм

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Педагогика сегодняшнего и завтрашнего дня, 93.42kb.
• Виталий Семенович Макаренко (1895-1983). Мой брат антон семенович. [Воспоминания], 697.94kb.
• Социальная организация и бюрократия основные вопросы Организация: сущность и характерные, 230.75kb.
• Антон Семенович Макаренко Педагогическая поэма, 7312.23kb.
• 1. биография а. С. Макаренко, 329.71kb.
• Частичная библиография сталинизма часть I источники, 461.87kb.
• Алексей землянский мастер, 142.59kb.
• Курс лекций: Учеб пособие, 8.8kb.
• «классовая борьба, сталинизм, постмодернизм». Обсуждение статьи д. Бенсаида, 378.13kb.
• А. С. Макаренко Положение о x международном конкурс, 358.8kb.

256


порождали надежду, что режим не признает никаких приви­легированных каст. И чтобы управлять, не нужен никакой особый организаторский талант: достаточно слепо выполнять указания товарища Сталина и его окружения. С другой стороны, интеллигенция в большей степени ощущала дав­ление партийного аппарата, чем другие группы. Ее телефоны подслушивались, знакомства контролировались, происхож­дение и политическое прошлое тщательно изучались НКВД. Все это еще более усиливало верноподданнические тен­денции.

Чиновник мог быть уволен со службы за то, что не читает газет и не знает очередных лозунгов, за неправильное пове­дение жены и детей, за отказ от сотрудничества с репрес­сивным аппаратом в качестве осведомителя и т. д. Все это развивало защитные инстинкты и чисто корыстные инте­ресы, которые не могли реализоваться иначе, кроме вступле­ния в партию. Принадлежность к ней стала одним из про­фессиональных критериев аппаратчика. Такая тенденция ослабляла партию как политическую организацию.

Для чиновника характер государства образует источник материального существования и принцип политического по­ведения. Сталинские аппаратчики оказались в лучшей ситуа­ции, чем чиновники 20-х гг., поскольку РКИ была ликвиди­рована. Сталинский режим контролировал их действия больше, чем всякий рабоче-крестьянский контроль. Но это был контроль сверху, а к нему всегда готов чиновник. Партия как контролирующая организация оказалась для аппарата синонимом государства, а служение ему образует главную цель существования бюрократии. Шел процесс преобразова­ния партии в совокупность государственных слуг, что увели­чивало политическое отчуждение. А на уровне индивидуаль­ного поведения развивало синдром вставания с кресла, если товарищ Сталин или другие высокопоставленные бонзы говорят с местными по телефону.

Нацеленные на карьеру дебютанты государственной службы с удовольствием приветствовали разрастание бюро­кратической машины. Всякое новое министерство и ведом­ство создавало жизненные шансы для все большего количе­ства служащих. Туда шли все новые и новые отряды вы­пускников высших учебных заведений, обладающие спе­циальным образованием. Каждое министерство и ведомство было государственным, а не партийным учреждением. И по­тому новые кадры могли питать иллюзию в том, что их служ­ба является выполнением чисто технических решений и не имеет никакого отношения" к целям режима. Блестящее художественное исследование процесса образования совет­ской технократии дано в романе А. Бека «Новое назначение».

Социальные проблемы были сведены к техническим. Одновременно предполагалось, что технические проблемы не имеют никакого социального значения и потому не должны

257


решаться путем публичной и демократической дискуссии. Социальные проблемы автоматически расчленялись на мно­жество мелких административных задач. Предполагалось, что последующее «увязывание и согласование» мелких реше­ний даст общее решение социальной проблемы. Но всякая техническая проблема не ставилась публично, а частичные решения не рассматривались с точки зрения связей с нею. Поэтому все недостатки формулировки социальной проблемы толковались как недостатки отдельных министерств и ве­домств, которые надлежит преодолевать в их рамках. Тем самым министерства и ведомства стали специфическим спо­собом защиты сталинского режима от постановки фундамен­тальных социальных проблем на уровне политики. Такая постановка угрожала всем перечисленным стереотипам и ценностям сталинизма, который стал родным отцом отече­ственной технократии.

За всем этим стояли чисто прагматические соображения. Аппарат министерств и ведомств мог развивать корпоратив­ное сознание и профессионализм, которого всегда недоставало партийному аппарату. Последний, в свою очередь, стал об­ладать мальчиком для битья, на которого можно свалить все недостатки политических решений. Чем больше укреп­лялся сталинский режим, тем больше вина за промахи власти перекладывалась на технических исполнителей. Это укреп­ляло верноподданнический стереотип: политика есть безус­ловное добро, а управление — перманентное зло. Образ бюро­крата-недотепы, погрязшего в бумажках, выполнял важную функцию в укреплении и развитии сталинского режима. А по сути дела конфликт между партийным и ведомствен­ным аппаратом отражал степень деполитизации партии.

Культивирование таких химер в пропаганде стимулиро­вало чувство вины и долга граждан и чиновников перед ре­жимом. Эти чувства становились идеалами, во имя которых каждый должен развивать свою профессиональную актив­ность — и в то же время отбрасывать главный принцип де­мократического управления: соответствие праву. В этой ситуации возникли тысячи и миллионы ведомственных инструкций и циркуляров. Технократическая идеология переплелась с партийной бюрократией.

На фоне указанных модификаций возник еще один эле­мент сталинского режима: политические анекдоты. В общем виде данный феномен массового политического сознания есть разновидность политической пассивности, обусловлен­ной бюрократическим управлением. Режим уничтожил все проявления политической самостоятельности, за исключе­нием юмора. На этой почве начали возрастать анекдоты, подобно бурьяну. В них выражалось воображение и остро­умие, не находящее легального или официального выхода. Эти цветы расцвели пышным цветом в запломбированной теплице сталинизма, переполненной парами риторики и само­оглупления.


258


Для обычного гражданина анекдот становился единствен­ной формой выражения свободомыслия. Но у режима не хва­тило юмора, чтобы понять действительный политический смысл анекдотов. Движимая чисто сержантским понима­нием верноподданности, репрессивная машина за всякий анекдот, направленный против Сталина и властей, давала от 5 до 10 лет лагерей.

Антисталинский юмор был минимальным выражением сопротивления или равнодушия к режиму, а также формой социальной терапии. Для многих граждан, не исключая чле­нов партийно-государственного аппарата, циркулирование политических шуток стало попросту субститутом политиче­ского мышления (не говоря уже о какой-либо политической деятельности) о всех гримасах режима. Его действительность выходила за пределы обычной трагедии или фарса. Была намного сильнее обычной игры слов и остроумия. Впрочем, анекдоты иногда противодействовали усилиям режима по воспитанию в гражданах абсолютной верноподданности, затянутой в мундир. Но человек, рассказывающий анекдоты, менее всего руководствовался политическим сознанием или, тем более, праведным гневом в отношении режима. Он просто чувствовал потребность в аудитории, которой всегда отли­чаются болтуны.

Кроме того, большинство политических анекдотов не отличались враждебностью в отношении режима и его вождя, поскольку сталинизм стал нормой общественной жизни. Юмор отражал общее состояние общественного мнения, в котором Сталин выглядел кладезем мудрости, а чиновники различных уровней — недотепами. Общественное мнение, в основном, соответствовало постулатам мнимого либера­лизма. Конечно, циркулировали и антисталинские анекдоты. Но шутки, благожелательные в отношении вождя, их уравно­вешивали. Поддерживали популярный политический миф об идеальном вожде и его испорченных, недостойных под­чиненных.

Вообще, политический юмор сталинизма как составная часть народной смеховой культуры пока остается белым пятном обществоведения. Но характерно, что подобный юмор в брежневские времена был правилом хорошего тона в пар­тийно-государственном аппарате. Что лишний раз доказы­вает его социальную безопасность.

Реанимация всей системы политических иллюзий, типич­ных для монархии и бюрократического управления, нашла свое завершение в окончательной догматизации и катехиза­ции марксизма-ленинизма.

259


Глава 16

Сталинский марксизм

В 30-е гг. все сферы культуры подверглись регламентации и кодификации. Научное, философское и художественное творчество постепенно были сведены к чисто пропагандистским целям: прославление существующего общества, панегирики Сталину и «разоблачение» классовых врагов. В 1932 г. Сталин при­своил писателям звание «инженеров человеческих душ», которое на многие годы стало господствующим.

Те же процессы шли в кинематографе и театре. Правда, театр не пострадал в такой степени, как другие сферы куль­туры. Оставался классический репертуар, который допускал­ся по принципу принадлежности автора к прогрессивным писателям. Сюда входили Гоголь, А. Островский, Салтыков-Щедрин, Толстой и Чехов. Тогда как действующие писатели, поэты и кинорежиссеры все больше начали соревноваться между собой в византийских славословиях вождю. Холуй­ская оргия лести достигла апогея после войны, но и перед нею была развита более чем достаточно.

Не все сферы науки и культуры подвергались регламен­тации в одинаковой степени. Уже в 30-е гг. обнаружилась тенденция идеологического давления на теоретическую фи­зику и генетику. Полное воплощение она получила уже после войны. Тогда как философия, социальная теория и история не только оказались под контролем партийной бюрократии, но и почти целиком были уничтожены как сферы знания.

Письмо Сталина в редакцию журнала «Пролетарская революция» сыграло важную роль в подавлении историо­графии. Оно было опубликовано в 1931 г. Редакция подверга­лась грубому разносу за публикацию статьи Слуцкого об отношении большевиков к немецкой социал-демократии перед первой мировой войной. Автор статьи писал, что Ленин до 1914 г. недооценивал опасность центризма и оппортунизма во II Интернационале. Подвергнув критике опасный либера­лизм журнала, который осмелился полагать, что Ленин мог что-то недооценивать и, следовательно, совершать ошибки, Сталин набросал целую схему"истории II Интернационала. Которая затем превратилась в обязательный канон.

Его суть состоит в определенной оценке левых движений во II Интернационале и политики Троцкого. Сталин утверж­дал, что, хотя левые движения имеют определенные заслуги в борьбе с оппортунизмом, им нельзя простить ряда ошибок.

260


Роза Люксембург и Парвус несколько раз поддерживали позицию меньшевиков в партийных спорах. А в 1905 г. вы­думали «полуменьшевистскую схему перманентной револю­ции», которую заимствовал у них и пропагандировал Троц­кий. Его главной и фатальной ошибкой было отрицание союза пролетариата с крестьянством. В настоящий момент, указы­вал Сталин, троцкизм не является фракцией коммунизма и превратился в «передовой отряд контрреволюционной буржуазии» [44, 13, 98]. Еще более недопустимо утверждать, что до войны Ленин не понимал необходимости перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую. И только затем, под давлением событий, заимствовал эту идею у Троцкого.

Сталинское письмо установило схему, которой с той поры придерживается историография новейшей истории и истории КПСС. В соответствии с нею Ленин всегда был прав. Поэтому большевистская партия была и остается непогрешимой. Но иногда в нее проникают враги, которые безуспешно пытаются извратить единственно правильную политическую линию. Кроме большевиков нет ни одного течения в социалистиче­ском движении, которое не было бы гнездом предателей. А в лучшем случае — тяжелых ошибок. Сталинские оценки Розы Люксембург и Троцкого на долгие годы стали законом.

Но пришлось подождать еще несколько лет, чтобы на­всегда разрешить все проблемы истории, философии и со­циальной теории. Эту задачу выполнила книга «История ВКП(б). Краткий курс». Впервые она была издана в 1938 г. как труд анонимной комиссии. В предисловии указывалось, что Сталин является автором только четвертой главы о диа­лектическом и историческом материализме, в которой из­ложены основные каноны «мировоззрения партии». Однако после войны граждане Советского Союза официально уве­домлялись, что вся книга написана Сталиным. Под его име­нем она должна была появиться в очередном томе сочинений. И только его смерть помешала этому.

История создания данного труда пока неизвестна в де­талях. Не исключено, что его сочинила группа сталинских писак, а затем генсек отредактировал текст. Во многих местах прямо-таки кричит о себе сталинский стиль. Особенно там, где речь идет о политических вождях революции. Они харак­теризуются как предатели и уклонисты, белогвардейские карлы, фашистские холуи и т. д.

Судьба «Краткого курса» необычна в истории книги. Она печаталась миллионными тиражами. На протяжении 15-ти лет была обязательным учебником по марксизму-ленинизму для всех граждан Советского Союза. Тиражи ее могут сопер­ничать только с Библией. Она изучалась везде и постоянно. В старших классах средней школы. На политзанятиях в ар­мии и органах НКВД. В вузах, партшколах, на различных курсах и т. д. Была главным блюдом в духовной пище совет-

261


ских граждан. Любой грамотный человек ее знал. Изучал постоянно и многократно. А идеологические работники и про­пагандисты знали текст практически наизусть.

«Краткий курс» побил мировые рекорды и в другом отно­шении. Можно считать, что из произведений, претендующих на изложение истории, не было сочинения с подобной кон­денсацией лжи и умолчаний. Если судить по названию, то книга повествует об истории большевистской партии с мо­мента ее возникновения. Однако четвертая глава вводит чи­тателя во все основные вопросы истории человечества. Из­лагает «единственно правильную» версию марксизма-лени­низма. Текст переполнен моральными поучениями, которые вытекают из исторических событий. Эти поучения — прин­ципы деятельности большевистской партии и мирового ком­мунистического движения.

Главные итоги исторического исследования проще паре­ной репы. Под гениальным руководством Ленина и Сталина партия с самого начала и всегда проводила единственно правильную политику. Ее верность подтверждается успехом Октябрьской революции. Ленин занимает первое место в истории человечества, Сталин — второе. Были, правда, и не­которые третьестепенные деятели, которые благополучно успели умереть до репрессий. Они тоже кратко упоминаются в соответствующих местах. Что касается других политиче­ских вождей, которые вместе с Лениным создавали партию, осуществляли революцию и строили Советское государство, то они либо не упоминаются вообще, либо зачисляются в разряд двурушников, предателей и саботажников, которым удалось пролезть в партию. Они с самого начала своей поли­тической карьеры занимались исключительно вредитель­ством и заговорами против партии. В истории партии и чело­вечества Сталин сразу появился как безошибочный руко­водитель, верный соратник, самый близкий друг и лучший ученик Ленина. В результате чтения книги можно прийти к выводу, что у Ленина с младенческих лет был в голове гото­вый план исторического развития человечества. А его сочине­ния с самого начала были задуманы как этапы реализации этого плана.

«Краткий курс», таким образом, устанавливал не только схему исторической мифологии, включая культ вождей, но и подробно регламентированные правила этого культа. Глав­ное из них гласило: с момента опубликования книги вождя все идеологические работники — философы, писатели, исто­рики, пропагандисты — не должны отступать ни на гран от любой канонической формулы. И обязаны буквально повто­рять все выражения Сталина. В этом смысле «Краткий курс» был не просто историческим сочинением, переполненным фальсификацией, а мощным социальным институтом. Важ­нейшим средством, с помощью которого сталинская партия могла властвовать над умами. И уничтожать критическое

262


мышление и память общества о своем собственном прошлом.

Эта роль соответствовала схеме бюрократического госу­дарства, построенного во времена Сталина. Чтобы достичь идеала, бюрократия должна истребить общество и искоренить все негосударственные формы жизни, которые хотя бы по­тенциально ей угрожают. Особое значение при этом имеют средства уничтожения самостоятельной мысли и памяти. Выполнение этой задачи крайне важно, но и крайне трудно для бюрократии.

Постоянное переписывание истории заново, фальсифи­кация данных, вычеркивание из истории событий, личностей и мыслей — классическая характеристика бюрократического механизма. И в отечественной историографии долгие годы было недопустимо писать о репрессированном политическом деятеле, что он когда-то верно служил партии. А только затем, если даже использовать сталинскую оценку, «ска­тился к измене». Кто провозглашался предателем — тот был им с самого рождения. Кто не был им официально провоз­глашен, а просто убит — тот не существовал никогда.

Читатели научных библиотек наверняка встречали экземпляры книг, которые выдавались на руки, но в них было затушевано имя переводчика или редактора. А если автор причислялся к «банде шпионов, предателей и убийц»,— его книги исчезали из обращения. Незначительное количе­ство экземпляров содержалось в спецхранах.

Это касалось и книг, содержание которых безукоризненно со сталинской точки зрения. В данном случае срабатывал типично религиозный стереотип: если нечистая сила косну­лась какого-то предмета, он должен быть выкинут на свалку и забыт. Граждане, разумеется, имели право помнить имена тех «уклонистов и предателей», которые назывались в «Крат­ком курсе». Но всякое упоминание о них должно сопровож­даться ритуальной анафемой. Что касается других дьяволь­ских имен, они должны быть вычеркнуты из памяти. Их не должен помнить никто! Поэтому хранить старые газеты и журналы (в которых были помещены статьи или фотографии «исчадий сатаны») было небезопасно.

В этом заключается еще одна характеристика сталиниз­ма — прошлое должно постоянно изобретаться заново. Каж­дый советский гражданин должен был знать, что именно так и надлежит обращаться с прошлым. Уметь пользоваться средствами фальсификации истории. Однако никогда о них не упоминать.

Иными словами, в сталинском режиме-были явления, которые существуя не существовали. Они никогда не назы­вались публично — и в то же время были известны всем. Никто не писал в газетах о сталинских концлагерях, но каждый обязан был помнить об их существовании. В этом заключался неписаный гражданский долг. И речь не шла просто о том, что такие явления невозможно скрыть. Граж-

263


данин должен был обладать немой памятью о реально суще­ствующих явлениях. Тогда как публичные высказывания должны были противоречить этой реальности.

Таким образом, сталинский режим, как и всякое бюро­кратическое государство, создавал двойную реальность и двойное сознание. На собраниях и даже в частных разгово­рах нужно было повторять официальную ложь об обществе, государстве и о самом себе. В то же время обладание скрытой памятью об определенных социальных явлениях преврати­лось в норму политического поведения. Не только потому, что иерархия страха была всеобщей и каждый жил лишь на одном из ее этажей. Постоянно повторяя политическую ложь и зная об этом, все граждане становились соучастниками режима в ее производстве. Она стала всеобщей характери­стикой социальной и политической жизни.

Специфика этой лжи состояла не в том, что люди бук­вально верили в абсурдную реальность. Наоборот, такой слепой верой лучше было не обладать. Правда, находились и такие, кто искренне верил в политическую ложь и совер­шенно забывал о реальной действительности. Тем самым он оставался честным перед своей совестью. И потому еще более восприимчив к идеологии, изложенной в «Кратком курсе». Но идеал гражданина состоял далеко не в этом.

Каждый должен был усвоить нехитрую истину: марк­сизм-ленинизм не обладает никакой реальной и собственной силой. Его элементы могут меняться не по дням, а по часам по велению вождя в соответствии с потребностями момента. При этом каждый должен был притворяться, что в марксизме ничего не изменилось, а его прошлое всегда тождественно настоящему. Сталин подчеркивал, что Ленин ничего не при­бавил к марксизму, а только его развил. То же правило он относил к самому себе. А значит — ко всему остальному об­ществу. Каждый член партии и советский гражданин обязан был знать, что марксизм-ленинизм есть то, о чем в данную минуту говорит вождь. Так культивировалось двойное созна­ние: признание марксизма официальной государственной идеологией было связано с подсознательной мыслью — он является только подручным орудием в руках партии, т. е. Сталина. Для этого он превратил революционную теорию в закаменелый катехизис.

Одним словом, нужно было «верить, не веруя». Именно такое сознание культивировал вождь в партии и обществе, чтобы сделать всех коммунистов и граждан ответственными за режим, который он создал. Недоедающие и недосыпающие люди, лишенные элементарных¹ житейских удобств, повто­ряли на собраниях официальную ложь. О благосостоянии советского народа, о том, что жить стало лучше, жить стало веселей. И люди сами верили в то, что они говорят.

Все знали, что истинным является только то, о чем гово­рит вождь. Поэтому граница между правильным (в смысле —

264


что следует и чего не следует говорить) и истинным потеряла свое значение. Всем было известно, что истина классова и партийна. Поэтому ложь становилась истиной, даже если она противоречила повседневному житейскому опыту. Жизнь человека в двойной реальности, двойном сознании и двойной морали — это высшее достижение сталинского режима, от которого наше общество только-только начинает избавляться.

«Краткий курс»—это блестящее руководство по выра­ботке поддельной социальной памяти и раздвоенного созна­ния. Фальсификации и замалчивания, образующие его содер­жание, были очевидны. Не могли не замечаться людьми, которые были свидетелями описываемых событий. Члены партии, кроме самых молодых, знали, кем в действитель­ности были Троцкий, Зиновьев, Каменев или Бухарин. Знали, как на самом деле совершалась революция и коллективиза­ция. Но вынужденные повторять версию «Краткого курса», они вместе со Сталиным участвовали в строительстве нового прошлого.

И воспринимали его всерьез, как партийную истину. Искренне возмущались, если кто-либо во имя фактов и прав­ды ставил ее под сомнение. Таким образом идеология стали­низма создавала нового советского человека — чистосердеч­ного лгуна, готового к постоянному и добровольному интел­лектуальному и нравственному самоубийству. Качества бюрократа стали массовым достоянием. Стереотипом полити­ческого сознания граждан всего государства.

Не менее выдающимся достижением «Краткого курса» была новая версия диалектического и исторического матери­ализма. Она стала катехизисом для целых поколений совет­ских людей. Сталинское изложение диалектического и исто­рического материализма не содержало ничего нового по срав­нению с упрощенными версиями марксизма, которые можно обнаружить, например, в учебнике Бухарина. Однако сталин­ский марксизм обладает тем достоинством, что в нем все тщательно пронумеровано и изложено в систематическом порядке. Подобно всему «Краткому курсу», четвертая глава имеет немалые дидактические достоинства: ее легко выучить и запомнить навсегда.

Диалектический материализм, по мнению Сталина, есть философия марксизма. Она включает материалистическое мировоззрение и диалектический метод. Формулирует че­тыре закона. Первый гласит, что все в мире взаимосвязано и потому природу надо рассматривать как одно целое. Вто­рой повествует, что все в мире находится в постоянном движе­нии, изменении и развитии. Третий сообщает, что в развитии всех сфер действительности качественные изменения есть результат накопления количественных. На четвертом месте стоит закон единства и борьбы противоположностей: во всех явлениях природы содержатся внутренние противоречия, а содержание развития сводится к их борьбе. Оказывается,

265


противоречивость мира выражается в том, что все явления имеют положительную и отрицательную сторону, прошлое и будущее. Поэтому борьба противоположностей выступает как борьба нового со старым.

В сталинском изложении законов диалектики отсутствует закон отрицания отрицания, о котором писали Гегель, Маркс, Энгельс, Ленин. Причины такого пропуска не объясняются. Но с этого момента диалектика стала насчитывать четыре закона, а не три, и не пять. Метафизика — противополож­ность диалектики. Метафизики — это буржуазные фило­софы и ученые, которые не соглашаются с некоторыми или со всеми законами диалектики. То есть предлагают рассмат­ривать явления изолированно, а не во всеобщей взаимосвязи. Утверждают, что в мире ничего не изменяется. Не признают качественных изменений как результата количественных. И отбрасывают внутренние противоречия.

Материалистическое мировоззрение, по мнению Сталина, включает три принципа: мир материален, а все его явления есть формы движения материи; материя есть объективная реальность, которая существует вне и независимо от созна­ния; мир познаваем.

Исторический материализм есть логическое продолжение диалектического. Основание такого толкования истмата Сталин мог обнаружить в некоторых формулировках Эн­гельса, Плеханова и Бухарина. Если материя первична, а со­знание вторично, то и в обществе материальная жизнь людей (производительные силы и производственные отношения) первична и образует объективную реальность. А духовная сфера только ее отражает. Логические основания такого вы­вода не объясняются. Далее идут тезисы о базисе и над­стройке, классах и классовой борьбе, зависимости идеологии и всех других форм надстройки от производственных отно­шений. Об ошибках тех, кто рассматривает географические и демографические факторы в качестве решающей силы общественного развития. И о развитии техники как главной движущей силы истории.

Затем приводится опись пяти общественно-экономиче­ских формаций, которые сменяли друг друга: первобытное общество, рабовладельческое, феодальное, капиталистиче­ское и социалистическое. Последовательность этих формаций толкуется как необходимый и универсальный закон истории. Азиатский способ производства не упоминается вообще.

Со времени опубликования «Краткого курса» этот реестр исторического процесса стал универсальной отмычкой для объяснения исторического развития всех стран и регионов. Историки обязаны были доказывать, что он применим ко всем частям мира. И находить рабство и феодализм в районах, где этих формаций никогда не существовало.

Более того, если капитализм возник в результате бур­жуазной, а социализм — социалистической революции, то