Основные понятия и проблемы античной философии
| Вид материала | Документы |
Содержание7. Число как сущее Единица и двоица |
- Темы контрольных работ по курсу «история античной философии» для студентов 1 курса, 92kb.
- Вопрос Космоцентризм и основные понятия античной философии(Космос, Природа, Логос,, 2365.82kb.
- Проблема Единого — Многого в античной философии. Основные типы ее решения в натурфилософии, 2804.04kb.
- Программа Гак по философии (отв ред. Кондрашов В. А.) 2008-2009-2010 год, 231.41kb.
- Ильин В. В. История философии: Учебник для вузов. Спб.: Питер, 2003. Глава 3 античная, 5773.96kb.
- Тема Возникновение античной философии Специфика историко-философского подхода к античности., 91.03kb.
- Задачи и проблемы информатики 9 Инемного философии… 9 Использованная литература, 196.06kb.
- Концепция Аристотеля. Философские школы эллинистического периода. Общие черты средневековой, 15.72kb.
- Экзаменационные вопросы по основам философии философия как отрасль знания. Происхождение, 19.96kb.
- Учебно-методический комплекс дисциплины «философия», 512.67kb.
7. ЧИСЛО КАК СУЩЕЕ
Античная философия стоит на той точке зрения, что все познаваемое познается в его единораздельности, т.е. единстве и цельности, но таком единстве, в котором различимы все возможные его последующие членения, — т.е. вместе с принципом различения его внутренней структуры. Таким принципом различения, т.е. видения изначального подлинного облика, прообраза, выступает число. Число понимается и принимается (многими) античными мыслителями как первая сущность, определяющая все многообразные внутрикосмические связи мира, основанного на мере и числе, соразмерного (симметричного) и гармоничного. Каким же мыслителям свойствен такой взгляд?
Среди греческих мыслителей прежде всего пифагорейцы, а вслед за ними и академики обращали особое внимание на роль числа в познании и конституировании мира: „Числу все вещи подобны”, — утверждает Пифагор (Фр. 28). Не следует, однако, понимать это утверждение так, как истолковывает его Аристотель, а именно, что все вещи состоят из числа, поскольку число допустимо лишь мыслить, но нельзя искать среди вещей. Как поясняет просвещенная Теано, “и многие эллины, как мне известно, думают, будто Пифагор говорил, что все рождается из числа. Но это учение вызывает недоумение: каким образом то, что даже не существует, мыслится порождающим? Между тем, он говорил, что все возникает не из числа, а согласно числу, так как в числе — первый порядок, по причастности которому и в счислимых вещах устанавливается нечто первое, второе и т. д.” (Фр. 6).
Таким образом, число выступает как принцип познания и порождения, ибо позволяет нечто различать, мыслить как определенное, вносить предел в мир и мысль. Поэтому число — первое из сущего, чистое бытие, — как таковое оно есть нечто божественное: “...Природа числа, — говорит Филолай, — познавательна, предводительна и учительна для всех во всем непонятном и неизвестном. В самом деле, никому не была бы ясна ни одна из вещей — ни в их отношении к самим себе, ни в их отношении к другому, если бы не было числа и его сущности” (В 11; ср. В 6; Гиппас. Фр. 11; Платон, «Тимей» 35b–37с; [Платон] «Послезаконие» 977d; Плотин, «Эннеады» VI, 6, 9) — именно в этом смысле следует понимать утверждение “все есть число”. Число есть чистое идеальное бытие, первый образ безубразного Блага и первый прообраз всего существующего. Поэтому число — наиболее достоверное и истинное, первое во всей иерархии сущего, начало космоса.
Число играет первенствующую роль и в так называемом неписанном, или эзотерическом, учении Платона, , не зафиксированном в текстах самого Платона и дошедшем до нас лишь в реконструированном виде из отдельных свидетельств его учеников и последователей. Согласно этому учению, следы которого мы находим у Аристотеля, его ближайшего ученика Теофраста и позднеантичных неоплатоников, в основе всего лежит единица — начало тождественности, принцип формы и неопределенная двоица — принцип инаковости, или материи, которыми и порождается вся иерархия сущего — эйдосы и числа, души и геометрические объекты, физические тела. Принцип числа оказывается тем основанием, на котором покоится (более позднее) античное миросозерцание с его обостренным переживанием бытия, присутствующего в космосе, но не смешанного с ним.
Единица и двоица
Каким же образом образуется само число? Главная роль здесь отводится единице, . Единица — первое и наиболее точное отображение первоединого, , Блага. Единица и есть первое начало — сущего, познания, самого числа. Единица — 1) первая из сущего, само мыслимое бытие. Единица — 2) вне становления, представляет единое — начало сущего, не подверженное возникновению, и по существу есть начало объединяющее, сдерживающее и отъединяющее бытие от становления. Далее, единица 3) проста, бесчастна и неделима, не имеет никаких частей. По точному определению Евклида, 4) единица “есть то, через что каждое из существующих считается единым” («Начала» VII, Опр. 1; ср. Прокл, «Начала теологии», 1), т.е. само то обстоятельство, что вещи в мире текучего и преходящего все же отдельны, единичны, обусловлено предшествованием им по бытию единицы. Потому-то 5) единица — проявление первоединого — и есть первое начало, всего, также и самого числа, и его мера. Итак, по словам латинского неоплатоника Макробия, единица — образ единого, источник и начало числа, монада, прообраз, — начало и конец всех вещей (Комментарий на «Сон Сципиона» I, 6, 8).
Однако если бы была положена одна только единица, вне множественности и инаковости (вторая гипотеза платоновского «Парменида»), то не был бы возможен весь тот мир, который, хотя и имеет в глазах античных мыслителей меньше реальности, чем одно только мыслимое, тем не менее является первым чувственно данным и воспринимаемым; не было бы возможно также само рассуждение об этом мире. Поэтому наряду с одной-единственной единицей должно быть и начало множественности, отличное от единицы (ибо она одна), начало мультиплицирующее и размножающее. Подобное начало пифагорейцы, а вслед за ними платоники называют неопределенной двоицей, : Полагая, — говорит Прокл, приводя слова Спевсиппа, схоларха древней Академии, преемника Платона, который сам передает воззрения “древних”, т.е. пифагорейцев, — что единое лучше сущего, и что сущее от него зависит, они освободили его от статуса [единственного] начала. Считая, что если полагать единое, мыслимое исключительно само по себе, без других [начал] как таковое, не сополагая ему никакой другой элемент, то ничто иное не возникнет, они ввели в качестве начала сущих неопределенную двоицу” (Комментарий на «Парменида». – Plato Latinus III. L., 1953, p. 38).
И если единица — начало точности, определенности и неизменности, то двоица — неточности, неопределенности и изменчивости. Двоица представляет множественность, чистую инаковость, неупорядоченность и неоформленность. Поэтому-то двойка — 1) вторая, последующая после единицы, есть самый принцип следования; более того, она представляет оконечность иерархии целого как материя. Двоица, или диада, 2) ответственна за наличие в мире неравного и становящегося, поэтому она — неопределенное, т.е. “большое и малое”, “более или менее”. Двойка — 3) составная, имеет части, делима. Кроме того, благодаря ей 4) всякое существующее стремится покинуть свое наличное состояние, превратиться во что-то другое. Наконец, 5) диада не может служить мерой, хотя тоже является началом.
Таким образом, число как синтез предела и беспредельного образуется в сфере идеального парой принципов — самотождественной единицы и неопределенной двоицы (которая представляет первую, единственную и неделимую единицу как бесконечное множество единиц, по-прежнему неделимых). Но в каком смысле можно говорить о двоице как начале? Здесь неизбежно присутствует некоторая трудность: с одной стороны, двойка выступает как начало, противостоящее и противоположное единице, следующее за ней, но от нее неотделимое. Как принцип двойка неделима, но она представляет множество, имея свое собственное начало также и от единицы (хотя как принцип она самотождественна), — совершенно определенная, она представляет неопределенность, ничто. Двоица вносит раздвоение в самые принципы, — ибо их два. Поэтому двоица также делима, выступает как представление безмерного и инакового. Подобная двойственность неслучайна: она связана с самой природой неопределенной двоицы. Это значит, что в паре “единое — неопределенная двойка” принципы онтологически не уравнены: первое, оставаясь неущербным, являет также и другое, инаковое, т.е. связано с негативным началом, как бы чревато им, производя его без убыли для себя. Двоица — это принцип рефлексии (именно поэтому без нее, без инаковости, нет ни бытия, ни познания), она — как бы зеркало, зависящее от первого, от единицы, отражающее то, чем само не обладает, зависящее от первого, единицы и тем самым “расставляющее”, размножающее ее, неумножимую саму на себя. Синтез же двух начал впервые проявляется в тройке.
Между тем единица — не число, а основание числа. Числа порождаются двумя упомянутыми принципами, причем единица представляет аспект тождественности и единства, а двоица — инаковости и множественности. Единица выступает как форма числа (тетический, позитивный принцип), а двоица — его материя (антитетический, негативный принцип) (Аристотель, «Метафизика» XIII 7, 1081a13 слл.; Плотин, «Эннеады» V, 4, 2). Принцип множественности, обращенный на саму первую и единственную единицу, умножает ее в две и в бесконечное множество единиц, ибо там, где положено другое, второе, положено и все множество единиц. Из этих-то неделимых, но теперь уже многих единиц и состоит число — не механическая их сумма, но органическое, синтетическое единство.
Таким образом, число — это синтез предела и беспредельного, тождественного и инакового, , едино-множественное. Сам божественный дар мудрости, как говорит Платон, состоит из единства и множества и заключает в себе сросшиеся воедино предел и беспредельность («Филеб» 16 с; ср. Плотин, «Эннеады» VI, 6, 1 слл.). Число поэтому есть мерное, оформленное множество, взятое как нечто единое, первая энергийная бытийная сущность, отступающая от обоих начал и как бы “держащая” в нераспадающейся синтетической связи единство и множество, тождественное и нетождественное (в числах проявляющееся как нечетное и четное), предел и беспредельное.
Число, которое в триаде “единица — число — множественность” опосредует, “держит” крайние термины, всегда причастно не только единству, но и инаковости, которое для него проявляется во множественности, — в том, что чисел много, а также в том, что в них можно различать отдельные единицы, далее не разложимые. Между тем, пифагорейцами было открыто свойство несоизмеримости величин; например, в отношении диагонали квадрата к его стороне неизбежно присутствует некая иррациональность, поскольку отношение это не может быть выражено ни числом, ни соотношением чисел, — стало быть, его нельзя помыслить (хотя и можно представить наглядно в воображении). Это не значит, что числа сами по себе несоизмеримы: их мера неизменна — это неделимая единица, — но значит, что даже число оказывается неспособным всецело, до конца и без остатка измерить, определить и пронизать собой видимый мир, который хотя и несет в себе черты (трансцендентного ему) вечного и умопостигаемого, тем не менее никогда не может уподобиться ему полностью и целиком (ср. Платон, «Тимей» 37с–d). Помимо неизменно точных числа и эйдоса, в мире всегда присутствует некая аберрация, искажение, которое не может быть отменено и познано даже и числом. И хотя число противостоит беспредельному (Плотин, «Эннеады» II, 4, 15), оно все же вторгается в мир, так что не все в нем оказывается мыслимым и счисляемым, что и проявляется в свойстве несоизмеримости. Этим задается важнейшее для античной философии и науки отличие от числа от величины.