Редактор: А. Т. Горяев Ответственный секретарь: Бадмаев В. Н

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Б. Б. Бадмаев (ответственный редактор), М. А. Ербаева, О. В. Брандлер, 1338.44kb.
• Вспомогательные исторические дисциплины в пространстве гуманитарного знания, 60.56kb.
• М. Л. Энтин (руководитель проекта, ответственный редактор), М. Е. Юрьев, 2654.81kb.
• Федоров Виктор Васильевич, президент Российской государственной библиотеки (ргб). Ответственный, 70.53kb.
• А. С. Панарин (введение, разд. I, гл. 1-4) (ответственный редактор); профессор, 6034.52kb.
• П. В. Анисимов Ответственный секретарь, 6038.72kb.
• А. Н. Соловьева Ответственный редактор: доктор филологических наук, профессор пгу имени, 5937.63kb.
• Оппозиция, 4805.58kb.
• О. С. Попова- ответственный секретарь > С. М. Сулейманов > К. Х. Папуниди, 51.84kb.
• Ответственный секретарь: иерей Игорь Киреев, зав, 8214kb.

Джангужин Р.Н.

«Революция никогда не облегчала

бремя тирании.

Она лишь перекладывала его

на другие плечи».

(Джордж Бернард Шоу)


«Оранжевые» политтехнологии как конструкт

«управляемой свободы»

Основной мотивацией при написании статьи стало не желание заняться саморефлексией, поскольку сам автор, в меру своих скромных сил, принял непосредственное участие в знаменательных событиях, изменивших политическое пространство Украины (хотя было бы не вполне правильным вовсе его отрицать, каким бы малым он ни был). Как представляется, более важным было бы осуществить попытку реконструкции некоторых политических технологий, которые были применены оппозицией в качестве эффективного инструмента и во многом обеспечили их победу над властью.

Автор попытался максимально дистанциироваться от собственного субъективного восприятия и, тем более оценок, произошедших событий. По этим же причинам пришлось отказаться от социально-психологического анализа событий, который мог быть весьма уместным, а также от прогнозных оценок. Без сомнения, все эти факторы, составляющие необходимые условия для осуществления всякого целостного и репрезентативного анализа, могли бы стать предметом весьма перспективного политологического исследования. Однако подобный подход автоматически выводит в иной, гораздо более многоуровневый и детальный социометрический дискурс , далеко выходящий за пределы «украинского космоса», в пространство глобального мира, в котором, события, произошедшие в Украине, представляются хотя и незначительным, но непосредственно корреспондирующимся с ним, сегментом.

Как свидетельствуют различные источники, 75% нефти и 35% природного газа, импортируемых странами ЕС из России и Центральной Азии, поставляется по трубопроводам, проходящим через территорию Украины. В ближайшем будущем, благодаря началу эксплуатации крупных нефтяных и газовых месторождений в Азербайджане, Казахстане, Туркменистане и Узбекистане, объем поставок энергоносителей в ЕС через Украину, при сохранении традиционных маршрутов их транспортировки и их модернизации, может существенно увеличиться.

Таким образом, Украина, используя «шахматно-политологическую» терминологию Зб. Бжезинского, выдвигается на позицию одной из важнейших фигур на геополитической «шахматной доске», в формально-содержательных структурах которых, в качестве «наполнителей», присутствуют материалы-энергоносители, поставляемые из Каспийско-Черноморского и Центрально-азиатского регионов, а за шахматным столиком – традиционные соперники/партнеры – потребители и транзистеры.

Морфология революционных трансформаций. Общетеоретические и методологические аспекты проблемы

Если абстрагироваться от непосредственных событий и попытаться рассматривать их в плоскости дистанциированного анализа, то следует отметить, что в возникшей ситуации в Украине мы получили уникальную возможность наблюдать и исследовать феномен, отчасти новый, отчасти перманентно и циклически повторяющийся, во многих странах мира на всем протяжении их истории. Речь идет об эффективном использовании арсенала технологий и методов узурпации, захвата власти. В этом смысле вопрос о причинах и следствиях революционных трансформаций сдвигается в плоскость квалификации действий сторон, участвующих в конфликте – власти и оппозиции - в универсальных терминах и понятиях. То есть, отвлекаясь от конкретного события «оранжевой» украинской революции, вопрос переформулируется по своему содержанию и по своей форме в безотносительную к анализируемым событиям сферу, а значит, может быть рассмотрен через призму двусоставной формулы, и звучит уже по-иному:

какая из конфликтующих сторон подверглась репрессии и;

какими способами достигается захват власти.

Ответ на этот вопрос напрямую связан с характером легитимности власти. Говоря иначе, с тем, на каких фундаментальных и специфических основаниях зиждется общепризнанный принцип суверенитета.

В монархическую эпоху, когда власть была сакральным атрибутом, государственные перевороты сводились к захвату трона. Поэтому чрезвычайно важным было символическое оправдание факта подобного захвата (более близкое кровное родство с предшествующим монархом, легитимность процедуры коронации, которая рассматривалась в контексте установленных некогда традиций, их процедурных и иных нарушений и т.д.), которое выполняло функцию априорного права.

В эпоху Нового времени, как справедливо отмечал самый успешный политический технолог и практик российской революции - Ульянов-Ленин, государство откровенно выступало как аппарат насилия. По этой причине, конец XIX и большая часть XX века, стали временем военных хунт, диктаторских режимов, опирающихся на право силы и оперирующихся в своей деятельности, по сути, аморальной, а потому эффективной формулой, определяющей право, как «право сильного, превращенное в закон».

Соответственно с этой схемой, перевороты имели своей первоначальной целью захват контроля над банковской, информационно-коммуникационной сферой и репрессивными структурами, которые обеспечивали активистам данной политической группировки достижение полноценного институционального управления всей страной. И только после этого осуществлялось идеологическое оправдание, замещающее собой правовую легитимизацию власти.

В конце XX века, под мощным и нарастающим давлением американо-европейской цивилизации, произошло очередное изменение традиционных для каждой из стран принципов реальной легитимности государственного управления. В значительной мере это изменение стало производным результатом геополитического состязания между основными геополитическими блоками двухполярной мировой системы, возникшей в результате Второй Мировой войны. В процессе длительной и бескомпромиссной борьбы за захват приоритетных позиций расположенных в зоне «над-национальных высот», оказалось, что противостоящие интересам США и Западной Европы, авторитарные режимы (прежде всего, так называемого, «социалистического лагеря», а также новообразованные государственные образования пост-колониальных стран) оказались в «зоне риска». Иначе говоря, перед неизбежной опасностью стать кандидатами на политическое и даже физическое секвестирование, а воздвигнутые ими властные институциональные конструкты – на эффективное разрушение и политико-административное переформатирование.

В оперативном плане возможность смены власти решалась различными, порой, диаметрально противоположными методами.

Исходя из экономии своих, весьма ограниченных, интеллектуально-информационных ресурсов, необходимых для целостного анализа исследуемого пространства, мы не будем анализировать военно-силовые методы смены властных конструкций которые были применены по отношению к странам Южной Америки и Африки, а также Югославии и Ирака, ограничив его формат только лишь анализом «мягкого варианта» смен властных режимов, аналогичный тому, который был применен в Украине.

В самом общем виде он выглядит следующим образом. После определения территории (объекта-страны), представляющей на «мировой шахматной доске» стратегический интерес для «лидеров-стран мирового сообщества», возникает задача необходимости смены правящей там власти. Во исполнение этой задачи осуществляется запуск комплексных программ, поддерживаемых извне превосходящей военно-технической мощью и общественным мнением «стран мирового сообщества», направленных на то, чтобы скомпроментировать существующий там режим, чтобы, в конечном счете, взять эти страны под внешнее управление.

Не забегая в своем анализе вперед, отметим, что в контексте императивов, принятых сегодня в системе универсальных гуманитарно-политологических ценностей и выраженных юридическими нормами международного права, единственным и безоговорочным принципом легитимации власти - обеспечивающими их безусловное выполнение силами «быстрого реагирования» военных формирований выступающих под эгидой Совета безопасности ООН - признается принцип поддержки народного большинства. По существующим международным законам этот принцип реализуется посредством свободного волеизлияния большинства граждан страны в результате общенародных выборов, и, повторимся, поддерживается наблюдательными институтами и, как последний аргумент, военными формированиями Совета безопасности ООН.

Таким образом, в соответствие с принятыми на сегодня международными законодательными актами, либерально-демократические ценности западного образца становятся единственной свободно конвертируемой политической валютой, за которую можно приобрести «абонемент» (или «дорожную карту»), дающий право на международное признание легитимности власти того или иного политико-государственного образования.

Весьма примечательной иллюстрацией позиции Запада по отношению к странам, находящимся в стадии транзита, стало, замечательное по своей откровенности, высказывание посла США в Украине Джона Хербста в газете «Киевский телеграф»: «Мы просто не можем устанавливать и поддерживать тесные отношения со странами, которые не поддерживают нашу систему ценностей»(1).

Столь жесткие формулировки понятия легитимности власти, привнесенные на местную почву западные либерально-демократические стандарты в качестве единственного и безальтернативного критерия легитимности, сделали возможным включить в политический обиход внепарламентские методы борьбы за власть. Вплоть до насильственных: революций, переворотов, путчей.

Правда, в новых условиях, изменилась технология захвата власти. Исходя из того, что императивным условием переформатирования власти официально признаваемым системой международного права, признается волеизлияние общественного мнения, выражаемое посредством свободных демократических выборов, узурпация власти должна была ориентироваться на, хотя бы формальное, соблюдение этих условий. Это означает, что для любой политической группировки претендующей на власть, главным условием легитимности должно было выступить обеспечение контроля над общественным мнением, которое, в своем абсолютном большинстве, могло бы обеспечить ей свою поддержку.

Таким образом, узурпацию трона в качестве сакрального символа, смысла и цели насильственных революционных переворотов, на новом этапе новой и новейшей истории, сменила узурпация власти, выраженная модулем сознания большинства граждан страны. В определенном смысле можно говорить о том, что узурпацию власти выступает превращенной формой узурпации свободного выбора общества. При этом оказывается, что обеспечить приватизацию свободы и последующее управление свободой можно при помощи технологий манипулятивных средств, которые пришли на смену дворцовым или военным переворотам.

Благодаря подобным технологиям, диктатуру, опирающуюся на репрессивные институты военно-полицейских структур, можно с успехом заменить диктатурой медиакратической, поскольку появляется возможность, для безграничного применения манипуляционных технологий, которые используются в качестве механизмов управления «свободными демократическими выборами народа». По своей конфигурации и содержательному составу они столь же технологичны, как и многие другие менеджериальные схемы, используемые в сегодняшней политической практике.

В конечном счете, технологии узурпации выбора сводятся к тому, что с помощью арсенала информационно-технологических средств, воля определенной группы лиц объявляется волей большинства населения. На последующей стадии укрепления власти необходимым условием становится то, что большая часть населения, по законам социальной психологии, в частности, закону суггестивности, отождествляет и идентифицирует эту волю со своим «сознательным выбором». В современных условиях механизмы подобного рода технологических манипуляций общественным мнением реализуются посредством манипулирования регламентом и процедурами «свободных демократических выборов» и далеко не всегда поддаются объективной ревизии. Даже при участии международных наблюдателей, обладающих определенными профессиональными навыками. Однако плохо представляющие сложнейшую нюансировку морфологического состава социально-политической конституции конкретного общества.

В известном смысле, применяемые сегодня манипуляционные технологии аналогичны тоталитарно-сектантским технологиям, главным признаком которых является то, что они сводятся к исключению самой возможности реального выбора модели политического развития, к подмене и фальсификации существующей реальности и превращению гипотетического сценария государственного устройства, предлагаемого политическими группами развития, в реальность безальтернативную.

Если рассматривать возникшую ситуацию манипуляции общественным сознанием посредством технологических средств, то они, вне сомнения, многократно жестче и бесчеловечнее, нежели самые грубые административно-репрессивные технологии, каковой, к примеру, является пресловутая фальсификация результатов выборов, обман и запугивание электората. Такая подмена происходит уже потому, что, в случае с информационно-манипуляционными технологиями, реальность жестко корректируется в соответствии с потребностями определенной политической группы в необходимом формате и редакции. В противоположном случае, при применении исключительно административно-репрессивного ресурса, политическое волеизлияние общественности насильственно и грубо отменяют и аннулируют, игнорируя при этом права граждан на свободный выбор проекта политико-правового и социально экономического развития.

Методология реализации манипуляционных технологий выглядит, в самом общем виде, следующим образом. В качестве исходных условий выступают несколько основных и тесно взаимосвязанных факторов. Первый из них - реально существующее общественное недовольство при отсутствии полноценно функционирующих каналов взаимодействия по вертикали «власть-общество». Следующим фактором выступает противостоящий власти протестный потенциал общества, на базе которого возникает, развивается и институализируется инфраструктура и арсенал операционных средств будущей революции. Упомянутый выше политический технолог и практик революции – Ульянов-Ленин, описал эти условия в своей известной формуле про революционную ситуацию. В соответствие с ней, негативное самоощущение населения должно быть «гипертрофировано усилено». Говоря иначе, в глазах общества действия власти должна вызывать осознанный и устойчивый синдром неприятия, вызывающий социальный дискомфорт. Под воздействием умело направленной пропаганды, власть утрачивает в глазах общества свой сакральный смысл, поскольку образ ее лидеров, в зависимости от персональных характеристик, либо гипертрофически демонизируется, либо травестируется.

Важнейшим условием возникновения кризисной ситуации, ведущей к стремлению свержения действующей власти должна стать неспособность власти функционировать в привычном для себя режиме. Причем, определение тотального кризиса власти, с помощью информационных средств, должно стать общепризнанным мнением широких слоев общества. И, наконец, в возникшей ситуации кризиса системы управления, должна существовать первичная организационная группировка, которая выступает в роли продюссера процесса («передовая партия нового типа», каковой выступила партия большевиков в России, к примеру). Эта партия/радикальная политическая группа апеллирует к более широким кругам общества, на которые возлагаются функции «инкубатора революционных настроений» (по своему социальному составу это, как правило, студенчество, оппозиционно настроенная интеллигенция и люмпенизированные страты общества). Причем, роль последних, как пороха и боевого патрона, в революциях выступает решающей силой. Вспомним, к примеру, пламенный девиз российских большевиков: «Булыжник – оружие пролетариата!»).

Важнейшим звеном смоделированного политического конструкта выступают постоянно действующие информационно-коммуникационные каналы, по которым идеи смены власти и ее институтов (в особенности, надзорных и репрессивных) можно эффективно мультиплицировать и ретранслировать наружу (кухни, церкви, мечети, подпольные листовки, зарубежные радиоканалы, Интернет и пр.).

В Украине (в 2004 году) - равно как и в Грузии (в 2003 году); в России (в 1917 году); в Иране (в 1979 году); во Франции (в 1793 году) и т.д. - вынужденная публичная пассивность населения, безответственное высокомерие самоуверенной власти, ее коррумпированность и демонстративная безнаказанность, в условиях отсутствия возможностей для реального и жесткого контроля за информационно-коммуникационными каналами, стали предварительными условиями для усиления и расширения протестных настроений, и получив импульс для кинетического развертывания, обеспечили будущую победу оппозиции.

На последующих этапах борьбы за власть, в соответствие со сценарием, последовало четыре технологических фазы. Причем, включались они поочередно и, после своего включения, обеспечили безусловную реализацию заданной сценарием целевой программы в симметричном и синхронном режиме.

Первая фаза: провозглашается одномерная, простая формула дихотомической истины «враги» против «наших». Патриоты против аристократов (Франция, 1793). «Буржуазия и пролетариат». «Кто не за класс рабочих и крестьян, тот, против нас» (Россия, 1917). «Правоверные против американских дьяволов» (Иран, 1979). «Сегодня в Украине есть только один конфликт: между народом и преступной властью» (В. Ющенко. Из выступления на митинге по случаю выдвижения кандидатуры на президентских выборах, 2004).

Вторая фаза: выход из диалога через максимальную демонизацию и дискретизацию политического противника. В соответствие с внутренней логикой этой фазы политического противостояния, политический противник объявляется не оппонентом, даже не противником, и уж заведомо не конкурирующей частью народа: он объявляется врагом народа, препятствием, подлежащим безоговорочному устранению. «Врагов народа следует смести со своего пути» (1937 г., СССР, Вышинский). «Каждый голос за Ющенко - это еще одно «нет» бандитам!» (цитата из политической телерекламы Ющенко). «Янукович - выбор обманутых рабов» (лозунг на митинге возле украинского посольства в Москве). «Бандиты должны сидеть в тюрьмах!» (политический плакат блока «Наша Украина», перешедший ему в наследство от «Руха»).

Третья фаза: энергичное и агрессивное продвижение брэнда «наших». В этой ситуации чрезвычайно важную роль играет выявление внешних, семиотических признаков, принадлежности к «нашим», агрессивной бытовой революционной моды: «санкюлоты» и фригийские колпаки (в революционной Франции), традиционная, «исламская» одежда в светском - накануне начала политического кризиса – обществе (в Иране), розы и белый флаг с крестами (в Грузии в 2003 году), красные банты и флаги (в России 1917 г.), оранжевые ленты и флаги (в Украине - осень 2004 - начало 2005 годов).

При этом главным рекламным слоганом этой кампании, при мультипликации и социализации брэнда, становится категорическое утверждение: «Наши - хорошие!» «Пролетариат - самый передовой класс». «Мы - честные, образованные, интеллигентные и справедливые, а действующая власть - это преступники, которые прячутся на своих воровских сходках». Общественному мнению (прежде всего, на уровне обыденного сознания) внушается страх оказаться за пределами референтной группы общества, выступающей под семиотическими символикой (чаще всего с использованием экстатически воспринимаемого цвета: красного – российские большевики - в 1917 году, оранжевого – в Киеве 2004 года).

Четвертая фаза: активно внедряется информационный образ «неминуемой победы». Он может быть мотивирован религиозно («Так хочет Бог (Аллах)!») или научно («Победа пролетариата - историческая закономерность!», «Наше дело правое – мы победим!» – лозунг времен Второй Мировой войны). А может быть вообще не мотивирован (персональный сайт Ющенко был украшен бегущей строкой: «до победы Ющенко осталось... 40... 30... 5 дней»).

Но главное: нагнетается ожидание катарсиса - неминуемого и радостного перерождения и очищения всего общества «сразу же после победы». «Мы стали жить в другой Украине!» (из выступления В.Ющенко на площади Независимости сразу же после неофициального объявления второго тура президентских выборов 26 декабря). Все это, вместе взятое, создает необходимые условия, позволяющее обеспечить режим управляемого коллективного экстаза, мощно усиленного политическим сопровождением эстрадно-музыкальных кумиров.

Естественно, что при этом необходимо задать набирающему обороты процессу темп и ритм, обеспечить эффектную и композиционно хорошо выстроенную драматургию. Таким образом, психологические технологии доведения общественных масс до массового возбуждения, доведение их до грани социальной истерии, хотя и достаточно просты, но единственно эффективны.

Подведем предварительные итоги. Исходя из воспроизведенной в самом общем виде схемы, фазы эволюции кризисной ситуации выглядят, примерно, следующим образом. На первом этапе работа направляется на, так называемый, «первичный разогрев ситуации». На базовую формулу моделирования политической дихотомии «наши – враги» накладывается информация, направленная на экстатический разогрев эмоций. К примеру, подбирается «доказательная база» (жертвы тиранов - которых во взятой Бастилии в день 14 июля 1789 года нашлось шесть человек на всю Францию; расстрелянные в румынском Тимишоаре - из-за них, из-за тысяч трупов, оперативно и решительно свергли и казнили Чаушеску (причем, принципиально неважно, что эти тысячи трупов впоследствии так и остались ненайденными); замученные в ссылках русские революционеры, действительное количество которых осталось не выясненным за ненадобностью; изгнанный в Париж и бедствующий там аятолла Хомейни; «убитый по личному распоряжению» президента Украины Кучмы - журналист Г.Гонгадзе, материалы о котором «документально», как, впрочем, обо всех коллизиях тайных хитросплетений политики Л.Кучмы, зафиксированы в десятках километрах магнитофонных пленок майора президентской охраны Мельниченко. В дальнейшем, начинается процесс противостояния «здоровой части экс-истеблишмента» против «преступной власти» посредством кампании «Украина без Кучмы!», переросшее в нарастающее и лавинообразно охватывающее все более широкие слои общества, движение.

При этом недоверие, недовольство и обвинения власти в тотальных преступлениях синхронизируются и приобретают рельефные и артикулированные формулировки. Благодаря мультипликации и тиражированию негативной информации о преступлениях власти все большее количество людей вовлекается в одномоментное, консолидированное понимание того, что «преступная власть должна быть свергнута».

Дихотомическая формула «наши (добро)– преступники (зло)», которая становится основным девизом политической группы, ведущей за собой народные массы, становясь постоянно действующим тектоническим эпицентром и источником направленных интерпретаций, посредством которых любое действие власти или событие, связанное с властью, превращается в отягчающую и неопровержимую улику против нее. С противоположной стороны, любое действие оппозиции наглядно иллюстрирует единственно верный путь, приводящий к национальному спасению.

В результате применения технологий дихотомических интерпретаций в обществе быстро устанавливается диктатура одного - протестного типа мнения. Приоритетным образом становится образ борца за гражданские, экономические, социальные, конфессиональные и прочие, права народа. Соответственно, сменяется аксиологически-семиотический ряд, на котором могут быть сформулированы только те мысли, которые соответствуют «истине», ставшей главным трофеем оппозиции. Причем, возникшие и приобретшие устойчивость, вербальные клише и идиомы приводят к тому, что, даже политические противники, начинают использовать в своей идеологической терминологии, заимствованные у своих врагов, клише. К примеру, российские белогвардейцы начинают использовать в своем идеологическом арсенале лексику «классовой борьбы» Хотя в этих терминах, в принципе, невозможно формулировать идеологию соборности, о которой грезили либеральные российские интеллигенты начала XX века.

В аналогичную ситуацию лексически и идиоматически переформатированного пространства попадают и украинские политические аналитики, обозреватели и технологи, которые используют вербальные формулировки типа «провластный кандидат Янукович» и «народный кандидат Ющенко». При всей своей очевидной неадекватности, введенные в широкий обиход и бесчисленно повторенные, эти лексические связки-идиомы проникают в язык нейтральных комментаторов, в том числе, и сторонников «провластного кандидата». Это происходит уже потому, что в активной лексике общества эти идиоматически структурированные клише и определения вытесняют другие, менее активно используемые.

На следующем этапе политической борьбы происходит снятие ограничений при применении репрессивных санкций по отношению к противнику. Очень скоро признание его человеком, обладающим комплексом характеристик не только негативного, но и позитивного свойства, становится принципиально невозможным. В случае если противник выступает в образе действующей власти, невозможной становится и любая форма самоотождествления с властью, выступающая субстанцией и психологическим основанием внутренней легитимности любого политического режима. Благодаря произведенной аксиологической трансформации, психологическое восприятие политического противника превращается в объект социального неприятия, причиной всех негативных событий происходящих в жизни общества и персонифицируется в образах «американского дьявола», «паразита-аристократа», «эксплуататора буржуя», «донецкого бандита». В силу чего с ним необходимо поступать соответствующим образом – свергнуть, аннигилировать, уничтожить.

Важно подчеркнуть, что на этом этапе участие «преступной власти» в разжигании революционного энтузиазма неоценимо: стремительно теряющая популярность власть становится все менее адекватной, все более одиозной. Внимание общества фокусируется на наиболее одиозных представителях властных структур. Причем, в реальности, на этом этапе те представители власти, которые сохранили способность к конструктивному взаимодействию с народом, умеющие слушать и слышать людей, попадают под мощное психологическое давление со стороны массовых настроений, настроенных откровенно негативно против действий власти.

Ощущая на себе негативные флюиды, которые пронизывают их отраженными лучами через близких людей – детей, жен, друзей, соседей, они ретируются в глубину политической авансцены, оставляя в первых рядах отнюдь не лучших представителей своей страты. На стороне власти остаются только самые одиозные, аморальные персонажи, что только усиливает по отношению к ним растущее раздражение и агрессивность общества.

Одновременно, и в геометрической прогрессии, нарастает самоотождествление политически индифферентных групп общества с «нашими». «Наши» становятся референтной группой общества, и в системе бытовых ценностных ориентиров, входят в моду. Иллюстрацией растущей популярности оппозиции в Украине стали семиотические признаки представителей оппозиции - оранжевые ленточки, символизирующие блок «Наша Украина», которые повязывают на свою одежду активисты партии и бездомные бродяги, модные артисты, художники и предприниматели с полу-криминальным характером деятельности. Актив «оранжистов» инкорпорирует в свое сообщество колеблющихся и неопределившихся. Благодаря чему количество революционно массы растет с геометрической прогрессией. И вот уже недавняя немногочисленная оппозиционная группа стремительно обрастает массой союзников.

Однако – это пока еще не большинство. Настоящее большинство возникает на следующем этапе, когда заранее провозглашенная победа обязательно натыкается на серьезное препятствие. Это препятствие - пока еще не вовлеченные в революционный процесс обыватели (французские обыватели из романа Паскаля Лэне «Ирреволюция», аполитичные россияне, светские иранцы, русскоязычные украинцы и т.д.). В конечном счете, рядовые политические оппоненты, которые не объединены чувством любви к оппозиционерам, поскольку имеют не самый позитивный опыт общения со многими из их лидеров. Таких, революционно неохваченных и не осознающих значение «исторического момента» как правило, остается достаточно много. В особенности, в обществе, в котором правит непопулярное, авторитарное и не чистое на руку правительство. И все же, статистическое большинство в подобном обществе, где власть и законы отчуждены от рядовых граждан, как правило, пассивно. Именно в этот момент происходит запланированный взрыв!

Отсрочка провозглашенной победы, чем бы она ни была вызвана (согласительной процедурой, попыткой компромисса со стороны власти, наконец, победой кандидата «партии власти» на выборах - не говоря уже о таком подарке, как сомнительная победа этого кандидата) - объявляется последним и чудовищным преступлением врагов народа, кражей вожделенной победы, несущей обществу всеобщее благоденствие («Вчера было рано. Завтра будет поздно» - В.И.Ленин).

Последней каплей, переполнившей чашу народного терпение и послужившее детонатором народного возмущения, стало объявление результатов президентских выборов, которые, загодя, были объявлены оппозицией фальсифицированными. Сразу же после провозглашения победы провластного кандидата последовал мгновенный и массовый взрыв негодования, перерастающий в массовое же воодушевление, во всеобщую эйфорию людей, которых пока не большинство, но - оказывается - очень много! Своевременно вброшенный в политически перевозбужденное общество, энергичный слоган, ставший ключевой фразой революции: «Вместе нас много! Нас не победить!» - мгновенно подхватывается сотнями тысяч людей, вышедших на главную площадь страны. Девиз-дубль: «Ющенко – да!» - звучит более персонифицировано, но все более настойчиво и постепенно перекрывает все остальные.

Джон Лафлэнд пишет в «Guardian» о средствах, которые использовались в те дни оппозицией: «Демонстрации в поддержку Ющенко сопровождаются лазерами, плазменными экранами, дорогостоящими звуковыми системами, рок-концертами, палаточными лагерями и огромным количеством оранжевой атрибутики, которые возникли как бы спонтанно» (2). Западные аналитики и СМИ всё чаще сравнивают события в Украине с разрушением Берлинской стены («Взгляд, конечно, варварский, но верный» - И.Бродский). Аналогия предельно проста, поскольку построена на линейно-иллюстративной логике – «бархатные» и «поющие» революции в странах Восточной Европы привели к ликвидации Варшавского договора и социалистического лагеря. Сегодня этот процесс коснулся непосредственно метафорического образования - Содружества Независимых Государств. Следуя этой логике, видимо, можно также предположить, что декабрьский 1991 года референдум в Украине по вопросу независимости страны, в свою очередь, положил начало разрушению Союза ССР.

Впрочем, уместность этих сравнений, по крайней мере, в своих многочисленных интервью, а также, своими действиями, подтвердил и сам лидер украинской оппозиции Виктор Ющенко.

Как утверждает, цитированный выше, политический обозреватель британской газеты Guardian, хорошо срежессированная кампания в пользу Виктора Ющенко «организована блестящим и изощренным умом американских политтехнологов, дипломатов и прочих консультантов». При этом Джон Лафлэнд отмечает, что «заказчиком «оранжевой революции» стало, несомненно, правительство США, которые, в случае успеха своих действий в Украине, продолжат политические реформы и в других бывших советских республиках. Вероятнее всего, события, по его прогнозам, повторятся в Молдавии и авторитарных странах Центральной Азии (что осуществилось и в Молдове, и в Кыргызстане, однако по иным сценариям).

Бывший советник президента США по вопросам национальной безопасности Збигнев Бжезинский пошёл ещё дальше и заявил, что украинская революция перекинется в скором времени и на Россию (3).

Французский эксперт в области политической стратегии Жерар Шальян утверждает в Liberation (4), что в настоящее время мы присутствуем при классическом применении американской политической тактики, называемой roll-back (оттеснение). Этот термин времен «холодной войны» принадлежит госсекретарю США Джону Фостеру Даллесу, который высказывался за «оттеснение» Советского Союза. Времена изменились, но Вашингтон вновь намерен применить данную стратегию по отношению к России, отмечает Ж. Шальян, и Грузия, а за ней Украина стали «отправной точкой» ее реализации. Французский эксперт напоминает, что вообще в интересах США - держать Россию в рамках «региональной державы». И в свете этого сейчас Соединенным Штатам необходимо опереться на такие государства Восточной Европы, как Польша и Украина, чтобы помешать России возродиться в качестве сверхдержавы.

Соглашаясь, в целом, с утверждениями, основанными на том, что спецслужбы были более чем заинтересованы в успехе, «оранжевой революции», мы все же не склонны считать, что эта помощь была решающей. Скорее, она состояла в информационном сопровождении событий. А стремление американских спецслужб приватизировать «оранжевую революцию», в гораздо большей степени объясняются необходимостью поднять свой профессиональный статус в глазах Конгресса, а, возможно, списать некоторые нецелевые расходы этого ведомства за счет украинских событий.

Большинство российских политиков и наблюдателей также высказывают довольно критические комментарии по поводу событий на Украине. При всей различности оценок действий властей и оппозиции, практически все сходятся в одном – политический кризис в этой стране выявил колоссальную опасность не только для стабильности и предсказуемости интеграционных процессов в СНГ, но и непосредственно для самого существования Содружества.

«Полагаю, что нам необходимо, прежде всего, именно в таком широком контексте рассматривать украинский политический кризис, и я во многом согласен с такими оценками», - пишет в web-издании «Фергана.Ру» (5) узбекский политолог Бахтиёр Худойбердиев, который с середины августа работал в составе миссии наблюдателей от Международной организации по наблюдению за выборами в странах СНГ (CIS EMO). Главный вывод, который делает узбекский наблюдатель: «происходящее в стране не что иное, как звено единой глобальной программы по смене политических режимов, к которой ни одна из стран Содружества не готова».

Одним из наиболее эффективных проектов давления на власть, который ранее был последовательно реализован в Сербии и Грузии, использовался и в Украине. Речь идет о создании организационно-структурных объединений (молодёжная «Пора» - аналог сербского «Отпора» и грузинской «Кмары»), которая проводила, по-военному, чётко спланированные, технически оснащённые управляемые массовые акции, жёстко блокировавшие работу государственных органов власти.

Как уже упоминалось, мощным импульсом для консолидации вышедших на площадь Независимости в Киеве людей стали выступления популярных рок-групп, исполняющих заранее заготовленные для этого случая протестные хиты («поющая» революция в Чехословакии – начало 90-х годов, представляется прямым аналогом выступлений украинских рок-групп в режиме non stop на площади Независимости в Киеве – декабрь 2004). Благодаря использованию агрессивных манипулятивных технологий, колоссальный аффект внезапного массового взаимоопознания превращает пока еще не определившуюся часть общества в консолидированную, поверившую в свою правоту, а значит и в неотвратимую победу, социальную группу, готовую идти до конца.

На этом этапе происходят последние качественные трансформации, ради которых выстраивался последовательный ряд спирали, конечным венцом которой становится политическая победа оппозиции. Рядовые законопослушные граждане, служащие государственных учреждений, привычно робеющих перед своим непосредственным начальством и не умеющих прежде принять самостоятельные решения по самым частным вопросам, оказываются лицом к лицу перед альтернативой «исторического и судьбоносного выбора» - либо присоединиться к «нашим», то есть «к народу», за демократию и за прогресс, либо остаться с «врагами». Говоря иначе, оказаться в оппозиции к прогрессивному преобразования общества, встать на путь исторического реверса - назад, в тоталитаризм. И вот, это законопослушное, пассивное большинство, которое несколько лет назад голосовало на «всенародном референдуме» за сохранение СССР, за партию сторонников Шеварднадзе, избирало Л. Кучму на новую президентскую каденцию, в одночасье распадается на миллионы одиночек, стыдящихся самих себя, чувствующих себя изгоями, ничтожными и слабыми, у которых появился единственный шанс спастись от позора и обструкции - примкнуть к прогрессивной части народа.

Более того, сделать как-нибудь так, чтобы и все вокруг, и ты сам были уверены, что, находясь в рядах властных структур, ты всегда был с ними заодно, тайно, хотя и безрезультатно, боролся с многочисленными преступлениями, вершащимися властью над народом. Характерной иллюстрацией этому, тотально охватившему общество «синдрому персонального участия», может стать заверение спикера украинского парламента В. Литвина о том, что члены его семьи ежедневно носили снедь в палаточный лагерь протестантов.

В этой связи представляется отнюдь не лишним вспомнить и постсоветские государства Центральной Азии, для которых недавнее прошлое «оранжевых событий» Украины может стать их будущим. Причем, отнюдь не гипотетическим, а вполне актуальным.

Уже стало. Если учитывать события марта-апреля, происшедшие в Кыргызстане и кровавую Андижанскую трагедию в мае 2005 года...

_____________

1. «Киевский телеграф», 20-26.02.2004.

2. См. Guardian, 28.12.2004.

3. Бжезинский З. «The Wall Street Journal», США, 01.12. 2004: Имперская Россия, вассальная Украина. Источник: ссылка скрыта

4. См. Liberation, 04.01.2005

5. См. ссылка скрыта. ru/ 23.12.2004.

Бадмаев В.Н.

Глобализация и ее альтернативы

(национально-религиозный контекст).


Статья подготовлена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда.

Грант № 04-03-00282а.


Сегодня становится очевидным, что глобализация весьма специфически интегрирует мир. Одни интеграционные усилия ведут к желаемому объединительному результату, другие обнажают непримиримые противоречия. Есть все признаки того, что дифференциация мирового сообщества не только сохранится, но и получит новые измерения, возможно с элементами «столкновений». Сохранение неравенства в условиях массовых коммуникаций может очень быстро повлечь несогласие, противостояние, конфликты.

По этому поводу серьезная обеспокоенность звучит в социальной концепции Русской Православной Церкви: «Глобализация… связана с возникновением транснациональных корпораций, где сосредоточены значительные материальные и финансовые ресурсы и где трудится огромное количество граждан разных стран. Лица, стоящие во главе международных экономических и финансовых структур, сосредотачивают в своих руках огромную власть, не подконтрольную народам и даже правительствам и не признающую никаких пределов – будь то государственные границы, этническо-культурная идентичность или необходимость сохранения экологической и демографической устойчивости. Подчас они не желают считаться с традициями и религиозными устоями народов, вовлекаемых в осуществление их планов» (1).

Сторонники и адепты транснациональных, космополитических ценностей высказывают взгляды, что «космополитические», всемирно-глобальные ценности уже одержали или вот-вот одержат победу над ценностным «местничеством», «провинциализмом». Модифицированные национально-региональные и индивидуальные ценности вынуждены отступать или приспосабливаться к глобальным институтам. Символичен в этом плане вопрос культурного антрополога Ульфа Ханерца: «Что ваша нация может сделать для вас такого, чего не может сделать хорошая кредитная карта?». В связи с этим немецкий социолог Х. Беркинг отмечает: «национальное» - перед лицом транснационализации рынков товаров, финансов, культур - …в возрастающей степени утрачивает свое значение для конструкции коллективных идентичностей и подчиняется (или даже уступает место) тем формам идентичности, которые частично по-новому определены с социально-пространственной точки зрения, частично являются полностью межтерриториальными» (2). При этом он ссылается на работы таких теоретиков глобализма, как А.Аппадюре (A.Appadurai), М. Кастельс (Castells), Р. Робертсон (Robertson). Они согласны в том, что национальные государства либо полностью, либо частично должны уступить свой суверенитет транснациональным институтам, тенденциям, ценностям.

Но очерченная ценностная тенденция не единственная. Как отмечает профессор политических наук содиректор Центра Европейской политики университета Бремена Михаель Цорн, термин «глобализация» как бы камуфлирует то важное обстоятельство, что процессы объединения, на которые обычно ссылаются ее идеологи и сторонники, пока охватывают не более 30 % стран мира, то есть не являются истинно глобальными. Состояние сознания людей, вовлеченных в процессы глобализации, таково, что согласно достоверным опросам, лишь малая часть населения интегрирующихся государств приемлет «космополитические ценности», тогда как подавляющее большинство (более 85%) идентифицирует себя с локально-региональными, национальными ценностями и ориентирами. Такого рода противостояние назревало давно – по существу вместе с развертыванием процессов глобализации.

Неудивительно, что даже в странах первого эшелона модернизации четко прослеживается тенденция к реставрации историко-этнических символов, местных традиций и религиозно-культурных особенностей. Для многих они становятся неотъемлемыми чертами индивидуальной и групповой идентичности, зримыми гарантами ее устойчивости. Описывая эти процессы, У. Альтерматт ссылается на замечание А. Турена о том, что когда страны Запада решили «социальный вопрос», там вновь встал вопрос национальный, вернувшийся в виде «дебатов об идентичности». При ослаблении в секуляризованных обществах традиционных связей национализм превращается в своеобразную «политическую интеграционную религию», выполняющую «компенсаторную функцию» и обладающую соответствующей эмоциональной нагрузкой (3).

Можно сделать вывод, что самоактуализация этнических сообществ является одновременно и культурно-историческим фоном, и содержанием многих социальных процессов. Глобальные вызовы становятся мощными катализаторами самовыражения этносов, что придает процессу на микроуровнях взрывную социальную энергетику. История национальной идеи в ее различных проявлениях подтверждает, что она вполне совместима с признанием общечеловеческого измерения в развитии прав личности, моральных законов, межэтнической, межрелигиозной толерантности и культурного плюрализма, наднациональных и трансгосударственных форм общности.

Да, происходят сближение наций в ходе глобализации, стирание ряда национальных различий во всем мире, особенно в последние десятилетия. Но складывающееся мировое сообщество – это «не мега-национальное сообщество, а отмеченный многообразием и не поддающийся интеграции мировой горизонт, который открывается тогда, когда он создается и сохраняется в коммуникации и действии» (4). Ведь трудно обнаружить безразличие людей к проблемам своей национальной жизни. Более того, сегодня особенно возрастает значимость национальной идентичности для коллектива, для каждого индивида. Она сегодня выполняет интегративные и нормативные, когнитивные и адаптивные, защитные, идеологические и духовно-психологические функции. Э. Геллнер отмечал: «Для обычного человека границы его культуры являют если не границы мира, то, во всяком случае, границы, в которых он может получить работу и общественное признание, сохранить достоинство, гражданство, возможность участвовать в жизни социума. Оставаясь в этих границах, он знает правила игры и понимает, что происходит вокруг; выходя за эти пределы, начинает совершать ошибки, становится неуклюжим, не вполне адекватным, рискует превратиться в посмешище. Самые глубинные пласты его идентичности определяются не его банковским счетом, не положением в его семье или обществе, но усвоенной в процессе образования письменной культурой. Его национализм является не каким-нибудь атавизмом, а напротив, служит выражением его вполне определенных и подлинных (хотя чаще всего неосознанных) интересов» (5).

Поддержание культурного многообразия как основы самоидентификации не в меньшей мере вписывается в диалектику социокультурных изменений, чем культурная ассимиляция привнесенных извне ценностей и жизненных стилей. Авторы Всемирного доклада по культуре называют «одним из парадоксов глобализации тот факт, что и местные особенности сегодня подчеркиваются более, чем когда-либо», а «культурные взаимопроникновения вызывают многочисленные трансформации и рост новых местных культур» (6). Такие парадоксы естественным образом встраиваются в логическую схему дуальных оппозиций социокультурного развития. Если рассматривать развитие как перемещение по шкале «традиционализм - модернизация», то наряду с поступательным движением обнаруживается и противоположное – в направлении традиционных, базовых ценностей, апробированного жизненного выбора. Моделям «открытого общества» противостоит разнообразный по формам культурный локализм.

Ценности и смыслы каждой культуры обретают иное значение на новой почве лишь в результате их ненавязчивого, добровольного взаимодействия и взаимообогащения. Ю. Лотман отмечал, что поступающие в культуру извне, из другой культуры новые тексты – не книги, переставляемые с полки на полку, а топливо, брошенное в топку. Они как бы запускают машину, и, чтобы выполнить эту роль, им надо сгореть, перестать быть собой в первозданном виде. Здесь, как представляется, уже заключена возможность противоречивых последствий. В одном случае результат оказывается плодотворным, в другом – прототип невозможно узнать. Данные противоречия под давлением глобальной коммуникации могут обостряться. С одной стороны, это связано с распространением по всему миру одинаковых культурных стандартов, с другой – культурная открытость большинства стран способствует тенденции переосмысления культурных ценностей.

В этой связи приведем мнение С.Холла, который определяет три сценария возможных последствий влияния глобализации на культурную идентичность. Причем, каждый из сценариев, по его мнению, имеет серьезные основания в современной культуре, чтобы быть реализованным. Так, в результате многоуровневой интеграции может быть достигнута культурная однородность. Тогда этнонациональная идентичность и культура станут частью индустрии глобальной культуры и мультинациональных средств массовой коммуникации и информации. Если будет усиливаться культурное сопротивление глобальной культуре, то это укрепит национальный, региональный и локальный уровни идентификации. Наконец, не исключается появление «идентификационных гибридов» - новых мощных субкультур, которые будут базироваться на переплавке традиционных влияний (7).

Особо внимания в этом контексте заслуживает религиозный контекст так называемых альтернативных вариантов глобализации. Наглядным примером такой альтернативной глобализации служит религиозное движение организации Opus Dei, одной из самых влиятельных в католическом мире. Эта организация возникла в Испании, но сейчас наибольшим влиянием пользуется в Латинской Америке, на Филиппинах и других католических странах. Она проповедует воинственный консерватизм в богословии и морали, но при этом занимает весьма благожелательную позицию по отношению к современному глобальному капитализму. Opus Dei развернула очень активную политическую деятельность в последние годы режима Франко и сыграла заметную роль в переходе Испании к рыночной экономике (и позже, по крайней мере косвенно, в переходе к демократии). Две самые престижные бизнес-школы в Испании находятся под руководством представителей Opus Dei. Эта организация предлагает нечто большее, чем интеллектуальное примирение с социальными изменениями. Налицо сознательное стремление создать альтернативную современность – демократическую и в то же время полностью преданную католическим религиозным и моральным традициям. (И этим, кстати говоря, объяснялась благосклонность Папы Римского Иоанна Павла II к Opus Dei, в отличие от его скептического отношения к иезуитам, которые прежде поставляли отборные кадры воинствующих католиков, но в последние годы их традиционная лояльность пошатнулась). В Латинской Америке были предприняты попытки построить «интегральную» католическую культуру, направленную против «американизирующего» влияния евангелического протестантизма.

Индия породила множество чрезвычайно влиятельных религиозных движений, распространяющихся среди широких народных масс, иногда достигающих и более высоких слоев населения. Хороший пример тому – движение Sai Baba, филиалы которого действуют в Европе и в Северной Америке. Это движение, объединяющее тех, кто верит в существование сверхъестественных сил, представляет собой явную альтернативу современному научному мировоззрению. Другой пример индийской культурной «эмиссии» - движение Харе Кришна. Такой же успех на Западе имело множество буддистских движений типа Soka Gakkai, пришедшего из Японии.

Исламские движения в Турции и во всем остальном мусульманском мире очевидным образом предполагают альтернативную модель современности. То есть, не отказ от модернизации вообще в стиле афганского «Талибана» и агрессивных группировок в Иране, а скорее стремление строить современное общество, которое экономически и политически участвует в глобальной системе, но в то же время вдохновляется обладающей собственным самосознанием исламской культурой. Аналогичное исламское движение в Индонезии, будучи прокапиталистическим, продемократическим, допускающим религиозный плюрализм, но при этом твердо преданным мусульманской вере сыграло важную роль в падении режима Сухарто и избрании президентом лидера этого движения Абдуррахмана Вахида. Сегодня во всем мусульманском мире такое видение альтернативной исламской современности приобретает все больший вес.

В данной ситуации, как представляется, глобальные процессы должны мыслиться в сопоставлении с локальными. Ведь именно локальные ориентиры задают координаты позиционирования индивида в глобальном мире. Вместе с тем возможности тиражирования и распространения в информационном обществе культурных образцов позволяют говорить о становлении механизмов глобального культурного обмена. Можно согласиться с З. Бауманом в том, что «связанные с идентификацией конфликты никогда не противоречат тенденциям к глобализации и не стоят у них на пути: они являются законным порождением и естественным спутником глобализации и не только затрудняют ее, но и смазывают ее колеса» (8).

Современный социальный ландшафт обретает новые характеристики и новые, соответствующие ему проблемы. На смену прежней социальной реальности приходит новая реальность, новое качество изменяющегося мира, и, как следствие, качественно новое состояние человеческого бытия. Ведь социальные и культурные потоки не замыкаются в рамках национальных (или иных устойчивых политических общностей). Они отражают постоянно меняющуюся социальную реальность и реагируют на эти изменения, оказывая прямое воздействие на институциональный дизайн современных обществ, объективирующий индивидуальное поведение путем трансляции культурных предпочтений на уровне институтов, в том числе и национально-религиозных.

_____________

1. См.: Вебер А. Что стоит за так называемым антиглобализмом? // МЭиМО. 2001. № 12.

2. Мотрошилова Н.В. Идеи Единой Европы: философские традиции и современность. // ВФ. - 2004. № 12. С. 7.

3. См.: Альтерматт У. Этнонационализм в Европе. М., 2000.

4. Бек У. Что такое глобализация? Ошибки глобализма – ответы на глобализацию. М., 2001. С. 28-29.

5. Gellner E. Conditions of Liberty. Civil Society and its Rivals. L., 1994.

6. См.: Всемирный доклад по культуре 1998. Культура, творчество и рынок. М. (ЮНЕСКО), 2001.

7. См.: Глобализация и перспективы современной цивилизации. М., 2005.

8. Бауман З. Индивидуализированное общество. М., 2002. С. 192.