Geum.ru

Редактор: А. Т. Горяев Ответственный секретарь: Бадмаев В. Н

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9

Горяев А.Т.

Российское общество в контексте глобализации: ориентиры самоидентификации


Статья подготовлена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда.

Грант № 04-03-00282а.


В одной из неопубликованных статей под названием «Евразийство», которая была написана неизвестным автором накануне распада евразийского движения, отмечалось: «Каковы шансы евразийства на будущее? - нельзя отрицать, что многолетние труды евразийских авторов (географов, языковедов, политиков, экономистов и т.д.) представляют ценность, независимую от политических событий ближайшего будущего» (1). Современная российская действительность в определенной мере подтверждает эти утверждения. В процессе мучительного поиска своего национального пути, потребности самоидентификации, общество пробует различные модели, исправляя ошибки, допущенные на первом этапе радикальных социально-экономических реформ. Поиски заставляют обратиться к тем моментам отечественной истории, когда Россия стояла перед аналогичными или близкими проблемами. В этой связи появляется все больше работ, Рекомендующих воспользоваться идеями евразийства. И это не случайно, поскольку осмысление идейно-теоретического наследия евразийцев сквозь призму современного философско-мировоззренческого контекста, сможет оказать реальную помощь в преодолении кризисной ситуации.

В настоящих условиях, когда в мире идут сложные глобализационные процессы, и идет борьба за создание нового миропорядка, теоретические модели евразийцев выступают пол идеологических и концептуальных споров. Постсоветская Россия поисках своей самоидентификации обращается к различным историософским, зачастую альтернативным концепциям, особенно к тем из них, которые государственно ориентированы, поскольку в 90-е гг. в России произошла инфляция ценности государства и в последние годы восстанавливается авторитет власти. В этой ситуации евразийство - одна из наиболее интересных целостных историософских концепций, могущих помочь решению проблемы самоидентификации России. Такое суждение объясняется особенностью евразийской концепции. Как справедливо подчеркнул в заключении своей статьи И.А. Исаев: «Евразийство - идеология государственности… Все его геополитические, социокультурные, религиозные и иные аспекты вращаются вокруг проблемы власти. Государство почти тождественно культуре и церкви, государство – тот витальный центр, который позволяет идентифицировать «Россию-Евразию» (2). И это естественно и логично, так как «утратив вкус к государственности, Россия не будет Россией и тем более «Россией-Евразией» (3). Приведенные мысли свидетельствуют не только об актуальности идей евразийцев, но и показывают опасности, которые подстерегают российское общество на пути укрепления власти. В подобной ситуации естественно, что палитра оценок евразийской идеи, будущего России весьма многокрасочна. Выделим некоторые из них.

Первую группу можно условно охарактеризовать как «неоевразийство». Это направление имеет достаточно широкую базу в современном российском обществе. Трансформация идей евразийства подается, исходя из современных потребностей России. Обосновывая свою позицию, они ставят перед неоевразийством следующие задачи (4). Во-первых - евразийская идеология должна гармонизировать межнациональные и межконфессиональные отношения на территории российского государства и через юридическое оформление традиционной для евразийства структуры государственного устройства - «сильная центральная власть - широкая автономия на местах» - предотвратить проявления тенденций к конфедерализации России. Во-вторых — евразийство может и должно стать основой для избавления от искусственных и никому не нужных споров и взаимных претензий на постсоветском пространстве. В-третьих - евразийская модель самоидентификации России помогла бы избавить стратегов «нового мирового порядка» от наследия «холодной войны» и подозрений в стремлении Кремля вернуться к глобальной конфронтации.

Этой логике аргументации прямо противостоят критические подходы к евразийству, сторонники которых отмечают, что «возрождение национального самосознания русского народа, наполнение его духовным содержанием - отнюдь не в повторении устаревших умозрительных, искусственных идей евразийства и не в сочинении новых, не менее искусственных идеологических построений под видом поиска русской идеи или вообще «национальной идеи без национальной окраски... Евразийство -гибельный «особый путь» для русского народа...» (5).

Критика В. Ступишина не аргументирована, а потому и малоубедительна. Он лишь резко отрицательно относится к евразийству, считая умозрительными, устаревшими и даже гибельными теоретико-методологические рекомендации евразийцев. Но автор не считается с общеизвестным положением о том, что проблема самоидентификации
России, равно как и проблема соотношения в российской ментальности
восточного и западного, не может устареть. Эта коренная проблема
России. Ее обсуждали такие выдающиеся мыслители, как
Ф.М. Достоевский и К.Н. Леонтьев, не говоря о поисках евразийцев.
Большего внимания заслуживает оценка евразийства А.И. Солженицыным. По мнению А. Солженицина, евразийская теория одним приглянулась «из отвержения западных ценностей, другим - из желания прислониться к большевизму. Это было упадочное желание, проявление духовной слабости. Таково оно и сегодня: упадок мужества, упадок веры в силы русского народа; у других - прикрытая форма желательного им восстановления СССР. Но это - отказ от русского культурного своеобразия, от тысячелетия за нашей спиной, - он повлечет к утоплению редеющего русского народа в бурно растущем мусульманском мире» (6). В приведенной оценке уважаемого оппонента евразийской концепции нет анализа теоретических идей евразийцев, а больше внимания обращается на цели создания данного движения. Что же касается доводов А.И. Солженицына, то евразийская концепция не сводится только к повержению западных ценностей, хотя они несомненно присутствуют в ней, а включает принципиально важный момент о необходимости учета в российской ментальности азиатской составляющей, туранского элемента, что нашло отражение в тезисе «Исход к Востоку». К тому же евразийство не столько отвергает западничество, сколько подвергает критике увлечение Западом, некритическое преклонение перед ним, приводящий к «европейничанью». При этом не следует забывать, что коммунистическая идеология, с которой боролись евразийцы, и которую наивно пытались изнутри деформировать, просочившись «в этот новый режим и руками новой власти построить свое новое государство» (7). Разумеется, такую надежду можно считать утопичной, но упрекать их, зная судьбу классиков евразийского движения, в «желании прислониться к большевизму» трудно. А одна из непосредственных причин «отвержения западных ценностей» в том, что советский коммунизм, который лишил их Родины, имел европейское происхождение. Не стоит забывать в этой связи обстоятельство, отмеченное философом И. Ильиным, который писал: «советский коммунизм имеет европейское происхождение... Он готовился в Европе сто лет в качестве социальной реакции на мировой капитализм; он был задуман европейскими социалистами и атеистами и осуществлен сообществом людей, сознательно политизировавших уголовщину и криминализировавших государственное управление» (8). Западную природу коммунизма подчеркивал и один из видных теоретиков цивилизационной концепции общественного развития А. Тойнби, согласно которому «Коммунизм есть ... оружие западного происхождения. Не изобрети его в XIX в. К. Маркс и Ф. Энгельс, два человека с Запада, воспитанных в рейнской провинции и проведших большую часть жизни в Лондоне и Манчестере, коммунизм никогда не стал бы официальной российской идеологией. В российской традиции не существовало даже предпосылок к тому, чтобы там могли изобрести коммунизм самостоятельно; и совершенно очевидно, что русским и в голову бы не пришло ничего подобного, не появись он на Западе, готовый к употреблению... Россия рассталась со своей вековой традицией, впервые в истории переняв западное мировоззрение» (9). И хотя Можно спорить с эмоционально окрашенным тезисом И. Ильина, равно как и с категоричностью известного историка, но очевидны основания «отвержения западных ценностей» евразийцами. Что же касается других суждений, направленных против современных форм неоевразийства, то они разнородны, не менее политизированы, чем их предшественники, и потому их теоретико-методологические основания трудно однозначно принять или отвергнуть. Несомненно, вместе с тем, что в глобализирующемся мире России легче выжить в союзе с близкими по историческим корням народами, чем надеясь на Запад и США.

В этой связи еще раз подчеркнем отмечавшееся положение о недостаточной разработанности многих идей евразийцев, наличия в их концепции противоречий, которые были указаны еще на начальном этапе формирования концепции евразийства. В целом евразийство с его идеями полиэтничности и поликонфессиональности, акцентированием на мощи государства критически воспринималось и со стороны их современников - национальной интеллигенции российского зарубежья 20-30-х гг. XX в. (10).

Критика указывала, что несмотря на антизападнический пафос евразийцев, в некоторых основополагающих концептуальных положениях евразийской доктрины имеется европоцентризм по отношению к Востоку. Главной опасностью, по мнению представителей российской национальной интеллигенции, являлось то, что Восток воспринимался ими как материал для возведения великодержавного государства, новой империи, а все восточные народы и их культуры объявились потенциально православными и русскими (11). Иными словами, их не устраивали скрытые мотивы «неоимперства».

В обществоведении давно известен закон спиралевидности развития, т.е. об определенном свойстве времени возвращаться. Некоторые элементы подобного возвращения характерны сегодня и для евразийства. Однако ее окончательная форма во многом зависит от нас. Будет ли это простой реанимацией модного нынче, когда-то несостоявшегося события или действительным движением вперед с учетом уроков прошлого? Во всяком случае, представители российской национальной эмиграции, стоявшие у истоков этого общественно-политического течения, призывали видеть важность и значимость индивидуальности любой национальной культуры в разработке общей идеи.

В связи с этим полезно вспомнить один примечательный факт. Виднейших русских философов - «евразийцев» и «инородническую интеллигенцию» объединяло стремление максимального сближения общенационального («евразийского») и национального, «очеловечения» общенационального. Для Л. Карсавина, Н. Трубецкого, П. Савицкого, Г. Вернадского, Э. Хара-Давана, С. Балыкова и др. «евразийская нация» -«великая, соборная, симфоническая личность». Несмотря на разность объяснения этого они были едины в одном: общечеловеческое, не укорененное в национальном, обречено на духовную бездомность, а общенациональное, не отраженное в конкретно-национальном, отторгается от гуманизма. В условиях политизации процессов глобализации предпринимаются попытки развести эти понятия как величины принципиально несовместимые. Однако, глобализация, которая не сможет решить эти вопросы, не может быть стратегически продуктивной, поскольку в результате такой глобализации могут усилиться дегуманистические тенденции, а также произойдет унификация культурного мира цивилизации. И то, и другое опасно для будущей цивилизации. Вместе с тем дискуссии о статусе евразийства в целом можно рассматривать как форму диалога мировоззренческих позиций, которые происходят в сфере общественного сознания. Не стоит в стороне от этих поисков и социальная мысль, где также высказаны различные оценки. Вот что, например, пишет, оценивая евразийские взгляды Л.Н. Гумилева, профессор Нью-Йоркского университета специализирующийся по России А.Л.Янов: «Я утверждал ..., что «учение Гумилева» может стать идеальным фундаментом российской «коричневой» идеологии, в которой так отчаянно нуждается Русская Новая Правая ... Во-первых, она синтезирует, как мы видели, жесткий детерминизм с вполне волюнтаристской пассионарностью, снимая, таким образом, глубочайшее противоречие между идеологическими установками «белых» и «красных». Во-вторых, наконец, оно остерегает массы не только от каких бы то ни было контактов с Западом, но и от «химерической» свободы ... Как видим, несмотря на введение в игру биосферы, пассионарности и прочих ученых терминов, гипотеза Гумилева не так уж далеко ушла от выродившейся «русской идеи» ...» (12). Критика А. Яновым концепции Л. Гумилева носит идеологический характер. Будучи последовательным сторонником западнической модели, А. Янов во всех иных концепциях усматривает возможный фундамент российской «коричневой идеологии». Не корректна позиция американского специалиста по России по вопросу об отношении евразийцев к западу, поскольку все специалисты по истории русской философии знают, что ни славянофилы, ни евразийцы не стоят на такой позиции, что остерегают массы от каких-либо контактов с Западом. Это явное упрощение их позиции, поскольку, как было отмечено в другой связи, и славянофилы и евразийцы не против Запада, иначе само название «Евразия» не отражала бы суть их концепции, они тогда назывались бы просто азийцами, а не евразийцами. Наконец, не ясно почему американский исследователь считает «русскую идею» выродившейся. Сложность формулировки такой идеи, а также продолжающиеся дискуссии по этой теме не дают оснований для подобной постановки проблемы.

Директор Библиотеки конгресса США Джеймс Биллингтон оценивает возрождение евразийства в постсоветской России как авторитарную альтернативу демократическим тенденциям (13).

Отвергал саму идею евразийства, хотя по несколько другим основаниям, в своей статье «О русской интеллигенции» и Д.С. Лихачев. Он писал: «Евразийство за последние годы приобретает у нас мракобесный, черный характер. На самом же деле Россия - это никакая не Евразия. Если смотреть на Россию с Запада, то она, конечно, лежит между Западом и Востоком. Но это чисто географическая точка зрения, я бы сказал - «картографическая». Ибо Запад от Востока отделяет разность культур, а не условная граница, проведенная по карте ... Россия по своей культуре отличается от стран Запада не больше, чем все они различаются между собой … Кочевники Востока и южных степей Руси очень мало внесли в создание Руси, даже когда оседали в пределах русских княжеств в качестве наемной силы ... речь идет вовсе не о военных союзах, а об истоках русской национальной культуры. Истоки эти у России и Востока разные, это так, но это вовсе не отрицает, а скорее обуславливает сегодняшнюю необходимость взаимопонимания и взаимопомощи. Именно в этом, а не в другом каком-то смысле должна пониматься нынче идея Евразийства» (14).

Анализ аргументации академика Д.С. Лихачева показывает, что его оценка евразийства относится не к классическому евразийству Н.С. Трубецкого, П.Н. Савицкого и других, а к попыткам использования идей и терминологии евразийства в своих идеологических, зачастую националистических целях. И поскольку такие попытки действительно имели место, то можно согласиться с тем, что «в последние годы», а именно в начале 90-х гг., когда готовилась и происходила смена социально-политической системы, распад СССР и мировой социалистической системы, идеи евразийства использовались самыми разными политическими силами. Но подобные попытки не дают основания для такого категоричного вывода, что «Россия – это никакая не Евразия». И суть проблемы здесь не в картографии и географии, хотя географический фактор не стоит игнорировать. Суть проблемы действительно в культуре, системе господствующих в обществе ценностно-мировоззренческих установок, ментальности россиян, традиции, норм поведения. И по этому самому важному фактору трудно согласиться с уважаемым академиком в том, что «Россия по своей культуре отличается от стран Запада не больше, чем все они различаются между собой». Это принципиальной значимости тезис и отечественная история, факторы, под влиянием которых сформировалась российская культура, свидетельствуют о том, что Романо-германская культура отличается от культуры России, которая суть евразийская.

В целом вопрос об истоках русской нации, ее культуре, так же, как и о культуре и истоках любого народа, есть вечный, универсальный вопрос бытия. Каждое поколение всегда будет искать ответ и отвечать на него по-своему. Истина в этом вопросе, как и в других «вечных» вопросах человечества, в постоянном поиске. Здесь прав, видимо, Г.В. Флоровский, отвечавший своим оппонентам: «Для них культура есть что-то законченное и отвердевшееся, и самое ощущение подвижности культуры представляется им уже подозрительным» (15). Сам факт постоянного поиска Россией третьего пути, непрекращающиеся споры о соотношении западного и восточного в судьбе России говорит, о глубокой укорененности в традиции национального сознания элементов евразийства. Возвращаясь в кризисные моменты к своим истокам, сопоставляя происходящее с идеями классиков отечественной культуры, народ больше и глубже осознает себя, тем самым происходит самопознание народа. История - тому яркое подтверждение.

Россия как единое государство вне зависимости от политическою устройства, которое складывалось на тех или иных этапах ее развития, способов присоединения новых республик-государств и народов, формировалась как некая целостность. При этом различные регионы развивались по схожим законам, имели общие правила жизни. Россия как Евразия складывалась как симбиоз народов, взаимно дополняющих друг друга в различных сферах жизни. За время своего существования они, объединяясь в различные государственные образования, выработали уникальную культуру сравнимую с другими культурными сверхмассивами. Это взаимопереплетение судеб и культур, совместное проживание и выживание создали между народами Евразии позитивную этническую конгениальность, чувство внутренней симпатии и тяготения, выработали общую систему ценностных ориентации, мироощущения и способа мышления. Духовно-культурное единство Евразии обусловлено также и тем исторически-сложившимся разделением труда, которое определило структуру ее экономики. И последнее. Это геополитический фактор, о важном значении которого всегда говорили евразийцы. Ведь Россия-Евразия геоисторически представляет собой «срединный материк», «континент-океан» и нарушение законов ее развития всегда чревато серьезными последствиями (16).

Евразийство как принцип цивилизованной открытости диалога, симфонизма взаимодействия и синтеза разных по своей природе культур Запада и Востока - это постоянно действующий фактор, который предотвращает столкновение цивилизаций и способствует их соразвитию. В этом контексте перед народами Евразии стоит задача осознания совпадения своих коренных интересов и принадлежности к общности более широкого порядка. Это обуславливается не только интересами России, но и причинами более общего характера.

Во-первых, идея евразийской общности может открыть дорогу к эволюции так называемого Сотрудничества Независимых Государств в новый качественный межнациональный союз народов бывшего Союза, что будет способствовать решению многих сложных проблем, вставших последние годы.

Во-вторых, интеграционные тенденции являются характерной чертой современного мирового процесса. На авансцену истории выходят новые геополитические и геокультурные общности. Пример тому- Объединенная Европа.

В-третьих, евразийская идея способна помочь России преодолеть кризис идентичности. Она может быть переведена на язык конкретной экономической стратегии, направленной на более полное использование возможностей самореализации России, ее человеческих, природных ресурсов.

Вспомним в этой связи тот факт, что в экономической концепции евразийства, которую разрабатывал прежде всего П. Савицкий, евразийство как раз и выступает как арьергардная идеология, призывающая учитывать вызовы «месторазвития» (17).

Далее, попытку наполнить конкретным содержанием формулу государственно-частной системы хозяйства как экономического строя России-Евразии можно найти и у правоведа Н. Алексеева в книге «Собственность и социализм». В этой связи представляют интерес современные реинтерпретации евразийской идеи в рамках определенной геоэкономической модели (18).

Суть реинтерпретации в том, чтобы сформулировать целостную национально-ориентированную экономическую политику, отвечающую интересам региона, поскольку мировой рынок функционирует по жестким законам, товары, производимые в бывших республиках СССР, не всегда конкурентоспособны, то только в условиях взаимодействия они могут выжить и начать эффективное функционирование. Подобный союз государств более дееспособен и имеет больше возможностей для развития национальных экономик. При этом использование слова «национальный» по отношению к экономике и политике не случайно, потому что сегодня довольно активно подчеркивается необходимость России в здоровом, нормальном, как говорили евразийцы, «истинном» национализме, устремленном к самопознанию, нахождению своего места в цепи исторического развития. Этот процесс самопознания связывается и с другим не менее важным и принципиальным моментом, а именно с идеей самоуглубления, самоограничения и самодостаточности. Необходимо, хотя бы на время, приоритет национального над глобальным, частичный отказ от всеобъемлющих проектов в пользу большего внимания к национальным интересам. В этой связи, критически осмысливая прошлый опыт, и, преодолевая суждения об исключительности России как особой евразийской цивилизационной общности, необходимо осознание этнокультурной самодостаточности России. Это не призыв к культурной и интеллектуальной изоляции, а призыв к самоуглублению, познанию себя единой, развивающейся, полиэтничной общности.

Именно на это обращает внимание В.В.Путин в Открытом письме к своим избирателям: "Давайте, вспоминать о своих национальных интересах не только тогда, когда надо что-что громко заявить ... надо признать верховенство внутренних целей над внешними ... строить внешнюю политику, исходя из национальных интересов собственной страны" (19).

Действительно, история дает множество примеров, когда ограничение своих интересов той или иной страной приводили ее к возрождению и успехам. Например, Турция при переходе от халифата к республике смогла отказаться от глобальных претензий хранителя и распространителя ислама, сумела преодолеть свою перманентную мечту о новой пантуранской или пантюркской империи и создать концепцию «малой Турции» - компактного национального государства. Именно в этом лежал самый принципиальный и важный момент в пересмотре национальной идентичности.

Другой пример, который довольно часто любят приводить в качестве аргумента, - пример Японии. Она является образцом радикального изменения устоявшегося понятия национальной идентичности. Чудо ее состояло в том, что после национальною унижения, вследствие поражения Японии во второй мировой войне, японцы смогли всю свою национальную энергию переориентировать с приобретения традиционных агрибутов великой державы на внутренний экономический подъем, плодом которой явилось изобретение нового типа государственной мощи - техно-национализма, основанного на обладании передовыми технологиями.

Конечно, экономическая мощь во многих случаях является важным моментом для самоутверждения и обладания реальным влиянием в современном мире. Однако нельзя превращать экономику в самоцель. Народы всегда стремятся жить ради чего-то большего, чем потребительское процветание. Глубинной сутью их поиска является стремление к позитивной культурно-национальной идентификации с учетом исторических традиций. Поэтому стремление к экономическому благополучию должно дополняться самопознанием, самоуважением, уважением других. Да, у каждого народа есть великая идея, но величие ее проявляется не в попытках получить превосходство над другими, а в каждодневном, полном достоинства, труде, направленном на благо собственного народа.

Какие же элементы евразийской культуры образуют тот фундамент, на основании которого Россия может модернизировать себя, чтобы снова не формально, а реально влиять на ход мировой цивилизации?

При обсуждении этого вопроса в наши дни встречаются попытки реанимации этатических мотивов евразийского учения, за что они подвергались жестокой критике в свое время со стороны современников. Сегодня за укрепление государственных начал в жизни общества практически единодушно высказываются представители самых разнообразных течений общественной мысли. Укрепление российской государственности выступает важнейшим элементом национально-ориентированной политики, "идеи России". Только сильное, эффективное и демократическое государство в состоянии защитить гражданские, политические, экономические свободы, способно создать условия для благополучия жизни людей и для процветания страны. Это понимают ныне и политики, которые подчеркивают: "Наша первая и самая главная проблема - ослабление воли. Потеря государственной воли и настойчивости в доведении до конца начатых дел... В таких условиях люди, конечно, не могут дальше рассчитывать ни на силу закона, ни на справедливость органов власти ... Тогда зачем им такая власть? ... Нет и не будет державной силы там, где правит бедность и слабость... Опорная точка консолидации российского общества - то, что можно назвать исконными традиционными ценностями России" (20).

Характерно, что Запад и особенно политики США настороженно если не отрицательно относятся к идее защиты Россией своих национальных интересов. Так, известный ампериканский политолог Фрэнсис Фукуяма в одной из своих публикаций приводит статью бывшего посла России в США, а ныне известного российского политика А. Лукина в газете «Foreign Policy», где он выделяет три направления в современных дискуссиях по вопросу о статусе и будущем России. Вот что по этому поводу замечает Фукуяма: «Первое он (Лукин - А.Г.) именует «идеологизированным демократическим интернационализмом», в котором российский национальный интерес преднамеренно подменяется глобальными (на этот раз под демократическим, а не социалистическим соусом); второе - реваншистский русский шовинизм; третье (которое он явно предпочитает) - «правильно понятый национальный интерес». Сформулированная даже в столь осторожной редакции мысль о российских национальных интересах вызвала возражения политолога. Обычно под понятием «правильный» в отношении национального интереса понимается нечто сходное с тем, что имелось в виду великими державами XIX в., а именно - «увеличение силы государства и его влияния для сохранения своей самостоятельности, вне связи с общими идеологическими целями внешней политики» (21). Настороженность объяснима, но без защиты национальных интересов страна не может возродиться.

Анализ внутренней логики проводимых в российском государстве реформ приводит сторонников «евразийского этатизма» к необходимости патерналистской центральной власти, основанной на сильном президентстве. Причем патернализм признается неотъемлемой характерной чертой российской истории и российского общественного сознания. Ввиду отсутствия в процессе исторического развития эмансипированной аристократии, по мнению представителей данной точки зрения, Россия, по сути, никогда существенно не отходила от монархического выбора. Поэтому вполне естественным выглядит то, что социальной опорой патерналистского президентства выступают новые сословия, возникающие в результате структурных изменений.

С учетом особенностей российского развития выдвинуты и предложения о формировании низовых органов власти. Суть ее заключается в сочетании государственной и общественной жизни. В этой связи большой интерес вызвала идея А.И. Солженицына о «демократии малых пространств» (22). По его мнению, несмотря на отсутствие демократических тенденций в России, вышеназванные формы демократии существовали всегда в виде народных вече, казачьего круга, земств, а позже Советов, хотя последнее он считает противоестественными природе России. Отсюда проистекает и та пестрота форм, в которых предлагается реформирование и возрождение давних исторических и культурных традиций в виде местных самоуправлений как-то меджлисов, казачьих кругов, хуралов и т.д. Таким образом, должно иметь место сочетание сильной центральной власти с новым местным, общинным духом. Такое сочетание разных форм должно стать опорой государственного строительства.

Подобный ход мысли идейно перекликается с тем, что в свое время предлагали евразийцы: "Евразийцы считают, что решение названной задачи возможно только путем создания такого организованного порядка, который стоял бы выше классовых и групповых интересов, поверх них и над ними. Порядок этот должен быть властным и принудительным. Он должен обладать большей мощью, чем каждая социальная группа в отдельности и чем любое сочетание социальных групп. Он должен быть, следовательно, суверенным. Такой властный порядок и есть государство, освобожденное от своей исторически-классовой и несовершенной природы и возведенное до своей истинны (23).

Приведенные высказывания показывают, что несмотря на противоположные установки и время разделяющие эти высказывания по сути они во многом совпадают. В основе этого универсальность преемственного типа воспроизводства. Ведь причина стремительного прогресса других стран и народов связана прежде всего с восприимчивостью к всечеловеческим достижениям, преодоления духа как первопроходчества, так и вульгарного подражательства, гармонирование социальных связей через расширение самоуправления, развертывание механизмов реализации народной воли.

К сожалению, искусственно насаждаемый вирус о нашей изначальной ущербности перманентно и целенаправленно реанимируется в общественном сознании. В частности, эти мотивы наблюдаются в работах современных западных исследователей Р.Пайпса и Т.Самуэли (24).

Их аргументы базируются на традиционном тезисе о коренном своеобразии русской истории, обусловленном физико-географическими условиями страны и византийским влиянием, отторгнувшим ее от культуры Древнего Рима, как основы западной цивилизации. Татаро-монгольское иго, согласно позиции этих ученых, завершило отрыв от Западной Европы и сыграло особую роль в формировании авторитарной власти в стране. В основе же интерпретации русской истории Р.Пайпса Россия определяется как классический пример патримониального государства. Это выражается в том, что правящая власть в России была изначально лишена ограничений, базируясь на отождествлении прав суверена с правами собственника материального богатства страны. Причинные отношения оказались в русской истории "перевернутыми": на Западе социально-политическая система была порождением автономного развития общества; тогда как в России, наоборот, само государство создавало условия экономического роста и развития культуры. Следствием этого признается "упрощенная" социальная структура, в отличие от сложных "плюралистических" обществ Западной Европы. Согласно Р.Пайпсу русское государство не выросло из общества и даже не было навязано "сверху". Оно росло совершенно независимо рядом с обществами, действуя в отношении него как враждебная сила, «заглатывало его по кусочку» (25). В целом, это распространенное в западной историографии положение о первенствующей роли политической власти в развитии России, коренится в русской исторической науке, позиции ее "государственно-юридической школы". По утверждению Р.Пайпса, в России не было элементов, определявших суть феодального строя: политической раздробленности, вассалитета, условного землевладения. Если они и присутствовали, то в специфически русском историческом контексте они приводили к иным соотношениям составляющих его элементов.

Так, характеристика России как государственной формы, синтезировавшей в себе "восточный деспотизм", "местную патриархальность" и "византийский цезаризм", привела автора к выводам о коренном отличии самодержавия от западноевропейского абсолютизма. Следует еще раз обратить внимание на том, что в концепции Р.Пайпса, авторитарная идеология, оформившаяся в русском государстве в XV веке, приобрела доминирующую роль и влияние в политическом мышлении и практике России и предопределила ее будущее на все последующее время. В этой идеологии видит историк и корни тоталитаризма XX в. Несколько иным образом интерпретируют современные политологи данную проблему (26). По мнению А.С.Панарина содержащийся в "русской идее" мотив мессианства имел определенную аксиологическую ценность и способствовала собиранию земель внутри государства и утверждению достоинства народа, осуществлявшего это собирание (27). У Пайпса этот феномен приобретает негативную окраску, ибо с "русской идеей" и, естественно, евразийской идеей, как ее наследницей, связывается "имперская ментальность" всякого русского человека, неизбежная и у представителя демократических кругов. Возможность избавления от "патримониальной - "родовой" ментальности при таком подходе видится в разрушении самой "имперской" государственности (28).

Отвечая подобным толкователям своих идей, евразийцы замечали, что нормальное самочувствие в рамках мировой цивилизации невозможно без реставрации ранее выработанных механизмов социализации, которые поддерживают связь времен, взаимопитание евразийских народов и поколений. Поэтому по большому счету необходимо воспитание самоуважения, что невозможно без уважения к своему прошлому, каким бы оно не было, необходимо продолжать и развивать то, что было уже сделано, так как на пустом месте нельзя создать ничего основательного. Нигилизм в отношении собственной истории не может вести к развитию. Все это, естественно, не означает, что следует консервировать прошлое, не менять ничего, оставить все как было. Речь идет о диалектике сочетания нового и старого, преемственности, совмещении живой национальной традиции с политической терпимостью.

Еще одним важным элементом в процессе поиска национальной идентичности является определение места культуры в этом процессе. В связи с этим характерно, что многие тезисы о культуре и, шире, о судьбах евразийских народов, высказанные евразийцами, были своеобразно подтверждены последующим историческим развитием. Сошлемся, например, на идеи, высказанные Н.С. Трубецким в форме - «Я отрицаю возможность общечеловеческой культуры». Культуру они понимали как «исторически непрерывно меняющийся продукт коллективного творчества прошлых и современных поколений данной социальной среды, причем каждая отдельная культурная ценность имеет целью удовлетворение определенных (материальных или духовных) потребностей всего данного социального целого или входящих в его состав индивидов». Аргументы их были довольно очевидны, но в то же время достаточно убедительны. По мнению евразийцев, культура любой общности всегда производит «нивелировку индивидуальных различий его членов». Эта «нивелировка» совершается на основе единых для всех членов национальной общности потребностей, потому что люди, непохожи в своих духовных влечениях, общих в логике и материальных потребностях. Потому господство «логики, рационалистической науки и материальной техники» над «религией, этикой и эстетикой» в однородной общечеловеческой культуре выглядит закономерным. И как итог - неизбежное духовное однообразие и бессмысленное, по образному высказыванию Н.С. Трубецкого, строительство «вавилонских башен» (последнее понималось им довольно широко) (29).

Диаметрально противоположно эволюционизирует культура, основывающаяся на национальном принципе. Именно она активизирует «духовно возвышающие человека ценности», потому что идеал подобной культуры органически, «интимно» близок «ее носителям». Л.Н. Гумилев, рассматривая такие обоснования евразийцев с точки зрения современной общей теории систем, поддерживает их в том, что жизнеспособными являются лишь достаточно сложные системы. А так как общечеловеческая «культура» возможна лишь при предельном упрощении, то она в конечном счете ведет к гибели национальных культур.

И наоборот, система, состоявшая из множества элементов, имеющих единые функции, жизнеспособна и перспективна в своем развитии. Ей соразмерна как раз культура отдельного «национального организма». Именно из этнически разнообразных культур и составляется «радужная сеть, единая и гармоничная в силу непрерывности и в то же время бесконечно многообразная в силу своей дифференцированности».

На основаниях своей теории этногенеза, восходящей идейно к евразийского концепции, Л.Н. Гумилев приходит к следующему положению: «Перейдя от «общечеловеческого» уровня к «национальному», передадим слово этнологии. Очевидно, что «радужную сеть» составляют этносы, находящиеся в тех или иных фазах этногенеза. Совокупность этносов, связанных единой исторической судьбой, составляет суперэтносы, которые соотносимы с культурно-историческими «зонами» Н.С.Трубецкого. И, наконец, именно этнос, состоящий из субэтносов и постоянно возникающих консорций, являясь дискретной системой, обеспечивает как необходимую для культуры дифференцированность, так и необходимое единство носителей этой культуры. Решая культурологические, исторические или современные ему политические проблемы, Н.С. Трубецкой в своих исследованиях все время старался отыскать категорию этнологически значимого «целого». Ни класс, ни отдельный народ, ни целое человечество, по Н.С. Трубецкому, такой категории не соответствует. Этим «целым» в действительности может быть только «совокупность народов, населяющих хозяйственно самодовлеющее (автаркическое) месторазвитие и связанных друг с другом не расой, а общностью исторической судьбы, совместной работой над созданием одной и той же культуры...» (30).

Было бы простым упрощением представлять евразийцев как обычных националистов, отвергающих общечеловеческие культурные ценности. Естественно, это не так. Евразийцы видели абстрактность общечеловеческого и отдавали приоритет, как наиболее содержательному национально-ориентированной культуре. Еще Н.Я. Данилевский писал о том, что «общечеловеческого не только нет в действительности, но и желать быть им - значит желать довольствоваться общим местом, бесценностью, отсутствием оригинальности, одним словом, довольствоваться невозможною полнотою». Однако, отрицая содержательный характер «общечеловеческого», Н.Я.Данилевский все же признавал «всечеловеческое» и подчеркивал, что «оно, без сомнения, выше всякого отдельно-человеческого, или народного». Всечеловеческое «неосуществимо в какой бы то ни было народности», представляя собой совокупность «всего народного», во всех местах и временах существующего и имеющего существовать». Различия между общечеловеческими и всечеловеческими не только лингвистическое, но и принципиальное. Суть в том, что всечеловеческое в своем разноместном и разновременном существовании всегда несет элемент национально-особенного, а «общечеловеческое наоборот, лишенное данного элемента, представляет собой «пошлость в полнейшем значении этого слова» (31).

Таким образом, установление всемирного господства одной культуры было бы гибельным для человечества, поскольку любой диктат, в том числе и диктат одной цивилизации, одной культуры лишило б человеческое сообщество необходимого условия совершенствования развития - элемента разнообразия.

Поэтому евразийцы и их последователи подчеркивали, что нужно стремиться не к единой универсальной общечеловеческой культуре, а к гармонической совокупности целого, учитывающего своеобразие этнической пестроты национальных культур. Ибо только такой подход может вести к национально-культурной самоидентификации евразийских народов. Актуальность данного тезиса очевидна в условиях так называемой глобализации.

В этом плане достаточно красноречиво высказался активный участник евразийского движения доктор Э. Хара-Даван: «Установление прикладных знаний Европы, одухотворение Востока на самобытной почве Евразии - вот те основы, на которых должна быть построена Евразийская культура, созданная общими усилиями всех ее народов, и эти условия, как самые здоровые для их развития, должно быть приветствуемы всеми народами Евразии. Программа евразийцев не хочет все народы стричь под общую российскую гребенку и тем обезличивать их; дается право и возможность каждой из наций Евразии внести свою индивидуальную национальную культуру, как частицу обшей национальной культуры евразийской, - чем из более разнообразных цветов и запахов составлен будет букет, тем будет он пышнее и ароматнее» (32).

В спорах о настоящем и будущем России не менее важно рассмотреть роль таких влиятельных институтов общественной жизни, каковыми являются Церковь и религия и которые имеют огромное значение в формировании обновленной национальной идентичности. В этой связи напомним, что евразийцы представляли евразийство как систему мировоззрения и жизни, которая покоилась прежде всего на религиозной основе. И сегодня эту мысль в той или иной форме пытаются активно реанимировать. Для этого, наверное, есть определенные основания. Религия, в большинстве своем в лице Русской православной церкви, представляется законодателем и главной основой российской государственности. Ей отводят роль фундамента возрождения национального самосознания и духовности, вместилища национального духа. Более того, в условиях нынешней общественно-политической ситуации, ее видят главным источником общественной стабильности, нравственности, столь необходимых для возрождения экономики, установления системы свободного предпринимательства и утверждения демократии.

Однако, как нам представляется, тут имеет место намеренное или преднамеренное смешение вторичного продукта с первичной основой, своеобразный утилитаризм и неуместный практицизм к такой «тонкой материи» как веры. Явно или неявно делаются попытки использования религии для государственных целей через политизацию веры. Но, как верно отмечал еще Н.А. Бердяев, - «Есть Царство Божье. Есть Царство Кесаря». Вот почему следует опасаться политизации веры. Тем более, евразийцы неоднократно обращали внимание на то, что «христианство не есть элемент культуры, а фермент-закваска» (33). Это показывает, что, несмотря на важную роль религии в духовной жизни общества, наряду с ней не меньшим влиянием обладают и другие элементы культуры, в частности, наука и искусство. И, главное, нельзя универсализировать православие в полиэтничной и поликонфессиональной стране.

Представляется, что в рамках самопознания сути национальной идентичности, мы должны поддерживать усилия всех без исключения религий для возрождения национального самопознания и духовности, не стремясь решать вопрос о роли религии в этом процессе с помощью власти и политики, а предоставить решать этот вопрос самой церкви. Учитывая поликонфессиональный, полинародный и поликультурный характер нашей страны одной из оптимальных культурно-исторических перспектив, вокруг которой может произойти согласие различных наций и народностей, разных общественных и социально-политических сил наряду с другими, выступает и евразийская идея.

Найдутся ли носители этой идеи? Да, ибо в них имеется
потребность. Уже евразийцы спрашивали об этом и отвечали: «Найдутся
ли такие люди? Их надо найти. Их надо воодушевить. Пусть те, кого
волнуют вставшие перед человечеством задачи, - возьмут на себя это
дело. На представителях науки лежит долг вывести человечество из всех
тупиков, куда зашло оно вследствие очередных ошибок науки. Задачи
нашего времени должны быть решены; их нельзя оставлять будущему,
ибо будущее выдвинет свои задачи» (34) .

_____________

1. ГАРФ. Ф. 5783. Ед. хр. 250. Л. 2.

2. Исаев И.А. Евразийство: идеология государственности // Общественные науки и современность. 1994. № 4. С. 55.

3. Там же.

4. Тавровский Ю. Три круга новой идеологии // Независимая газета. 1999. 8 сентября.

5. Ступишин В. Неоевразийцы // Независимая газета. 1998. 6 ноября.

6. Там же.

7. Алексеев Н.Н. Евразийцы и государство // Евразийская хроника. Париж, 1927. Вып. 9. С. 35.

8. Ильин И. Наши задачи. М., 1992. С. 108.

9. Тойнби А. Цивилизация перед судом истории. М. – СПб., 1996. С. 160.

10. ГАРФ. Ф. 5783. Оп. 1. Ед. хр. 312. Л. 226.

11. См. Исход к востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев. София, 1921. Евразийство. Опыт систематического изложения. Париж, 1926. С. 21.

12. Янов А.Л. Учение Льва Гумилева // Свободная мысль. № 17. 1992. С. 114.

13. См.: Биллингтон Д. Россия в поисках себя. М.: «Российская политическая энциклопедия», 2005.

14. Лихачев Д.С. О русской интеллигенции // Новый мир. № 2. 1993. С. 8-9.

15. Флоровский Г.В. Окаменелое бесчувствие // Париж, 1926. С. 244.

16. Об этом, в частности, говорится и в принятой вторым съездом Движения демократических реформ «Концепции и Хартии Евразийского содружества». См.: К новому согласию. М., 1992.

17. См.: Гловели Г. Геополитическая экономика в России // Вопросы экономики. 2000. № 11.

18. Системные проблемы России. Путь в XXI век стратегические проблемы и перспективы российской экономики. М., 1999. С. 186.

19. Открытое письмо Владимира Путина к российским избирателям // Известия. 2000. 23 февраля.

20. Путин В.В. Россия на рубеже тысячелетия // Независимая газета. 1999. 30 декабря.

21. Фукуяма Френсис. Неясность «национального» интереса // Независимая газета. 1992. 16 октября.

22. Солженицин А.И. Как нам обустроить Россию: посильные соображения. Л., 1990. С. 47-49.

23. Евразийство: Декларация, формулировки, тезисы. Прага, 1932. С. 14.

24. См.: Сухотина Л.Г. О некоторых новых тенденциях англо-американской буржуазной историографии в освещении исторического места России // Методологические и историографические вопросы исторической науки. Томск. 1980.

25. Пайпс Р. «Россия при старом режиме». М., 1992. С. 93.

26. См., напр, Панарин А. «Цивилизационный вопрос в России» // «Знамя». № 7. 1992.

27. Там же.

28. См.: «Столица». № 27. 1992.

29. См.: Трубецкой Н.С. Вавилонская башня и смешение языков // Евразийский временник. Берлин, 1923. Кн. 4.

30. Гумилев Л.Н. Заметки последнего евразийца // Наше наследие. № 3. 1991. С. 35-36.

31. Данилевский Н.Я. Россия в Европе. М., 1991. С. 123.

32. Хаара-Даван Э. Евразийство с точки зрения монгола // Евразийская хроника. Париж, 1938. Вып. 10. С. 30.

33. История человечества есть история смены различных типов культур // ГАРФ. Ф. 5783. Ед. хр. 258. Л. 2.

34. Общее собрание о жизни (философские основания) // ГАРФ. Ф. 5783. Ед. хр. 276. Л. 2.

Право