Дионисийский мистицизм в античном обществе
Курсовой проект - Культура и искусство
Другие курсовые по предмету Культура и искусство
иношения людей.
Обычай умерщвлять бога в лице животного возник на очень ранней стадии человеческой культуры, и в позднейшие эпохи его неправильно понимали. С прогрессом мышления растительная и звериная оболочка спадает с древних растительных и животных божеств, и за ними сохраняются исключительно антропоморфные свойства, которые всегда составляют ядро культа. Другими словами, растительные и животные боги имеют тенденцию становиться антропоморфными. Когда процесс антропоморфикации завершен или близится к завершению, животные и растения, которые первоначально были самими божествами, продолжают находиться с развившимися из них антропоморфными богами в туманной, трудно постижимой связи. Для объяснения преданных забвению истоков родства между божеством и животным измышляются разного рода предания.
Таким образом, естественная, в какой-то мере - этическая, эволюция прадионисийского культа, постепенно видоизменяя внешнюю обрядовую форму, оставляла неизменной сакральную суть действия. Лик и форма божества, постепенно утрачивая свой древний муже-женскией образ, и всё более приближающийся к образу Диониса как такового, не теряли своей сакральной двойственности и продолжали существовать в виде коррелята. Прадионисийские человекоубийственные культы привнесли в историческую религию Диониса необходимый ей элемент: многообразно представленный в ликах мифа единый тип свирепого Дионисова двойника-преследователя, жреца-исполнителя оргиастической жертвы. Тип этот одинаково дан был и обрядовой действительностью, и мифологическим преданием. Образ прадионисийского божества становился двойственным в своём единстве. Вместо двух разнополых божеств он обретал черты единого божества, которое заключало в себе два прежних лика - жертвенный и жертвующий. Такой расклад мировоззрения вносил новые грани в прадионисийскую картину мира, и облик умирающего божества всё больше обретал черты олицетворения жизни. Но не той повседневной жизни, которая присуща каждому, а иной, неиссякаемой, вечной жизни, поскольку смерть для прадионисийского божества это лишь прелюдия к новому рождению. Смерть обретала сакральную ценность и являлась мистической дорогой, которую нужно было пройти навстречу вечной жизни. Но дорога эта лежала через мученическую участь. Поклонение образу прадионисийского божества означало признание и понимание той роли, которую играет в жизни боль и смерть, равно как и приветствие всего спектра ощущений от жизни до смерти, от боли до экстаза, не исключая и травматический опыт.
Раздвоение божества на лики жреческий и жертвенный и отождествление жертвы с божеством, коему она приносится, было исконным и отличительным достоянием прадионисийских культов… Оргиастическое божество фракийских и фригийских культов всегда двойственно, причём стремление определить его как две раздельные сущности встречается с невозможностью провести это разделение - отнять у страдальной ипостаси её грозную, губительную силу и лишить свирепого бога страстной участи. Таким образом процессы эволюции культа обречённого впоследствии носить имя Диониса, становились, в конечном счёте, необратимыми, так же как и роль, влиятельного и, по-видимому могущественного, прадионисийского жречества, постепенно умалялась, приближаясь к оргиастической форме таинств, имеющих соборный характер. Отсутствие возможности возврата к человекоубийственной ритуальной практике постепенно обретало новые черты. Хотя, в данном случае правильнее будет говорить не о новых чертах, а о прежних, но тех, что до этого, ранее не являлись первостепенными. В умирании и необратимо следующим за ним воскресении божества всё больше усматривалась сакральная, симпатическая связь с окружающим миром. Зимний, анабиоз, в который погружается природа, безусловно, отождествлялся со смертью прадионисийского божества, тогда как приход весны, с его воскресением.
Тождественность воскресения божества прадионисийского культа с возрождением окружающей природы, само в себе несло ещё один, внутренний смысл. Вновь набирая живительную силу после того, как хватка зимы отступала, природа как бы заново рождала флору и фауну внутри себя - когда на древесных ветвях нарастали почки, а из них, в свою очередь, рождались листья, постепенно вырастая и наполняясь живительной влагой. Но с новым приходом зимы, листья дрябли, увидали, и, опадая, устилали своим прахом подножья деревьев. А с новым приходом весны листья рождались и расцветали вновь, что бы с приходом зимы погибнуть опять. Такой процесс таил в себе аналогию с человеческой жизнью, когда человек, будучи зародышам в утробе матери, подобно листу в почке, рождается в этот мир, растёт и крепнет, и впоследствии неизбежно увядая, опадает прахом к подножью выпестовавшей его человеческой цивилизации…
Такая поочерёдность жизни и смерти давала наблюдавшему её, возможность увидеть параллель между возрождением и рождением. Каждое возрождение умирающего божества, могло содержать в себе так же и его новое рождение. И, таким образом жизнь божества, жизнь вечная, была уже не столь чётко выраженной линией, но имела все черты и особенности замкнутого последовательного цикла - от рождения к смерти и от смерти к рождению. Но жизнь и смерть для божества, чаще были условны. "Фригийцы, - говорит Плутарх (de Is. et Os. 69), - думают, что бог зимою спит, а летом пробуждается: как усыпление, так и пробуждение бога они отмечают вакхическими празднествами (bakcheuontes). Пафлагонцы же говорят, что зимою он связан и пленен,