Человек в контексте антиутопического сознания ХХ века
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
не заставили в 1931 году покинуть советскую Россию.
Горячечное воображение тогдашних борцов за идеологическую целомудренность сочло Мы поклепом на революцию. Устроенная осенью 1929 г. проработка Замятина мыслилась как начало крутых перемен во всей литературной жизни. Ее надлежало подчинить догматической методологии, насаждаемой ревнителями нормативов, отмеченных грубейшей вульгаризацией.
Инерция оценок, вынесенных тогда сплеча, оказалась долгой. На родине Замятина роман прочли через шестьдесят четыре года после его появления в свет, через шестьдесят семь - после написания. Ярлык идейной контрреволюции, казалось, прилип к этой книге навсегда.
На Западе дело обстояло, конечно, по-другому, однако другим был только знак, характер оценки, а толкование, восприятие - примерно теми же. У нас Замятина оплевывали, в Европе им восхищались, но такие полярности не столь уж многое меняют, если говорить о том, как роман был понят. Увидели в нем неприятие перспектив, которые открывались перед новой Россией. Все последующее - негодования или восторги - зависело исключительно от позиции, занимаемой теми, кто высказывался об этой книге.
Правда, в дальнейшем репутация Замятина на Западе переменилась. Перемене способствовало появление сразу нескольких произведений, бичующих технократию с ее рационалистической одержимостью. Мотивы, введенные Замятиным, стали расхожими. А сам он сделался классиком утопической сатиры, которая несет в себе предостережение против самозабвенной веры в технический прогресс, способный привести человечество на край гибели.
Но исчерпывают ли такие предостережения роман Замятина? Об этом ли он? Верней, только ли об этом?
Спору нет, футурология Замятина сегодня сделалась пугающе похожей на будничность вокруг нас. Может быть, никто до него столь выразительно не описал реальность, обесцвеченную поистине до предела. И все же она не сводится к такого рода ясновидению, как бы ощутимо ни подтвердилось оно сегодняшней агрессией технократического мышления. Не это выделило Мы на фоне всего предшествующего. Замятина выделила сквозная, неотступная в его книге мысль о том, что происходит с человеком, государством, людским сообществом, когда, поклоняясь идеалу абсолютно целесообразного, со всех сторон разумного бытия, отказываются от свободы и ставят знак равенства между несвободой и счастьем. Эта мысль была действительно новой, по крайней мере, для антиутопии. И художественно осуществить ее подобало в повествовании, очень необычном по своему характеру. Замятин сознавал это вполне отчетливо. Наитие было ему чуждо. В романе, где сам материал, кажется, требует от художника, прежде всего интуиции, преобладает точный расчет, своего рода геометрия, которая после Замятина станет для антиутопий жанровой приметой.
Антиутопия, которую пишет Замятин, по времени событий отнесена в далекое будущее, однако ее идейные узлы завязаны происходящим на глазах у автора - здесь и сейчас. По видимости - теоретизирование, догадка, опыт предсказания. По сути же - пристальное вглядывание в ту капризную и фантастическую сказку истории, которая сотворяется под мощный гул только что свершившейся революции, когда жизнь разворошена, и ничто не устоялось, не приняло прочных, долговременных форм.
Почувствовав у Замятина это живое присутствие послереволюционной России, придется взглянуть на роман иначе, чем повелось. Зловещие технические чудеса, каким люди себе на пагубу выучиваются через тысячу лет, окажутся в нем далеко не так интересны и значительны, как тревоги, рожденные той вздыбленной реальностью, которая была замятинским сегодня. Подобное предположение может показаться домыслом, если представить себе ту действительность более или менее зримо: не до космических аппаратов и сверхскоростных метрополитенов было тогда в разоренной, вымерзающей, пухнущей от голода стране. Но, во-первых, самые головокружительные мечтания являлись столь же типичной приметой пейзажа того времени, как разруха и нищета. А, кроме того, разве Замятина увлекала сама по себе архитектура машинизированного Единого Государства, своей божественно-ограничивающей Зеленой Стеною отгородившегося от неразумного, безобразного мира деревьев, птиц, животных? Разве его воображение не простиралось дальше незыблемого, вечного стекла городов будущего или грандиозного машинного балета, который в них будут почитать эталоном красоты? Он был наследником русской гуманистической традиции, продолжателем Достоевского. А оттого все эти замечательные эллинги, где создается космический корабль Интеграл, а также Музыкальные Заводы, параллелепипеды прозрачных жилищ, которые удобны для наблюдения за обитателями, система нумеров и розовых талонов на любовь, одним словом, видимая поверхность бытия в Едином Государстве значила для него не слишком много.
Вовсе не случайность, что уничтожающие удары по Замятину догматическая критика нанесла осенью 1929 г., через пять лет после публикации книги. Это был год великого перелома, означавшего утверждение сталинизма. Замятина обвиняли в том, что он оболгал революцию, но в действительности причина, вызвавшая гонения на него, была другая: своим романом он предугадал возможность сталинского насилия над революцией, и камни полетели в писателя, как только начало выясняться, насколько своевременным было сделанное им предупреждение.
Тут дело заключалось не в одних только возможных аналогиях между замят?/p>