Особенности переводов произведений Э. Хемингуэя
Курсовой проект - Литература
Другие курсовые по предмету Литература
жая, а высокие серые деревья расставлены просторно, словно в парке.
Точные подробные описания способствуют созданию яркого зрительного образа. Именно так изображаются форели - красивые, твердые и крепкие от холодной воды.
Для создания зрительного эффекта Хемингуэй иногда прибегает к звукоподражательным сочетаниям. Вот как передает он размеренное притоптывание хоты: The steps were very intricate and their faces were intent and concentrated. They all looked down while they danced. Their rope-soled shoes tapped and spatted on the pavement. The toes touched. The balls of the feet touched. Переданы звуки арены, скрип, производимый тяжелым телом быка, когда его волокут по земле к воротам: They had hitched the mules to the dead bull and then the whips cracked, the men ran, and the mules, straining forward, their legs pushing, broke into a gallop, and the bull, one born up, his head on its side, swept a swath smoothly across the sand and out the red gate.
Об удивительном умении американского писателя создавать яркую зрительную картину изображаемого хорошо сказал Юрий Олеша: Когда обращаешься к книгам Хемингуэя, то даже не можешь дать себе отчета, читаешь ли книгу, смотришь ли фильм, видишь ли сон, присутствуешь ли при" совершающемся на самом деле событии.
Особенности стиля Хемингуэя обеспечивают активное прочтение его произведений, глубокое постижение читателем мыслей и чувств автора.
Творческие принципы писателя рассчитаны на развитие самостоятельного мышления у читателя, сознательного (критического) отношения к окружающей капиталистической действительности. В своих произведениях он не дает ответа на крупнейшие вопросы современности, но весь дух его творчества, его стиль развивают у читателя способность к глубокому проникновению в явления окружающей действительности, к анализу тех ее сторон, которые явились содержанием романов Э. Хемингуэя.
2.2 Восприятие творчества Э. Хемингуэя в СССР
Как пишет американский литературовед Д. Браун, Хемингуэй был введен в круг чтения советских людей сверху, и притом с двойным расчетом: во-первых, для того, чтобы удовлетворить культурный голод, якобы последовавший за первым пятилетним планом; во-вторых, чтобы оказать на писателя давление нашей критики. Не удивительно, что в освещении Д. Брауна работы советских критиков 30-х годов выглядят как некое единое целое, вырабатывающее интерпретацию творчества Хемингуэя согласно определенной, заранее заданной схеме. Американский литературовед намеренно не замечает ни разногласий между авторами советских работ 30-х годов, ни того пути, который советская хемингиана прошла уже за короткий период с 1934 по 1939 год.
Между тем ни на кого не похожий, глубоко оригинальный, обманчивый в своей внешней простоте Хемингуэй представал в статьях тех лет то пессимистом, то оптимистом; то импрессионистом или натуралистом, то реалистом; то эстетствующим декадентом или даже реакционером, то ненавидящим войну пацифистом и демократом. Стоит только ознакомиться с этими статьями, чтобы убедиться, что и в сложных условиях 30-х годов лучшие советские критики не торопились приклеивать писателю ругательные ярлыки, а, напротив, стремились уяснить природу хемингуэевского творчества, его внутренние закономерности и противоречия. И стремление это было настолько явным, что тот же Д. Браун не мог не признать, что советские критики видели в искусстве Хемингуэя много хорошего и восхищались той неизменной честностью, с которой он подходил к мучившим его проблемам.
Естественно было также, что все советские критики осуждали хемингуэевский индивидуализм и не могли принять того глубокого пессимизма, которым было отмечено творчество писателя первой половины 30-х годов. Большинству из них было ясно, что автор книг Смерть после полудня, Победитель не получает ничего и Зеленые холмы Африки переживал трудное время, что эти произведения свидетельствовали о глубоком кризисе писателя, которому грозило творческое оскудение, если только он не сумеет найти для себя какие-то новые идейные и творческие пути. При всем том во многих наших статьях было тогда не в меру упреков и требований и недостаточно такта и понимания. Сказывались и пережитки вульгарного социологизма.
Лишь тогда, когда перелом в деятельности Хемингуэя стал явным, начали постепенно понимать, что и позиция, занятая художником в годы гражданской войны в Испании, и произведения, им тогда опубликованные, не были случайны, что объяснение им следует искать не только в текущих событиях, но и в предыдущем периоде жизни и творчества писателя.
Началась переоценка. Стали реже встречаться обвинения Хемингуэя в аморализме, в бездушном, лишенном выводов описательстве, в беспросветном пессимизме. И, напротив, чаще теперь появлялись статьи, привлекавшие внимание читателей к жизнеутверждающему, героическому и этическому началам произведений Хемингуэя. Яснее становилось и глубокое единство его творчества.
Эта тенденция дала о себе знать особенно явно в середине 1939 года, на заседании критической секции ССП, в выступлениях В. Каверина, Б. Бялика и Г. Гуковского. По существу уже тогда начали определяться принципы нового, гораздо более правильного понимания творчества Хемингуэя, во многом подготовленного лучшими советскими статьями предыдущих лет.
Однако вскоре затем последовали события, непосредственно предшествовавшие второй мировой войне, и новые статьи о Хемингуэе, напечатанные в Интернациональной литературе, можно было уже найти лишь в первом тираже 7-8 номера журнала за 1939 год. Потом появился роман По ком звонит колокол, и с тех по?/p>