I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материала

Документы

Содержание ДНЕВНИК. 1945 год Н.н.пунин - м.д.благман ДНЕВНИК. 1945 год С.к.маковский - н.н.пунину

Подобный материал:

• Экскурсии по Гродненской области, 50.92kb.
• Знамя Мира Рериха на Валааме, 35.21kb.
• «Нить судьбы», 276.34kb.
• «Нить судьбы», 276.09kb.
• Всё началось в 19ч. 00м. Как и во всяком сказочном государстве у нас в школе были различные, 8.53kb.
• Загородная поездка в мемориальный комплекс «Хатынь». Поездка в историко-культурный, 20.89kb.
• Боливийский дневник 7 ноября 1966 года, 1056.64kb.
• В фонд поддержки Володи Ланцберга, 16.58kb.
• «кижи + валаам + соловки» Москва – Петрозаводск – Кижи – Сортавала Валаам – река Шуя, 123.75kb.
• Конкурс рисунков Кл комната Кл комната, 157.14kb.

^

ДНЕВНИК. 1945 год

8 января

<...> Лева Гумилев проехал на фронт* — об этом сообщи­ли Ардов и Харджиев. Убили Катю Малкину на квартире*. У Орбели роман с Тотей*. Арестована Гнедич (она бывала у Ани). Зима мягкая: -3°. У нас была елка для Ани (Малайки), ходил с ней в цирк. Ира сдает Византию.

^

Н.Н.ПУНИН - М.Д.БЛАГМАН

1 февраля 1945 года. <Ленинград>

Милая Мария Дмитриевна.

За что Вы нас так балуете? Аня визжала от радости, уви­дев на тарелке такое количество мандарин, хотя к Новому году мы получили их много. Кофе была рада А.А.Ахматова, т.к. она его любит — в Ленинграде его трудно достать. «Напишите, на­пишите Марье Дмитриевне,- сказала она, — чем вы только ее так пленили там, в Самарканде». И всем было весело знать, что кто-то помнит о нас. Живем мы понемножку, преодолевая быт. Сегодня случилась довольно большая неприятность - перестала идти вода: вероятно, замерзла в нижних этажах; придется хо­дить с ведрами за водой. Ну, как-нибудь. Все отсчитываешь от 41—42-го годов — и тогда все кажется пустяками. Говорят, и в Москве не так уж хорошо с водопроводом и дровами,- но, ка­жется, конец совсем уж близко: какая дивная энергия в наших наступлениях. И скоро уже весна... Морозы наконец пришли. Сегодня совсем рождественский вечер: мороз градусов на 12, ле­тят снежинки и искрятся вокруг фонарей, под ногами хрустит, и земля как будто посыпана борной.

У нас была елка; для нее я склеил большой фонарь из при­везенной когда-то цветной японской бумаги; было человек 12 детей (только у двоих есть отцы); Виктора Михайловича* одели Дедом Морозом; у нас сохранилась смешная маска с бо­родой из пеньки. Саша дотого испугался, что потом, рассказы­вала Буля, метался всю ночь; отца он, конечно, не узнал и, ко­гда ему потом показали маску и объяснили, что Дедом был папа, он заявил: «Это вы теперь нарочно так говорите, это был Дед Мороз». Пели, играли, пили какао со сладким пирогом — все бы­ли счастливы. Елка была также и в Академии, и в Союзе писа­телей, и отовсюду Аня возвращалась с подарками и мандарина­ми; конечно, она может съесть их бездну. Дважды был с ней в цирке очень веселилась и визжала без всякого стеснения.

Орешниковы понемногу ремонтируются, но до лета будут жить в Академии; у них всегда толпится народ, и это они лю­бят: когда переедут к себе, будут скучать. Имеем вести из Са­марканда: зима там была нынче жестокая — замерзли все арыки; и воды выдавали по ведру на электростанции и хлопко­заводе — представляете? Но сейчас уже потеплело и снега нет.

На днях заключаю договор на второе издание учебника, и если не сорвется, буду в Москве еще до наступления лета и хо­тел бы остановиться у Вас — как? Можно? Как поживает моя бывшая невеста?

Как папа? Мой сердечный привет ему. Аня вспоминает Ма­рину и всегда почти в связи с баранами. Самарканд начинает забывать; помнит главным образом урюк и косточки.

Спасибо за все. Может быть, скоро увидимся. Еще раз спа­сибо. Ваш дружески Н.П.

^

ДНЕВНИК. 1945 год

3 февраля

Зима, столько снега, пушистого и легкого. Прошли моро­зы, доходило до —19°; перестала идти вода. Поразительная энер-

.гия наступлений. С тоскливым состраданием думаю, иногда мно­го думаю, как там (в Германии). Топлю печи, ношу воду, го­товлю обед, не вижу Гику; глаза сердца обращены к ней с моль­бой. Досадно, что ничего не работаю; ссоримся с Аней (Акумой) по бытовым вопросам: трудный человек; <я> не в силах обслу­живать взрослого человека как ребенка — ребенка с модерни­зированным складом характера. Февраль - первый месяц страшных и массовых смертей 1942 года. И вот опять сижу у своей лампы, и грустно, и пусто.

4 февраля

Сегодня два раза ходил в магазин — получил «тушенки», мя­са, сахару, конфет, перловки, водки, молока — остальное вре­мя мыл посуду, делал чай и ел. Под вечер читал Мейер-Грефе*. Статья о Манэ несравненна, из нее можно извлечь не только кни­гу, но и целого художника; то, что он говорит о пластичности — бесподобно..

февраля

Вчера у Ани были Иогансон и Осмеркин; принесли бутыл­ку шампанского, вина и крабов. Аня выпила две пиалушки и была такой, какой она всегда бывает, когда немного выпьет; читала стихи, а я уходил по хозяйству.

Когда все ушли (в первом часу), я вернулся, чтобы помочь ей убрать посуду; она закрыла лицо руками и стала плакать. Оказывается, Осмеркин сказал мимоходом (у него ведь все ми­моходом), что Лева в штрафном батальоне*. Она села в кресло и стала горько жаловаться на свою судьбу. Давно не видал ее в таком горе. «Чего они от меня хотят, от меня и от Левы... они не успокоятся, пока не убьют его и меня. Штрафной баталь­он — это расстрел, второй раз он приговорен к расстрелу... Что он видел, мой мальчик? Он никогда никаким контрреволюцио­нером не был... Способный, молодой, полный сил — ему зави­дуют и сейчас же используют то, что он сын Гумилева... Как из меня сделали вдову Гумилева...»..

февраля

Удивляются моему отношению к Гале, Галя — единствен­ная, не предавшая меня, не бросившая. Она разлюбила меня ровно настолько, чтобы остаться со мной в условиях моей жиз­ни. Все остальные ведь бросили меня как непутевого — «с ним, мол, каши не сваришь». Конечно, они правы, такого, как я, и нужно бросить. Но Галя ведь не бросила и умерла на моих ру­ках. Что же удивительного, что я не могу ее забыть, что без нее - пусто.

.3 марта

Была Ялтинская конференция. Основано Государство Зем­ного Шара. Хлебников снова вернулся в наш дом.

Закат национальных государств. И как понятно, что Гер­мания должна была выпасть в нечет. Последнее (и еще Япо­ния, не успевшая выйти из предатов во времени - националь­ных государств) национальное государство. Ни Америка, ни Англия, ни наш Союз не являемся национальными государства­ми, это союзы, штаты, доминионы как хотите.

Все это привело меня сегодня в большое возбуждение. Ес­ли бы можно было прочесть доклад о Хлебникове.

Вот они, ребра нового мира..

апреля

Включил радио и слышу, «...всемогущей мудрости Бога бы­ло угодно взять от нас бессмертный дух Франклина Рузвельта...».

апреля

Тикина схема: системы вашей жизни не принимаю, разру­шать ее не хочу (не смею), разлюбить вас не могу. — Что тут скажешь?...

апреля

Первые теплые дни, идет дождь; снег как-то незаметно ста­ял, но Нева еще не тронулась. Поздняя и плохая весна.

Были перевыборы в ЛОСХ'е; выступал очень неудачно*. Такого поражения в моей жизни еще не было. До сих пор вспо­минаю обо всем происшедшем с мучительной досадой. В.Серов* переизбран председателем. Теперь он надолго укрепился. Дело совсем безнадежно в ближайшее время искусству нет хода..

апреля

Ирины именины; были Орешниковы и «свои» — пусто и гру­стно без Гали. События. Берлин.

Безоговорочная капитуляция перед Англией и Америкой. Казнь Муссолини. Страшный конец; неслыханный разгром Гер­мании. А между тем все как-то равнодушны. Говорят: ну ко­нечно,— и только. Как будто это не касается прямо. И именно так провели всю войну. Выиграли войну на равнодушии.

3 мая

С 1-го отменено затемнение. В больших домах горят 7 — 9 окон, магазинов нет, и поэтому света не больше. Стали ярче только уличные фонари. Вчера поздно вечером приказ о взятии Берлина. Узнал об этом в трамвае, возвращаясь от Тики. Взя.тие Берлина вызвало некоторое возбуждение, короткое. Сего­дня с утра все опять залили марши по радио и фальшивые ре­чи. Известию о смерти Гитлера никто не верит.

Сегодня в филармонии «Волшебная флейта». Прекрасно; мудрая ясность и увлекательно без «личной ответственности». Четверг — двенадцать Евангелий - сместились все центры; с тру­дом об этом вспоминаешь.

Война кончается, но с нею ничего не кончается.

.тельную и роскошную, но глубины нам не добыть уже по тому одному, что мы не рискнули бы тем, что у нас еще осталось лю­бимого, и не спустились бы в море, в котором все может быть потеряно. Никто из нас, как никто и на Западе, не поверит боль­ше истине, вознесенной выше жизни. Горечь этих мыслей нас не тревожит, ибо что может тревожить нас, отбывающих свои 50 лет жизни в мире, где ничего нельзя изменить. Благослови, Господи, мою поверхностную душу, так как я искупаю грех куль­туры и знаний, меня опустошивших. Присутствуй, Боже, в моей жизни, ибо без Тебя я одинок и подвержен отчаянию и страху. Те, кто выпили нашу кровь и наши силы, сказали свое слово — мы же безмолвно позабавимся жизнью и уйдем, не уставая смот­реть на этот весенний закат и на путешествующего по крыше кота, залитого жадными лучами опускающегося солнца.


^ С.К.МАКОВСКИЙ - Н.Н.ПУНИНУ.

марта 1913 года. <С. -Петербург>

Многоуважаемый Николай Николаевич, очень прошу Вас вернуть как можно скорее статью Вашу о Вру­беле* и воспроизведения к ней с подписями (?!). Окончательно решено, что статья пойдет в № 5, то есть должна быть отпеча­тана не позже, чем через две недели (номер выйдет 1 мая).

А рецензия на книгу А.Иванова*? Написана?

Жму Вашу руку и поздравляю с весной!

Ваш Сергей Маковский.


А.В.КОРСАКОВА - Н.Н.ПУНИНУ.

марта 1913 года. Шлейсхейм

Милый друг. Вы укоряете меня и спрашиваете о причинах моих закутанных в вуаль писем, моего молчания и т.д. Мне бы­ло больно читать эти строки. Не думайте только, что причиной Вы или тысячеверстное расстояние — Вы ко мне добры и внима­тельны, а версты не играют никакой роли. Едва ли я могла быть ближе к Вам, если бы мы сидели в одной комнате. Но Вы тре­буете объяснения и с полным правом, хотя это едва ли сможет что-либо изменить. Я чувствую Вас моим другом и так часто мыс­ленно беседую с Вами, что если бы Вы могли это знать, Вы бы не имели повода жаловаться на мое невнимание. — Постараюсь, однако, объяснить Вам, хотя это мне трудно. Причины две, но ни Вы, ни я не виноваты,- разве только события. Когда я была маленькой или, лучше сказать, молоденькой, совсем молодень­кой девушкой, мне пришлось пережить болезнь, а затем смерть одной знакомой. Папа ее лечил. Я помню, какое сильное впечат­ление произвела на меня его серьезность и его слова, что случай труден, и он не сможет спасти. Когда я через несколько дней.

.после того увидела мертвое лицо — меня поразило его выраже­ние. Это была наша знакомая и в то же время совсем другая. Какая-то разгаданная тайна и важность лежали в этих чертах. Некоторое время спустя, не помню, месяцы или недели, другая знакомая должна была стать матерью. Папа же был позван по­могать. И как в первом случае, он был очень серьезен и сказал, уходя: случай труден. Однако все обошлось благополучно, и я вскоре навестила мою знакомую. Она еще была слаба и лежала в постели среди белых подушек. И в ее лице меня поразило то же выражение: знающее и важное. С тех пор меня особенно за­интересовали женские лица и я внимательно ко всему присмат­ривалась. Но время изгладило эти события из моей памяти, про­шло несколько лет. Я была уже вполне взрослой и до некоторой степени разумной. У меня была подруга, молоденькая, веселень­кая англичанка. В один прекрасный день она собралась замуж. Тотчас после свадьбы она уехала, и мы несколько месяцев не виделись. Когда мы снова встретились, она показалась мне очень переменившейся, хотя как будто все было по-старому. Но меж­ду нами стало «нечто», чему я не могла дать имени. Точно река, через которую нет моста. И в то же время в ее лице было что-то новое, напомнившее мне тех двух женщин. Что-то пережитое, узнанное, внутренний опыт.

Вот, Юксинька, одна причина: я вышла замуж. И мне ка­жется, что я умерла и снова родилась. Что я не та. Мне думает­ся, что женщина умирает три раза.

Как объяснить Вам еще? Я с Жоржем счастлива, мы — дру­зья и любим друг друга. Он добрый и хороший, и я его ценю с каждым днем все больше. Это пишу я, чтобы Вы не думали: Юк-си несчастна замужем. Но даже такое прекрасное замужество — переворот, болезнь и смерть. Только тогда возрождение. «Не оживет, аще не умрет». Почти два года длится эта тяжкая борь­ба, это возрождение. Мне кажется теперь все иным - и небо, и люди. Как будто я в другом мире. И я должна найти в нем снова саму себя. Это требует все мои силы, это самое главное. Вот Вам причина моего молчания. Другая же нечто вроде смерти Ру­дольфа, тяжелый удар, который мне пришлось перестрадать. Но это уже в прошлом. Теперь с каждым днем прибавляются мои силы, и я опять делаюсь если не «старой» Юкси, то все же, наде­юсь, достойной Вашей дружбы. А теперь простите меня за это долгое молчание...

.можности страдать, ибо что же такое восторг, как не страда­ние и не тоска? - так что все, что уготовлено мне пока в Москве память; и уже, конечно, не забыть столь совершен­ного искусства, перед лицом которого вся Европа (за исключе­нием, может быть, Ренессанса) — эстетические и часто дурные игрушки.

Подымите свою руку и сделайте жест в сторону, ступайте Ваша юбка завьется в византийскую складку. Завтра встанет солнце, завтра грустная золотистая пыль будет возбуждать мои ноздри... Но оно уже пришло — это утро и расцвело, как гигант­ский желтый тюльпан.

Посылаю Вам привет прохладного утра и голубого неба (солнце не покидает меня), а маленькое облачко над крышей Строгановского училища бежит к северу, может быть, оно вы­плачет каплю росы над Адмиралтейством*. Очевидно, я неиспра­вим, и красивые слова любят меня больше, чем я их — ну что ж, у каждого свой фатум. Привет моему дорогому «маленькому» Другу, и желаю Вам огромного счастья, которое преследует ме­ня. Как я безмерно счастлив, Галя, величаво счастлив, непопра­вимо.